ЁЛКА

      Слово «мишура» - звучит таинственно и нежно. Но чаще всего его произносят с уничижительной интонацией, обличающей обман, завернутый в красивую упаковку. Помню, когда я был маленьким, кто-то из ребят вынес во двор пакет с шоколадными конфетами. Разноцветные фантики и весело, как-то по особенному празднично и внушительно шелестели в наших руках, когда мы разворачивали конфеты. Но в некоторых фантиках не было конфеты. Видно кто-то уже её съел. Хозяин конфет громко и задорно смеялся обнаруживаемому обману и тут же заменял пустую конфету на настоящую, чтоб не обидно было. Этого юмора ни я, ни моя сестра, ни другие дети не поняли. Никакой конфетой не подсластить горечь обмана, пусть даже и не всамделяшного. Это, как  обманывать ребенка поддельной верой в Деда Мороза. По моему так: не веришь сам – не дури другого. Я уже давно взрослый дядька, сам много раз наряжался Дедом Морозом на разных утренниках, но никогда не позволял себе обманывать маленького человека, всегда говорил, что я – не волшебник, это просто задача у меня такая на сегодня - делать праздник, а где настоящий – я не знаю. Может и есть где-то… Ведь праздник всегда приходит к нам не только в блеске мишуры, шуршании подарочных оберток и аромате новогодних яств, но и в ярком сверкании снежинок под лунным светом, поскрипывании снега под ногами, смехе и хохоте носящейся вокруг елки детворы.
       Елка в нашем доме всегда появлялась неожиданно. Однажды синим вечером как-то неожиданно громко, с ветром и хлопаньем штор на балконной двери от сквозняка из за распахнутой входной двери, ввалившись в коридор, мой молодой жизнерадостный дед, кряхтя и отряхиваясь от снега, громко возвещал: «Кому елку?! Принимайте».
Сразу моментально менялось все вокруг. Мерно бормочущий телевизор, шёпот огня на плите, посудное бряканье и тихое журчанье воды на кухне, шелест страниц раскраски и бултыханье кисточки в стакане,  мирно сопящая от усердия сестренка – все это мгновенно срывалось  громогласной энергией деда словно листок отрывного календаря и уносилось куда-то прочь. Мой дед был маленьким лысоватым и очень деятельным человеком - он  сразу заполнял собой все три комнаты  и кухню.
      «Нии-на!- вопил он – Ну ты где? Где все? Я елку принес! Куда её?» Это повторялось из года в год. Он втаскивал елки (их было три или четыре, чтоб всем хватило и если, что - соседям отдадим) на середину зала и оставлял их в проходе между кухней и прихожей, возле желтой тумбы швейной машинки, а сам быстро бежал в прихожую - раздеваться, затем в туалет – приводить себя в порядок, потом в свою комнату – переодеваться, потом – еще куда-то зачем-то, этого мы уже не видели.
      Запах свежей хвои оглушал нас с сестрой своим непререкаемым восторгом существования Нового Года. Морозный ветер моментально разносил его по всей квартире. Запах охватывал нас своими ручищами и запихивал в глубину елочной кучи  – мы с визгом бросались помогать деду пристраивать елки, а в действительности играли то ли «в прятки», то ли «в шалаш», кололись зелеными ветками, бросались снегом, превращавшемся на наших глазах в воду и всё это, визжа и ускользая от полотенца тёти Зины, которая задорно переругивалась с дедом, что он … : «…Опять все припёр не вовремя, и пусть сам занимается… Куда их теперь девать? А у меня всё на огне! Алёша! Куда полез. Вылазь, немедля! Это не дети это – сотаны…» И всё это громко, весело. Потом появлялся Миша, потом Таня, они кричали, пытались утихомирить нас, но вместо этого получался такой веселый кавардак, что Новый Год стал казаться уже наступающим. Потом появлялась бабушка и суета приобретала смысл. Незаметно все получали задания и расставлялись по местам. Всё на время заканчивалось. Нас удаляли в другую комнату, потому что: «сквозняк и лужи», переодевали, читали сказки – словом, отвлекали от «праздничной нервотрёпки» -  чудесной атмосферы делания Нового года. Мы жадно ловили звуки из зала, превратившись в слух, но шторы на дверях накрывали всю взрослую подготовку пологом таинственности и воображение рисовало невероятные сюрпризы, рождавшие восторги и страхи.
