Короткометражка

-Вы сидите здесь и читаете «Фауста»? Посреди Москвы? Посреди этого праздника!
-А что же мне делать?
-Оглянитесь вокруг, сколько прекрасных девушек!
-Я стар для них.
-Сколько вам лет?
-Двадцать пять.
-Да, действительно, староват. Но это же не повод читать на скамейке Гёте. Вокруг столько веселья, возможностей, счастья, какой нафиг Гёте, какой к чёрту Фауст?!
Она хохотала, её глаза щекотали смехом, в её волосах запутался солнечный ветер. Её подруги тянули за собой: «Ну что ты привязалась  человеку, может у него горе или он по жизни такой».
-Не будьте мрачным, немцев надо читать в конце жизни и под хорошее вино!
-А что читать сейчас?
-Ничего. Или девичьи взгляды. В крайнем случае – афиши.

Мне хотелось пойти за ними, за ней. Я злился на себя. И почему-то на Гёте. И на солнечный день. Я был похож на черного пуделя. Чёрная джинса и вьющиеся волосы.
А она… она мне кого-то напоминала. Точно, это была девочка из Евпатории! Та, в голубой юбке, которая утешала меня после драки  у самой кромки прибоя. Только она выросла. Я вскочил и быстро пошел за пёстрой весёлой компанией, которая только что завернула за угол. Потом замедлил шаги: куда я иду, зачем? Потом развернулся и пошёл к скамейке, на которой сидел до этого. Потом снова остановился и снова пошел за компанией девушек. Но за углом уже никого не было. Никого и ничего, кроме солнца и машин.

Можно жить без таланта, можно жить без родного города, без друзей, но как жить без любви? Я учился. Я старался. У меня почти получилось.

В общежитии меня ждала телеграмма. Иринка-большая, моя когда-то партнёрша по танцам, приезжает в шесть часов утра, даже в пять тридцать. Казанский вокзал, вагон… Наверное, проездом в Болгарию, к своему жениху Мишо. Что из Новосибирска нет прямого рейса? Или так дешевле? А может быть, она хочет увидеться? Зачем. А может, она хочет проверить свои чувства? Может быть, она хочет поговорить со мной? Сердце прыгало через ступеньку, а  то и через две, вверх по лестнице.

«Машенька, Машенька, – зашептал Ганин, – Машенька…» господи, что за Машенька? Откуда это? Ах да, у нас же по мастерству экранизация. Мы должны взять какое-то литературное произведение и написать по нему сценарий. Я стоял перед выбором. Одним из вариантов была «Машенька» Набокова.

Вечером я сел в трамвай и покатил через Лосиный остров. На выходные у меня дежурство в детском саду. Тихая крепость. Башня из слоновьей кости. Только моя - из красного кирпича. Стандартная двухэтажная постройка. Вокруг пятиэтажки, бесконечные лабиринты дворов, гаражи-ракушки, клёны.

Заведующая – высокая статная дама. Возраст не определишь, красивая и строгая. Когда-то она занимала хороший пост в департаменте образования. Что-то там по обмену опытом с зарубежными коллегами. Часто летала во Францию. Прекрасно знает французский. В близком родстве с известным певцом и композитором. Муж офицер-афганец, такой же высокий, поджарый, жилистый мужчина с отменной выправкой и ледяным спокойствием. Я испытывал трепет. Пять минут разговора и меня взяли. Не понимаю ещё почему. Зарплата триста рублей. Но это не важно, главное на выходные всё здание в моём распоряжении. Четыре группы с душевыми, туалетами, раздевалками, кабинками-шкафчиками, кроватями для гномов, игрушками, попугаями, черепашками, рыбками, спортивным залом, залом для музыкальных занятий и ритмики, пианино, большими окнами, кухней с отдельным входом. Телевизор. Но главное страшное чудовище, машинка Ятрань. В детском саду я боялся двух вещей: заведующую и эту машинку.

На кухне меня ждали остатки ужина. Проблема голода была решена. Правда, повар детского сада, был со странностями, всюду добавлял морковь: и в суп, и в каши, и в котлеты, и даже в запеканку. Но это в детстве можно было выделываться и не любить варёную морковь, а сейчас не до жира.

По ночам в детском саду раздавался стук клавиш, гремела, трещала и звенела отодвигаемая каретка. Лента рвалась, не все буквы пропечатывались, но всё же, всё же! Хотя поначалу у меня ничего не получалось. Я привык писать от руки, и быстрее, и как-то ближе к мозгу. Я был сторонником теории, что рукописи душевнее, в них больше авторского, а  машинописный текст холоден и отделен и отдален от человека.

Написано: «Они так много целовались в эти первые дни их любви, что у Машеньки распухали губы, и на шее, такой всегда горячей под узлом косы, появлялись нежные подтеки». А в сценарии пишешь просто: «Ганин и Машенька целуются. Крупный план: шея Машеньки. Губы. Глаза. Коса». А ещё надо придумать где они целуются. Какой будет свет. Дождь или солнце. Опушка леса или веранда усадьбы.

А вспоминаются полные губы Иринки. Щёки  свечным румянцем, ямочки. Покатый лоб. Завитки волос на висках, прихваченные лаком. «И Ганин на мгновенье отстал от своего воспоминанья, подумал о том, как мог прожить столько лет без мысли о Машеньке». Да уж, мы уже не виделись с Ириной, наверное, полгода. Не думаю, чтобы она сильно изменилась. Но как же я мог не думать, не вспоминать о ней? Я же был влюблен в неё. Крепко и по нескольку раз. Были такие приливы и отливы этого чувства. И ведь всё могло у нас сложиться, и не сложилось. И вроде бы особых препятствий не было. А может, она тоже так думает, и вот едет специально, чтобы поговорить перед отъездом в Болгарию. Дает себе последний шанс повернуть судьбу.

«Мороз, метель только оживляли ее, и в ледяных вихрях в темном переулке он обнажал ей плечи, снежинки щекотали ее, она улыбалась сквозь мокрые ресницы, прижимала к себе его голову, и рыхлый снежок осыпался с его каракулевой шапки к ней на голую грудь». И у Иринки была каракулевая шапка. Вот только мороз она не любила, у неё была так называемая холодовая аллергия. Вот она и хотела переехать куда-нибудь на юг.

Проснулся в четыре часа. Пробрился, умылся. Запер детский сад и пошел в  темноте. От станции Подбельского до Комсомольской. Пешком. Мимо кладбища. Запомнилась табличка, где были указаны часы работы. Шел долго, боялся опоздать к поезду. И всё вспоминал, думал. И чем ближе подходил к Казанскому вокзалу, тем больше возникало желание поступить, как герой повести Набокова. Никакой той Машеньки, которая была, тьфу ты, никакой Иринки больше нет, есть лишь её образ в моей голове, придуманный, отшлифованный памятью, дополненный фантазиями. Пусть она останется такой, какая сохранилась в моей памяти. Не буду её встречать. Ну, разве одним глазком гляну. И всё.

Иринка была так же прекрасна. Она вышла их вагона как королева. И сразу прочитала в моём взгляде всё, что я пережил, перемыслил, перевоображал. Обнимая, шепнула: «Решетнёв, только ты ничего там себе не думай такого, я просто проездом». «Я понимаю», - сказал я как можно обыденнее и веселее. Но где-то глубоко внутри набухла и лопнула обида: неужели всё так просто, и всё что я переживал – полная ерунда? А через несколько часов она улетела в Софию. А я написал короткометражку по мотивам «Машеньки» Набокова. Нельзя встречаться  с теми, кого любил, нельзя, бежать надо с этого вокзала.

Сергей Решетнев ©