217. О тонком восприятии мира и о подражании

217.

О ТОНКОМ ВОСПРИЯТИИ МИРА И О ПОДРАЖАНИИ

В другой раз, обсуждая слова монаха Досина из Храма Ниндзя- дэра с моей возлюбленной цветочной феей Ханако, мы коснулись темы восприятия мира. Но ещё до этого во время общения со стариком Накамура, хозяином гостиницы «рёкан», где я проживал, мы говорили о стихах, и старик показал мне одни текст из древнего манускрипта, который я перевёл в стихах.
 

КТО ПИЩЕТ СТИХИ
 
Известен был Чжан Цзы-хэн, сад свой маленький любивший,
Гора искусственная в центре сада возвышалась,
«Рассеявшиеся тучи» название носившей,
С уютным гротом, где фигурка божества скрывалась.

Была площадка перед гротом, где всегда садили
Весною хризантемы всех сортов для разведенья,
За горкой журавли обычно, прилетая, жили.
Друзья про сад сложили стих ему, как посвященье:

«Не сравнить осенние цветы
С теми что увяли по весне.
Тот, кто спит среди тревог и суеты,
Что он знает о журавлином вечном сне»?

Стихи на стенке грота вырезали со стараньем.
Раз днём заметили, вдруг стало им всё непривычно,
Кисть с тушечницей не лежат на месте, как обычно,
Не стенке – надпись, как бы след чьего-то пребыванья.

Стихи кто-то скопировал, но кто был написавший?
Он вёл кисть снизу-вверх, справа налево (1), оставляя
Черту прямую, где должна бы быть черта кривая,
Писал, как будто, кто-то грамоты совсем не знавший.

Друзья разглядывали надпись с явным удивленьем,
Ведь все иероглифы были написаны без знанья
Обычных правил элементарных правописанья,
Кто мог переписать на стену то стихотворенье?

Пришли к решенью, что так дети это порезвились,
Хозяин надпись смыл и запер грот для сохраненья,
Прошло два дня, иероглифы опять вдруг появились,
Как будто бы вновь повторилось то же наважденье.

«Неужто оборотень пишет, чтоб людей дурачить», -
Подумал так хозяин и поставил охраненье,
Однажды вечером из грота слышалось сопенье,
Тушь кто-то словно тёр, решил писать, и не иначе.

Вбежали люди, оборотня там схватить собрались,
Но обезьяна старая их в гроте растолкала,
И, выбравшись на волю, в чащу леса убежала,
С тех пор в том гроте больше надписи не появлялись.

Гадали люди все, зачем же ей писать учиться,
Ведь по рассказам же, средь удивительных созданий   
Лишь бесы с лисами могут способностей добиться
В уменье сочинительства, и в обретенье знаний.

И это как-то понять можно: бесы людьми были,
А лисы близки к людям, и поэтому - в них знанья,
Растенья, птицы, звери, ведь отдельно всегда жили,
Откуда к ним-то прийти может наше пониманье?

Навозной мухе или венику стихосложенье -
Как будто б ни к чему, как и природы обожанье.
С людьми у обезьяны всё же есть ещё общенье,
В природе, как у всех невежд, есть склонность к подражанью.
 

Примечание

1. … вел кисть снизу-вверх и справа налево – то есть, обратное тому, как надо писать иероглифы.

 Так вот, в беседе с феей Ханако мы заговорили о тонком восприятии мира, которым обладают поэты, философы и так называемые «небесные мыслители», к которым причисляют себя даосы и дзэн-буддисты, и она мне сказала: «Всё зависит от того, каким взглядом мы смотрим на мир. В отличие от дуалистической картины мира, характерной для конфуцианской культуры, мир дзэн-буддиста и даоса принципиально «не-дуален» - «бу ер» - (не два). Они стремятся апеллировать прежде всего к природному началу в человеке, пробудить и активизировать его, освободить его от гнёта внешних условностей. Это стремление проявляется очень отчётливо в яркой эмоциональности дзэнского и даосского «просветления», которое расценивается ими как центральный человеческий опыт, вершина всей практики морального и психического самоусовершенствования. Постигая Дао, даос обретает эйфорическое чувство материально-телесного единства, ненарушаемое дискурсией, восстанавливая яркость, свежесть, остроту и целостность восприятия, а также спонтанность реагирования, то есть, все естественные свойства, утрачиваемые в процессе культуризации посредством правил «ли». Действия человека в таком состоянии идут как бы из самой глубины его существа, его «истинной природы», он руководствуется не нормами «культурного» поведения, а интуитивным «озарением», постижением истинной природы всего сущего, с которой его собственная природа находится в нераздельном единстве. Это обусловливает пренебрежение внешними формами приличий и благопристойности, совершенно недопустимую с точки зрения ортодоксальных конфуцианцев, «необузданность».

Услышав эти слова, я воскликнул в возбуждении: «Сейчас мне понятно, чем гении отличаются от простых обывателей! Гении открывают мир, обретая своё видение этого мира. Они учреждают свои правила и законы, находят то, чего не видят другие; а все другие, не обладающие их свойствами, лишь следует за ними, пытаясь им подражать. Те правила и законы, которые гении создают, обретая некое понимание смысла жизни, а затем из видоизменяют, обыватели хватаются за них, стараются их учредить в своей жизни и придерживаться только их; от этого и рождаются все правила «ли»: приличия и неприличия, благопристойность и мода, которым все они следуют бездумно, по инерции, как та обезьяна из древнего стихотворения, которая пытается тушью написать на стене стихи, которые не понимает. Она даже не видит их сути, но довольна тем, что умет делать что-то, что делают другие и как другие, как высшие создания, которые в свою работу вкладывают какой-то смысл. Ведь весь наш человеческий общественный мир и строится от слепого подражания каким-то эталонам и образцам, без вникания в их суть, что и называется «культурой», хотя эта «культура» не только не похожа на истинную природу, но и давно уже не имеет с ней ничего общего. Вот в чём наша беда! Нам нужно отучится подражать чему бы то ни было и научиться смотреть на жизнь своим взглядом, а не принимать всё через призму разных доморощенных философов».

И в этот раз я опять пережил «саттори» - «просветление», только уже в сфере нашей общественной жизни.


(продолжение следует)

 Власов Владимир Фёдорович