Нас допускали только до украшения елки.  Бабушка доставала с шифоньера круглую розовую коробку с игрушками, переложенными ватой и длинными ниточками собранного в пучки блестящего серебряного «дождика», водружала ее на стол и начинался процесс наряжения елки. Его я помню плохо. В коробке были такие удивительные игрушки, что я все время отвлекался, чтобы их тщательно рассмотреть, подержать в руках, посмотреть, как будет игрушечка качаться на ниточке, как крутиться, как сиять. Кроме того и Рита, и Таня, и бабушка так быстро развешивали игрушки, совершенно не рассматривая их, что я боялся, что чего-то не замечу, и тоже отвлекался, надо было успевать посмотреть, что они там вешают, поэтому я ничего не успевал толком повесить.
       Игрушки были чудесные. Я помню почти все. Там были: круглые блестящие часики, одни с бордовым ободком, другие с темно-синим, желтый блестящий филин, царевна-лягушка, вишневый колокольчик, желтая канарейка, желтый - золотой месяц. Золотых игрушек было много:  сосульки маленькие, сосульки большие, сосульки с ямками, сосульки со снегом, шары большие, шары с прозрачным окошком, маленькие шары, бусы… Бусы были из разноцветных шариков… Вообще-то и всякие шары были разных цветов, не только желтые и золотые, и сам золотой цвет был то тусклооранжевым, то лимонным, то ярким и солнечным. А были еще синие, фиолетовые, пурпурные, алые, красные шары. Красного было много – и домик, и маленький дед мороз, и космонавт, и флажки, и… И сосульки тоже были красными, и синими, и зелеными, и белыми, и золотыми. Игрушек было много, еще были снежинки, и ананас, и вишенки, и огурец, и Самоделкин, и Чиполино, и Незнайка… Словом, я никогда не успевал.
     Получалось, что пока я рассматривал игрушки, елка наряжалась сама собой, я успевал что-то сделать для нее, но далеко не все. А еще, когда с работы приходила мама, то всегда приносила с собой новые игрушки и вешала их на елку без моего участия и часто вообще без моего присутствия. Поэтому, на елке всегда находилось очень много игрушек, которые я не успевал подержать в руках, и рассматривать уже наряженную елку со всех сторон было для меня увлекательнейшим занятием.  Это удавалось редко. Рано-рано утром, когда еще все спали, или вечером, под тусклый голубой отсвет старого телевизора и его монотонный голос. Вечером было лучше, потому что папа включал гирлянду и она расцвечивала ёлку постоянно вспыхивающими в разных местах разноцветными огоньками. И сама елка и игрушки поэтому постоянно меняли цвет и настроение. Но рассматривать игрушки никогда не надоедало и на это никогда не хватало времени. Всегда кто-то или что-то отвлекало и увлекало надолго. Ведь кругом столько появлялось всякого нового и неожиданного.
Таня очень любила протягивать через всю комнату разноцветный серпантин, который связывал люстру с книжными полками, с зеркалом, с елкой, с гардинами над каждой дверью,  словно лианы в джунглях, мишуру, похожую на серебряный иней на проводах на улице и развешивать на них дождик и снежинки из белых салфеток. Было очень смешно, если дед, устраиваясь в свое кресло перед телевизором, не заметив лежащей на нем серпантиновой лианы, плюхался прямо на нее. Она натягивалась в струну и – пык – неожиданно рвалась, обрушивая на деда каскад дождика, мишуры и снежинок. Дед рычал от неожиданности, потом хохотал, от счастья, что люстра цела. Мы визжали от радости. Бабушка охала, тетя Зина причитала, Таня обижалась и кричала на деда и все дружно принимались восстанавливать разрушенные джунгли под потолком. Но через какое-то время или я богатырским мечом, или Миша мячиком вновь, конечно же случайно, нарушали с трудом восстановленную гармонию хаотично перепутанных лиан  и волнующий душу ритуал победы восторга и красоты над отчаяньем разрушения и ленью всё делать заново, повторялся.
Потом были пирожки. Стройными рядами мы выкладывали их остывать по кроватям в спальне, места не хватало. Все коврики, все дорожки.. Пирожки с грушей, капустой, яйцом и луком. Кренделя с маком. Коржики. Рулет с маком. И чудо бабушкиной кулинарии – эклеры. Эклеры – это такие маленькие шарики, наполненные вкуснейшим заварным кремом. Крем был желтым, он сразу заявлял о своем присутствии густым запахом ванилина. Крем варили в кастрюле и его всегда было много – чтобы хватило на два больших «Наполеона», нам часто доставалась возможность соскабливать его из кастрюли и облизывать ложки. Но эту привилегию надо было еще заработать.
