Добро и Зло - следствие исключительно людских поступков.
Дьявол - это и прокурор, предъявляющий обвинение, и
судья, объявляющий вердикт и палач, его исполняющий... И если бы не адвокаты...
Свинцовый дождь отбивал по жестяной крыше свингующий ритм. Вспыхивающие шары жёлтых фонарей парили над мостовыми, приподнимая город из придорожной канавы. Дрогнувшие от раската грома небеса разлили по мостовым радугу, переливающуюся необычайно яркими оттенками, но пешеходы забыли о детстве, а потому предпочитали парить вместе с улицами над мостовыми. Есть что-то предостерегающее в этом явлении современности - лужи, пропитанные копотью и бензиновыми выхлопами раскрашивают серый асфальт яркими красками, напоминая такую детскую, такую любимую нами радугу, сияющую в незамутнённой синеве небес. И наши суровые ботинки топчут их, забрызгивая детскими грёзами свои штаны, ругая их, на чём свет стоит и не замечая, с какой грустью, сливаясь в мерзкую жижу, они стекают в клоаку реальности.
Роберту было всего 22 года. Но не смотря на свой юный возраст, он относился к “потерянному поколению” - 4 года назад он прошёл через горнило войны, где попрощался с детством, потерял здоровье и посмотрел в глаза смерти - он был одним из немногих, кто выжил после химической атаки. Газ сжёг его лёгкие, и хоть он и остался жив, костлявая смерть медленно замахивалась своей безжалостной косой. Ночами его мучили кошмары, точнее - один кошмар: он бежит по полю, усеянному трупами, винтовками, развороченными телами, воронками. Газ стелился по земле, окутывая Роберта в свои смертельные объятия. В панике Роберт хватается за сумку, прикреплённую к поясу, судорожно, дрожащими руками срывая чехол. Руки не слушаются, холод сковал движения, ужас парализовал мысли. Лишь одна, пульсирующим нервом неистово бьётся в мозгу - выжить. Газ прикасается к кителю, хватает за шею, начиная неумолимо, безжалостно душить, глаза наполняются слезами неотвратимости смерти. И с ним не договоришься, не вымолишь пощаду - безжалостный призрак неумолимо сковывает твою грудь конвульсиями и хрипом.
Руки наконец освободили спасительный противогаз из плена, Роберт одним движением надевает его, поворачивает заветный клапан и облегчённо делает вдох. Но вместо спасительного воздуха в лёгкие попадает смертельный газ - шланг оказался повреждён и яд через трещину ринулся доделывать свою работу. Спотыкаясь, он падает в окоп, в глазах темнеет, тело практически не слушается… В это мгновение Роберт всегда просыпается - холодный пот застит глаза, сердце вырывается из груди, дикий спазм не даёт вздохнуть. Рука тянется к тумбочке, переполненной всевозможными склянками, таблетками, порошками, на ощупь находит нужную, срывает крышку и отправляет таблетку в рот. Вот и сейчас, тяжело дыша, он стоял перед окном, глядя на стекающие по окну струи дождя, размытые силуэты прохожих, размазанные по стеклу пятна света от фонарей. Жизнь текла мимо него - он мог лишь ощутить её присутствие, но уже никогда не сможет стать её полноправным участником. С грустью отойдя от окна, он подошёл к письменному столу. На нём лежали различные чертежи, письма, скомканные газетные листы, марки, видавший виды нож для разрезания писем, обгрызанные карандаши и перепачканная чернильница. Поверх всего стояла резная шкатулка. Роберт притянул её и приподнял крышку - на дне лежали с трудом скопленные деньги. Они были нужны ему для операции, которая должна была если не избавить от мук, то облегчить их. Набрать нужную сумму было тем более сложно, что кризис не щадил никого и ничего. У него были некоторые сбережения, оставленные родителями, но и вместе с отложенным это не давало и половины суммы. Роберту приходилось работать на трёх работах сразу, чтобы можно было и деньги отложить, и с голоду не помереть. Роберт отодвинул шкатулку и вновь принялся перечитывать письмо, которое прислала ему его дальняя родственница - Лоис Хольтцманн. Ещё до войны он наведывался в их поместье: он - юный выпускник, горячая натура, страстно влюблённая в литературу и свою одноклассницу - рыжую, как осенняя листва, Лиз Шнайдер. Она - милый, двенадцатилетний ребёнок, которому он рассказывал только что сочинённые сказки. Они так полюбились юной Лоис, что она всё лето тенью бегала за Робертом и ни на минуту не отпускала его от себя. И вот, спустя столько лет, она нашла его и написала письмо. Правда, не самое весёлое - едва бедняжке исполнилось восемнадцать, как её родители погибли в автокатастрофе. Горе снедало её настолько, что она не могла ни есть, ни спать. Единственное, что изредко иссушало её слёзы были его сказки, зачитанные буквально до дыр и с которыми она не расставалась ни на секунду. Она просила - и, судя по разводам на словах в письме было видно, что просила слёзно, - приехать к ней в поместье.
Роберта разрывало желание помочь бедняжке в её первом знакомстве с “дамой в чёрном”, но его помощь могла ознаменоваться потерей надежды на проведение операции, о которой он грезил. Ведь ему пришлось бы оставить работу. На одной он был зарегистрирован и мог взять отпуск за свой счёт. На остальных же он просто подрабатывал. И, так как желающих не погибнуть с голода было больше, чем возможности спасти их, было ясно, что, стоит ему уехать, как на его место тут же придут другие. Да и в отпуск уходить тоже было нежелательно, даже за свой счёт - штрейкбрехеры стали неотъемлемой частью современного мира, где жестокость оправдывалась желанием спасти и спастись. Терзаемый муками собственной нужды и чужого горя, Роберт обречённо побрёл на кухню. Коридор был сущей тьмой, в которой сам сатана выколол бы себе глаз. Однако жильцы дома научились определять нужное направление по скрипу половиц - видимо, сборщик этого паркета был в душе нераскрытым музыкальным дарованием: каждая половица обладала своим уникальным скрипом, отличающим её от всех прочих. Поэтому утаить, кто и куда ходил ночью от бдительных соседей было попросту невозможно.
…-Пупсик, ну, скажи мне, зачем мы едем в эту глушь? Мы же должны были поехать на этой неделе в Монте-Карло, а теперь ты заявляешь о том, что я должна приехать в своих вечерних нарядах в какую-то деревню. Ради кого мне там одеваться? Ради пастухов и свиней?
-Заткнись, дура!
-Пупсик!
-Я сказал заткнись! Мы поедем туда, куда я скажу, а ты будешь делать то, что тебе велено. И если я велю устроить показ из твоих платьев в хлеву перед свиньями, ты сделаешь это!
Белокурое создание с огромными голубыми глазами скривило томные, чувственные губы и по алым щекам покатились огромные слёзы.
-И не реви! Ты же знаешь, что я этого терпеть не могу!
Фру дёрнула головой, уперев взор в кружевной подол своего полупрозрачного пеньюара, обиженно поджав подбородок.
С досады на свою горячность, Леопольд швырнул со стола стакан прямо в камин. Алое пламя словно огнедышащий дракон вырвалось из зияющей пасти очага.
-Ладно, прости меня… Слышишь?
Он подошёл к дивану и сгрёб свою молодую жену в железные объятия. Фру пыталась вырваться, но руки Леопольда знали в своё время тяжесть кузнечной кувалды - он справлялся даже с Марком - здоровенным детиной, работающим в одном из погрузочных цехов - а тот был на целую голову выше и шире в плечах.
-Детка, ну прости меня. Я очень нервничаю - эта поездка очень важна для меня
-Важнее Фру?
-Да пойми же, глупая, что если ничего не выйдет, тебе больше не придётся купаться в своих мехах и красоваться на различных балах.
-Что ты хочешь сказать?
-Что фортуна - вещь непостоянная. Но я решу все проблемы благодаря этой поездке. Ты же меня знаешь - я всё могу. Но только будь паинькой и просто не мешай мне делать то, что я должен.
Он взял её за подбородок и в посмотрел на неё в упор.
-Да, пупсик, хорошо, конечно, я прямо сейчас пойду собираться.
-Вот и славно…
Леопольд посмотрел на саквояж, в котором были его вещи, и в этом взгляде читались одновременно тревога и решительность...
Доскрипев до плиты, Роберт звякнул связкой ключей и открыл свою дверцу шкафа. На кухне ориентироваться было куда проще - в соседнем здании располагался бордель, чьи огни завлекали прохожих и освещали прокопчённые кухонные стены. Чиркнувшая спичка придала голой наготе налёт романтики, который тут же стёр ни на что не похожий запах шкафных полок, обдающий тебя в таких квартирах - смесь перца, прогорклого масла, пыли и лекарств. Роберт вытянул из прогнившего чрева жестяную банку и поставил кипятиться чайник. Странное дело, но даже кофейный суррогат действовал на него. Но только не бодрил, а наоборот - клонил ко сну. То же самое было с ним и в те времена, когда он мог позволить себе заваривать натуральный кофе. Мммм…. Что может быть слаще этой ночи, плескающейся в твоём стакане, с каждым глотком поднимая на поверхность сознания лучшее, что есть в тебе?
На потолке переливались огни, двигаясь широкими всполохами в такт настенным часам. Высший дар - это пользоваться мгновениями, когда время замедляет свой ход и ускоряется - получаешь возможность не просто сделать шаг, а ещё и обдумать его.
Чиркнула ещё одна спичка - и следом комнату прорезало густое облако табачного дыма.
-Опять не спится? - на пороге кухни стоял Отто Кирман - пенсионер, доживающий свои дни в пансионе, дряхлом, пропитанным ароматом нафталина и старости, как и он сам. Проработав 20 лет в сыскной полиции, он любил рассказывать различные истории из своей богатой жизни. Правда, долгое время никто не хотел выслушивать россказни старого маразматика. До момента, пока в доме не поселился Роберт. В его лице старый Кирман нашёл благодарного слушателя, с неподдельным интересом ловившем каждое слово.
-Да, господин Кирман.
-Сколько раз тебе говорить - Отто. Просто Отто.
-Да, конечно, простите, гос… Отто.
-Так-то лучше. Опять кошмары?
-Да. - Роберт удручённо опустил голову на грудь.
-Да… Что эта проклятая война сделала с детьми… Вам бы жизни радоваться, простым радостям, любить…
…-Нет, ты всё-таки ответь, ответь мне, ты решил окончательно и бесповоротно? Стремясь погасить бушующее внутри пламя, глубоко затянувшись, Эрик выпустил огромное облако дыма.
-Да, чёрт побери, да! И хватит на этом!
-Ах, хватит? Я оставила свою профессию, положила на алтарь нашей семьи своё будущее - а я была лучшей в своём выпуске и профессор Шауберг пророчил мне большую карьеру! Но нет - я пошла на поводу у своих чувств, влюбилась в этого толстого увальня и отдала ему лучшие годы своей жизни! И ради чего? Чтобы не иметь возможности сказать своего слова, когда речь идёт о благополучии нашей семьи?
-Сказала? Всё! А теперь иди! И сними свои бигуди, а то кошке и той страшно становится от таких красот.
-Не трожь Герцога!
-Кому сдалась эта блохастая скотина?
-Мне! И я не позволю тебе пустить нас по миру из-за твоего убогого умишки! Ха! Вы только подумайте - он решил вкладывать деньги в покупку Эйфелевой башни! Кому нужна эта ржавая вешалка?
-Дура! Что ты понимаешь? Это золотое дно! А твои марки - это просто бумага. Как можно вкладывать деньги в то, что клеят на конверты? Они же ничего не стоят! Хоть бы раз послушалась меня - в конце-концов у меня высшее математическое образование.
-Не шибко оно помогло в твоей карьере это образование!
-А чем нам помогло знание того, кто из художников умер от сифилиса, а кто - от белой горячки?!
-У тебя всегда были повадки деревенщины, ничего не смыслящего в искусстве.
-А что ты имеешь против деревни? Крестьяне кормят всех и за это становятся всеобщим посмешищем. Богема… Аристократия… Что бы вы начали делать, если бы однажды не нашли хлеба в булочной? Отправились бы на пленэр бабочек ловить?
Эрик терпеть не мог походы своей жены на эти самые пленэры. Однажды он уже отвадил одного молодца, начавшего было подбивать к его жене клинья. Но она всё ходила и это не могло его не злить…
Роберт закашлял от сгустившегося дыма.
-Прости, сейчас открою форточку. Всё время забываю…
Отто подошёл к столу, перегнулся и, поднатужившись, открыл скрипучее окно. Затем, кряхтя, уселся напротив и заметил лежвашее на столе письмо.
-О, тебе кто-то написал? Бывшие сослуживцы?
-Нет, старая знакомая.
-О…
-Нет, вы не так подумали - со смехом сказал Роберт. - Это просто друг. Когда-то в детстве мы часто общались и я читал ей собственный сказки.
-Да ты у нас ещё и писатель! Не знал.
-Да нет, что вы, это так, баловство - не более.
-Ну, кто знает, кто знает. Быть может, у тебя есть талант? Ты не пробовал писать, публиковаться?
-Что вы, Отто, куда там…
-Не скажи, дружок. Не весь же век тебе письма разносить, да мусор из лавки выносить… Может, и выйдет что. Есть у меня знакомый, в редакции газеты работает. Не так, чтобы прям миллионные тиражи, но на первый раз сойдёт.
-Да нет же, право, вы зря беспокоитесь, уверяю…
-Ииии не спорь даже. Считай, это дело решённое. С тебя рукопись. Тебе бы развеяться, на природу съездить. Вдали от городской суеты. А что, может, съездишь к старому другу?
-Собственно, она просит в письме приехать к ней…
-Ну, вот! А ты чего? Думаешь ещё? Так, собирай чемодан, что время зря терять?
-Да вы же не знаете…
-И знать не хочу. Бери вещи и подальше от этой клоаки - к вольготным полям, живописным раздольям, изумрудной зелени и сапфирной синеве.
-Но работа - вы же знаете, как мне нужны деньги, а главное - зачем.
-Сынок, поверь мне - тот, кто гонится за деньгами, никогда их не находит. Хоть я и не читал ни разу твоих сказок, но я чувствую и верю, что твоё будущее вовсе не здесь. Беги, пока молод, меняй и меняйся, не тони в болоте обыденности и рутины. Ты найдёшь деньги - просто перестань их искать. Да и искал ты совсем не в тех местах - много ли заработаешь, собирая медные гроши?
Старик, сморщась, затуманенным взором посмотрел на улицу. А там, за окном, чернила ночи медленно выгорали под лучами воскресшего солнца. Тьма отступала нехотя, неповоротливо, с условиями и оговорками, расставляя своих соглядатаев и шпионов за стволами деревьев и стенами домов. Новый день, как новая надежда, проскальзывал сквозь щели улиц, наполняя их светом надежды и новых сил.
-И не спорь - отрезал старик.
-Сдаюсь, - со смехом ответил Роберт.
-Ну, вот, то-то же. А сразу так не мог? Заставил старика встать, сна лишил - никакого уважения к старости… - кряхча по-стариковски, проворчал Отто, шаркая сбитыми тапочками и кутаясь в халат от рассветного озноба.
Роберт заботливо закрыл за стариком дверь и прошёл в свою комнату. Он вновь подошёл к письменному столу, взглянул на собранные деньги, поставил слева письмо, окинул взглядом картину хаоса и наложил на всю инсталляцию разговор на кухне, где среди прочего ярче всего высвечивались, вспыхивали, как сигнальные огни слова “меняй и меняйся”. Что может быть благороднее этих двух слов? Только ли величайший гений способен направить помыслы всего человечества по новому, лучшему пути? Роберт - всего лишь одна из миллионов нитей, вплетённых в полотно нашей судьбы. Казалось бы - что тут такого? Но лишись хоть одной нити и симметрия рисунка теряется безвозвратно, исчезает красота, эстетика, и даже прочность - ведь рвётся там, где тоньше всего. Улыбка, скользнувшая по лицу, отбросила последние сомнения и он принялся с энтузиазмом собираться в дорогу. И хоть путь предстоял не близкий, сами сборы не заняли более четверти часа - у бедности есть немало преимуществ, главное, научиться их видеть.
