Три портрета - Иван Бецкой с дочерями?! часть III

                «Всегда скромна, всегда послушна,
                Всегда как утро весела,
                Как жизнь поэта простодушна,
                Как поцелуй любви мила».
                А.С. Пушкин, «Евгений Онегин»

При дворе императрицы Екатерины II в разное время ее царствования подвизалось немалое число различных личностей, т.е. придворных, о которых можно с уверенностью сказать, что представляли они собой некий род парвеню, т.к. сведения о их происхождении и, так сказать, анкете весьма туманны. Ну так что же – ведь был при Петре I Александр Меншиков, при Анне Иоанновне – Эрнст Бирон, при Елизавете Петровне – Алексей Разумовский и т.д. Так чем двор Екатерины хуже!? И светлейший князь Меншиков, говорят, торговал пирожками, а Бирон, вроде как сперва был конюхом и только потом герцогом Курляндским, а  Разумовский и вовсе начинал свинопасом, а только благодаря малоросской стати и задушевному тенору стал негласным мужем Елизаветы. Словом, не в происхождении и анкете дело, а в талантах и придворных заслугах.
Происхождение героини этой части нашего очерка тоже весьма туманно. Т.е. туманно оно конечно же для историков и записных мемуаристов той эпохи, а те, кому нужно было, знали, что и как, и потому воспринимали положение этой дамы при императорском дворе совершенно естественным и заслуженным.
Госпожа Рибас (Рибасша  - согласно записям в дневниках сына императрицы – см. часть I) родилась «вероятно около 1742 года». В кавычках дана версия из биографической книги о И.И. Бецком. Сам пассаж «вероятно около» наводит на мысль, что автор вероятно ни в чем не уверен, и у него нет надежных источников о дате рождения сей госпожи. Тут же, правда, приводятся мнения, что обратным счетом от даты ее смерти в 1822 г. в возрасте 89 лет, получается, что годом рождения можно считать 1733! Если мнения о дате рождения самого Бецкого разнятся на 1-2 года, то здесь уже речь о девяти! Итак, становиться ясно, что ни года рождения, ни возраста Рибасши биографы в точности не знали. Да и зачем знать о возрасте дамы, приятной во всех отношениях, – ей же не служить в екатерининской гвардии!? 
Итак, будем считать, что госпожа Рибас, вернее де-Рибас, а звали её Настасья Ивановна, родилась в 17… году. Далее следует заявление биографа со ссылкой на современников, что происхождение «ея в точности не известно, но многие утверждают, что она была незаконной дочерью Бецкаго» (сохраняем орфографию оригинала). Вот так раз, оказывается наш герой имел дочь, происхождение которой в точности не известно!
Далее в биографическом труде следуют совершенно фантастические сведения, полученные от какого-то Жамерэ Дюваля, что, делая пометки  к своей переписке с этой госпожой, он якобы записал сведения о её происхождении, «без сомнения почерпнутые из слов самой Соколовой» (мы забыли сказать, что её девичья фамилия была Соколова): «Уезжая из Вены в феврале 1762 г., Соколова благодарит Дюваля от себя и от лица Бецкаго, за все услуги и внимание, оказанныя им, Дювалем, а Дюваль на этом письме якобы написал: письмо красивой Черкешенки; имя этой красавицы Анастасия Соколова, родилась в Астраханском царстве, на северном берегу Каспийскаго моря; родители ея были черкесы. В раннем детстве она вместе со всем семейством была перевезена с берегов Волги в С.-Петербург».
Из этой части записок этого самого Дюваля (если конечно записки Дюваля следует принять на веру, как это делают или, по крайней мере, на них ссылаются историографы того времени) следует, что Настасья Ивановна, будучи в феврале 1762 г. в Вене, причем вместе с Бецким (!), назвалась зачем-то черкешенкой, которую привезли в детстве в С.-Петербург. Причем о родителях своих она ничего, кроме их принадлежности к черкесам (а тогда черкесами называли все народы, проживавшие южнее донских и астраханских степей, кроме калмыков), более не сообщила. Да, забавно…. Может этот Дюваль что-то перепутал? Весьма возможно, но тем не менее это легенда происхождения Рибасши пошла гулять по историческим справочникам и трудам.
И далее очарованный черкешенкой Дюваль записал: «Через месяц эта красавица уехала в Петербург (т.е. речь идет о марте 1762 г., что совпадает с датой вызова Бецкого на родину вступившим на трон Петром III), где её ожидало то счастье, которое я ей предсказал. Имея 20 лет от роду, обладая очаровательною веселостью, прекрасным нравом, она имела счастье быть любимою камер-фрейлиною Екатерины II». Вот так раз, оказывается Дюваль предсказал Настасье-черкешенке ее счастье! Вообще-то Жамерэ Дюваль был директором императорской библиотеки в Вене, а не предсказателем. Но, находясь в почтенном возрасте (в 1760 г. ему было далеко за шестьдесят), мог конечно по рассеянности библиотекаря и медальера (заведовал Дюваль также кабинетом медалей при дворе австрийского императора) что-то приятное сказать понравившейся ему девице. Но ведь же сбылось это предсказание, а может Дюваль знал что-то такое, чего не следовало записывать? Но не будем гадать. Зафиксируем, что Настасье в феврале 1762 года было где-то до 20-ти лет и была она похожа на черкешенку. Может быть она была брюнеткой, что и позволяло ей выдавать себя за представительницу этой народности?  Опять не будем гадать….