Мы старались. Намазывали маслом и куриным перышком противни, лепили пирожки и даже заправляли кремом эклеры. Дел было полно. Мы все были в муке. А Рита всегда норовила  измазать меня мукой больше обычного. Это ей как игра какая-то, а у меня по-другому не получалось: руки в муке сами собой за всё хватались и вытирались. Но её не ругали – маленькая ведь. Когда очередной противень с пирожками подходил и бабушка открывала духовку, чтоб достать его, по квартире густой волной протекал аромат печёностей и мы мигом разлетались по всем углам: противень горячий даже через полотенце и бабушка бегом старалась доставить его в спальную на кровать, на которой уже были постелены полотенца, где пирожки должны были остывать. Потом их складывали по ведрам и большим кастрюлям. Накрывали полотенцем, теперь для того, чтоб медленнее остывали.  В это самое время и нужно было снимать пробу. Во первых, все заняты и никто не помешает, во вторых мы так изголодались пока пекли, в третьих надо понять  - получилось ли, в четвертых…. - это самый вкусный момент.
Празднование Нового года тоже хороший момент. Обычно нас всегда не трудно было уложить спать, меня во всяком случае. Но сегодня?! Как можно спать, когда кругом столько интересного! Главное, что никто из взрослых даже и нее собирался спать. Сидят за столом, горланят «Катюшу», а мы, видите ли, -  маленькие, мы должны спать. А попробуйте заснуть, когда телевизор не только орет в комнате, но и у соседей за стенкой. И все, то и дело забегают в комнату и ходят туда-сюда, дверью хлопают, так задорно громко смеются чему-то, что очч-ень хочется слушать и слушать, и тоже смеяться. Забраться к бабушке на колени, свернуться калачиком и слушать, и слушать. Рита всегда оказывалась первой. Я даже не слышал, когда это происходило и как так получалось.  Когда, измученный бессонницей и желанием участвовать в устало гудевшем на весь дом празднике, я наконец появлялся на пороге комнаты возле елки и робко щурясь, высунув голову из-за портьеры, старался определить свое ближайшее участие в этом  жизнерадостном семейном гвалте, она уже удобно пристроившись на коленях у бабушки весело смотрела на меня и показывала язык. И сна – ни в одном глазу. Еще и пирожок лопает. Ну, что ты будешь делать? Пришлось подойти и дать ей шелобан. Не сильно. Просто, чтоб не задавалась.
Что тут началось! Моя драгоценная сестренка, не смотря на то, что ей всего три года, так великолепно умеет орать, что пожарные сирены отдыхают. Я от этого вопля готов был хоть на стенку лезть, а рядом – елка. На неё лезть не рискнул, зато незаметно нырнул под раскидистые ёлочные лапы. Все, конечно бросились утешать Риту и ругать меня. Рита плакала, я молчал и прятался, а бабушка, наблюдавшая всю Ритину провокацию и мой адекватный ответ Чемберлену, можно сказать, из первого ряда, вела себя непонятно. Во-первых, она видела, как я шмыгнул под елку, но даже не подала никакого виду. Во-вторых,  она не сказала мне ни слова, в-третьих, она никому не сказала ни слова, про то, что я - тут и я всё слышу. Они все – особенно мама, сразу кинулись утешать Риту, выяснять, что случилось, она, конечно же, сразу наябедничала на меня, все стали меня ругать, ай-яй-яй и всё прочее. Представьте картину: кругом Новый год, все вокруг стола радуются, Рита у бабушки на коленях качается-утешается, всем хорошо, а я – под елкой, как волчок какой-нибудь. И самое страшное, что эта несправедливость продолжается, праздник – отдельно, а я – отдельно, а как это прекратить – неизвестно. Слезы тихо подкатили к горлу и также тихо потекли из глаз. Я лежал рядом с ватным сугробом, смотрел на Деда Мороза в белом тулупе, который стоял спиной ко мне рядом под елкой и понимал, что это игрушечный Дед. Его можно толкнуть, можно перевернуть – и он не заплачет – ему не больно и не обидно, так же как вот этому шару перед моими глазами. Шар вообще пластмассовый. Но даже шар, которому всё равно, не так одинок на елке, как одинок я сейчас дома на Новый год. Под елкой было тепло и грустно, сюда не доносились звуки веселого пира, наверное, я их просто не слышал. Я вертел в руках одинокий елочный шар. Он блестел красными шестиугольными шашечками и смотрел на меня многочисленными глазами – моими глазами, полными слез. Мне так стало себя жалко,  и так стыдно, что Шар видит эти мои слезы. Так стыдно, что слезы высохли сами собой. Я улыбнулся, повернул шар другой стороной. Он тоже широко улыбнулся мне. Его улыбка была много шире моей – одни губы, даже глаз не видно. Я подвинул шар вправо – Он превратился в один большой глаз и весело подмигнул мне. Это просто отражение – появилось предательски рациональное объяснение всему. Я повернул голову в сторону и обомлел, за своими страданиями я так обособился от мира, что не заметил как к моему убежищу кто-то подошел вплотную. И этот кто-то - моя провокаторша сестра, а с ней моя бабушка.