В саквояж легли две пары брюк, три рубашки, жилет, скромный бритвенный набор, состоявший из ветхой бритвы и облупившегося помазка, несколько писем, карандаши. Осмотрев полку шкафа, Роберт увидел промаслянный бумажный пакет. Воспоминания нахлынули внезапно и сокрушительно. В ушах стоял свист пуль, глухой стук прикладов, рокот рвущихся снарядов, стоны умирающих… Как и всякому офицеру, Роберту был выдано на хранение его табельное оружие - Люгер-Парабеллум. Он хранил его - этот источник воспоминаний, родник боли и ужаса, не в состоянии объяснить себе до конца - почему. Он взял свёрток, раскрыл его, достал машинное масло из верхнего ящика и начал его разбирать. Пальцы сначала отказывались вспоминать, но потом мышечная память взяла верх и вскоре каждая деталь была промасляна и отполирована. Закончив с пистолетом, Роберт умылся, оставил деньги за квартиру и записку о том, что он отъезжает за город на неделю-другую, взял саквояж, окинул взглядом убогую каморку, ставшую прикладным доказательством теории хаоса, и вышел за дверь.
… Дрожащими руками баронесса развернула строгий конверт, один внешний вид которого не сулил ничего хорошего - столько было на нём печатей и гербов.
Набравшись мужества, она дрожащими руками сломала сургучную печать и достала письмо. Пробежавшись глазами по пресным формальностям, баронесса схватилась за сердце, смертельно побледнев. Давние страхи оправдались, а надежды, питаемые детской верой в чудеса, в очередной раз подвели - уведомление налоговой службы было сухим и сдержанным по своему содержанию и ёмким по своей формулировке. Баронесса официально была объявлена банкротом и в случае установленного законом срока обязана была погасить более чем существенную задолжность. В противном случае собственность переходила государству. Она рухнула в кресло, обречённо скользя взглядом по родовому гнезду, ставшего свидетелем жизни семьи с историей, которой позавидовали бы даже самые именитые фамилии в истории. В 18 веке её прапрапрапрабабушка даже могла претендовать на монаршую корону. И вот, её потомку грозило разорение и нищета.
-Боже…- слёзы текли по её щекам, спазмы сдавливали каждое слово, ей казалось, что воздух, вместо того, чтобы дать ей вздохнуть, душил её с каждой секундой - Боже, за что ты заставляешь меня пойти на это?...
Город румянился бабьим летом, наливаясь малиновым румянцем рассвета, золоча мостовые и козырьки подъездов. Солнце силилось скрыть под напускным лучезарным весельем грусть и тоску ушедшего лета, роняя из-под тишка слёзы. Роберт любил осень - для него она была зрелой весной, размеренно приходившая на смену слепому буйству лета. Яркость красок сменяется пронзительностью чувств, обретающих глубину взамен поверхостного самвосхваления. Весна - это бросок с высоты в ледяную реку, стремительно уносящую тебя от места прыжка. Осень - это надрыв звенящей души, взгляд, преодолевший горизонт мечты, это апофеоз красоты - обнажающейся и скромной, лишённой крикливости и мишуры.
Пересекая мостовые и аллеи, Роберт шёл навстречу чему-то новому и неизвестному. Неизвестность пугает нас больше всего. Но впервые, за долгие годы он преодолел страх, не дававший покоя и сна. Он знал, что всё будет хорошо, ведь он хотел помочь - искренне,от чистого сердца. Ощущение полноты и достаточности собственных сил, способных преодолеть любое препятствие, кружили голову, как в лёгком хмелю. Он шёл и своей светлой улыбкой освещал улицу там, где не доставало солнце, радуясь, как в детстве новому дню, знакомой улочке и вальяжно пересекающей улицу кошке.
Добравшись до вокзала, он приобрёл билет, занял сидение у окна, пожалел, что не захватил с собой книгу - ведь путь предстоял не близкий. Поместье семейства Хольцман располагалось в глухой, удалённой местности. Добираться туда приходилось из крохотной деревушки на телегах - иного транспорта там просто не было. Красота этих мест была неописуема. Изборождённые каменными морщинами лики гор, струящаяся по вздутым венам седая кровь речных богов, звучащая звёздными ночами эльфийская песнь прорастающей травы, сливаясь с музыкой небесных сфер, погружала даже самую не впечатлительную натуру в священный трепет. Сам особняк являл собой пример классической готики. Однажды здесь даже проходили съёмки одного легендарного фильма, обречённого, как показало будущее, на бессмертие - “Франкенштейн” с легендарным Борисом Карловым. Сегодня блеск былого величия превратился во въевшуюся в потёртые обои пыль, скрипящие половицы, шуршание бегающих по перекрытиям мышей, вечно протекающие, проржавевшие трубы, но даже эта печаль выглядела внушительно и продолжала нести величие былого блеска.
Поезд мерно покачивало, убаюкивая Роберта колыбелью своих колёс. Ему вспомнилась юность, когда он исколесил за одно лето половину Европы, успев насладиться искрящимся снегом швейцарских Альп и лазурью французского побережья и белоснежной величественностью античных руин. Вошедший кондуктор неловко закашлялся, сконфуженно потупив взгляд. Роберт встрепенулся и приподнялся в кресле.
-Прошу прощения молодой господин за беспокойство - мне казалось, что я постучал…
-Нет-нет, что вы, всё в порядке.
-Работа, знаете ли. С вашего позволения - позвольте проверить билет.
-Да-да, разумеется - Роберт потянулся к саквояжу и стал рыться в сумке.
-Знаете, столько лет работаю на поездах, а так и не понял, зачем проверять билеты у людей, уже едущих в вагоне - ведь с перрона в поезд всё равно нельзя зайти, не предъявив их.
-Да, действительно… Да куда же они запропастились…
-Ничего-ничего, не спешите, молодой человек, спешка любому делу не товарищ. Я вот, давеча, тоже на работу спешил, так возьми да и забудь свой обед дома - так и остался голодным - так-то.
-Да нет, вы понимаете, я человек не богатый, а поездов с плацкартом на этой линии, увы, нет…
-Да откуда же здесь плацкартам то взяться - усмехнулся дед - на этой ветке, почитай, кроме курортов да санаториев для богатых ничегошеньки и нет больше. А коли вы, простите, того… в смысле… ну, не богатый, значит, - зачем тогда едете?
-Моя кузина понесла большую утрату - гибель родителей. До войны мы были с ней очень дружны. Она написала мне письмо и попросила приехать, поддержать её в эту трудную минутую
-Грустная история.
-Да, и не говорите… Ааа, вот они - ну, наконец-то! А то я уже волноваться стал.
-Это вы зря - сказал кондуктор, мягко поглаживая бороду. Вот ежели у вас на болезнь срамную подозрения завелись - документики то ваши можно будет на секундочку… ага, вот спасибо - да, так о чём я… да! - тут, как говорится, ещё вчера надо было поторапливаться. А во всех остальных случаях будьте просто повнимательнее. Ну, господин Ирсин , не смею вас больше задерживать. Отдыхайте, наслаждайтесь.
-Покорнейше благодарю.
Внезапно кондуктор сделал полшага вперёд, пристально посмотрел в глаза Роберта. словно желая увидеть в них своё отражение, затем лихо закрутил седой ус, крякнул, заправски козырнул и, повернувшись на каблуках, вышел из купе.
-Занятный тип - подумал Роберт. -Интересно, что он увидел в моих глазах? Быть может, там звучит одинокое эхо войны? Или что-то ещё - кто знает... Удивительный народ - эти кондуктора. Сюда попадают люди не самого даровитого порядка, я бы даже сказал заурядного толка - да простят меня люди этой профессии. Но с течением времени, школа жизни зачастую делает этих людей вполне себе психологами, чутко различающих самые тонкие, едва заметные ноты человеческой натуры. И для этого им не нужны ни тесты Роршаха, ни диван с подушкой - всего-то пять минут поболтать с глазу на глаз на совсем заурядную тему - и они расскажут о вас больше, чем даже вы можете себе это представить.
Остаток пути Роберт провёл погрузившись глубокий, здоровый сон, который впервые за долгие годы не был потревожен душившими его кошмарами.
Морозный воздух бодрил лучше крепкой чашки кофе, поезд весело играл паром и медленно отчаливал от перрона, покачивая на прощание последним вагоном уж слишком вальяжно.
-Роберт!
Удивлённо повернувшись, он стал оглядываться, кто же его позвал. Здание вокзала, больше напоминавшее каморку гнома, не подавало никаких признаков жизни. Если не считать смотрителя - но тот был столь стар и дряхл, сидя в своём кресле что едва различался на фоне скамьи. Его чёрное пальто сливалось со скамьёй и лишь голова предательски выдавала его локацию. С первого взгляда даже могло показаться, будто это какое-то местное привидение.
-Я здесь - со смехом крикнул голос и только теперь Роберт заметил фигуру человека, отделившуюся от дальней стены.
-Простите, что не сразу подошёл - я Ганц. Меня послала тётушка, т.е баронесса Штерн за вами, чтобы я вас встретил и сопроводил в нашу богодельню. Скажу вам сразу у меня есть две пагубные привычки, которые не дают житья ни мне, ни другим. Первое - из моего рта, порой, даже помимо моей воли, сыпятся различного рода остроты и скабрезности. Не всегда они бывают высшего пошиба, но и попадания в десятку встречаются нередко. Кто-то обижается, кто-то записывает в свою коллекцию, кто-то не обращает внимания. А бывает и так, что и с кулаками лезут - вы, собственно из какой категории людей будете?
-Я?
-Роберт, не пугайте меня так - ваша прозорливость граничит с ясновидением. Собственно, это моя вторая черта, которая причиняет порой неудобства не только окружающим, но и мне - люблю, знаете ли разговаривать сам с собой, или с предметами разными. Отдаюсь волнам фантазии и те, знаете ли, уносят порой в такие дали - уууу… А могу ведь и про человека что-то говорить. И как назло - он! - возьмись и появись, словно я его звал. Услышит, обидится, нагрубит… Но в этот раз я обращал свой вопрос именно к вам.
-Вы знаете, мне как-то трудно ответить. Нет, в целом, я шутки люблю, если вы к этому вели. Или?
-Ммм… Нет-нет, Роберт, вы поняли меня совершенно правильно. Видите ли, для меня юмор - это всё. Самое ценное, что может быть в человеческой натуре - это умение смеяться над самим собой. Сколько бы ошибок, бед и даже воин мы могли бы избежать, если бы люди умели сдерживать свою гордыню. Человек без гордости - всё равно, что оскотинившийся раб. Но её чрезмерность ведёт к бедам и лишениям. Это как использование сидератов в сельском хозяйстве - поле засевают культурой, которая сделает почву богаче и питательнее. Но стоит недоглядеть - и, вместо того, чтобы принести пользу, растение станет паразитом, истощая почву ещё больше.
-Наверное, так оно и есть… Судя по всему, вы долго думали на эту тему.
-Да, было время, знаете ли… Ну, что же это я - прошу, следуйте за мной. Здешние морозы кусачие, а в санях лежит шуба. Прокачу вас по самым живописным местам - ахнете!
-Охотнейше верю. Я люблю природу. Тем более удивительным будет для меня этот контраст - из тёплой осени попасть в снежную зиму. Признаться, я до сих пор не определился, какое время года мне нравится больше всего - осень или зима. Но, должен сказать, что в городе зима - она какая-то… неприятная, что ли… Слякоть мостовых, пачкая белоснежный снег, делает улицы ещё более грязными и от этого становится совсем… то есть…
-Я понял. Да, признаться, и я не особо люблю городскую зиму. Белоснежный покров топчется угольными калошами, оставляя за собой чёрные проймы, а лошади и автомобили превращают улицы в сплошное месиво, отвратное как по виду, так и по запаху. Ну, да не стоит вам мёрзнуть в плаще. Идёмте, идёмте, дорогой Роберт.
-Спасибо, Ганц, вы весьма любезны.
Хрустя недавно выпавшим снегом, молодые люди пересекли небольшой перрон, спустились по лестнице и подошли к роскошным саням, устланных шерстью овчинной выделки и небрежно распластанными песцовыми шубами, серебристо переливающихся под яркими лучами зимнего солнца. Ганц, шутя и подбадривая попутчика дружескими похлопываниями, усадил не привыкшего к роскоши Роберта в сани, укутал его в шубу, уселся рядом на облучок и, молодецки свистнув, так, что снег с карниза осыпался прямо на голову спящего смотрителя, понёсся по извилистой дороге в горы. Горный воздух и тёплая шуба подействовали на продрогшего до костей Роберта лучше снотворного. Стремление полюбоваться красотой раскинувшегося пейзажа придавало сил бороться с усталостью, однако тело, стремясь избавиться от городской усталости и грязи, погружало сознание в объятия Морфея. Так, в полузабытьи, Роберт добрался до замка.
-Роберт! Просыпайтесь! - Ганц тормошил его за левое плечо, пытаясь вырвать из крепких объятий сна.
-Ох, кажется, я всё-таки заснул…
-Заснул не то слово - с хохотом ответил Ганц. На большом перевале я боялся,, как бы на нас не накрыло лавиной, - от вашего храпа даже волки подвывали!
-Правда? Прошу меня простить. Право, так неловко...
-Оставьте, Роберт. Так бывает со всеми, кто слишком давно не покидал город. А у вас, наверное, ещё и со сном проблемы?
-Да, есть такое.
-Ну вот, ну вот… А поездка и свежий воздух окончательно лишают всяких сил даже богатырей. Ну, да ничего - переночуете и почувствуете себя словно заново родившимся.
-Да я уже не могу припомнить, когда в последний раз так отсыпался. Я ведь и в поезде немного подремал.
-Здоровее будете. Ну, проходите. Хорошо, что у вас вещей мало, а тот тут намедни приехал один промышленник - я чуть себе спину не надорвал , пока их перетаскивал.
-А где же Лоис?
-В доме… Лежит в постели и никого не хочет видеть. Бедная девочка - такая трагедия. Её глаза не просыхают от слёз. Быть может, вам удасться поднять ей настроение, разговорить, хоть как-то вытащить из этого состояния. Ведь так недолго и заболеть.
-Конечно-конечно. Собственно, ради этого я и приехал. Идёмте!
-Не спешите, Роберт…
-Но…
-Я ценю ваше рвение. Но боюсь, что не все будут вам здесь рады, как Лоис и я. Хоть мы с вами и не знакомы, но сразу видно, что у вас - доброе сердце. Увы, здесь собрались не лучшие представители человечества. Та же тётушка, к примеру, жуткая снобка и всё живёт в своих грёзах и облаках, стремясь всякий раз подчеркнуть своё происхождение. Больше всего в жизни она ценит положение и деньги. Поэтому, прошу вас, Роберт, постарайтесь не обращать внимание на её колкости и двусмысленности, которые она будет вворачивать с милой улыбкой на лице. Для неё вы, уж простите за прямоту моих слов, - как бельмо на глазу.
-Вот как…
-Не расстраивайтесь, прошу вас. Просто старайтесь не обращать на неё внимание. Наша с вами главная задача - помочь бедной девочке в этой беде.
-Да-да, Ганц, вы совершенно правы. Я благодарю вас за ваше дружеское предостережение.
-Да, что вы, какое там предостережение - просто совет. Да и, признаться, всё не так уж и плохо - просто у меня есть дурная привычка сгущать краски и описывать всё преувеличенно. Сама по себе тётушка - божий одуванчик, который и мухи в своей жизни не обидел, просто воспитание и сформировавшийся характер сыграли с ней дурную шутку.
