Про водку. Размышления деда Мирона

Всяк  в жизни про разное мечтает.
И я вот зарок  дал. Коли доживёшь, Мирон (себе сказал), до девяноста лет, водки хорошущей должен ты испить непременно.

На всякий - то случай самогонка у меня в хозяйстве не переводится. Да и добыть её – дело нехитрое. Две кастрюли, хлебным мякишем слепленные, змеевичок, да ещё одна посудинка на холодную водичку из – под краника. Заправил бачок бражчонкой дрожжевой на сахаре, поставил на самый малый газ, и сиди себе – телевизор смотри, пока не закапает. А дух –то по избе какой идёт приманчивый!
 
А у меня кот такую навадку взял. Когда гоню я её, родимую, он пострел лохматый все ноги спутает, ждёт, когда я ему на мякиш хлебный первача накапаю. Я его так Опойком и кличу, это значит – анкаголик по теперешнему. Тычется и тычется мне в ноги, пока я самогонку творю,- пробу снять требует. Пока в блюдечко не канешь, в усы его гренадерские, -  в жизнь не отстанет.

И вот дожился я. По осени, в Казанскую как раз, девяносто годов Мирону Господь отсчитал. Захватил с собой очки, стёклами потолще, навострил падожок и в сельмаг пошкрябал. Он у нас «Пятёрочка» называется. И Опоек за мной увязался. Дошли. Кот у дверей раздвижных уселся, меня сторожить, ну а я к винному отделу подался. Очки на нос приспособил, на прилавок глянул, глаза рябью застило. Какой её, водки – то только и нету! Хош бери «Марусю», хош «Хаску» - (это собаки такие бывают).

На другой полке читаю «Гербовая», «Ямская», «Озеро», «Пять озёр», «Иван Калита» (а эту в честь князя, знать, или царя древнего назвали). Дальше повёл глазами: «Путинка», Беленькая», «Белая берёза», «Болдинская осень», «Зимняя дорога» …
Почитал я эти названия этак с полчасика, продавщица ко мне подходит, в кофте нарядной и номерочком на грудях.
- Может, говорит, помощь Вам, дедуля, нужна?
-Нет, отвечаю, не хлопочи, милая. Сам в разум возьму, каков напиток мне по нутру да по уму и по мысли.

Только поужасался я такому выбору, очки повыше приподнял: -Батюшки, Светы! А ведь это ещё только от одного завода бутылёчки – то! –
И ведь досадно стало, что почти сто лет прожил, а этого всякого и разного питья благородного и на язык не пробовал. Да, ёк – макарёк! – (про себя изругался), жить – то на вольном свете может осталось два понедельника. Возьму – ка я бутылочку уж подороже да покрасивше! И велел дать мне поллитру «Двойной посольской», уж больно картинка на ней хороша, на денежку сотельную похожая

  Люди подсказали, что самому можно брать, только заплатить потом в кассу.
Так я и сделал. Выхожу из пятёрочного сельмага, а котяра мой тут, как тут, встречает. Добрались мы с ним до избы. Я отдохнуть прилёг, кот рядом. Да не лежалось что – то нам, греховодникам.
Встал я. Чугунок с варёной картошкой из печи вынул. Селёдки да сальца запасец был.
Вскрыл ту бутылку заветную, к стакану горлышко узенькое приложил. И ведь «бульки» - то какие тоненькие да звонкие, так слух мой туговатый и ласкают. Слюней, прости Господи, полон рот. Выпил. Сижу, благости в организме ожидаю. Ежели выпивать по – русски, то одному – это не к добру, значит. Так я изрядный мякиш ситного облил той Посольской, да и кота угостил. Сижу, как путный, вторую принял, захорошело вроде. Ещё добавил маленько и пузырёк завинтил, хватит, тебе, Мирон, думаю.

 Глянул под стол, а собутыльник – то мой хвостатый и не притронулся к угощению.
Ах ты,- (заругал я его), потаскун мартовский, благородным напитком брезгуешь!
-Опоек. Как есть – опоек! - И тыкаю его принудительнно в блюдечко.
И что бы вы думали, православные!? – не хочет, и всё!

Расстроился я, Опойка в сени выгнал, а сам спать лёг.
Проснулся ни свет, ни заря. Сам – то себя чую, но плоховато. И на душе и в животе не спокойно что – то.

На улицу вышел, проветрился. Котяра мой тут же явился. В избу зашли. Чайник я вскипятил. И ведь грешен, опять же. В жизни никогда не опохмелялся, а тут, чтобы эту гадость посольскую из кишок повыгнать, пришлось вместе с Опойком своей, доморощенной стопарик принять.

Чую, на глазах в организме силы прибавляются и сон налажается.
А котик мой хмельной, свернулся, как калачик Городецкий и заучал так, что веник в углу зашевелился.
Вот с той поры дал я себе крепкий зарок, даже два: водку сельмаговскую на дух не принимать и одному не выпивать никогда, даже свою самогонку.