Бабушка сидела на полу рядом с елкой и держала Риту на коленках, приобняв ее одной рукой, в другой держала елочный шар в виде избушки с окошками. «Вот смотри, - говорила она: какой теремок интересный. Помнишь сказку? Кто-кто в теремочке живет? Кто-кто в невысоком живет. Кто так говорил?» «Ли-игушка»- пищала сестренка, как маленькая. В дочки-матери играют заключил я. «А как лягушка разговаривает?» - это уже бабушка. – «Ква-ква» - просто и коротко, видно ей не интересно в совсем детские игры играть. «Вот смотри – в теремке в окошке лягушка сидит» - « где?» - «Да, вот же». И тут меня пробило. «Кхрхрква-аа-ааа» - я не мог бездарно квакать, как  какая-нибудь трехлетка, я квакал как настоящая лягушка на пруду. Только тихо, чтоб за столом не слышали. «Кто это?» - Рита вскочила на ноги. «Где?» – удивилась бабушка. «Да вот это: крр-р-вааа» Хрипела Рита. У неё совсем не получалось как у меня.  «Кхрхрква-аа-ааа» - квакнул я ещё, чтоб закрепить свой успех. «А, - это,» – я почувствовал, как улыбнулась бабушка, как она подмигнула Рите – «это у нас, видимо, лягушка-квакушка завелась». «Настоящая? –удивилась Рита, казалось она готова была бежать и рассказывать маме и всему миру, про то что у нас под елкой завелась настоящая лягушка-квакушка, но сил уже не хватало, ей очень хотелось спать. «Еще какая настоящая. Знаешь, какие бывают настоящие лягушки?» «Да-а, я видела на котловане, когда мы на речку ходили. Они такие зеленые. Воо-от – такие маленькие.»  «Ну, судя по голосу, это не маленький экземпляр» - сразу стало ясно, что бабушка на меня ни чуточки не сердится. «Это представитель рода гигантских квакушек» «Они в Африке водятся?» «Ни чуть не бывало. Давай вместе: В Африке? - акулы, в Африке гориллы, - сестренка и бабушка читали вместе любимого всеми Чуковкого и было понятно, что никто на меня больше не сердится - в Африке большие злые крокодилы» «ХМ» - я быстро схватил Риту за ногу и сразу отпустил. «Ай»- отпрыгнула она в сторону. «Бабушка, там кто-то есть»  По интонации охотника было понятно, что сон с неё как ветром сдуло. «Мы же решили, что это гигантская лягушка» «Это не лягушка, оно меня за ногу цапнуло. Вот тут» «Может зайчик-побегайчик» Я прям чувствовал, как Рита энергично мотает головой «Нет», так что косички треплются во все стороны. «Смотри, вот зайчик. Нравится тебе?» Опять  косички мотаются. « Может лисичка-сестричка? Смотри» Долго смотрели, видно нравится, но не она. «Может там волчок - серый бочок?» «Там медведь косолапый, я его щас как дам» – сохраняя интонацию олимпийского спокойствия раздался  милый голосок сестренки. Похоже, я раскрыт. Но вылезать не хотелось. Было как-то спокойно и радостно, мы опять играли и бабушка рядом. «Не надо обижать медведя, он никому ничего плохого не сделал. Он добрый» «Он меня за ногу схватил» «Р-р-р» - подал я свою реплику, пусть не расслабляется. «О-о-о  - она опять забралась к бабушке на коленки – а раньше квакал – лягушкой притворялся. Ба-ба, давай его стукнем, а вдруг он теремок раздавит или елку уронит» «А давай у него спросим? – бабушка решила вывести меня на переговоры. Ну, неужели она не понимает, что тогда и игре конец, тогда я и не медведь вовсе, и не брат и не внук, а не пойми кто – случайно на празднике. Слеза коварно повисла в уголку. Я молчал. «Ладно, давай его покормим, может он тогда нас не съест – сказала Рита. Всё-таки  хорошая у меня сестра, любого медведя кормить кидается, но когда она узнает, что медведь это - я… что будет? Я молчал. «Вот если бы медведь не пытался развалить теремок, то и никто бы на него не обижался. На, возьми пирожок, дай мишке.» Всё ясно. Бабушка тоже считает, что я не прав, но она меня любит, и поэтому не обижается, а для других – я медведь медведём. Ну и буду жить под ёлкой, пирожками питаться. «Не-еет. Не пирожок. Эклеры надо. Он эклеры любит. Я щас.» Она бойко соскочила с