-Я понял, Ганц, я вас понял. Ещё раз спасибо за совет.
Довольно улыбнувшись, Ганц пожал Роберту руку и дружески хлопнул его по плечу.
-Что же мы стоим тут на холоде? Поднимайтесь по лестнице, а я принесу вашу сумку.
-Зачем же, я сам…
-Идите, Роберт и не спорьте. Я вас догоню, я мигом
И не слушая, что он пытался сказать, понёсся к саням. Проводив взглядом фигуру, Роберт заметил, как чья-то тень мелькнула возле ворот. Решив не мешать, он повернулся к особняку и медленно зашагал к главному входу, надеясь, что ему не придётся входить туда одному. Как бы Ганц не успокаивал, ему всё же стало не по себе от того, что там его ждёт - богатеи да аристократы и он - маленький, никому не нужный, убогий в своей бедности и болезни.
После сна от холода не спасала даже надетая шуба. Ледяной ветер проскальзывал сквозь полы и впивался тысячью мелких иголок, заставляя колотиться каждую косточку в теле. Небольшой сад выглядел жутковато - деревья, изогнутые безумными холодами и палящим солнцем, надломлено, словно несчастные узники, изувеченные заплечных дел мастером, чернили слепящую белизну снега своими стволами и опавшими ветками. Да и сам дом напоминал узника, заточённого в тюрьму из неприступных гор, грозно блестящих своими острыми пиками и ледяными вершинами. Завершал невесёлый пейзаж зияющий готический фасад, впивающий остроконечный шпили в сияющее небо. Казалось, что ещё мгновение, и двери этого монстра со зловещим скрипом растворятся сами собой и жестокий призрак растерзает его на месте.
Внезапно Роберт побелел как полотно и чуть было не упал в снег - двери и вправду раскрылись сами, издав зубодробительный скрежет. В образовавшемся проёме появилась бледная рука. Ещё секунду - и он закричал бы от страха.
-Что с вами? Роберт, вам плохо? - Ганц задыхался от бега. В руках он сжимал его рыжий, потёртый, видавший виды саквояж. Проследив за безумно вращающимися белками Роберта, Ганц уставился на дверь и захохотал во весь голос.
-Держитесь, Роберт. Это и вправду почти что привидение. Его зовут Шпильман - вечный дворецкий этого дома. Этакая развалина в развалине, плоть от плоти, если угодно. Если бы не его беззубость, мог бы запросто играть Носферату в какой-нибудь кинопостановке. А, Шпильман, старина, - согласились бы вы играть в синематографе Носферату?
-Ах, молодой господин, вам бы лишь шутки шутить. Побойтесь неба!
-Что мне его бояться? Оно не каменное, да и падать не собирается.
В этот момент Роберт, попав, в каком смешном виде предстал перед Ганцом, покраснел до корней волос. Поглядев на него, Ганц заботливо взял его под руку и помог доделать путь до двери.
-Не смущайтесь, здесь ничего такого нет. Помню, когда я приехал и впервые увидел этот дом, да ещё и узнал, что буду оставаться здесь всё лето, месяц от кошмаров отделаться не мог.
-Думаю, это было даже не год назад.
-Да, мне было лет одиннадцать.. Гм… То есть…
Не зная, как загладить оплошность, Ганц замялся и никак не мог подобрать нужное слово. На помощь пришёл Шпильман.
-Позвольте помочь, молодой господин.- мягко сказал старый слуга, помогая снять верхнюю одежду
-Да-да, прошу вас.
Сняв тяжёлую шубу Роберт почувствовал лёгкое облегчение - несмотря на размеры в доме было тепло и пот уже ручьями лился по спине. Внутри было чуть милее, чем снаружи - мягкий жёлтый свет от огромной, но одновременно изящной люстры напоминающей экзотический цветок, лился с потолка ровным сиянием, подсвечивая словно изнутри мозаику дубового паркета. На тёмно-зелёных моррисовских обоях разместились, как на ветвях предки этого дома, чьё присутствие порой не в такт перебивал какой-нибудь пейзаж или современность.
-Видите - что я вам говорил? - заговорщицки шептал Ганц. - Напускная помпезность, за которой скрывается убожество и внутренняя слабость. Она не в состоянии признать того, что находится на грани нищеты и всё тщится доказать не другим - себе, что всё совсем наоборот - картины, расставленные не в попад, скрывающие дыры и потёртрости.
-Нищеты… Ганц!
-Да, Роберт?
-А кто был тот человек?
-Который?
-Ну, тот, с кем вы разговаривали возле саней.
Он кивнул в сторону дверей словно проводил взглядом фигуру зашедшего человека. Ганц резко обернулся, но, конечно же, никого не увидел - как минимум скрип дверей возвестил бы его о новом постояльце.
Явно нервничая, он сказал:
-Что вы, Роберт, там никого не было. Верно, вам показалось.
-Да? Может быть… - сказал он, по детски озираясь и неуверенно продвигаясь в гостиную, прикасаясь то к картинам, то к атласным занавесям.
На самом деле Ганц разговаривал с кем-то. И если бы Роберт был в тот момент рядом, он услышал бы следующий диалог:
-Ну, здравствуй, Ганц.
-Господи боже, Геллер, что ты тут делаешь?
-Слежу за своим капиталовложением, а ты что подумал?
-Брось это дело, Френк, право слово, брось. Шансов на то, что мне достанется часть наследства ничтожна мала. Но даже если моё имя и промелькнёт в завещании, то сумма будет весьма несущественна.
-Даже несущественная сумма в твоём случае лучше, чем вообще ничего, Ганц. Ведь с каждым днём твой долг растёт. И ты обязан будешь его выплатить - или деньгами, или - тут человек в чёрном пальто мгновенно выхватил из рукава нож и приставил его к горлу.
-Ты же знаешь Его, Ганц. Он не прощает долгов. Моли бога за то, что Он тебя уважает - с другими мы разбирались быстрее и проще. Но даже его терпению есть предел. Найди деньги или раскаиваться будет поздно. Ты меня понял?
-Я понял тебя, Френк.
-Вот и умница - жуткий оскал исказил и без того обезображенное шрамом лицо и он зашагал по тропинке к ближайшей скале.
Мягко ступая по лестнице, спустилась баронесса.
-Тётушка! К нам гости. Встречай - это Роберт. Ты помнишь его?
-Ну, конечно, мой милый мальчик. Я помню этого прекрасного юношу. Но прежде позволь извиниться, что заставила тебя так долго мёрзнуть на морозе. Обещаю - все остальные гости прибудут на автомобилях прямо к нашему крыльцу.
-Что я говорил - заговорщицки прошептал Ганц, делая вид, что поправляет воротник рубашки. -Главное - прошу вас, Роберт, простить её и не обращать внимания на её слова. Ведь, в конце-концов, слова - что мыльные пузыри: отмахнулся и словно и не было их, даже следа не осталось.
-Да-да, не переживайте, Ганц. Я вас понял - также заговорщицки прошептал Роберт. Но в душе у него саднили царапины обиженной кошки - какими бы добрыми мы ни были, унижение всегда затрагивает в душе минорный аккорд.
-Кстати, а доктор Мюрай разве не прибыл?
-Нет, тётушка.
-Странно. Он совершенно чётко изложил в своей телеграмме, что прибудет на этом же поезде, что довёз к нам Роберта. Странно. Что ж, подождём - быть может, ему пришлось покинуть поезд по каким-то делам и он приедет на другом транспорте...
-Как вы добрались, Роберт? - спросила баронесса, сверкая жемчужными зубами и источая море шарма и обаяния. -Вас покормили в поезде? Быть может, вы голодны? Мы собираемся ужинать не ранее десяти вечера. Но если хотите, я отдам распоряжение…
-Не стоит, право...
-Не смущайтесь. Как хозяйка этого дома я окажу вам самый радушный приём.
-Нет-нет, благодарю. Право, я совсем не голоден.
-Хорошо.
-Лучше прикажите постелить. Город утомляет, горы умиротворяют - сказал Ганц.
-Вы хотите спать? Понимаю - в этих вагонах, наверное, жутко неудобно. Признаться, никогда не приходилось ими пользоваться. Расскажете об этом за ужином? Вы ведь спуститесь?
-Вот, видали? Опять она начинает… Крепитесь, прошу вас. Это займёт всего пару дней. Главное - помочь несчастной Лоис. А всё остальное - не наше, правда?
Внезапно остекленевший взгляд Роберта вновь прояснился. Посмотрев на Ганца, он произнёс через секунду
-Да-да, вы совершенно правы. Бедная, бедная Лоис… да, госпожа баронесса, я был бы признателен, если бы мог немного поспать.
-Прошу вас, называйте меня просто фрау Штерн. К чему нам эти условности - заворковала вдова с плохо скрываемым удовольствием от услышанного. -Собственно, ваша комната уже готова. Шпильман проводит вас.
-Это ни к чему. Я сам покажу комнату.
-Как знаешь. Только прошу, не задерживайся - через час должны приехать Хофферы.
-Надеюсь, это последние? - с неудовольствием проворчал он.
-Последние. И, прошу тебя, Ганц, последи за своей речью. Что о тебе могут подумать наши гости?
-Всё, что им вздумается. Меня это мало интересует. Особенно от последних - чёрт бы их побрал - они же как заноза в заднице…
-Ганц! - возмутилась вдова, театрально топнув ногой.
-Всё-всё. Ухожу. Следуйте за мной, Роберт.
-Не забудьте - к ужину я вас жду.
-Непременно.
С этими словами они направились к ближайшему коридору.
Финальным штрихом, завершающим подчёркнуто-пренебрежительное отношение Штерн к Роберту было размещение последнего на первом этаже, где обычно располагались комнаты для прислуг. Сам Роберт, мало осведомлённый о том, как устроены дома богатеев, не разбирался в этом и щелчок попал бы мимо цели. Но Ганц чувствовал себя так неловко, так краснел и стеснялся скромной, но вполне приличной, светлой комнаты, что в конце он начал подозревать, что и тут не обошлось без указания на его место. Когда позже он увидел, что всех остальных гостей разместили на верхних этажах, а рядом с ним располагался только слуга Шпильман, картина полностью прояснилась.
Как и сказал Ганц, дом действительно напоминал что-то фантасмагорическое - невпопад стоящие картины, ещё более непонятные, безвкусные статуи, цветы с горшками, намертво прикрученные к полу или стене, наряду с шуршанием в стенах мышей и отклеивающимися обоями выдавали всё убожество этого дома. Оттого Роберт недоумевал - отчего хозяйка этого дома, находясь, по сути, в таком же положении, как и он сам, относится к нему столь высокомерно. Он не понимал, что, глядя на него, она видела в нём своё собственное отражение. Это рождало страх, который она пыталась вытравить всеми доступными ей средствами. А объектом уничтожения страха выступал несчастный Роберт.
Но до этого времени Роберт мирно спал, не подозревая о задуманном. За это время успели подъехать оставшиеся гости - Зауберги и Хофферы. Как бы там ни было, Ганц, конечно, был рад тому, что ехать на станцию больше не пришлось. Однако, он и не подозревал о том, что багажник автомобиля способен вместить такое количество багажа - всевозможные чемоданы, саквояжи, сумочки, ридикюли - гора перед крыльцом росла, как на дрожжах. Расфуфыренная барышня, бегающая вокруг чемоданов, как курица-наседка вокруг выводка, визгливым фальцетом читала профановскую лекцию о правильной методологии и технических характеристиках переноски поклажи, чем несказанно утомила (а если быть честными - привела в ярость) несчастных Ганца и Шпильмана. Хофферы не были обременены многотонной кладью, однако тот высокомерный пафос, что сквозил в глазах жены Хоффера был столь мерзок, что Ганц едва сдержался от крепкого словца.
Остальные гости приехали ещё накануне вечером и обживали свои покои. Разбредаясь по замку, они периодически сталкивались, порой принимая в вечереющем свете друг друга за привидения. Это были картины едва уловимых мгновений, когда за доли секунд мимолётные взгляды, блуждающие с любопытством по стенам, увешанным картинами, с приближением зловещего скрипа прогнивших половиц наполнялись суеверным страхом, усиливавшимся с приближением шагов и доводящего до состояния ужаса, а затем виновато-облегчённо падающего в пол или на стены, когда из-за поворота выплывал не окровавленный призрак прошлого, а один из прибывших гостей.
-Однако, этот домик стал бы славной декорацией для какой-нибудь очередной экранизации о призраке Носферату или что-нибудь в этом роде - произнёс Леопольд Зауберг - промышленник, приехавший накануне в поместье, Ганцу.
-Да, этот дом и сам похож на привидение. У многих возникают неприятные ощущения в первые дни пребывания. Но я уверяю вас, что уже завтра этот дом покажется вам наполненным уютом и теплом.
-Только покажется? - успехнулся Леопольд.
-да нет, господин Зауберг, я в том смысле, что…
-Да ладно тебе, расслабься - я пошутил. И зови меня просто Лео, договорились?
-Договорились, Лео - лёгкому на подъём Ганцу было только по душе общение на короткой ноге.
-Вот и славно, Ганц. Как думаешь, есть ли шанс отщипнуть кусочек пожирнее от этого жирного пирога, что вот-вот начнут делить?
-Кто знает - Ганц замялся и даже слегка покраснел. “Ага, значит, и тебе, дружок, нужна звонкая монета. Но боюсь, что мне придётся тебя потеснить в этой толпе” - подумал Лео. - Меня удивило то, что родители Лоис составили завещание - им было всего по сорок с небольшим лет…
-Видимо, что-то предчувствовали - угрюмо процедил Лео. - А, да что там - сегодня всё больше людей думает о будущем. И не только о жизни, но и о смерти. Да и как о ней не задумываться, если кругом происходят такие воины, когда во всём мире не остаётся клочка земли, где ты мог бы чувствовать себя защищённым.
-Может, вы и правы.
-Ну, да будет. Идём, Ганс, помянем павших и погибших. Я привёз с собой бутылочку изумительного бренди. Разгоним аппетит перед обедом.
-До обеда ещё далековато.
-Да будет тебе. Тоска ж смертная. Ну, не одному же мне, в самом деле, пить? Давай, парень, отметим наше знакомство.
-Ну, так и быть - нехотя выдавил Ганц.
-Вот, другое дело! Вперёд. Найди нам комнату потише, а остальное я организую.
-Что-что, а тихую комнату в этом замке призраков можно и не искать.
В это время Лана Хоффер уже входила во вкус и, окрылённая вдохновением, какое посещает великих поэтов в минуты творения их ярчайших строк, принялась изливать тираду упрёков и унижения. Эринии выстроились в ряд, готовые записаться к ней на подготовительные курсы, фурии благоговейно склонили головы.
-Тебе вечно всего достаточно и хватает. Вот скажи мне, в чём теперь твоя жена должна появляться перед почтенной публикой? Голой?
-Едва ли ты сейчас в неглиже.
-Этим тряпкам место на помойке.
-А по моему очень милые тряпки.
-Ты ещё и смеёшься надо мной?
-Как можно…
-Боже, за что я должна тебя терпеть? Ведь ты же гобсек, душащий на корню мою жизнь. Ни одной лишней тряпки, ни одной марки мимо - всё должно проверяться, всё должно контролироваться.
-Дорогая, если деньги будут идти мимо, то на что ты купишь свои безделушки?
-Есть вещи, которые нужны не потому, что они защищают от дождя или мороза. Они дают человеку статус индивидуальности, неповторимо подчёркивая своими линиями и фактурой необычайный внутренний мир его носителя. А ты и весь твой род были всегда плебеями и вам не понять такие высокие материи.
-Да уж куда уж нам-то - со свиным рылом да в калашный ряд…
-Удивительно, как точно ты сумел подобрать определение своей натуры. Впрочем, что и следовало ожидать - человек из народа всегда будет жить такими вековыми устоями, как пословицы и поговорки.
