А снег идёт...

Когда они дошли до площади, пошел редкий снег. Он тут же таял, превращаясь в капельки. Капельки на носу, в уголках губ, на ресницах и в ямочках около глаз блестели, серебристо переливаясь сиреневым бликами от появившегося солнца. Оно блеснуло редким лучиком и погасло. Крупные облака, скопившись стадом барашков, потемнели. Стало холодно, неуютно. Снег повалил крупными хлопьями и уже не таял, а ложился на скамейку, где они стояли. Скоро скамейка превратилась в пушистое белое облако, похожее на те барашки, что плывут по небу, предвещая причудливую сказку.

Время мелькнуло, как горный поток.
– Мне пора, – сказал он.
– Постой ещё немного, –  сказала она.
– Пора, – снова произнес он. – Прости, что не могу встретить с тобой этот новый год. Вот окончится учёба, тогда будем всегда вместе и в Новый год, и в другие праздники.
– Жаль. Мне будет тоскливо без тебя.
– Я тоже буду скучать.
Они теперь стояли как два снежных человека, молчаливые, оцепеневшие. Крупные хлопья, покрыли их, державшихся за руки, и не было сил расстаться.

                *  *  *

Первая любовь застала его врасплох. Пришла так неожиданно, так заманчиво красиво. Ни о чем он не мог думать, как о ней. Пламя любви обжигало сердце, мучило по ночам, не давая заснуть. Светлая мечта пронизывала душу, заставляя страдать. Ни есть, ни пить он не мог.

Дарья Сергеевна, студентка университета, появилась в их поселке зимой, после январских каникул. Максим увидел ее, и волна нежности захлестнула его.

Высокая, тоненькая, очень тоненькая в талии, с радостной улыбкой, открывшей ему новизну чувств, он смотрел, как она управляется с детьми, и тоже чему – то улыбался. Репетиция сказки закончилась, дети разбежались по домам, а Дарья Сергеевна задумчиво прошлась по сцене, прибирая оставленный детьми реквизит – самодельные костюмы, сшиты на уроках домоводства.

Подойти к девушке Максим не решался. Природная крестьянская застенчивость мешала ему.

Дарья вышла из клуба и быстро пошла по полутемной улице, освещаемой в конце единственным фонарем. Вскоре погас и он. Темнота оглушила ее. На небе ни единой звездочки, ни круглолицей луны. «Да что же это такое, почему так рано отключают свет», – думала она, торопясь поскорее пробежать улицу и свернуть в проулок, где жили практикантки. Позади она услышала топот бегущего и припустила еще сильнее.  Страх охватил ее, беспомощную и обессиленную.  Чья-то рука упала ей на плечо, и Дарья, отчаянно вскрикнув, остановилась внезапно.
– Не бойтесь, это я, Максим.
– Какой Максим? Я вас не знаю.
– Свет отключили. Я провожу вас до дома.
У Дарьи отлегло на сердце. Что ж, пусть проводит, в такой угнетающей темноте можно и заблудиться. Она совсем не видела лица спутника, идущего рядом, который шел молча, не говоря ни слова.
– Вот и дошли, – произнесла девушка и, поблагодарив, побежала через распахнутую калитку к дому. Максим успел лишь крикнуть:
– До завтра!



Он стал часть бывать в этом домике практиканток. Дарья проверяла тетради, готовилась к урокам, а он сидел молчаливо и смотрел на Дашу влюблённо. Ему нравилось все в ней: высокая прическа, придававшая ей строгость и независимость; черный пушистый китайский свитер, делавший ее еще изящнее, тоньше; вишневая юбочка в складку, казавшаяся ему верхом совершенства и придававшая ей гармонию женственности и обаяния. Особенно нравился ему смех, беспредельно радостный, звонкий, словно душа её полнится чем-то возвышенно ярким, икрящимся, воздушным. Раскрывался рот, изумляя чистотой и свежестью ровно посаженных зубов, и губы, четко очерченные, не тронутые помадой, вызывали в нем неутоленное желание. Он часами просиживал в домике на окраине села. После работы он торопился поскорее увидеть Дашу, шел в клуб, где проходили репетиции или ждал ее около школы (девушка работа в две смены).
Однажды, как и в этот вечер, падал снег, и Дарья вышла проводить Максима до калитки. Крупные липкие хлопья, подгоняемые легким ветерком, кружась и волнуясь, падали на лицо девушки, и она ладошкой снимала их, защищаясь от ветра и влаги. Крупный ком снега шлёпнулся о её спину и разлетелся в дребезги.
– Ах, ты так! – воскликнула девушка. – А вот тебе!
И она мгновенно свернула комок снега и швырнула в Максима. Завязалась снежная потасовка. Потом они лежали на снегу, разгоряченные, взволнованные, взбудораженные новизной неясных пока еще чувств.
– Как чудесно пахнут твои волосы! – воскликнул Максим.
– Это снег пахнет весной, - сказала Даша.
Волна глубокой нежности охватила Максима, наполняя сладким ароматом ее волос:
– Ты – моя весна!
Даша счастливо рассмеялась. Она уже стояла над ним, подавая мокрую ладошку. А снег все падал и падал… Снежинки вытанцовывали вальс Штрауса, шептались весело и тихо падали, покрывая скромный учительский дворик.
Прощаясь, Даша сказала:
– Нас отзывает деканат на учебу, остается всего два дня практики.
– Так быстро. Как жаль, то расставание неизбежно! – воскликнул Максим.
– А ты приезжай в город, поступай в военное училище. Тебя, кажется, воспитывает одна мать?
– Да, я живу с мамой.
– Вот и хорошо. Маме твоей будет легче, если будешь учиться на всем готовом, государственном.  Она еще будет гордиться тобой, какого защитника родины воспитала.

