Три звезды из созвездия Койота... Глава 28

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ: Последняя песня пустыни





* * * * * * * * * * * * * * *

…Этот старый психопат спорит со мной уже больше часа.

— Уходи, Койот,  – теперь он прав, называя меня "Койотом". Я, конечно, не помню всё, что произошло в ту ночь, когда Белый Гаагии впервые чуть не убил меня своим зельем, но с тех пор на левом боку у меня рваный шрам, похожий на мордочку койота: нос, ушки...
— Не уйду. 
— Я тебе ничего не дам. Мне не нужны деньги. Мне ничего от тебя не нужно. Мне не нужна твоя жизнь.
— Я не предлагаю тебе свою жизнь.

Мне необходимо его уговорить, и я решаю сменить тактику  уговоров.
— Я... понимаешь...  Я хочу...  я хочу уйти из этого мира. Мне надо перейти в другой мир. Мне необходимы три души из совсем другого мира.

На этот раз Белый Ворон не прерывает меня. Он внимательно слушает, не отрывая своих белесых глаз от моего лица. Я заканчиваю свой рассказ, и некоторое время он думает.

— Хорошо, я тебе помогу, – говорит он после долгого молчания.

Через полчаса я сижу на пустой подстилке у вечно горящего костра. Белый Ворон ставит передо мной миску отвара. Это огромная порция.

— Ешь медленно. Иначе тебя стошнит и вырвет.

Старик уходит в ту часть расселины, где всегда темно, и и я остаюсь один. Он что-то напевает себе под нос, и в какой-то момент мне кажется, что он поет не свое обычное  "Ха-йа... Хе-йа.. Хей..." Нет. Он поет... Ну и ну! Он поет оду "К радости" из Девятой симфонии Бетховена! Хоральную часть, правда, поют летучие мыши, вылетающие на ночную кормежку из соседней ветки этой расселины... "Поехали!" – Я слышу последнюю трезвую мысль из последней незатуманенной грибным зельем извилины. Я медленно доедаю грибную дрянь. Меня подташнивает, но я знаю: это скоро пройдет.

Не хочу Бетховена. Я выхожу из расселины и вежливо здороваюсь с Пустыней. Сначала Она стесняется и молчит. Но вскоре она начинает переливаться серебристыми иголочками звездного света.

— Ты опять собираешься бегать голым? – спрашивает меня Пустыня.
— Нет, – уверенно отвечаю я.

Некоторое время мы – я, Пустыня, Звёзды, Свет – слушаем Бетховена.

— Если ты опять будешь бегать и орать, как сумасшедший, – опять говорит пустыня, — не бегай босиком, ладно? А то опять сотрешь ступни до кровавого мяса.
— Ладно, ладно. Не мешай.
— Нет, ты только посмотри на него, – возмущается Пустыня. — Я ведь хочу сделать тебе, как лучше.
— Тогда замолчи. Пожалуйста, замолчи.
— Не хочешь Бетховена? А что бы ты хотел услышать? Хочешь Моцарта? – спрашивает Она.
— Хочу рок-н-ролл... Лед Зеппелин, – наобум говорю я и, подумав, уточняю, — "Кашмир."

И моя Пустыня не дает мне долго томиться тишиной.

“Oh let the sun beat down upon my face, stars to fill my dream
I am a traveler of both time and space, to be where I have been
To sit with elders of the gentle race, this world has seldom seen
They talk of days for which they sit and wait and all will be revealed

Talk and song from tongues of lilting grace, whose sounds caress my ear
But not a word I heard could I relate, the story was quite clear...”

Вдруг музыка затихает. Внезапно. От удивления я поднимаю голову и смотрю на звёзды. Некоторые мне дружелюбно подмигивают, но большинство просто перешептываются между собой.