-Они то тебе чем не угодили? Пословицы и поговорки были сброшены вашим аристократическим братом, как что-то низменное и даже пошлое. Вы взяли литературу и как начинающий бутчер раскромсали её на три массивных куска - хвостовую часть вы отдали устному народному творчеству, затем, под мясо на рёбрышках у вас пошла поэзия, а мясом для стейка стала проза, где мраморным куском стал роман. Однако, если вникнуть в суть - любое из направлений стремится передать какой-то смысл, идею, суть. Вот и выходит, что для романиста в этом плане требуется 300-400 страниц, поэту - 10-15 строк. А первое место принадлежит пословицам и поговоркам. К тому же это не просто какая-то выдумка - это опыт человечества за многие сотни, а может и тысячи лет, сжатый в короткие по своей формулировке и ёмкие по своему содержанию фразы. Не более одного-двух предложений. Так что же стоит на пьедестале литературы? Народное творчество или твои пьяницы-романисты, изливающие свою никчёмность на страницах книг и ввергая в тоску и уныние всех, кто к ним прикасается?
-Да, давай, выступи с лозунгом запретить не только науку, но ещё и литературу, да и всё просвещение. Именно такие, как ты создали тёмную эпоху средневековья. И именно тебя мир должен бояться больше всего, тебя и тебе подобных - ибо вы всё ещё существуете - не смотря на прогресс и достижения всего мира. И вы в состоянии ввергнуть всё обратно в столь дорогое и любимое вами прошлое, отвергая всякое новое веяние.
Эрик хотел было начать разговор о так любимых ею художниках новой волны - модернистах и импрессионистах. Однако вспомнил, что последний подобный диалог закончился для него дикой головной болью и покупкой норковой шубы. Насупившись, он уткнулся в газету и предоставил жене и дальше измываться над ним, его жадностью и его любовью ко всему народному, а стало быть, низменному.
А Роберт поднялся к Лоис. Та лежала на огромной кровати, бледная, с тенями под глазами. Баронесса попросила его повидаться с ней, да он и сам готов был без всяких просьб придти к малютке Лоис.
-Бедняжка так переживает, что совсем перестала есть. Да и спит она, видимо, совсем плохо. Вы уж, Роберт, поговорите с ней. Я выписала ей врача - боже, он стоил целого состояния, но что не сделаешь ради любимой племянницы. Он должен приехать завтра. Но до этого времени, прошу вас, поговорите с ней. Быть может, вам удасться что-либо сделать.
-Непременно, госпожа Штерн, непременно.
-Благодарю вас.
Её лицо было едва различимо на белоснежной простыне. Черты лица, когда-то мягкие и дышащие жизнью, теперь поблекли и резко выдавались. Глаза - голубые и бездонные океаны, искрящиеся радостью и счастьем, стали безжизненно-кукольными.
-Лоис - окликнул её Роберт. Девочка не пошевелилась
-Лоис, разве ты не узнаёшь меня? Это же я - Роберт. Помнишь?
-Роберт…
Он подошёл к постели и взял девочку за руку. Она была холодная, как лёд.
-Тебе холодно? Хочешь, я попрошу тётушку принести ещё одеяло?
-Нет-нет, всё хорошо. Роберт, это и вправду ты?
-Я, моя дорогая.
-А я думала, что ты мне мерещишься… В последнее время мне часто что-то мерещится…
-Я здесь Лоис. Я приехал. Ты написала в письме.
-В письме? Ах, да… Мне кажется, это было так давно, словно в прошлой жизни…
-Это было всего две недели назад, родная…
Сердце сжималось от чувства страха за бедную девочку, сердце разрывалось от двоякого чувства - с одной стороны хотелось помочь, с другой - не было даже представления, как это сделать.
Наконец, в какой-то момент пелена спала с глаз девушки, смываемой слезами и дрожащим голосом. Повернув голову, она произнесла:
-Роберт…
-Да, Лоис…
-Это ты...
-Ну, конечно, это я.
-Папа… Мама… Они погибли…
-Я знаю, малыш, я знаю…
Уткнувшись в плечо, она беззвучно заплакала - лишь дрожь плечей показывала всю глубину безмерно льющейся боли.
-Плачь, дитя. Позволь боли и отчаянию, что накопились в твоём сердце, покинуть его. Наша жизнь - это лишь мгновение. А мы - сосуды, которые наполняются по мере течения жизни воспоминаниями и событиями. Только ими. И все они - милые и дорогие нашему сердцу. Любовь - великое чувство, ибо позволяет воочию стать свидетелями существования бессмертия. Люди живы до тех пор, пока мы их помним - их улыбки, советы, прикосновения, взгляды. Весёлый, радостный, как первое весеннее тепло - именно таким я запомнил смех твоей мамы. И мудрость советов твоего отца.
С каждым произнесённым словом всхлипы становились тише, дрожь унималась, пока вовсе не исчезла. Душевные раны - это осколки израненного сердца. И лишь слово, чья мягкость проистекает из искренней доброты, способно извлечь осколки, не причинив лишней боли. Было видно, что девочка находится в плену горьких дум, но также, как зелёный лист под первыми весенними лучами солнца пробивается из набухшей почки, также и душа Лоис, вырвавшись из оков горя, тянулась к светлому дню и продолжению жизни.
Ещё удивительнее, насколько быстро юность способна оправляться от самых сильных и страшных потрясений и испытаний. Истерзанные, стоящие на пороге гибели, через мгновение они, хоть и слабо, но начинают источать светоч живительного тепла, ведущего их к новым подъёмам и падениям, новым поворотам и ударам судьбы, которые они уже воспримут с большей мужественностью и стойкостью, ибо уже прошли через горнило беды и боли, которое хоть и отчасти, но закалило их.
Вот и сейчас, словно по мановению волшебной палочки печаль и боль, преследовавшие Лоис в последние недели таяла, как роса по утру. Конечно, отчасти это было связано и с тем, что сама девочка по натуре своей была человеком, страстно любившем жизнь и как бы разум и душа не цеплялись за печаль и меланхолию, инстинкт её натуры медленно, но верно вытаскивал её из этой страшной трясины, вслед за эмоциями засасывающей и самого человека. Но правда была и в том, что благодаря Роберту девочка пошла на поправку буквально на глазах - сила родства душ способна на невообразимое.
-Роберт - Лоис прижалась щекой к его плечу. - А помнишь, как ты рассказывал мне в детстве сказки?
-Конечно помню, дорогая.
-Они были такие странные. Я потом никогда и нигде их не встречала. Неужели ты сам все их придумывал?
-Признаться, да - сказал он с виноватой улыбкой.
-Я так и знала! Тогда - и её глазки хитро сощурились - ты должен рассказать мне новую сказку.
-Новую?
-Непременно!
-Прошло столько лет - я ничего ведь не писал всё это время. Ни единой строчки. Едва ли у меня получится…
-Ну, Роберт, ну, пожа-а-алуйста...
-Ну, что с тобой поделаешь… ? Но только с одним уговором!
-Каким?
Ты оденешься и спустишься к ужину. Там собралось много гостей. Невежливо оставлять их без внимания.
-Нет, прошу тебя, Роберт, только не это. Зачем я им? Я даже не знаю никого из них!?
-Ну, же, Лоис, не упрямься. Ну, не ради них - так ради тётушки. Она места себе не находит - всё переживает, волнуется за тебя. Спустись, поздоровайся с гостями и тётушкой, а затем можешь смело возвращаться в свою комнату под предлогом недомогания и слабости. И тогда - обещаю, я расскажу тебе самую красивую сказку на свете.
-Обещаешь?
-Обещаю!
-Хорошо. Тогда и я обещаю, что спущусь к гостям. А теперь - Лоис взгромоздилась на подушки и, подмяв под себя одеяло, села по турецки - я готова тебя слушать.
-Только чур - без обмана.
-Хорошо-хорошо.
-Итак, в одной далёкой стране был город. Он был очень старым. Возможно - самый старый на свете. Говорят, что его стены помнили времена, когда в мире существовала магия. Конечно, мало кто верил в эти сказки. Но была в городе одна достопримечательность, которая ставила в смущение даже умных учёных, носящих, как доказательство, очки и белые халаты. Речь шла о необычном дереве, которое словно заточили в башню. Само по себе оно вызывало восхищение и трепет - колоссальных размеров - почти триста метров в высоту, было оно настолько могучим и крепким, что даже после смерти не рассыпалось в прах. Представь, какова была башня, что заточила его в своём чреве? Поражали не только его размеры - когда его исследовали, выяснили, что оно - словно прародитель чуть ли не всей природы. Его частица была в каждом растении, что произрастали повсюду.
Но и башня была не менее занимательна. Она была не только огромна - её стены были испещрены различными фресками и иероглифами. Большая часть из них погибла, рассыпавшись от времени. Некоторые из картин и письмена сохранились потому лишь, что были выложены в стене самой башни камнями других цветов. Большая часть текстов так и осталась неизвестная. Удалось расшифровать лишь небольшой кусочек, который оказался пророчеством. Вот, что в нём говорилось: “Лишь тот, кому суждено потерять всё, обретёт весь мир. Этот день настанет, когда кровавые слёзы Селины вдохнут новую жизнь и Древо вернётся вновь”.
Учёные сказали, что, по всей видимости, в далёкие времена это был колоссальный храм, центр давно забытой фитолатрии - религии, где центром была природа, а не боги человеческого обличия. Это корысть и покорение природы заставили человека поверить в то, что он и есть бог, раз может видоизменять мир по своему желанию. Подмена бога вызвала крушение гармонии, но это - уже совсем другая история.
А в нашей реальности мир жил с ожиданием чуда. И вот, однажды, учёные мужи сказали о том, что ожидается великое противостояние Луны, которая окрасится в красный цвет. В это мгновение все вспомнили о предсказании. И стали ожидать магии и чудес. Кто-то - с нетерпением и воодушевлением, кто-то - со страхом. Кто-то видел в грядущем перемены к лучшему, кому-то мерещился конец света. Толпы зевак заполнили улицы города, толпами стекающихся к знаменитой Башне. Смотрели на фрески, слушали россказни местных жителей. Были среди них и сами жители города, которые настолько привыкли к своему чуду света, что уже давно не обращали на него никакого внимания. Но всеобщая суматоха и в них пробудила живой интерес к загадке истории.
Среди них были двое неразлучных друзей, друживших ровно столько, сколько они себя помнили. Все удивлялись их дружбе, ибо были они, как огонь и вода. Это был мальчик, которого звали Арио и девушка по имени Сиель. Сиель всегда была живой, общительной, было у неё много друзей и её улыбка озаряла самые мрачные лица, прогоняя печаль и тоску. Арио же по характеру своему был замкнутым и нелюдимым, всегда молчал, сторонясь шумных компаний и толпы. Но тем не менее, что-то роднило две эти столь непохожие души, что-то сближало их вместе настолько, что, спросив у Сиель, кто её самый близкий друг, она не задумываясь ответила бы “Арио”. Арио никто такой вопрос не задал бы, ибо других ребят, с кем он общался, у него не было.
Больше всего на свете они любили гулять по развалинам замка. Конечно, дело это было опасное и страшное, но такие вещи всегда привлекают молодые сердца, заставляя проверять свою храбрость и стойкость духа, укрепляя узы дружбы совместным преодолением препятствий и опасностей. Был в этой башне сторож, который поначалу гонял их, как и свойственно всяким старым сторожам, сморщенным, со странным запахом, согбенным под тяжостью прожитых лет. Как-то раз он их даже поймал и грозился вызвать родителей и полицию. Но то ли улыбка Сиель растопила его старое, чёрствое сердце, то ли юные сорванцы при ближайшем рассмотрении приглянулись старику, но вместо обещанных угроз он напоил их сладким чаем с сушками и отправил домой, наказав всегда к нему приходить и предупреждать, в какой части башни они гуляют. Ибо башня эта была настолько старая и древняя, что постепенно разрушалась и были места, где было опасно для жизни ходить как детям, так и взрослым.
Роберт рассказывал и мысли Лоис постепенно уносились в этот удивительный мир, полный опасных приключений, чистоты, дружбы и магии. Печаль растворялась нехотя, но не могла противостоять свету, пробивающемуся сквозь облака, окутавших молодое сердце.
Их разговор продлился бы, наверное, всю ночь, если бы не баронесса. Тихонечко постучавшись, как это обычно делают, заходя в комнату к тяжело больному человеку, боясь потревожить его, буквально только что забывшегося сном, она обратилась к Роберту.
-Друг мой, ну, как наша Лоис?
-Со мной всё хорошо, тётя
-Ах, так ты не спишь. Я хотела сообщить господину Ирсину, что ужин подан и он может спускаться. Я попросила Шпильмана принести ужин к тебе в комнату, дорогая.
Роберт и Лоис заговорщицки переглянулись.
-Не надо, тётя…
-Родная, послушай, тебе нужно есть. Иначе ты заболеешь. Я, Роберт - все мы переживаем за твоё здоровье. Прошу тебя, девочка моя, не отказывайся.
-Вы меня поняли, тётушка. Я спущусь к ужину в гостиную. Конечно, если вы не против.
Сказать, что эти слова прозвучали шоком - значит, не сказать ничего. Она впервые за все время посмотрела на Роберта с уважением и признательностью. Вместе с тем, от Роберта не ускользнуло, что кроме признательности были ещё зависть и непонимание - почему Лоис не слушала её - свою тётю, почему ей не удалось достичь того, что сделал, по сути, какой-то незнакомец с обочины
-Ну, конечно, девочка моя, я не против. Роберт, я не могу передать вам свою признательность за ваше участие. Право, я даже слегка ревную. На мои уговоры она так и не поддалась.
-Ах, тётушка, вы зря ревнуете. Мы дружим с самого детства и уже тогда Роберт мог уговорить меня сделать то, чего не могли от меня добиться даже родители…
При этих словах девочка осеклась и взгляд её вновь стал тускнуть, словно огарок свечи.
-Ну, же Лоис, твои родители - замечательные люди - Роберт утопил девочку в своих объятиях. - Они живы, пока мы их помним - их лица, голоса, наставления и советы. Вспомни, как ты, прижимаясь к папе, вдыхала его аромат - скажи, разве ты не слышишь его до сих пор?
Лоис кивнула, украдкой утерев всё ещё стекающие по щекам слёзы.
-И разве не было твоим родителям печально и больно видеть твою боль и печаль? Какими грустными были их глаза и голоса. Думаешь, они были бы рады видеть их сегодня? Радуй, дитя мой, радуй родителей своей улыбкой, своим счастьем, своей добротой. Улыбнись небу и ты увидишь в нём отражение их улыбок, услышишь в шорохе ветра их радость и смех.
На какое-то время комната погрузилась в тишину.Тишина… Тишина - самая разнообразная на свете вещь. Лишь неискушённому человеку кажется, что она пуста. Она всегда чем-то заполнена - ожиданием, растягивающим время и комнату до бесконечности, запахом слёз, светом улыбок, напряжением, свинцовой тяжестью наваливающейся на грудь. Тишина не может быть пустой, если она заполнена человеком. Но даже после его ухода комната хранит эти неуловимые следы какое-то время.
В кои-то веки помогла баронесса:
-Роберт, я думаю, нам стоит удалиться, чтобы девочка могла переодеться к ужину.
-Да, вы совершенно правы, - спохватился Роберт. - Какой же я осёл. Где мои манеры…
-Ваши манеры всегда при вас, дорогой Роберт - со смехом сказала Лоис. Просто ваша рассеянность дурно на них действует.
-Ваша правда. Рассеянность - это моё наказание. Вот только за что?
-Ах, порой наказания сыпятся на нас просто так. Вот, тётушка тому доказательство.
-О чём ты? - глаза баронессы округлились.
-А разбитая чашка? Или уже забыли? Я всегда буду вам её припоминать!
