Свет далёкой звезды, гл. 17

Сегодня идём в магазин. Марку необходима новая книжка. Старые десять раз прочитаны, сотни раз пролистаны, поставлены в ровный ряд на полке и уже неинтересны. В книжном пахнет хлоркой. Едкий, выедающий внутренности запах. Недавно помыли полы, убив атмосферу старины и таинственности. Впрочем, книжные магазины давно утратили свою притягательность. Новые издания, большинство из которых запакованы в плёнку, почти не пахнут. Другое дело — библиотека или букинистический магазин. Можно с закрытыми глазами угадать, где находишься.
Когда-то я боготворил книги, ставил их на недосягаемый пьедестал. Писатели казались небожителями, а написанное ими бесценным кладезем мудрости и знаний.

Профессор рассказывал об одном писателе, для которого было неважно, стоят ли книги на его полке или нет. Главное, что они просто существуют. Я не мог согласиться с этим человеком, имя которого память не сохранила. Я хотел владеть книгами, прижимать к груди драгоценные томики, перелистывать их страницы, вдыхать запах хрустких страниц, составляя из смазанных типографских значков осмысленные предложения.
Изначально моя любовь к чтению возникла из необходимости разнообразить и заполнить свою жизнь, состоявшую по большей части из уроков и бессмысленного сидения дома. Дед предпочитал держать меня на коротком поводке, не отпуская далеко от себя. 

Чтение стало единственным развлечением. Телевизора у нас не было. Сгоревший аппарат занимал место в коридоре, вызывая возмущение соседей.
- Мне не мешает, - на все упрёки отвечал дед. - Не нравится — уносите!
Пашка обходился радиоприёмником, Голикова успокаивал Высоцкий и прочие исполнители. Тётя Лена посторонних в свою комнату не пускала, а тётя Люба, жена профессора, вообще не желала видеть соседей. Даже до разговоров с нами она не снисходила, составляя идеальную пару деду с его полнейшим пренебрежением к ближнему.
Оставалась Нина Васильевна, смотревшая исключительно советские фильмы, из которых и черпала своё вдохновение Надя, проводившая у старушки дни напролёт. Иногда я от скуки захаживал к ней, сидел пару часов, наблюдая за приключениями Шурика, происшествиями в далёких чужих колхозах и другими событиями из чёрно-белой жизни сгинувшего в небытие государства.

В городскую библиотеку путь мне был заказан — дед не подписал необходимого разрешения, а работавшая в библиотеке школьной тётя Лена отругала за якобы испорченную книжку, и в ту сторону меня просто не несли ноги. Испортил я одну старую, состоявшую из отдельных листов и обложки книгу с едва читаемыми буквами и полустёртыми иллюстрациями. В ней рассказывалось о команде корабля, нашедшей в лесу медвежонка. Его мать погибла от рук браконьеров, и несчастный малыш погибал в одиночестве. Медвежонка взяли на борт и окрестили Максимкой. История мне очень понравилась. В конце я очень расстроился, хотя ничего плохого с медвежонком не случилось. Его просто вернули обратно в лес. Я раз за разом перечитывал последние строки, в которых команда махала руками убегающему мишке, и плакал.
Книга так очаровала меня, что я решил её починить. Пашка помог советом и материалами. Листы мы сшили нитками, а обложку обрезали. Не знаю, что больше разозлило тётю Лену - модифицированная обложка или ярко-красные нити, скрепляющие листы. Я был объявлен вредителем и выслушал длинную лекцию о том, как именно следует реанимировать книги, а Пашка удостоился выражения «тот самый». Тётя Лена добавила ещё пару слов, значения которых я не понял, но от которых стало очень неловко и путь к ней я забыл навсегда.
Конечно, у меня водились карманные деньги. Мелочь, выдаваемая на школьный обед, которую при желании можно было бы бросать в копилку, чтобы впоследствии купить что-нибудь стоящее, например книгу. Только вот книжный магазин в городе благополучно скончался в начале девяностых. Даже сегодня много лет спустя, когда я приезжаю в город, то не нахожу ни одного книжного. Только многочисленные сетевые магазины через каждые пятьдесят метров. Пища материальная важнее пищи духовной.
Итак я был вынужден обходиться книгами деда (на немецком и без картинок) и библиотекой Профессора (при условии, что тёти Любы не будет дома. Иначе крика не оберёшься).