Не вдаваясь далее в ненужные рассуждения, историограф делает вывод, что «не подлежит по-видимому сомнению, что она была воспитана в доме Бецкаго, в доме котораго проживал даже и после своего замужества, и отправилась с ним и с его родственницею княгиней Голицыной в продолжительное путешествие за границу, во
время котораго княгиня и скончалась в Париже в 1760 году. Уезжая неоднократно на воды в Бареж и Бурбон княгиня отдавала Соколову для довершения светскаго ея воспитания знаменитой в то время актрисе Клерон (Clairon), с которой, как известно, княгиня была не только знакома, но и находилась даже в дружественных отношениях. Отправившись с Бецким из Парижа в Вену, Соколова имела случай познакомиться с Дювалем уже почтенных в то время лет и завязала с ним переписку, продолжавшуюся до самой кончины Дюваля. Возвратясь весною 1762 года в С.-Петербург, Соколова скоро сделалась одною из каммер-юнгфер Императрицы Екатерины II и отправляла эту должность до самаго вступления своего в брак с будущим адмиралом Рибасом, но в то время еще полковником».
Итак, предсказание библиотекаря Дюваля сбылось – Соколова стала камер-юнгфершей Екатерины! Заметьте, фамилия этой молодой дамы Соколова, она считается воспитанницей Бецкого, живет у него в доме до замужества, не только не имеет дворянского титула, а также не известна ее мать… Правда, сказано, что она получила воспитание стараниями родственницы Бецкого – княгини Голицыной, - у некой французской актрисы (!) во время путешествия за границу. Как говорится, ясность – одна из форм тумана…
А впрочем, воспитания у Анастасии (будем называть ее так) вполне хватало, чтобы она: «сопровождала императрицу  в ея поездках, путешествиях и прогулках, занимала по ея приказанию важных лиц, ожидавших выхода ея величества, пользовалась ея расположением, как это можно заключить из приписок
Соколовой к письмам Бецкаго к Императрице».
 