-Ох, Лоис… Идёмте, Роберт. Видимо, я и вправду зря вызвала доктора, раз она вновь стала язвить. Хотя, может, попросить доктора назначить ей курс витаминов? Пару-тройку укольчиков в день любому пойдут на пользу.
-Молчу, тётя, молчу…
-Вот и славно. Спускайтесь, Роберт. А мне нужно ещё зайти на кухню.
-Хорошо, баронесса.
“Всё таки хорошо, что я приехал. Смог бы помочь этой девочке тот доктор, которого они вызвали из города - ещё неизвестно. Да и что он может сделать? Порошками да пилюлями душу не излечить. Здесь нужно что-то большее. Например, единство душ - маленькое чудо, которое мы можем лицезреть. Один начинает мысль, а другой её уже заканчивает. Один переживает, а второй высказывает эти переживания. Связь, доступная для понимания только тем двоим, в ком она зародилась...”
С этими мыслями он спустился в гостиную, где собрались оставшиеся гости.
-Ааа, а вот и ещё один голодный рот - процедил Зауберг. Он и в трезвом виде не отличался особой любезностью, теперь же и вовсе вёл себя как свинья.
-Простите, это вы ко мне? - спросил недоумевающий Роберт.
-А то к кому же… Тоже, небось мечтаешь отцепить от пирога кусочек пожирнее, а?
-Вы пьяны.
-Да, пьян. И что? Это не даёт мне право говорить то, что я думаю?
-Лео, прошу тебя, успокойся… Господа, это моя вина. Мне нужно было остановить его…
-Не оправдывайся, Ганц! - заревел Зауберг - Плевать на них! На всех! Все кругом циники - такова природа человека. Просто тот, кто перестаёт притворяться, становится тем, на кого показывают пальцем. И пусть показывают. Я вырву все пальцы, тыкающие в мою сторону. Что мне до вашего мнения?
-Роберт, простите. Мне так неловко перед вами. Право, не знаю, что за муха его укусила…
-Всё это глупости, Ганц. Проблема в том, что Лоис сейчас спустится. И если эта пьяная свинья останется за столом…
-Лоис? Вот так дела… Как вам это удалось?
-Не важно, как. Важно, что присутствие Зауберга может свести на нет всё, понимаете?
-Да-да, конечно… Как же его увести?
-К чёрррту всё! Ганц! Ганц, давай выпьем! - орал Зауберг.
-Кажется, он сам решил нам помочь…
-Ганц! Где ты, лейтенантская морда…
-Я здесь, мой капитан!
-Куда ты пропал? А, впрочем, не важно. Выпьем!
-Непременно. Но что делать двум старым воякам за гражданским столом? Офицерам подобает сидеть в офицерской комнате.
-Чёрт побери, а ты прав! А где наша офицерская комната?
-На втором этаже.
-Тогда вперёд! И захвати эту бутылку. Мадама умудрилась раздобыть в наше время добротный коньяк… Надо будет выяснить адрес её поставщика…
Лео продолжал что-то бурчать, еле волоча ноги по полу. Ганц ловко закинул бутылку в левый карман пиджака и, встретив взгляд баронессы на лестнице, которая, наверное, впервые выражала ему искреннюю, хоть и молчаливую благодарность, поднялся наверх.
-Ах, простите нашего заводчика - его железная воля уступила коньячным парам. Ещё бы - это из моих личных погребов. Этот коньяк ровесник нашего дома. Шпильман, принесите ещё бутылочку - заворковала вдова. Хоть в чём-то её слова действительно соответствовали правде - в подвале дома располагался погреб, в котором хранились бочки с коньяком. Правда была ещё и в том, что бочки были древние и доля ангела, возрастая с каждым годом, практически истощила запасы - остатков хватило бы на пару бутылок - не более. Приказ наполнить бутылку она отдавала скрепя сердце, но делала это со стоической невозмутимостью.
-Душенька - обратилась она к Фру - вы могли бы утихомирить своего ненаглядного. К тому же столько пить - вредно.
-Да ты что! - запротестовала юная барышня - однажды я попыталась его остановить, так он мне такую затрещину отвесил, что я потом целый месяц вспоминала об этом. Ни-ни-ни - и не уговаривайте. Поверьте, его щас лучше не трогать. Он как выпьет - в буйство впадает.
-Ну, не печальтесь, не печальтесь, дорогая, всё будет хорошо - сказала Штейн, думая о том, с какой же обочины Зауберг подобрал эту невоспитанную профурсетку.
-Однако - подал голос Хоффер - мы собрались здесь не для того, чтобы обсуждать пьяный дебош нувориша, а по совершенно иному поводу, не так ли, мадам?
-Господин Хоффер, я вас прекрасно понимаю. Однако, доктор Мюрай не приехал - он должен был прибыть на том же поезде, что и Роберт. Но там его не оказалось. Я звонила - в конторе сказали, что он выехал. Вся документация находится у него и именно он должен огласить завещание.
-Будем надеяться, что хотя бы завтра он появится. Нет, у вас тут мило и всё такое. Но я не могу надолго покидать своё дело - думаю, вы меня понимаете.
-Прекрасно понимаю, господин Хоффер. Но, боюсь тут я бессильна что-либо сделать - “Что себе позволяет этот надутый индюк? Или он думает, что, если он финансист, то все должны плясать под его дудку?” - негодовала Штейн, обдавая Хоффера морем обаяния.
-Да-да, я понимаю - замялся Хоффер и погрузился в газету, с которой никогда не расставался.
-Я бы хотела обратиться ко всем нашим гостям - моя племянница, Лоис, чьи родители так трагически погибли, приняла их смерть очень близко к сердцу. Бедняжка болела и я даже вызвала доктора к ней. Но сегодня, благодаря стараниям Роберта - взгляды сидящих проследовали за рукой вдовы и остановились на несчастном Роберте, готового провалиться под стол от такого внимания - она наконец-то сегодня вышла из своей комнаты. Поэтому, прошу вас, не упоминайте при ней этой трагедии. Давайте поговорим о чём-то отвлечённом - театре, искусстве. Главное - не касайтесь этой темы и всего, что с ней связано.
-Конечно-конечно - встрепенулась мадам Хоффер - Бедная девочка - в таком нежном возрасте перенести такую потерю… Не переживайте, я знаю подход. Мои племянники и племянницы от меня просто без ума.
Эрик что-то пробубнил, за что тут же получил удар острого локтя своей супруги в ребра - и даже увесистые скопления жира не помогли смогли защитить от пронзившей боли. А сама жена покрылась красными пятнами.
Баронесса бросилась остужать ситуацию:
-Надеюсь на вас, дорогая… Я слышу шаги - это она. Прошу вас, будьте аккуратны и помните…
В этот момент зашуршало платье и на лестнице появилась Лоис. Она была так бледна, что, скорее напоминала привидение. Сочувственные и безразличные взгляды невидимой рукой остановили её на полпути.
-Смелее, девочка моя, не стоит смущаться - здесь все - твои друзья - баронесса подошла к девушке и мягко, но крепко взяла её под руку. Однако лишь после того, как девушка встретилась взглядом с Робером, она решилась сделать следующий шаг. Это не ускользнуло от ничего не упускающей вдовы и в её голове начал зреть план мести.
-Вот, садись рядом со своим ненаглядным Робертом - тётушка заботливо посадила племянницу, понимающе поглядев на зардевшихся молодых людей, и отправилась восседать во главу стола.
-Итак, позвольте, я вас представлю. Справа от меня сидит Эрик Хоффер и Лана Хоффер. Господин Хоффер - приходится нам деверем, однако для меня он стал настоящим членом нашей семьи. Эрик Хоффман - финансист и открыл небольшую фабрику на собственные средства. Его жена, Лана - закончила институт Искусств и является специалистом в …
-Том, что к искусству не имеет никакого отношения - не утерпев, выпалил Эрик. Жена сверкнула взглядом на мужа, но, сдержавшись, произнесла с натянутой улыбкой:
-Мой муж ценит только классику, отказываясь принимать факт того, что те же Тициан и Эль Греко были такими же революционерами, какими сегодня являются модернисты и импрессионисты. Я обожаю творчество Ван Гога и даже сделала одно открытие…
-Лана, прошу тебя, не смеши людей. И с каких пор предположения стали называть открытиями?
Лана вновь медленно начала покрываться пятнами. Вздохнув про себя, Элизабетт вновь выступила миротворцем:
-Почему вы решили, что нам будет смешно, Эрик? Прошу вас, не думайте о нас хуже, чем мы есть. Лана - обратилась она к госпоже Хоффер с улыбкой, полной очарования - прошу вас, посвятите нас в своё открытие. Но для начала - позвольте, я представлю оставшихся гостей. В том числе - и отсутствующих.
-Да-да, конечно.
-Итак, господин, который не смог противостоять результатам восточной алхимии - Леопольд фон Зауберг со своей очаровательной супругой Фру. Господин Зауберг является промышлеником. У него есть металлургический завод. А Фру..
-Ой, знаете, я ничем особо не занимаюсь. Люблю вечеринки и горные лыжи. Один раз даже Лео смогла перегнать. Правда, он так и не признался и всё говорил, что специально поддался мне. Но я то знаю - и её курносый носик, вздёрнулся и зашевелился, как у бурундучка.
-О, в таком случае наше поместье как раз для вас. У нас есть лыжи - правда, я не уверена насчёт размера. Но, если захотите покататься - прошу вас, ни в чём себе не отказывайте.
-Правда? О, спасиибо.
-Всегда пожалуйста, душечка. Что же… молодой человек, который поспособствовал падению гиганта - это мой племянник - Ганц. Душа компании и никогда не унывающий человек. Пробовал себя в медицине, журналистике, писательском ремесле, однако так до сих пор и не определился со своим призванием. И последний участник нашего вечера - Роберт Ирсин - наш дальний родственник. Его семья до войны часто гостила у нас…
Семья перестала гостить потому, что они тоже погибли. Во время бомбёжки. Штабной офицер по пьяни перепутал квадраты и пострадал район с мирными жителями. Но об этом никому не суждено было узнать. Эльза не хотела лишний раз упоминать о смерти в присутствии Лоис, а потому решила не вспоминать трагические события и перешла сразу к Роберту. Тем более, что ей уже давно хотелось сбить спесь с молодого человека, вообразившего, что он значит для Лоис больше, чем она.
-Сейчас Роберт работает курьером и помощником продавца в бакалейной лавке. Слова были произнесены совершенно без тени иронии или насмешки. Но само представление гостей и та последовательность, которую избрала Эльза, выделили положение Роберта столь ярко, что прибавлять какие-то дополнительные ноты для усиления этого впечатления было бы делом излишним и представило бы картину искусственной.
На самом деле за этим столом никому не было дела до положения Роберта в обществе кроме самого Роберта и Эльзы, стремившейся ещё до его приезда сделать всё, чтобы показать этому синему воротничку его истинное место и сказать тем самым, чтобы он не рассчитывал поживиться даже крошками с праздничного пирога, при чьей разделке ему посчастливилось присутствовать. Его удел - давиться слюной. Жестоко, но что поделать - когда предстоит драка за такой куш, забываются самые основы человечности. А куш предстоял немалый - около десяти миллионов золотых рейхсмарок. При переложении на растущую гиперинфляцию счёт шёл уже на миллиарды.
-Вы забыли мой самый главный талант, тётушка - сказал Ганц, который, как оказывается, стоял последние пятнадцать минут на лестнице и стал свидетелем того, что именно сделала Эльза.
-О, прошу тебя, не заставляй меня краснеть.
Ганц прекрасно знал, как она ненавидела его увлечения азартными играми. Для неё это означало отбрасывание тени на её фамилию и весь род - ведь занятия подобного рода автоматически должны навешивать ярлык шулера на всякого, кто прикасается к картам, бильярдному сукну и прочей мерзости. Однако, ему не хотелось, чтобы тётушка нежилась в отпущенной в адрес несчастного Роберта колкости, а потому продолжил:
-Ах, тётя. Вам не постичь всей красоты и изящества бильярда, который по своей стратегии во многом напоминает шахматные турниры. А в особенности та его разновидность, что называется снукер. А уж о покере и говорить нечего - это не что иное, как умение владеть не просто математикой, но иметь представление о таких высших категориях, как теория вероятности и теория больших чисел.
На лбу баронессы бздулась вена, лицо побагровело и только невероятным усилием воли она сумела сдежать себя от тирады, разлетающейся по дому рыком бешенного зверя. Глубоко вздохнув, она обратилась к Лане Хоффер.
-Душа моя, прошу вас, выступите спасительницей этого вечера и поведайте за этим скромным столом своими мыслями и познакомьте нас с вашим открытием ...
-Ой, что вы, это вовсе не открытие… Это лишь предположение… - сказала она, зардевшись. Эрик усмехнулся.
-Которое мы с удовольствием выслушаем, не так ли, друзья?
-Ой, мне всегда было жутко интересно узнавать тайны великих людей - пропищала своим голоском Фру.
-Вот, видите?
-Ну, раз вы настаиваете…
-Настойчива, дорогая моя, настойчиво и затаив дыхание.
Выпрямившись и приняв серьёзный вид, Лана начала небольшую лекцию:
-Как вы все знаете, Ван Гог был очень эксцентричной личностью с очень чуткой и ранимой душой. При этом невероятно одарённым…
С каждым словом Эрик ерзал на стуле так, как если бы ему подсунули углей под седалище. В какой-то момент он готов был встрять в разговор, но, столкнувшись с ледяным взглядом хозяйки дома, остановился и, поморгав, вновь нырнул в свою газету.
-... только представьте - всего за несколько лет он - человек, не имевший даже начального художественного образования и, по сути, никогда не увлекавшийся живописью, становится человеком, на которого с уважением смотрят самые маститые живописцы того времени. Его самобытность была ярчайшей в то время, да и сегодня притягивает взгляды своим необычным и вместе с тем каким-то естественным магнетизмом. При этом сама его техника была на грани примитивизма. И всё же он восхищал и завораживал. Он был замкнут, стеснителен. нелюдим и отличался буйным нравом. Он хотел создать комунну свободных художников, но его мечтам не суждено было сбыться. Как говорит официальная версия, он покончил жизнь самоубийством… На этих словах Хоффер осеклась и посмотрела виновато на девочку. Тогда как остальные с укоризной сверлили взглядом её саму. В минуту этой неловкой паузы Лоис поняла, что рассказ остановился из-за неё и поспешила исправить ситуацию:
-О, не беспокойтесь обо мне больше, чем стоит и не останавливайте свой рассказ, прошу вас. Моя мама много рассказывала об этом художнике. Он был её любимым художником. И мне хотелось бы побольше о нём узнать.
-О, благодарю - глаза Ланы даже заволокло лёгкой пеленой слёз. -Так вот, Винсент приходил рисовать в поля и частенько брал с собой пистолет, чтобы отгонять надоедливых ворон. Однако, в тот роковой день он выстрелил в себя. Это было тем более удивительно, что лечение доктора Гаше наконец-то дало свои результаты - он был спокоен, улыбался, радовался жизни и строил планы на будущее. Однако, ничего не предвещавший день закончился трагедией. Судебный медэксперт был против слов, которые всем говорил Ван Гог - угол проникновения пули настолько низок, что ствол пистолета должен был находиться почти у самой земли - так, как если бы стрелявший буквально лежал. Винсент утверждал, что он сам выстрелил в себя и просил никого не обвинять и не искать виноватых. Уже сама фраза говорит о том, что он хотел кого-то защитить. А кроме того, эксперт утверждал, что совершить подобный выстрел человеку в самого себя практически невозможно. Но кого стремился защитить Винсент? Некоторые считали, что молодых художников, которые находились в этот момент в той же деревушке и периодически общались с ним. У них порой происходили ссоры. Но ничего серьёзного не было. Однако, с чего ему их защищать? Только потому, что они - молоды и глупы? Этот вопрос не давал мне покоя и я всё перечитывала события далёкой трагедии. И обратила внимание на некоторые детали, оставшиеся без внимания. В частности, меня привлекла неприметная фигура сына Рене - фермера, в поле которого он рисовал свою последнюю работу. И у которого, кстати, брал пистолет. Его сын был местным дурачком, над которым все потешались Он привязался к рыжебородому художнику и частенько сопровождал его. Наверное, видел в нём родственную душу - другие дети обращались со взрослым дяденькой, порой, также, как с ним - бросались камнями, смеялись, улюлюкали. Я думаю, что Ван Гог оставил пистолет на чемоданчике с инструментами. Играясь, сын Рене уронил оружие и стал с ним играться, катаясь в траве и представляя, как он охотится. Винсент услыхал, как мальчишка подражает выстрелам, вспомнил про пистолет, повернулся, встретился с мальчиком взглядом и тот неожиданно нажал на курок.