коленок и потопала в бабушкину комнату, где стояло ведро с эклерами. Эклеры я действительно люблю больше всего на свете. Значит, для всех я давно раскрыт. Ну и не чего тогда дуться. Надо вылазить: все давно тебя простили уже. Раз думаю, что простили, значит всё-таки, я виноват. Сам подумал. Сам решил. Так легко сразу стало. Так легко, что захотелось сделать для всех чегой-то хорошее, доброе. «Ой» - прямо в глаза мне смотрела моя сестра – Рита, она мгновенно залезла под елку с горстью эклеров. «А где медведь?» «Где-то тут» «А я ему эклеров принесла» «А мне дашь?» «На, держи, у меня много» «А что ты тут делаешь?» «Эклеры ем, а ты?» «Мишку косолапого ищу» «А зачем?» «Чтоб покормить, чтоб теремок не раздавил» «Какой теремок? Разве дом можно раздавить?» «А вон, у бабушки, стеклянный. Его любой медведь раздавит, даже я могу, если уроню. Но я не уроню. И не хочу, чтоб кто-нибудь раздавил. Пойдем покажу»
Вот так и закончилось моё самозаточение в берлоге под ёлкой. Мы потом не раз туда наведывались эклеры есть. Там было очень уютно. Пока елка была в доме. И еще с той поры появилась такая традиция: бабушка перед сном спрашивала меня или Риту, какую историю мы хотим услышать, про кого. Я старался объяснить словами, а Рита просто тыкала пальцем в один из шаров на елке. Бабушка снимала с елки шар с рисунком и рассказывала историю. Про сам шар, про его форму, про то, как люди узнали, что в форме шара бывает не только арбуз или мяч, но и сама планета Земля имеет такую форму. Иногда она рассказывала про некоторые игрушки, которые ей подарила её мама, бабушка Рая, про то, какой она была доброй и умной, кем работала до войны, кем после. Когда бабушка рассказывала про войну, она больше вспоминала замечательных людей, которых встречала и плакала. Больше всего мне нравилось, когда она рассказывала про Вифлеемскую звезду, про волхвов, привезших свои дары к колыбели Иисуса Христа. На большом шаре фигурки волхвов казались маленькими, едва различимыми, колыбелька с Иисусом была вовсе едва различимой, но рассказы о них были самыми яркими и большими, мы никогда не могли дослушать до конца – засыпали.
Вспоминая бабушкину ёлку, я всегда ощущаю тепло. Тепло в груди, тепло вокруг меня, тепло Нового года с бабушкой. Может быть, это память о жарких пирожках и эклерах в распахнутой, пышущей жаром духовке, может о радости  и восторге от сияющей огоньками гирлянды, блестящими игрушками и покрытой густым дождиком смолистой красавице, может от тепла верблюжьего одеяла и тихого мягкого голоса бабушки, раскрывающего все секреты и тайные знания, исключительно из которых и состоит каждый елочный шар, каждая сосулька, а вовсе не из блеска стекляшек и ярких красок.
Наша цивилизация напоминает мне ту самую новогоднюю ёлку. Сверху она украшена чудными сверкающими шарами, накрыта электричеством и, бумажными и целлулоидными лентами, кучей мишуры и прочих «блестяшек» - упакована в праздничную обертку. И только местами живая колючая хвойная ветка, прорывая искусственную поверхность рекламного продукта, задорно торчит наружу, радостно поддерживая и являя миру какой-либо чудной сверкающий шар. Если специально искать и присматриваться, раздвигая игрушки и ветви, то обязательно заметишь в глубине конструкции живой смолистый ствол с черными и оранжевыми чешуйками сосновой коры. А внизу – тяжелую старую дубовую крестовину с прорезью для ствола, чтоб елка стояла уверенно и надежно. И всё. Тускло, просто и материально. Без криков, сказок и воспоминаний. Наша цивилизация почему-то отделяет себя от людей. Она требует от них только соблюдения этикета - соответствовать форме – упаковке. А сами люди, их жизнь и память находятся где-то глубже, внутри праздника, в глубине цивилизации. Может быть, в глубине блеска тех самых теплых сказочных шаров,  тайны которых когда-то давно-давно мне поведала моя любимая бабушка.