Так вот же и сама Анастасия сообщает о своих обязанностях в письме все к тому же Дювалю: «Вы спрашиваете сколько у меня товарок? Сперва нас было 12, но Гименей и Амур похитили из них половину; оставшаяся полдюжина состоит из таких же как я, не замужних. Некоторыя из нас желают умереть девами; другия делают вид, что не торопятся вступить в брак, ибо цвет лица их еще свеж и ярок. Мы все пользуемся помещением, отоплением, освещением, стиркою белья и столом от двора; кроме того нам дается чай, кофе, сахар и отпускается экипаж в 6 лошадей, когда мы пожелаем. Наша служебная обязанность состоит в том, что мы должны спать, есть и делать, что нам угодно, и, не смотря на все это, мы всегда поспеваем на службу к ея величеству. После таких трудов я могу легко изрядно потолстеть, что для меня только вредно». Согласитесь, текст составлен человеком, не лишенным чувства юмора.
В другом письме,  датированным  6 октября 1770 г., Анастасия сообщает о себе в третьем лице: «Биби ложится в 11 часов вечера, встает в 8 час. утра, не опускает никогда своих обязанностей, не думая однако о них. Первым моим делом входя в уборную комнату ея величества—рассказывать все, что взбредет мне на голову, нисколько не стесняясь тем слушают ли меня или нет; вернейшее средство занять внимание придворных, всегда жаждущих новостей. Я имею искусство их занимать, высказывая им сущую правду во всей ея наготе, что считается особенною тонкостью. Я рассказываю небывальщины моим товаркам, чтобы разсмешит их, докладываю ея величеству о всех являющихся, смутив их изрядно моими рассказами, оканчиваю день ужином с генер. Бецким; тут мне лучше всего на свете; как ни восхваляют благ двора, но дом благодетеля несравненно лучше».
Здесь следует пояснить, что Анастасию близкие (ну и при дворе тоже) называли Віbу или Baby. А что есть Baby? Правильно - маленький, младший ребенок в семье. Т.е. это семейное имя дается, как правило, младшему ребенку при наличии у родителей (или родителя) уже взрослого отпрыска... 
Но давайте все же обратимся к официальным источникам. Замечательная вещь эти камер-фурьерские журналы! По ним можно с точностью до дня недели узнать о том или ином событии при императорском дворе. Вот, например, такая запись: «1776 г. мая 27, пятница. Этого числа была в Царском Селе свадьба каммерюнгферы Соколовой с сухопутнаго шляхетнаго корпуса капитаном Иозефом Дубасовым (очевидно надо читать  - де-Рибасом). Невеста была введена в церковь тайным советником графом Минихом. По начатии венчания прибыли на хоры в церковь Ея Величество с Императорским Высочеством; после приносили в янтарной комнате благодарение Ея Величеству за оказанную им матерную (т.е. материнскую) милость и затем следовали к обеденному на 32 куверта столу в галерее, на которым присутствовала Екатерина II с принцем Прусским».
Ну и как вам? Свадьбу «безродной черкешенки» удостоила своим посещением сама императрица, да еще и в сопровождении иноземного принца  (напомним, младшего брата короля Фридриха II)! После венчания – благодарение в знаменитой янтарной комнате царскосельского дворца и обед на 32 персоны с теми же высокими гостями. Невесту, правда, в церкви к жениху подводил граф Миних.
Но не будем отвлекаться, а проследим судьбу уже госпожи де-Рибас далее. Кстати, муж Анастасии - Осип Михайлович Дерибас – личность весьма интересная, так сказать, профессиональный авантюрист (в хорошем смысле) 18-го столетия, то ли испанец, то ли итальянец по происхождению (матушка его была, правда, ирландских кровей, а настоящее его имя - Хосе). Де-Рибас считается устроителем отбитого у турок города и порта Хаджибей на Черном море, известного ныне как Одесса. Но не будем отвлекаться…
Итак, после свадьбы Анастасия, согласно статусу, должна была покинуть должность камер-фрау. Но она тем не менее осталась при дворе. Читаем историографа далее:
«После бракосочетания своего с Рибасом, будущим основателем г. Одессы, а в то время еще капитаном, происходившаго в церкви царскаго дворца 27 мая 1776 года в присутствии ея величества, г-жа Рибас по прежнему продолжала препровождать время в обществе Бецкаго, графов Миниха и Панина, приобрела обширныя сведения в делах политики и принимала у Бецкаго знаменитых путешественников, как-то императора  Иосифа II, наследнаго принца  шведскаго Густава III и т. д. Императрица очень любила ее, навещала при ея болезни, была воспреемницею при святом крещении ея детей, которым сама назначала имения (имеется в виду – имена). Г-жа Рибас пользовалась расположением Екатерины II, как одна из самых образованных, достойных и лучших лиц женскаго пола, находившихся при дворе Екатерины II, и имела влияние при дворе и на Бецкаго».
Да уж, и это положение занимала жена авантюрного итальянца-капитана?! Одной из самых образованных лиц женского пола при дворе считалась девица, почерпнувшая знания от какой-то французской актрисы?!  Ну не надо нас держать за ….!   
Но продолжим. Соколова, т.е. уже де-Рибас, удостоилась отзыва некого Гарриса - лорда Мальмсбюрри, который пишет другому лорду Стормонту (это переписка двух английских дипломатов): «Король Прусский привлек на свою сторону многих придворных, между прочим Бецкаго и г-жу Рибас; они сделались ревностными его адвокатами, имеют ежедневный доступ к Императрице. Г-жа Рибас особа от него зависящая, определена им к ея величеству в должность каммерфрау. Большая уверенность, хитрость, глубокое знание всех Петербургских сплетен делают ея разговор интересным; она несколько лет тому назад  вышла замуж за итальянца». Ну тут лорд немного попутал время, события и должность Анастасии, но ее вес и влияние на дворцовую политику, видимо, переданы верно.
Граф Герц -опять дипломат, но уже прусский,- в своей записке, врученной принцу Генриху (о нем см. часть II настоящего очерка) писал: «Можно кадить (т.е. льстить) Бецкому. В его дом есть некая г-жа Рибас; весьма важно как можно более заниматься ею, находить в ней ум и смеяться глупостям и странностям которыя она говорит». Однако! Прусского принца наставляют смеяться глупостям «mademoiselle Bibi»! Как говорится, без комментариев....
Но то были отзывы царедворцев и дипломатов, а что говорили и писали об Анастасии люди знающие её в другой, частной жизни?
         Вот, например, мнение некой Глафиры Алымовой о той же самой особе: «Рибас Настасья Ивановна - фурия, дьявол воплощенный, заклятый враг, отравила мое чистосердечие, ядовито отзывалась о дворе, о всем человечестве, о глупой
смелости моей в отношении к злу. Я попала точно в ад; я считала ее самым злейшим существом. По-видимому она, стараясь помочь Бецкому, перешла границы. У нея были собственные планы; для нея необходимо было внушить мне отвращение к дому, в котором она была хозяйка.. Г-жа Рибас распустила слух, что я его убила (Бецкаго); он заболел, когда я уехала с мужем. Он не в силах был унять Рибас; в эту ночь он ослеп, почти потерял рассудок; мне было больно видеть его в зависимости от самаго неблагодарнаго создания, между тем как я не могла за ним ухаживать». Уф, а это-то кто, и почему столько гневной страсти?! 
Чтобы не слишком сильно погружаться в эту, явно семейную, склоку, заметим только, что Алымова – это воспитанница Бецкого, взятая еще подростком им под опеку во время ее обучения в Смольном институте. Причем эта девушка уж точно имела и законную мать и отца – природных Алымовых. Но поскольку и воспитанники имеют свойство взрослеть и выходить из под опеки, престарелый Бецкой очень болезненно воспринимал взросление и замужество этой своей воспитанницы.
Но биограф Бецкого дает соответствующие пояснения к этому инциденту: «Очень может быть, что и г-же Рибас было неприятно пребывание Алымовой в доме Бецкаго; она быть может видела в ней опасную для себя соперницу и боялась утратить не только расположение престарелаго уже Бецкаго, но и не получить от него после его кончины всего того, что была в праве ожидать. Очень быть может, что эти денежныя соображения и вызывали со стороны г-жи Рибас старания внушить Алымовой отвращение к дому, в котором Рибас была хозяйкою. Как бы то ни было, но едва ли возможно придавать большое значение этому отзыву Алымовой о Рибас, ввиду того, что он опровергается показаниями других лиц, бывших по своему положению более беспристрастными  в суждениях своих о г-же Рибас нежели Алымова».