-Нажимают на гашетку, дорогая - не выдержал в конце-концов её муж.
-Не важно, на что нажимают. Главное - действие. А оно было плачевным. Думаю, Ван Гог боялся, что люди могут узнать, кто стрелял и набросятся на несчастного юродивого, а потому и старался всем объяснить, что никто не виноват. Думаю, и пистолет не нашли потому, что Винсент сам от него избавился. Закопал или спрятал где-нибудь в поле. Или по дороге. Ведь он не стал идти в дом к тому фермеру, хотя легче и проще было поступить именно так. Он один, пешком, с пулей в животе, под страшной жарой, направился в город. Он потратил слишком много времени и сил. Доктор Гаше, который был военным врачом и насмотрелся в своё время на подобные раны, с первого взгляда понял, что художника не спасти.
-То есть - сказал Роберт - вы хотите сказать, что самоубийство Ван Гога - это…
-Всего лишь несчастный случай. Перст судьбы, оборвавший нить жизни великого гения.
-Простите, у моей жены очень богатая фантазия. Возможно, ей стоило стать писателем, а не искусствоведом.
-Простите и вы, дорогой Эрик - вмешался в разговор Ганц, который не терпел со всем жаром юношеского максимализма несправедливое отношение к людям - но мне кажется, что в детективах нет ничего плохого - это во вторых. А во первых, её идея настолько оригинальна, но, что самое главное - логична, что многое расставляет на свои места. Признаться, и я в студенческие годы увлекался живописью. К этому меня пристрастил мой товарищ по колледжу - Анри. “А заодно и к алкоголю и азартным играм” - с содраганием подумала Эльза. - Читал их биографии, в том числе и Ван Гога. И сам не понимал, как человек, который шёл на поправку, решил вдруг свести счёты с жизнью. Лана - Ганц посмотрел на щуплую женщину с нескрываемым восхищением - у нас, к сожалению, нет машины времени. Хотя, быть может, профессор Эйнштейн скоро придумает и её. Но, думаю, если бы у нас была возможность оказаться в те роковые дни, мы бы увидели всё в точности так, как вы это только что описали. Браво!
-Прямо не светский ужин, а клуб анонимных вангогианцев - фыркнул Эрик. Но на его слова никто не обратил внимания, чем разозлили его окончательно. Схватив бутылку коньяка, заботливо поставленную Шпильманом, он с напускной бравадой начал накачивать себя божественным напитком, однако уже после второй рюмки сделался малиновым, осоловел, но понял, что язык намертво связан гордиевым узлом, а потому вступил в полемику о проблемах экономики с самим собой, отчего периодически тихо покрякивал, соглашаясь с очередным выводом и икая, от посетившей его гениальной мысли, съезжал со стула.
Псевдо идилический вечер со своими миловидными сердцу несуразностями медленно переваливал в завтрашний день. И хоть в наступающую полночь ещё никто не мог догадаться, что же их ждёт, но приближающееся утро готовилось предупредить присутствовавших своим кровавым отсветом о надвигающейся беде.
Гости начали расходиться по комнатам, когда часы начали бить четверть третьего. Ганц вместе со Шпильманом уже в третий раз штурмом брали неподъёмного Хоффмана и пытались преодолеть вираж лестницы, когда баронесса Штерн окликнула его:
-Ганц, прошу тебя, съезди завтра на станцию и посмотри ещё раз, не приехал ли наш любезный доктор Мюрай. Всё же это будет весьма невежливо, если мы заставим его ждать на вокзале.
Подавив глухой стон, Ганц сказал:
-А гонять несчастного племянника - это, по вашему, человечно?
-Племянник заслужил - многозначительно-заговорщицки, с нажимом произнесла тётя.
-Вот, кому нужно было вести мирные переговоры - вздохнул Ганц, козырнул и потащил орущего благим матом Хоффера, пытаясь успокоить одновременно его балговерную, расшаркивающуюся в извинениях за мужа, искренне удивляющаяся его поведению, одновременно пытаясь сдержать сладкую, вызывающую лёгкую, едва уловимую дрожь от удовольствия, с каким она завтра промоет своему благоверному плешь.
-Роберт, будьте добры, проводите, пожалуйста, Лоис в её комнату.
-Да, кто-то обещал рассказать сказку до конца.
Лоис, девочка моя, я несказанно рада, что ты встала с постели, однако, ты ещё слаба. Тебе нужен сон. Посмотри на часы.
-Ну, пожалуйста, тётушка - молитвенно произнесла девушка.
-Ну, вот что с тебя взять? Ну, пол часа - не больше. Договорились?
-Договорились! - воскликнула она, пробежала через залу и расцеловала тёту.
-Ну-ну, будет тебе. Знаешь ведь, что я не могу тебе отказать и пользуешься этим. Всё, беги. У тебя осталось двадцать девять минут.
-Ой - только и вырвалось из её уст. Подбежав к Роберту, она помчалась с ним к лестнице. Затем, увидев, что проход забаррикадирован, ринулась куда-то в бок.
-Лестница забаррикадирована! Бежим!
-Куда?
-Здесь есть другая лестница. Когда-то она предназначалась для слуг. Здесь,за чуланом. Бежим!
Ворвавшись в пыльный чулан, они прорвались сквозь вековую паутину и, потянув за ветхую верёвку, выдвинули из панели лестницу. Путешествие на второй этаж было опасным - лестница была крутой, ступени прогнили и каждый шаг мог оказаться последним. Но всё закончилось благополучно. Стараниями заботливого Шпильмана стакан тёплого молока и овсяные печенья уже лежали на тумбочке возле кровати.
-Что, даже не переоденешься?
-Конечно нет! Рассказывай!
И Роберт продолжил свой рассказ о душе Великого Древа, решившего вновь пробудить в этом мире магию. Но для того, чтобы сделать это, аватар его души должен был вернуть из забвения великие реки, питавшие его корни. Он отправился на их поиски, движимый единственной мечтой - воскресить ту девочку. Его путь начался с реки забвения. И на ней же он его закончил, встретив её душу. Он вспоминает окончательно, что являлся в этот мир тысячи лет, изучая людей и решая для себя - что ему делать с теми, кто пытался его погубить - переписать ли историю заново или дать им второй шанс. Но, быть может, был и третий путь?
-Лоис? - в дверь вошла баронесса.
-Нууу, тётя…
-Никаких ну. Роберт, в конце-концов, не завтра уезжает. Пообщаетесь ещё.
-Но…
-Никаких “Но” - отрезала она железным голосом.
-Твоя тётя права. Когда позднее время становится ранним - нужно либо идти завтракать, либо всё же идти спать. Спроси себя - ты хочешь идти завтракать?
-Кажется, нет…
-Точно?
-Точно.
-Тогда - спать. До завтра, Лоис.
-До завтра, Роберт. Приятных снов.
-И тебе.
-Ну, вот и чудно - сказала Эльза, вновь уязвлённая тем, что Лоис не послушалась её с первых же слов.
-Спокойной ночи, баронесса.
-Спокойной ночи, господин Ирсин.
Выйдя из комнаты, Роберт медленно зашагал к своей двери, погружённый одновременно в собственную сказку, воспоминания, чувства от проведённого вечера и мысли о своём будущем. Алчно пытаясь разобраться во всём и сразу, Роберт всё больше вгонял себя в беспокойство. Чувство росло, захватывая и поглощая остальные, пока не столкнулось с тем главным, что породило переполненность переживаниями. Рефлексирующим эпицентром стали колкости со стороны баронессы. Униженный и оскорблённый, он метался между обидой и злобой, ворвавшихся в сердце внезапно и без предупреждения и так и не давшие ему возможность сомкнуть глаз. Рёв метели, внезапно сорвавшейся с кромки гор лишь усиливал его чувства. Лишь под утро, когда первые лучи солнца озарили небосвод и постепенно, мягко стали протекать сквозь окно, ему привиделась улыбка Лоис, медленно проступавшая сквозь холод и сумрак отчаяния и боли, в которой пребывала её душа. Осознание своей пользы ласково остановило бешенно пульсирующий нерв и он, наконец-то, забылся сном.
Утро началось с трагедии. Баронесса встала чуть свет и стала искать своего верного слугу Шпильмана, который должен был к этому времени протопить дом и сделать кое-какие заготовки для завтрака. Однако где бы она его не искала, его нигде не было. В конце-концов её начал одолевать страх, который заставил исследовать самые странные уголки дома, в которых он мог бы оказаться. И этим уголком стала та самая кладовая, через которую Роберт и Лоис поднимались давешним вечером. Своим ором она рахзбудила весь дом. Он лежал назвничь с жутко вывернутой, почти на сто восемьдесят градусов, шеей в паре шагов от лестницы. Первым на крик примчался Ганц. Оглядев картину, он бросился к телефону. Но тот молчал - сказались последствия ночной бури. Ганц бросился к парадной, схватил пальто и побежал к саням, выкрикивая на ходу:
-Эльза, я отправлюсь на станцию и оповещю полицию через телеграф - видимо, ночная буря опять повредила телефонную линию. Жди меня и скажи, чтобы ничего е трогали!
Он ещё не знал, равно как и все те, кто остался внутри, что полиция уже мчалась к ним - остановить хладнокровного убийцу. Кто знает, как повернулось бы дело, если бы он остался вместе с ними. Как говорится, история не любит сослагательных наклонений.
Эльза ничего не понимала. Рассудок её в какое-то мгновение даже помрачился. Перед её глазами был человек, который видел её рождение, более того - помогал появиться на свет, помогая по мере своих сил прибывшему в их поместье акушеру. Всю свою жизнь он был рядом с ней, словно так и должно было быть всегда. Она никогда не замечала его и воспринимала, как что-то само собой разумеещееся. И вот теперь её тень, её правая рука, её теплая жилетка, в которую она куталась, чтобы отогреть своё сердце от вечной стужи действительности, давая волю чувствам и слезам, лежала без признаков жизни, с дико вытаращенными глазами и выбитыми зубами.
Следом подошли Роберт и Леопольд. Оба, не раз сталкивавшихся с ликом смерти, даже не изменились в лице, молча помогли баронессе подняться с пола.
-Роберт, проводите её в гостиную, я закрою дверь.
-Да, конечно.
-Найдите что-нибудь - коньяк или шартрёз. Пусть прдёт в себя.
-Хорошо.
Какое-то чувство заставило обернуться Роберта и он увидел, как тот что-то искал вокруг тела покойного, буравя взглядом буквально каждую половицу пыльного пола. Словно почувствовав на себе его взгляд, он как ужаленный отпрыгнул к двери и с силой захлопнуд её. Всё это продолжалось какие-то секунды. Леопольд медленно повернул голову, готовясь вонзить в недотёпу и ротозея свой хищный взгляд, но ему предстала лишь его спина. “Ладно, чёрт с ним, позже разберусь, что к чему” - процедил он и медленно, отряхивая брюки от пыли, проследовал вслед за ним.
В это время на лестнице показалась Лана Хоффер:
-Боже, что случилось? Эльза - с вами всё в порядке?
-Не трогайте её сейчас - обратился к ней Роберт.
-Господи, да что же случилось? На ней лица нет.
-Дело в том, что… Как бы это… Ну...
-Шпильман мёртв.
-Мёртв? Боже, его что - убили??
-С чего вы вдруг решили, что это убийство? - рявкнул Лео - Все признаки указывают на то, что это несчастный случай - полез на лестницу, старая ступенька подломилась, он упал и свернул себе шею.
-Да, но что он делал на той лестнице, в чулане? - спросил Роберт.
-В чулане есть лестница - недоумевала Лана.
-Представьте себе. Старая лестница, которой уже давно никто не пользовался.
-Как это никто? Я разглядел на полу, в пыли следы чьих-то ног. Стало быть, пользовались сказал Лео, скрестив на груди руки и приняв оборонительную позу.
-Скорее всего это следы моих ног и Лоис - мы вчера вечером пытались подняться наверх, но господин Хоффер в силу своего состояния и габаритов забаррикадировал всё пространство и мы пошли через чулан. И нас, как это ни странно, ступени выдержали.
-Слушайте, господин хороший, что это за намёки? Я появился там ровно вместе с вами!
-Господь с вами, господин Зауберг. Я лишь выражаю вслух свои мысли - и только. А вы изволите почему-то нервничать.
-Я, конечно, многое в жизни повидал, в том числе - и трупы. Но, знаете ли, даже мне трудно сохранять спокойствие, когда знаешь, что находишься в одном доме с трупом, в котором уже начали шевелитсья черви.
-Т-т-т - трупы? Че-черви? - едва произнесла Лана и грохнулась в обморок, скатившись по лестнице.
-Господи боже! - воскликнул Зауберг, подбегая к ней - В этом доме что, все должны погибнуть на лестнице? Это что - проклятие какое-то? Эй, дамочка, очнитесь! - воскликнул он, отвесив ей знатную пощёчину.
В этот момент, пыхтя, отдуваясь и постанывая, спускался Эрик Хоффер. Охая и стеная, он проклинал всё на свете, и в первую очередь - самого себя за то, что так напился. Он вообще никогда не умел пить. Тем более крепкие напитки. Но и его эго, раздутое ещё больше, чем он сам, не могло вытерпеть игнорирование со стороны общества. Тем более, когда центром внимания становилась его благоверная. Однако сейчас он был страдальцем, который полностью и всецело зависел в такие минуты от своей жены. Она была его спасительным кругом и ангелом-хранителем. Вместе с тем, остатки алкоголя ещё не до конца успели выветриться из его сознания, а потому, когда он подошёл к лестнице и увидел, как его жене дали такую пощёчину, что эхо прокатилось по всему залу, он негодующе возопил:
-Сволочь! Как ты посмел прикоснуться к моей Лане!
Однако, как только свирепый взгляд Лео упал на его обрюзгшее тело, сознание протрезвело мгновенно, а ум стал прозрачен, как весенний майский воздух после дождя. Лишь тело продолжало не слушаться указаний.
-Ты что-то сказал? - прорычал Зауберг.
-Я… Я… Лишь хотел спросить - что вы делаете с моей супругой… И что вообще тут происходит? Кто кричал?
-Кричала баронесса. В чулане был обнаружен труп дворецкого. По всей видимости, он упал с лестницы и свернул себе шею. Ваша жена услышав всё это, упала в обморок, а я пытаюсь привести её в чувство.
-Труп? Дворецкий? Эрик побледнел ещё сильнее, ноги, и так едва державшие его, подкосились и он сел прямо на лестнице. - А полицию вызвали?
-Ганц отправился на станцию - произнёс Роберт - ночная буря оборвала провода. Он воспользуется тамошним телефоном или телеграфом.
-Роберт! Да не стойте вы просто так! Нам надо как-то привести её в чувство. Не будет же она весь день так лежать!
-Я принесу коньяк. Кажется, там ещё оставалось немного.
-Хорошо. Эрик, мне нужно положить вашу жену на кушетку. Надеюсь, вы не будете возражать? - уже успокаиваясь, произнёс Леопольд.