— Переведи это на свой язык, а? – вдруг просит меня Пустыня. — Сможешь?
— Не знаю.
— А лучше напиши, – просит Она. — Вот гладкая глиняная стенка. Её построили индейцы Анасази. Я видела, как они это делали четыреста лет назад. Сейчас их нет, а их селения остались. Люди исчезли, но я их помню. Тебя я тоже хочу помнить. Напиши перевод на своем языке вот здесь.
— Мне нечем писать.
— Возьми нож у старика. Только не режь пальцы на левой руке, ладно?
— Ладно.

Я возвращаюсь в расселину и одалживаю нож альбиноса. Он не возражает. Он закончил петь Бетховена и сейчас мычит что-то другое. Кармина Бурана? Может быть...

Я вскрываю ножом один из бесчувственных пальцев правой руки, но тут вдруг понимаю, что не знаю, что писать...

— Спой мне еще раз, – прошу я Пустыню, и Лед Зеппелин опять исполняет "Кашмир." Я надрезаю другой палец и начинаю писать. Слова, кажется, сами льются из моей плоти. Кровь сворачивается слишком быстро, я злюсь и режу что-то еще раз... И еще... И еще... Ну, вот и всё. Я отхожу на несколько шагов. Взошла Луна и под её холодными лучами на стенке четко виден мой перевод.

— Только, чур, – это вольный перевод. Я не профессионал, так что, пожалуйста, не хихикать, ладно?
— Ладно, – говорят Пустыня, Луна, и какая-то Звездочка.
— Прочитай, – просит Пустыня. — Я не знаю твоего языка.

Белые лучи лунного света вдруг теряют свою теплоту. Они отскакивают от стенки, которую построил кто-то из племени Анасази четыреста лет тому назад, и режут мне глаза. Мне сложно читать. Я закрываю глаза. Так читать легче.

— Это прекрасно, – нежно шепчет Пустыня, когда я заканчиваю.
— Это глупо, – возражает Луна.
— А мне нравится, – спорит Пустыня. — Я рада, что ты сюда пришел. Жалко, что ты уходишь.
— Я никуда не ухожу. Я решил остаться здесь. Навсегда.

Пустыня молчит.
Звезды молчат.
— Открой глаза!... Глаза!.. лаза!.. аза!... – вдруг закричала  Луна. Господи, какой же у неё сегодня противный голос. – Глаза!... лаза!... аза!...

Я открываю глаза и возвращаюсь к костру, но старика-альбиноса там уже нет. Я аккуратно кладу одолженный нож на камень, где недавно сидел Гаагии, и некоторое время смотрю на языки пламени и скачущие искры. Я делаю факел из длинной палки и своей рубахи и опять выхожу к своей Пустыне.

— Ты куда? – спрашивает Пустыня.
— В ад.
— Зачем?
— Так надо.
— Хорошо, я тебе помогу, – голос Пустыни нежен и ласков. — Согрей меня, – шепчет Она, и я знаю, что этот шепот слышу только я. Она шепчет только мне. — Согрей меня, я тебе раскроюсь, и ты спустишься, куда тебе надо.

Языки огня легко прыгают с моего факела на сухие ветки чапараля. Скоро подножие холма, где я стою, поглощается ярким оранжевым пламенем, но этого мало. Я поднимаюсь по склону, прикасаясь горящим факелом ко всему сухому и горящему. Скоро  кажется, что горит весь холм, но это не так – огонь еще не дошел до меня. Горящий воздух поднимается к небу, свежий ночной холод подгоняет пламя снизу. Струи пламени и ветра сливаются вместе в прекрасные огненные смерчи и направляются прямо на меня. Они хохочут. Хохочу и я. От первого прикосновения пламени ужасно больно...

— Прильни ко мне, – шепчет Пустыня. Огненный смерч врезается в меня и валит на горящие ветки сухого чапараля.

Боль становится нестерпимой, но кричать не имеет смысла...


* * * * * * * * *  ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ * * * * * * * * * 

http://www.proza.ru/2018/01/13/641





.