        Биографу не известно, получила ли что в наследство от Бецкого г-жа Алымова, но вот «г-жа Рибас и после своего замужества жила в Петербурге с Бецким до самой его кончины, после которой в 1796 году ( Бецкой умер в 1795 г.) она получила по завещанию Бецкаго деньгами серебром 80.000 р. и ассигнациями 40.000 руб. всего 120.000 р., и, кроме того в вечное и потомственное владение ей и двум дочерям ея, Екатерине и Софье де-Рибас два каменных дома, построенные Бецким на пожалованных ему Императрицею местах по дворцовой набережной и на Миллионной между мраморным домом и летним садом, а также все золото, серебро, камни, посуду и прочее какого бы то звания ни было имущество, находящееся в упомянутых обоих домах, без изъятия. Казалось бы г-жа Рибас приобретала таким образом достаточно средств для безбеднаго существования. Между тем скоро после кончины Императрицы в 1796 году она обратилась к новому Императору с нижеследующим письмом, которое может скорее свидетельствовать, что г-жа Рибас находилась до того в затруднительных денежных обстоятельствах, что не в состоянии была даже поставить памятник на могиле человека, которому была обязана очень многим, т. е. Бецкому».

Резолюция императора Павла I на это послание, а именно ему – сыну Екатерины II, - адресовано  прошение Анастасии Ивановны, увы, не известна. Но видимо материальное положение г-жи Рибас не улучшилось, чему подтверждением является  её же письмо от июля 1801 года новому юному императору Александру I:
          «Всемилостивейший Государь. Расстроенное состояние домашних дел покойнаго мужа моего, адмирала де Рибас, оставившаго слишком 30.000 руб. долгу без малейшаго имения к удовлетворению, побуждает меня всеподданнейше Ваше Императорское Величество просить о заплате онаго. Беспрерывныя упражнения по службе и весьма отдаленные разъезды в течение 26 лет были конечно главными виновниками сего долгу, а потому и подают мне решительную надежду, что Ваше Императорское Величество соизволите возреть на всеподданнейшее прошение мое с тем отеческим попечением, которыми удостаиваете усердную и отличную службу всех подданных.      
Всемилостивейший Государь, Вашего Императорскаго Величества всеподданнейшая раба. Анастасия де Рибас».
        Комментируя данное послание, биограф замечает: «Такое расстроенное состояние домашних дел, если оно было на самом деле, может быть объяснено тем, что супруг г-жи Рибас, храбрый вице-адмирал, скончавшийся в 1800 году, имел  довольно большую страсть к карточной игре».
        Настасья Ивановна де Рибас скончалась 22 сентября 1822 года, оставив после себя двух дочерей, Екатерину и Софью – крестниц Екатерины II.
        Указанные выше нестыковки в определении возраста Анастасии Ивановны возникли, собственно, из-за воспоминаний  К.Я. Булгакова (почт-директора столицы), знавшего, как он писал «старуху Рибасову в Петербурге, ей при кончине было 89 лет, а все же была бодра, жива, одевалась как щеголихи за 50 лет одевались. Деревень, говорят, не оставила, а дом и деньги. Она никогда не теряла своей природной откровенности и это придавало ей особенную приятность и оригинальность. Быв строгой добродетели она была прекрасною христианкою».
Заметим, что имея, по мнению Булгакова, в момент ухода в мир иной такой почтенный возраст, Анастасия Ивановна никак не могла начать службу в качестве камер-фрау екатерининского двора  к середине шестидесятых годов 18-го столетия, имея двадцать лет от роду. Видимо, уважаемый мемуарист Булгаков прибавил к фактическому возрасту старушки лет 10-12.
Впрочем, несмотря на путаницу с возрастом, очень даже содержательная жизнь получилась у Анастасии… Ну так что же, что «черкешенка», да и сведений об отце-матери нет достоверных - зато в каких сферах вращалась, какие люди добивались её расположения и прочее, прочее…
Только вот почему именно Анастасия Ивановна носила эту фамилию – Соколова? Вроде и рода такого нет дворянского в близком ее окружении. Правда, в Академии художеств, президентом которой более тридцати лет бессменно был Бецкой, служил гравером некто Соколов. Ну вот биографы и присвоили этому граверу отцовство Анастасии. А почему папа не был на свадьбе – так, наверное, постеснялся императрицы и остальных высоких гостей! Ну, право, придумальщики эти историки-биографы…

Жаль только биографы Анастасии-Биби не потрудились оставить описания ее внешности. Есть, конечно, портрет, на котором она весьма похожа на Бецкого, также отмечали ее внешнее сходство с императрицей… Но портреты, что называется, могут приукрашивать, потом они не передают характерных признаков: цвета волос, например, т.к. мужчин в то время изображали, как правило, в париках, а женщины пудрили свои прически, цвет глаз не всегда можно разобрать, ну и т.д. Вот тот же венский библиотекарь Дюваль характеризовал тогда еще юную Соколову как «восхитительную черкешенку». А что в ней было от черкешенки не написал; может быть цвет волос или глаз, а может просто легкий, взрывной темперамент!?
Правда, благодаря наблюдательному Станиславу Понятовскому (см. «Матильда и другие – паны при дворе Романовых») мы может точно судить об облике молодой женщины: «Брюнетка, она была ослепительной белизны; брови у нее были черные и очень длинные; нос греческий, рот, как бы зовущий поцелуи, удивительной красоты руки и ноги, тонкая талия, рост скорей высокий, походка чрезвычайно легкая и в то же время благородная, приятный тембр голоса и смех такой же веселый, как и характер».
Красота, да и только! Но, правда, эти чудесные строки относятся к восхитительному облику другой молодой женщины – Екатерины II, тогда еще великой княгини…  Впрочем постойте, что-то в этом портрете смущает! Ведь речь идет о немецкой принцессе с длинными черными бровями, да к тому же и брюнетке!  Однако разве среди природных немецких принцесс водились брюнетки, да еще с длинными бровями?! Но не оспаривать же нам образ, переданный Станиславом Понятовским! Уж кто-кто, а тогда еще молодой дипломат Станислав доподлинно знал какого цвета волосы и кожа у Екатерины, да какой формы ее талия и вообще….

Впрочем, мы же совсем забыли про Бецкого! А оставили мы его на пути в Европу, в сопровождении его племянницы княгини Голицыной и некой девочки отроческого возраста. Вернее, это он их сопровождал: племянницу - на лечение, а девочку… Должен же ребенок наконец увидеть свою мать - «настоящую принцессу»…

Вверху: портрет И. И. Бецкого кисти  А. Рослина 1777 г..
Слева внизу: портрет Екатерины II (в русском наряде), неизвестный художник.
Справа внизу: портрет А.И. де-Рибас кисти С. Торелли, 1770-е годы.

Продолжение следует