-Да, если вас не затруднит… - едва промямлил Хоффман.
Зауберг сгрёб в охапку жену Хоффмана и начал осторожно спускаться по лестнице, бросив через плечо - Сами то сможете спуститься? Осторожно положив её на кушетку, Зауберг устало опустился прямо на пол.
-Котик, что-то случилось? Кажется я слышала крики…
-О боже, только не сейчас - обреченно выдохнул Леопольд. - Фру, иди в свою комнату!
Она появилась на лестнице, заставив Хоффмана второй раз упасть на ступени. В этот раз - от её вида - свет утреннего солнца, преломившись через витраж, буквально обнажил её точёную фигуру, едва прикрытую кружевным пеньюаром. Даже стальная воля Зауберга давала трещину в такие моменты.
-Солнышко, у нас тут проблемы. Но я обещаю тебе, что всё улажу в самое ближайшее время. А пока, юудь добра, не мешай нам - поднимись в свою комнату и дождись меня там.
-Но, пупсик, Фру может проголодаться.
-Я принесу тебе самые сдобные и румяные булочки на свете. Сколько душе угодно.
-И мармелад?
И мармелад.
-Мммм… - мечтательн заломив руки, она прокрутилась на месте, отправила Леопольду воздушный поцелуй и упорхнула наверх.
Из груди Зауберга вырвался вздох облегчения. Но в эту секунду на перилах появилась запрокинутая голова
-Ты ведь удовлетворишь голодную Фру?
Вместо ответа Зауберг хлестнул в её сторону свирепый взгляд. Ойкнув, Фру пустилась наутёк.
-Вам остаётся только завидовать - со вздохом сказал Эрик, хватаясь за перила и спускаясь вниз.
-Скорее мне можно посочувствовать - грустно сказал Леопольд. - Вы не представляете, сколько требуется терпения, чтобы выслушивать её капризы. И ещё больше - денег, чтобы их удовлетворять.
-Бросьте. Вам нравится делать и то и другое.
-С чего вы это взяли?
-Вы до сих пор с ней. И оно понятно - ваша пассия берёт не за счёт своей красоты или грации, которой ей не занимать. Она берёт своим очарованием, детской непринуждённостью, лёгкостью. Она относится к той категории людей, которые смогли сохранить в своей душе ребёнка. Самое парадоксальное в таких людях - совмещать доверчивость, основанную на безоговорочной вере в людей, от которой все мы избавляемся уже годам к 20-25. И способности говорить то, что мы относим к детским истинам - вещам простым и доступным каждому, но остающихся незаметными потому, что мы либо слишком погружены в себя, либо заняты какими-то “насущными” делами. Эти детские истины делают нас светлее и чище. Даже дышать от этого становится легче.
-пожалуй, вы правы - произнёс он, медленно вставая. Оглядевшись, он вновь нахмурился - И всё же, с бабами тяжело - баронесса и жена Хоффмана лежали без чувств. - Вот, что с ними делать?
-Для начала, их нужно привести в чувство.
-Я уже сказал Роберту, чтобы он принёс коньяк. Чёрт возьми, что он так долго возится?
-Я здесь - Роберт прошёл к столу, поставил бутылку, затем направился к буфету и вытащил оттуда четыре бокала. Увидев Хоффмана и его состояние он взял пятый, затем, подумав, спросил - Эрик, вам налить?
-Ох, нет, спасибо. Мне так плохо, что я еле ноги волочу.
-Налейте ему, Роберт. Самое лучшее лекарство сейчас - эта стопка коньяка. Уж поверьте моему опыту.
-Ну, раз вы так говорите - не буду спорить. Хотя мне кажется, что, если я выпью ещё хоть каплю алкоголя, я прям тут на месте и умру.
-Это вам только кажется. На самом деле, не успеете вы закончить последний глоток, как почувствуете, что зелень в глазах исчезает, веки открываются и ощущение существования этого мира вновь вернётся к вам.
-Откуда вы… А впрочем - да, конечно… Ну, не буду спорить - представим, что вы - доктор, который приписывает мне лекарство.
-А вот это правильно.
Роберт вернулся к столу и поставил рюмки на стол вместе с ломтём сыра. Откупорил бутылку, нарезал сыр, поставил всё на середину и разлил коньяк по рюмкам. Протянул одну Хоффману, взял две и подошёл с ними к Заубергу, затем вернулся к столу и взяв ещё две, направился к вдове. Поставив обе возле столика, он принялся похлопывать её по щеке, чтобы та пришла в себя. Зауберг хотел седлать то же самое с Ланой, однако та сама пришла в себя.
-Боже, что случилось?
-Вы упали в обморок. Всё хорошо. Вот, возьмите - он протянул ей рюмку - это взбодрит вас.
-Ой, нет, что вы - я не пью по утрам.
-Берите-берите. И не возражайте. Вам надо придти в себя.
В этот момент она вспомнила всё, что случилось и мелкая дрожь охватила её тело.
-Ну-ну, держите себя в руках. Возьмите. И я заодно с вами - Он взял свою рюмку, чокнулся с Ланой. Затем его взгляд упал на тарелку с сыром. Остановившись, он поднялся и направился к столу. В это время, Лана, смотрела на стакан с коньяком, дрожащий в её руках. Она с детства боялась всякого упоминания о трупах и смерти - когда-то давно она перенесла жуткую трагедию - её брат бросился под колёса поезда. Это был скоростной локомотив, который проносился мимо станции без особого снижения скорости. Удар был настолько силён, что несколько капель крови коснулись её лица, а в голове навсегда сохранился шум разламывающихся костей. Страхи возвращались и накатывались волнами. Чтобы хоть как-то остановить их, она, зажмурившись, сжала рюмку покрепче и выпила содержимое залпом.
-Эрик, а вы что же - спросил Леопольд - Всё ещё сомневаетесь? Вот, возьмите. Этот Дор Блю поможет смягчить крепость коньяка. Держите - он придвинул ему тарелку.
В это время Роберт всё возился с вдовой. “Однако, что-то она долго приходит в себя” - подумал Роберт. В этот момент Эрик наконец-то набрался мужества и залпом выпил коньяк.
-Вот, это по-нашему - засмеялся Леопольд, хлопнув Эрика по плечу. - Но, что же это я от вас отстаю? Но едва он взялся за рюмку, как Лана схватилась за горло. Она упала на кушетку, судорога изломила её тело, на лице застыл непередаваемый ужас, изо рта вместе с хрипом вытекала кровавая пена. В это мгновение то же самое стало происходить и с Эриком.
-Эй-эй, это что за дурные шутки? - возопил Леопольд. Ошарашенно посмотрев вокруг, внезапно он всё понял и повернулся к Роберту.
-Скотина! Это ты всех отравил. Как ты мог!
-Что? - ошалело сказал Роберт.
-Ты! Это ты всё придумал! Я убью тебя!
-Что вы говорите? Да… Да это вы тут всем этот коньяк подпихивали. А сами так и не выпили его!
-Заткнись! Я не выпил его по чистой случайности. А ты специально направился к вдове, чтобы дождаться, когда все погибнут - глаза Зауберга налились кровью. Разум заволокло красной пеленой и он, с безумным рыком, набросился на Роберта. В это мгновение баронесса пришла в себя. Её взору предстала страшная картина - двое людей, корчась в конвульсиях, издавая предсмертные хрипы, умирали на её глазах. И ещё двое катались по полу, роняя стаканы и тарелки с явным стремлением убить друг друга. “Боже - подумала она - боже, что происходит? Что это? Почему так получилось? Ведь я хотела лишь одного - чтобы этот дом вновь наполнился светом, радостными лицами, чтобы играла музыка и люди, посещая этот дом, возвращаясь к себе, несли с собой эту частичку добра и радости… Неужели желания мои были настолько низки и даже греховны, что всемогущий господь решил покарать меня?”. В это мгновение Лана, разодравшая своё горло в кровь, затихла, её глаза, наполненные страхом неотвратимой гибели, остекленели, взор потух и она перестала двигаться. Её муж ещё дёргался от конвульсий, однако, было понятно, что он, по сути, тоже мёртв. Дикий ужас заставил буквально вдавиться баронессу в кушетку. Больше всего на свете она сейчас хотела оказаться маленькой девочкой - той самой Эльзой, с белокурыми волосами, большими бантами и в красивом клетчатом платьице с чудным передничком, хотела оказаться в своей детской кроватке, напуганной грозой и страшным кошмаром, чтобы её папа зашёл в комнату, обнял свою Малышку Лизхен своими сильными, добрыми руками, и она, почувствовав его тёплый аромат табака и полыни, перестала плакать и уснула бы вновь на его руках. Однако, реальность была, увы, иной. Один из мужчин схватил валявшуюся на полу бутылку и, разбив о ножку стола, направил острие горлышка в горло своего противника. Извернувшись и подставив под удар правую руку, тот нанёс резкий удар в живот. Осколок бутылки выпал из рук, он подхватил его и наотмашь полосонул первого по горлу. Хлестнувшая кровь тысячью капель разлетелась по половине комнаты, упав алыми, горячими каплями на лицо баронессе. Она закрыла лицо руками, ногти впились в кожу и нечеловеческий ор вновь прокатился по дому. Рассудок несчастной женщины таял, как роса по утру. Оставшийся в живых мужчина, тяжело дыша, направился к женщине. Едва держа в руках выскальзывающий осколок, он схватил её за волосы и одёрнул руки, желая посмотреть в её глаза.
-Папочка? - произнесла она неестественно-детским голоском - Папочка, это ты? Ты пришёл к своей Лизхен? Папочка, мне страшно. Мне приснился такой страшный сон. Лизхен хочет на ручки, возьми меня на ручки, папочка… Папочка, ну…
Две улыбки озарили трагедию - безумного убийцы, опьянённого запахом крови и безумной женщины, потерявшей от увиденного и пережитого рассудок и не видевшей ничего.
-Свихнулась, что ли?
-Папочка? Лизхен не знает такого слова. Что это за слово? Ты научишь Лизхен писать его?
-Чёрт, сука, и что с тобой делать? А если ты вновь того, а?
-Ой, папа, только не ругай меня, пожалуйста - я опять испачкала руки в варенье. Вот, посмотри - и она протянула ему свои руки, перепачканные кровью.
Убийца расхохотался
-Варенье, говоришь? Ничего, папочка не злится.
-Честно-честно?
-Честно. Иди, умойся, доча.
С радостным улюлюканьем баронесса побежала в ванную.
Убийца поднялся наверх, зашёл в свою комнату, не спеша умылся, переоделся и вытащил из своего багажа свёрток, в котором поблескивал военный штык-нож и пистолет модели Вальтер Парабеллум. Он вставил обойму, взвёл затвор и вышел из комнаты, небрежно хлопнув дверью. В это время соседняя дверь начала открываться дверь и послышался голос Фру:
-Дорогой, это ты?
Раздался выстрел…
… Комиссару Юргену Кристенсену приходилось сталкиваться с убийцами. Но такой изощрённости он не встречал никогда. Спланировав всё заранее, убийца спокойно отправился на место, хладнокровно готовясь свершить своё черное дело. Более всего его угнетало то, что сам мир решил помочь ему в этом - сильнейший буран привёл к тому, что единственная дорога оказалась под завалом обрушившейся лавины. Пробившись к дому только вечером, они нашли в нём только трупы. Следы убийцы уходили к горе. В деревне он выяснил у местных жителей, что от дома действительно есть несколько путей к соседним деревням. Он вернулся на вокзал и разослал описание убийцы по всем ближайшим станциям. Вскоре ему телеграфировали, что один мужчина, подходивший под описание, сел на северную ветку и направлялся в Аубсбург.
-Всё же, дружок, ты оказался не так уж и умён. С другой стороны, не полюбопытствуй сосед в твоё отсутствие оставленными бумажками в коробке, тебе бы всё удалось. Подумать только - всё было на виду!
С этими мыслями комиссар нёсся по трассе, заставляя белеть, как полотно, двух дюжих полисменов всякий раз, как вписывался в очередной поворот на серпантине - для того, чтобы опередить поезд, дававший крюк вокруг горы, ему требовалось преодолеть перевал. Конечно, полиция городка тоже была предупреждена, но они могли недооценить всю опасность преступника, а потому он спешил, как только мог. Хотя, стоит признать и то, что комиссар давно мечтал о переводе в центральный округ, где и зарплата побольше, и пенсия получше. Поэтому он и не мог допустить, чтобы задержание преступника, совершившего такое преступление, произвела полиция Аубсбурга.
Когда машина подъехала к вокзалу, поезд как раз приближался к станции. Как и ожидал комиссар, станция находилась в оцеплении. Тощий человек подбежал и подобострастно раскрыл дверь остановившегося автомобиля:
-Комиссар Кристенсен - лейтенант Зеер фон Клаус. Мы подготовились к прибытию вашего опасного преступника.
-Лейтенант - кто так готовится? Вы где учились полицейскому делу - на завалинке в деревне?
Лейтенант оторопел, но ничего не сказал - лишь по привычке втянул голову в плечи, понимая, что сейчас будут мылить шею.
-Чёрт с ним, что вы своих полисменов в гражданское не переодели - но ваше оцепление! Вы думаете, опасный преступник будет сидеть и ждать, когда к нему в купе войдут вооружённые полисмены и даст себя спокойно арестовать? Вы подставляете под пулю как минимум одного из своих подчинённых. Когда всё закончится, я укажу своём рапорте на вашу ошибку. А пока что потрудитесь сделать так, чтобы через пять минут перрон был полон людьми, а ваши молодцы расположились таким образом, чтобы их не было видно из окон вагона. Хоть это-то вы сможете сделать.
-Да, комиссар, всенепременнейше сделаем-с. Виноват. - только и выпалил Зеер и побежал выполнять распоряжение.
-Вы - обратился он к своим подчинённым - запомните: если вы хотите чего-то в этой жизни добиться, думайте головой. Не полагаетесь на свою голову - поинтересуйтесь у тех, кто на это способен. Так… Мюллер - стоишь на перроне с главной стороны. Описание преступника у вас есть - причтите его внимательно. Кирх - ваша задача смотреть за вагоном с противоположной стороны. Увидете человека, вылезающего из вагона - стреляйте. Но - он нужен нам живым.
-А вы, комиссар?
-А я пойду в вагон.
-Разве это не опасно?
-Не более, чем купить газету. Я притворюсь обычным пассажиром, который просто оказался рядом с проводником, окрывшим дерь купе. Всё, всем по местам - поезд уже прибывает.
Кристенсен подошёл к оробевшему от всего происходящего начальнику станции, коротко объяснил ему, что нужно делать и тут же потащил за собой.
Шипя парами, поезд наконец-то остановился. Что именно собирался предпринять преступник - сойти ли на этой станции или продолжить свой путь - комиссар не знал. Поэтому Мюллер зорко оглядывал всех, кто выходил из вагонов. Благо, их было немного.
Кристенсен медленно шёл по вагону, крепко сжимая свой табельный пистолет. Начальник поезда, в силу своей тучности, едва двигался в узком коридоре. Комиссар чертыхался про себя - нужно было взять вагоновожатого самого поезда - этот боров мог помешать в случае, если понадобилось бы стрелять. Едва живой, начальник поезда, истекая потом, медленно взялся за дверцу и потянул её.
-Позвольте проверить ваш билетик - только он выговорил, как тут же отпрянул от двери и с криком побежал к двери. Кристенсен влетел в купе и увидел картину: на одном кресле сидел человек с обезображенным лицом, сурово наблюдавшего за всем происходящим. Напротив него лежал труп человека. Кровь залила его одежду и всё сидение.
-Ба, комиссар - произнёс незнакомец.
-Геллер? - комиссар посмотрел на труп. Это было тело Роберта Ирсена. - Твоих рук дело?
-Нет, комиссар. Он умер сам.
-Сам?
-Да. Я уже видел такое. Медленная и страшная смерть от отравления.