Профессор читал в основном русскую классику и заумные труды по физике и математике. Ничего не оставалось, как брать первый том очередного собрания сочинений и читать до конца, включая дневниковые записи и переписку. Больше всего я полюбил Чехова за его доходчивость и понятные любому ребёнку сюжеты. Прочитанное я как мог пересказывал единственному благодарному слушателю, Наде. Однажды я рассказал ей о молодом человеке, друг которого собирал коллекцию из вещей, найденных в хлебе. Чего только у него не было — гвоздики, обрывки бумаги, камни и даже крысиные хвостики. Надя рассказом прониклась и хлеб есть перестала.
Сегодня можно найти любую книгу. Если не в печатном, то в электронном виде точно. Но к чтению я охладел. Бумажные издания, за исключением детских, и вовсе перестали появляться в доме. Неоправданно высокая цена не обещает глубокого или хотя бы интересного содержания. Кажется, всё это уже не раз описано, и описано гораздо лучше. Редко, очень редко попадается что-то действительно стоящее.
Поэтому в книжный мы ходим тогда, когда Марку необходима книга. Именно необходима. Другого слова у сына нет. От «хочу» как от минутной прихоти легко отказаться. «Надо» - что-то неприятное. А вот «необходимо» идёт из глубины души и означает то, жить без чего просто не имеет смысла.
Книги нужно выбирать тщательно. Сначала — корешок. Обязательно квадратный, не слишком широкий. Толстых книг Марк не любит. Потом — обложка. Ни в коем случае не лакированная, а слегка шершавая, приятная на ощупь, приглушённых, но не ярких цветов. Иллюстрации непременно реалистичные с животными похожими на животных, а не на людей. После предварительного осмотра следует перейти непосредственно к содержанию.

Сегодня Марку приглянулась серо-голубая обложка, заполненная летящими с неба каплями. В каждой капле сидит маленький человечек в треугольном колпаке. «Нина Василькова. Сказки» сообщают витиеватые буквы. Читаю предисловие. Руки у меня дрожат.
«Когда я ходила в школу, в моём классе учился один очень добрый и удивительный мальчик. Это он рассказал мне историю о дождевых человечках, которую я помнила многие годы, а потом записала на свой лад. Надеюсь, что он не обидится на меня за этот небольшой плагиат. С этой сказки начался мой путь сказочницы. Спасибо тебе, Гена Григорян, за то, что открыл для меня новый волшебный мир».
Стараюсь дышать ровнее. Она помнит меня? Считает добрым и удивительным? За что? Фамилия Василькова мне незнакома. Переворачиваю книгу, смотрю на заднюю сторону обложки. С небольшой фотографии улыбается Нина Красавина. У неё короткая мальчишеская стрижка, но всё те же излучающие добро глаза. Рядом фото художника-иллюстратора Вениамина Соколова. Вспоминаю сидевшую на подоконнике Нину, сжатые в кулаки руки и упрямые слова: «Я его ни за что не брошу!». Сдержала слово. Судя по фамилии вышла замуж и всё равно не бросила. В четвёртом классе переехала с родителями на север, но сумела сохранить незримую связь с другом из далёкого детства.