                *  *  *

– Даша, тебя вызывает какой-то молодой человек. Он там, на улице, около двери общежития, – произнесла однокурсница. Даша недоуменно посмотрела н нее, не шутит ли? Видя серьезное лицо подруги, она пошла посмотреть, кто же ее спрашивает.
– Ты, – удивилась она, узнав Максима. – Как ты меня нашел?
Но Максим сразу же перешел к делу.
– Я поступаю в военное училище, как ты советовала. Убежал в самоволку, у меня нет времени на объяснения. Напишу, когда зачислят.

Потом посыпались письма одно за другим. Добрые, нежные, красивые. От которых становилось тепло и радостно. День, когда не было письма, казался Даше томительным и длинным.

Были и свидания, короткие трогательные, но без поцелуев и объятий. Что-то сдерживало Максима, он не торопился с объяснениями в своих чувствах. Даша своим девичьим чутьем понимала, что у Максима не было опыта общения с девушками, но и сама первых шагов не делала. «Зачем торопиться, – думала она. – Пусть остается так, как есть.»

Приближался любимый праздник – Новый год. Даша ждала от него чего-то необыкновенного, радостного и волшебного, но письмо от Максима привело ее в замешательство. «Что это значит? Неужели при встрече нельзя об этом сказать?» – думала она. Объяснения в любви, рядом с поедаемой морковью, которую он с ребятами уничтожал, работая на кухне, покоробило её восторженную, чувствительную натуру. Девушка читала письмо с непонятным для нее чувством протеста против такого объяснения.  Даша думала и мысленно представляла, что это будет как – то необычно, красиво, таинственно, потому что жила в каком – то нереальном, выдуманном мире, в волшебном мире фантазий. «Звезды ясные, звезды прекрасные нашептали цветам сказки чудные», - звучало в ее романтической душе.

Однокурсницы, зная ее романтическую натуру, глубоко верящую в правдивость и красоту отношений, нередко говорили:
– Спустись на землю, тургеневская девушка.
Но прагматизм и грубая прямота нравов претили ее разуму.

В этот предновогодний вечер она ждала объяснения в любви. Максим молчал, ненавидя себя за малодушие, за неопытность в отношениях с девушками, за робость, угнетающую его.
– Почему молчишь? – спросила его Даша.
– Я рядом с тобою глупею, сказать ничего не могу.
– Скажи о том, о чем думаешь.
– О тебе. Мне всегда кажется, что я скажу что-то не так, совсем не то, о чем думаю.
– Скажи то, самое…
Снова повалил снег крупными хлопьями. Снежинки по-прежнему танцевали, шептались о чем-то своем. Снег падал и падал, окутывая их серебряными нитями. На ресницах таяли лёгкие паутинки, а они все еще стояли молча, не решаясь заговорить о главном.

Из нижнего этажа дома, чьи окна выходили на площадь, зазвучала щемящая душу мелодия: «А снег идет, а снег идет, и все вокруг чего – то ждет…»
– И я жду, – подумала Даша. – Напрасно жду.
– Мне пора, – произнес он.
– Иди, – сказала она.
Разочарованная, стояла Даша, страдая о несбывшихся надеждах. Кто – то сказал, что «любовь – ураган, который сносит голову». Может, это была любовь, которой не было?
На розовой от холода ладошке Даша увидела капельку растаявшего счастья.