-От какого отравления?
-Хлором. Проклятая война продолжает собирать жатву, не смотря на то, что уже прошло пять лет.
-Что ты несёшь? И как ты вообще тут оказался?
Геллер осмотрелся и поморщась, сказал:
-Не место для допроса. Может, перейдём в полицейский участок?
В этот момент ворвался Зеер со своими полицейскими:
-Господин комиссар, вы живы? Там начальник поезда кричал о том, что кого-то убили. В следующее мгновение он повернулся и увидел труп и человека с обезображенным лицом. - Боже - только и произнёс он. При этом было не совсем понятно - слова относились к трупу или сидящему напротив.
-Всё в порядке, лейтенант. Наденьте на этого человека наручники и организуйте мне комнату для допроса в здании вокзала.
-Что, прямо в вокзале?
-Да, чёрт побери - зарычал Кристенсен - Это сложно?
-Нет, что вы. Уже бегу - и так же спешно засеменил обратно. Затем, словно что-то вспомнив, остановился, как вкопанный, вернулся, вытащил из кармана наручники, надел их на человека в купе и бросился прочь искать комнату.
Через несколько минут Кристенсен вместе со своими людьми и тем, кого он назвал Геллером, сидел в кабинете начальника вокзала.
-Я не знаю, кто был этот человек. Но я решил последовать за ним. Ганц - хороший малый...
-Прости, а Ганц - это…
-Парень с простреленной головой. Ты должен был увидеть его перед домом.
-Ага. Да, был такой.
-Хороший малый. Жаль было его - игра вконец заставила его опуститься. Но душа у него чистая. Была… Этот человек, которого вы нашли в купе - выстрелил прямо из дома - не меньше ста шагов, думаю. Не знаю, что сталось бы с Ганцем, не уплати он свой карточный долг - скорее всего его ждала бы та же участь, что постигла и теперь... Я решил, что с его смертью убийца примет и долг Ганца. А потому направился вслед за ним. Дошёл до вокзала, купил билет и сел с ним в одном купе. По дороге у него пошла горлом кровь и он умер. Вот и всё. Много он убил людей?
-Трудно сказать. Похоже, что там были и отравленные тоже. А хозяйка дома сошла с ума. Когда я вызвал экспертную группу, я уже направлялся сюда. думаю, они закончили. После их отчёта станет ясно, что этот парень натворил.
-Интересно, ради чего он всё это устроил?
-Деньги. Деньги толкают людей на самые страшные преступления.
Комиссар курил сигарету и на душе у него было не по себе. Тело погрузили на тележку, накрыли простынёй и выкатили из вагона. Лёгкий ветерок, подув, приподнял покрывало и показал лицо. Проходивший мимо проводник соседнего купе присвистнул, сказав:
-О, старый знакомый.
-Вы знали его - спросил комиссар.
-Нет. Я встретил его несколько дней тому назад - он ехал в деревню, что недалеко отсюда.
-Вы видите такое количество людей каждый день. С чего бы вам запоминать его неприметную внешность - комиссар чуть подался вперёд. Но старый проводник видал в жизни всякое а потому и глазом не моргнул.
-Я, знаете ли, не на одной войне был. Но эта была самая страшная. И могу вам точно сказать, что война уродует не только внешность человека. Оторвало тебе руку или ногу, изувечило ли лицо - не страшно. Жить то можно. А вот, когда калечится душа - тут другое. И война странным образом разделила людей, повидавших смерть воочию, на два лагеря - тех, кто после начинает ценить каждую секунду, каждое мгновение жизни во всех её формах и проявлениях, понимая, насколько это великий дар и на тех, кто начинает ценить только свою жизнь и ради её спасения не остановится ни перед чем - будь то воровство или даже убийство. Хотите - верьте, хотите - нет, господин комиссар, но у таких людей в глазах - Тьма. Она выныривает из лабиринтов проклятой души и на миг озаряет всю сущность этого человека. Вот именно это я в нём и разглядел, когда только встретил его пару дней назад. Но и подумать не мог, что так всё обернётся.
Комиссар посмотрел на него, глубоко затянулся и сказал:
-Можете идти.
-Слушаюсь, господин комиссар.
И, посвистыая, отправился продолжать свою работу.
Через несколько дней благодаря экспертам и более подробному изучению записей, оставшихся от Ирсина, картина стала ясна полностью. Ирсин, получая жалкое жалование, всё же искал возможность излечить себя. Многие врачи говорили ему, что это невозможно. Но одна клиника, реклама которой была повсюду в его комнате, говорила о каком-то революционном методе лечения. Видимо, это и стало мотивом всего. А толчком послужило известие о том, что родители Лоис погибли. Будучи, хоть и дальним, но - родственником семьи, он мог претендовать на наследство. И он начал действовать. Узнав адрес отправления, он отследил и другие письма, которые писались из злополучного дома. Он выяснил адрес нотариуса, за день до поездки проник в него, пытал и заставил написать его поддельное завещание. Он вспомнил в мельчайших подробностях план дома и местности, расписал движение поездов, рассчитал расстояние от особняка до другой станции, выяснил, сколько человек ещё получили письма и приготовился ждать приглашения. Планы спутал Зауберг - он, как оказалось, стал банкротом, задолжав большую сумму денег сомнительным лицам. Непонятно, как он планировал получить наследство, но эксперты выяснили, что бутылка коньяка была отравлена ядом, следы которого нашли в сумке у Зауберга. Также эксперты установили, что именно Зауберг убил дворецкого - во время непродолжительной борьбы, которую смог оказать старик, под его телом нашли платок с инициалами заводчика. Видимо, Шпильман стал невольным свидетелем того, , как Зауберг подсыпал яд в бутылку, за что и поплатился жизнью. Было не совсем понятно, что послужило причиной сумасшествия баронессы, но это уже, по сути, было и не важно. Больше всего было жалко бедную девочку - Роберт хладнокровно перерезал ей горло своим ножом…
… Фру с глухим стуком упала на пол. Даже не посмотрев в сторону трупа, Роберт направился в комнату к Лоис. Он положил пистолет во внутренний карман и проверил нож - тот лежал в правом кармане пиджака. Затем тихо отворил дверь. Девочка, спрятавшись в шкафу, выбежала ему навстречу.
-Роберт! Роберт, мне страшно. Что там случилось? Что это были за выстрелы? - слёзы катились по её бледным щекам.
-Ш-ш-ш, не бойся, Лоис. Это был злой дядя Зауберг. Он хотел всё испортить. Но я его победил.
-Победил? Ты… Это ты сейчас стрелял? Ты застрелил его?
-Нет, что ты. Такие дяденьки, как Зауберг подобны драконам из наших сказок. А драконам всегда отрубают голову.
Лоис в ужасе отшатнулась. Роберт сделал небольшой шаг навстречу и попытался взять её за руку. Она отступила, споткнулась и упала на пол. Притянув её за ноги, он сказал:
-Видишь ли, Лоис, я ведь так и не дорассказал тебе ту сказку вчера. Дело в том, что тот мальчик выбрал уничтожение мира. Для того, чтобы построить новый мир, нам необходимо сломать старый. А в нём есть много чего такого, что нам дорого. Оно несёт в себе светлые воспоминания, улыбки…
Девочка пыталась вырваться, но он крепко держал её. Она начала кричать, но он железными пальцами закрыл ей рот.
-... Но что поделать? Нельзя сохранить старое в новом - это старое будет тянуть тебя обратно, вниз, во тьму, на самое дно, пока ты не утонешь окончательно. Понимаешь меня, Лоис? Ты -единственный лучик света, что был в моей жизни. Но моя жизнь может прерваться. А я хочу жить. Я страстно хочу жить. Хочу видеть голубое небо, ощущать дуновение ветра и капли падающего дождя. Я хочу умереть в старости, а не молодым. Ведь - и он безумно засмеялся - ведь это несправедливо - я же выжил, выжил на этой проклятой войне. Так почему - его взор наполнился пламенем и недвижно уставился на Лоис - почему эта костлявая тварь никак не хочет меня отпустить? Но я не дамся ей - его рука скользнула в карман и медленно вытащила нож - слышишь меня, Лоис? Я не дамся ей! Вспомни - по его щекам покатились слёзы - вспомни, моя дорогая, сколько раз я помогал тебе в детстве. Вот и сейчас я тоже тебе помог - разве нет? Неужели ты не сможешь хоть раз помочь своему Роберту? Ведь я не прошу тебя о многом: мне всего лишь нужна - лезвие ножа коснулось детской шеи - твоя жизнь!
Девочка услышала, как хрустит под нажимом её трахея. почувствовала солёный вкус крови и ощутила, как захлёбывается кровью. А затем тьма навсегда сковала её веки…
… Комиссар чувствовал себя виновником трагедии. Он всё же получил перевод в округ и теперь направлял это дело в архив. И только он один знал, что всей этой трагедии можно было бы избежать если бы он поступил бы так, как обязывал долг: когда сосед Роберта пришёл в полицейский участок, тот был почти пуст. Кристенсен даже не помнил, почему он задержался в тот день. Но когда этот смешной человек в халате появился на пороге его кабинета, он почувствовал, что это его шанс осуществить то, о чём он так давно мечтал - хороша пенсия и перевод в центральный округ. Выслушав рассказ человека, расспросив о самом Роберте, Кристенсен понял, что тот будет действовать незамедлительно. Но не с первого дня. Однако, если бы он дал делу ход прямо сейчас, то никакого бы преступления не произошло. А за предотвращение преступлений наград не дают.
-Так что же мне делать, господин комиссар?
-Увы, дражайший мой, все мы находимся в подчинении “власти стола”. НАш участок пуст и никто не может сейчас помочь нам.
-Но…
-Я прекрасно вас понимаю. Да, дело идёт о жизни и смерти. Но я со всем своим двадцатипятилетним опытом работы в полиции говорю вам: для совершения такого потребуется минимум два дня. А завтра, когда вы напишете заявление, мы поймаем этого… Как его там…?
-Роберт Ирсин.
-Вот-вот. мы поймаем этого Роберта Ирсина уже к полудню. Уверяю вас, тут нет никакой опасности.
-Вы так думаете?
-Уверен. Но я молю вас - будьте в нашем участке с самого открытия. Мы начинаем свою работу с семи утра.
-Непременно, господин комиссар.
Кристенсен заботливо взял его под руку и, провожая к двери, сказал:
-И помните - в ваших руках жизни людей, которые будут спасены. А потому не опаздывайте завтра ни на минуту.
-Да-да, конечно, непременно - неуверенно сказал он и засеменил к выходу.
Комиссар Кристенсен не относился к числу сентиментальных людей. Он чувствовал свою вину, но также понимал и то, что изменить уже ничего не может. А потому душевные терзания были ему не страшны. Единственный вопрос, которым он задавался - что испытывал Ирсин, сидя в купе поезда, полагая, что у него всё получилось и он едет в своё светлое будущее.
... Дрожь не унималась. Он едва удерживал себя в сознании – всё было как в тумане. Путь через горные тропы оказался гораздо сложнее, чем он думал. Но главное – что ему всё удалось. Всё!
-Боже – неслись мысли Роберта – неужели я наконец-то смогу нормально вздохнуть, сняв камень бесконечного страха перед смертью? Я прошёл через ад, но миру этого было мало. Почему среди тех, кто заслуживает гибели я должен был оказаться тем, кто стоит в списке одним из первых?»
Он подошёл к кассе, роняя деньги, купил билет и проследовал в своё купе.
«Но всё, всё, с этим покончено. Боже, я ведь чуть не лишился рассудка от страха за свою жизнь! Все эти их сочувственные взгляды, их слова – боже, кому они нужны? Кто был тот лжец, что сказал, что слово лечит? Одно и то же лекарство для одного может быть панацеей, для другого – ядом. Они смотрели не меня сверху вниз, с высот своего здоровья, даже не подозревая, даже на малую йоту не имея представления о том, каково это – жить со страхом того, что каждая ночь будет для тебя последней. Однако теперь мы на равных. Теперь я буду смотреть на них сверху, с высот своего положения, о котором они и помыслить не смели!»
В купе вошёл странного рода человек с уродливым лицом в пол лица и занял сиденье напротив. Какой-то странный холодок пробежал по спине. Вначале Роберт подумал было, что смерть опять смотрит на него своим ликом – точнее ликом той смерти, какую он заслужил своими деяниями. Однако, через секунду он отмахнулся от этой глупости, решив, что это всего- навсего отвращение к его виду. «Вот и ты, дружок, будешь завидовать мне – мне, Роберту, человеку, который отныне будет пользоваться только дорогими автомобилями и жить в самых фешенебельных номерах гостиниц – думал он, вежливо, но сдержанно здороваясь с незнакомцем. Тот учтиво поклонился и принялся разглядывать пейзаж за окном.
Поезд слегка качнуло и станция медленно начала уплывать, истончаясь в клубах пара, пока совсем не растаяла. Также и страхи Роберта, вместе с последними днями постепенно таяли и исчезали, словно не было этих зверств и душегубства. Чужая душа потёмки, но едва ли можно предполагать, что некто, с душой убийцы, совершив задуманное, будет об этом долго вспоминать. А уж солдату, видевшему изкорченные от холода и боли трупы своих товарищей, десятками и сотнями усеявших, словно семена смерти, поля сражений, тем более.
-Вы как-то бледны. С вами всё хорошо? – поинтересовался незнакомец.
-Да, всё в порядке. Горная болезнь наверное – сказал Роберт, даже не имея представление о том, что она из себя представляет. Видимо, незнакомец тоже о ней ничего не знал, так как начал утвердительно-понимающе кивать и продолжил любование пейзажем.
Роберт посмотрел за окно – закатный луч взлетел над пиками, озарив янтарным золотом раскинувшуюся у подножия горы равнину с прилипшей к ней маленькой деревушкой. Там, внизу, уже была ночь и в маленьких домиках начали зажигаться огни, словно ночные звёзды. Для Роберта это прозвучало неким предзнаменованием новой, лучшей жизни, окружённой почётом и богатством над той тьмой, в которой он пребывал и которую он покинул.
Внезапно голова закружилась ещё сильнее, грудь сжало так, что дышать стало невозможно. Боль отдавалась в каждой клеточке. Из груди, вместе с кашлем, вырвалась почти чёрная кровь.
«Боже, нет! Не смей! Не смей умирать! Тем более сейчас! Как ты можешь допустить это? Ведь всё, всё получилось, слышишь? Не смей…» Однако, как Роберт не стремился задержать сознание, он постепенно проваливался во тьму. Смерть хоть и запоздала принять в свои объятья старого приятеля, но выполнила свой долг, собрав вместе с ним обильную кровавую жатву.
Человек со шрамом подошёл к Роберту, схватил его за лацканы, тряхнул, что было силы и спросил:
-Ради чего вы всё это затеяли? Ради чего столько смертей?
Захлёбываясь кровью, Роберт едва произнёс
-Потому, что я… Хочу… Жить…
Незнакомец швырнул его в кресло и уселся напротив. В тонущем разуме вспыхнуло забытое воспоминание – идёт война, враги пустили газ. Он, юный солдат, мечется, стремясь спасти свою жизнь. Рука тянется к спасительному противогазу, но тот оказывается разорванным. Он почти потерял сознание, упав в воронку от разорвавшегося снаряда. И увидел перед собой какого-то солдата, который дрожал, как осиновый лист. Но не задыхался, а просто сидел и дрожал. «Жить! Жить! Жить!...» неслось в его голове. Он сам толком не помнил, как сорвал с несчастного противогаз, заколов его штык-ножом. Единственное, что он вспоминал после войны – чувство непередаваемой радости после того, как пришёл в себя в военном госпитале. «Жив – неслось в его голове – боже, какое счастье, я – жив…».
Простые мотивы
© Copyright: Эльдар Саидов, 2018
Свидетельство о публикации №218011200854
Свидетельство о публикации №218011200854
Рецензии