Последний раз я видел Веню месяца через два после его избиения. Он больше не встречал Нину у школы, и моя совесть успокоилась, а тяжёлый комок в груди почти рассосался. С глаз долой — из сердца вон. Не вижу, значит не вспоминаю. Не вспоминаю, значит ничего и не произошло.
В тот день я, как обычно, отправился в магазин за хлебом. Моя ежедневная обязанность, дарившая пару часов свободы. В середине девяностых поход за хлебом превращался в настоящий квест. Машина приезжала два раза в сутки — утром и в три часа дня. И только в один-единственный магазин города. Приходить следовало заранее, примерно за полчаса, занимать очередь и стоять в ней не меньше часа, не отходя ни на шаг. Стоило зазеваться и никто не хотел признавать, что ты стоял именно здесь, а не в самом конце. Особенно обидно становилось тогда, когда уже подходишь к прилавку, а толстая продавщица кричит громовым голосом, что хлеб закончился.
В такой очереди я и томился. Её длинный хвост змеился по улице. Было промозгло, дул противный северный ветер. Пытаясь согреться, я прыгал сначала на одной, потом на другой ноге, приседал, вертелся во все стороны, доводя стоявших рядом до белого каления.

- Привет! - ветер донёс тихие слова. Я оглянулся, но никого не заметил.
- Привет! - громче и настойчивей.
Прислонившись к тополю, прямо на промёрзшей земле сидел Веня в нелепой шапке с оранжевым помпоном и синими от холода губами. В руках он сжимал блокнот. Веня поманил меня к себе, и я как заворожённый покинул своё драгоценное место и присел рядом.
- Я хочу тебе кое-что показать, - улыбнулся Веня. - Ты любишь звёзды?
И не дождавшись ответа, продолжил:
- Я очень люблю звёзды. Они красивые.
Он протянул мне раскрытую ладонь, на которой лежал маленький корешок с пятью отростками.
- Это звёздочка, - объяснил Веня. - Она упала с неба. Возьми! Она приносит счастье.
Мне стало стыдно.
- Мы издевались над тобой, - сказал я.
- Было больно, - Веня поморщился и положил корешок на моё колено. - Возьми!
- Я разорвал твой блокнот.
- У меня новый. Хочешь посмотреть?

Я не хотел, но всё равно полистал страницы. С клетчатых листов смотрели глаза. Открытые и доверчивые Нины, хитрые Шалимова, пугливые Парфёнова и злые испепеляющие Крайнова. Лица, лица, лица... Дальше — покрытые снегом здания, облака и снова люди. Вытянутые фигурки с широко раскрытыми глазами. Я сам с непропорционально большой головой.
- У тебя просто шея тонкая, - словно прочитав мои мысли, сказал Веня. Тонкий палец заскользил по рисунку. - Поэтому ты и получился таким... головастиком.
Венины руки красные от мороза с потрескавшейся кожей. Кое-где сквозь трещинки сочилась кровь. Я протянул ему свои перчатки.
- Спасибо, - Веня нацепил их на свои руки. Перчатки оказались слишком маленькими, с короткими пальцами.
- Можно их обрезать, - посоветовал я. - И рисовать будет удобней. Я в кино видел.
Я был готов отдать всё, что имел, только бы заглушить пробудившуюся совесть. Если бы Веня кричал, ругался или лез в драку, никакого стыда я бы не испытывал. Но он выглядел таким беззащитным и доверчивым, что обидеть его мог только бессердечный человек, каким я всегда боялся стать.
Веня вырвал листок из блокнота и протянул мне:
- Возьми! Твой портрет!

Его добродушие стало последней каплей. Я вскочил, схватив листок и побежал. Я бежал и бежал. Всё быстрей и быстрей, не оборачиваясь. Не видеть, не знать, не помнить.
Корешок я потерял по дороге, а рисунок засунул в учебник по труду, который никогда не открывал, а позже сдал вместе с книгой в школьную библиотеку. Дома я соврал, что машина сломалась, и хлеб сегодня не привозили. Дед разгадал мой обман, прочитав нотацию о том, что я не просто ленив, глуп и лжив, а к тому же не хочу меняться в лучшую сторону. А я хотел, очень хотел быть таким как Веня и Нина. Не видеть зла, не чувствовать ненависти и всегда поступать по справедливости.

Продолжение - http://www.proza.ru/2018/01/26/1971