Художник
– Да, – безразлично изрёк он, выпуская в потолок струйку голубоватого дыма.
Она лежала на спине и смотрела, как он затягивается и вновь выпускает из лёгких сигаретный дым, наблюдая за тем, как тот рассеивается в полумраке комнаты. Он лежал рядом, приподнявшись на локте, даже не глядя на неё, хотя секунду назад они были близки. Но сейчас, несмотря на то, что их тела почти соприкасались, они снова были далеки, как холодные звёзды в чёрном безвоздушном пространстве космоса.
«Интересно, что она до сих пор делает здесь – рядом с ним?» – задала она себе вопрос… в очередной раз! Она была гувернанткой и давала уроки музыки его сыну. Жила здесь же – в этом мире роскоши, где он жил с семьёй. В квартире, расположенной на нескольких этажах дорогого элитного дома, построенного с видом на необъятных размеров парк. Парк, в котором сейчас гуляли его жена и сын. Пока он развлекался с ней. Он всегда сопровождал свою семью на прогулках, но затем возвращался домой и предавался своим порочным утехам… с ней.
– О чём задумалась? – его холодный голос, абсолютно лишённый интереса, отвлёк её от мрачных размышлений. И, создавая контраст с этим ледяным тоном, он провёл по её коже кончиками пальцев, сжимавших сигарету, – будто желая погладить – задержавшись на плече, а потом скользнув по руке. Тлеющий огонёк не прикасался к ней, но обжигал. И это далёкое пламя обжигало не меньше, чем его далёкий голос…
– Ни о чём! – она раздражённо оттолкнула его руку.
Он усмехнулся. Так и не выпустив сигарету из своих тонких пальцев, он перехватил одной рукой оба её запястья. И быстро разводя другой её ноги, овладел ей так неожиданно, что она не успела опомниться. Будь её руки свободны, она наверняка попыталась бы его оттолкнуть, но ему было достаточно и одной руки, чтобы не дать ей ускользнуть. А его рука на её бедре исключала любую возможность остановить его – делая её доступной и беззащитной перед ним. Его движения были резкими, проникновения холодными – и в этом было скорее желание преподать ей урок и поставить на место.
– Подонок! – процедила она сквозь зубы.
Холодная улыбка искривила изящную линию его губ. Теперь, когда он полностью контролировал процесс, он наконец ослабил хватку на её бедре – оставляя на бледном полотне кожи едва заметные кроваво-красные мазки своими длинными ногтями. А затем, прервавшись, он перехватил освободившейся рукой сигарету, продолжая удерживать её запястья ледяным обручем своих тонких пальцев. Затянувшись и снова пронаблюдав танец дыма, он поднёс зажжённую сигарету к её груди. Так близко, что та почти касалась нежной округлости – остановившись в каких-то миллиметрах от неё. Чувствуя обжигающий жар, она затаила дыхание, ощущая, как он рисует дымным пером эфемерный эскиз на живом холсте. На миг пылающая алым кисть замерла над розовым бутоном – будто автор размышлял, стоит ли поставить точку в своём шедевре именно здесь… И в это же мгновение его губы запечатлели свой холодный образ на плотно сжатых лепестках другого. Она вздрогнула и подалась вперёд, так что он едва успел отдёрнуть руку с сигаретой, чтобы не обжечь её.
– Мне вовсе не хочется портить этот хрупкий холст лишними линиями – потом их уже не стереть, – в его голосе мелькнула надменность. – Тем более, уверен, на таких чувствительных участках это будет болезненно, – говоря, он легонько прикоснулся к розовеющей плоти, всё ещё хранящей жар, кончиками ледяных пальцев. – Но всё же я бы хотел оставить свой автограф на этой картине.
С этими словами он возобновил прерванное занятие, жёстко удовлетворяя свою страсть. И за секунду до того как он завершил свой шедевр, он затянулся в последний раз и затушил сигарету о её грудь – чуть ниже ключицы и чуть выше сердца – там, где уже был небольшой, ещё незаживший шрам от ожога. Она застонала, тщетно пытаясь освободиться от его цепких объятий. Несмотря на изящное телосложение, ему не составляло никакого труда удерживать её руки, даже если бы она приложила максимум сил, чтобы вырваться. Он с холодной улыбкой добавил пару жёстких штрихов в финале, продолжая впечатывать сигарету в её кожу – оставляя свой авторский оттиск на готовом полотне. А затем в одно мгновение освободил её.
– Как же я тебя ненавижу за твои выходки, – прошептала она.
– Знаю, – он сел и потянулся за новой сигаретой. В сгустившейся темноте сверкнуло пламя… Потом остались лишь тлеющие искорки…
Он встал и подошёл к окну. Его взгляд скользнул вниз – на раскинувшийся парк… Где-то там сейчас гуляли его жена и сын. Пока гуляли… Скоро они вернутся.
– Тебе пора идти, – она медленно приходила в себя, глядя из-под полуопущенных ресниц на его тонкий профиль, на его хрупкие пальцы, что сжимали длинную сигарету, на его изящное телосложение и на ниспадающие на спину светлые волосы. Он был похож на ангела… «На порочного, испорченного ангела! На падшее существо, которое уже не исправить!» Но всё же… наблюдая за ним в этот миг, она вдруг испытала неимоверный приступ одиночества, будто бы это не он, а она стояла там – у окна… Одинокий Падший Ангел, покинутый всеми… Оставленный Отцом… Преданный Небесами…
Она спрыгнула с кровати и подбежала к нему. Обняв за талию, прижалась к нему всем телом, уткнувшись лицом с ложбинку между лопатками… Он вздрогнул от неожиданности, но ничего не сказал. Поднял глаза к стремительно темнеющему небу и вновь выпустил вверх струйку дыма, словно издеваясь над небесами, оставившими его.
– Они скоро вернутся, – констатировал он, переходя на деловой тон. – Сегодня мой урок живописи будет первым, а после уже ты проведёшь урок музыки. Мне нужно уйти. Завтра открытие выставки, и у меня ещё много дел в галерее.
– Почему ты до сих пор с ней? – вдруг спросила она, хотя обещала сама себе, что никогда не задаст ему этот вопрос. Но сейчас, когда он упомянул о выставке…
Он помедлил, будто размышляя, стоит ли начинать этот разговор, но всё же ответил:
– Когда-то, когда я познакомился с ней, мне было это нужно. Спустя некоторое время она сообщила, что беременна, и я с готовностью повёл себя как истинный джентльмен, – он цинично подчеркнул последние слова, закончив мысль будничным тоном: – Потому что её семья была богата, а я хотел лишь одного – писать картины. Этот брак мог обеспечить мне блестящее будущее и счастье в этом мире. И, как видишь, обеспечил, – в его голосе сквозила горькая ирония. – Но она потеряла ребёнка. А у меня не было никаких помех на пути к моему успеху. Я стал модным художником. Что бы я ни написал – они готовы купить не глядя. Даже если я просто поставлю на бумаге росчерк кисти – это сочтут шедевром. Я уже хотел уйти от неё, когда она вновь сообщила мне о беременности. И я остался. И, несмотря на то, что я столь известный художник, моя репутация не делает мне чести. Если я решу оставить её, я никогда больше не увижу своего сына. А этого я не могу допустить.
– А что если твой сын однажды узнает, какая ты мразь? – тихо прошептала она, согревая его своим дыханием. Ощутив, однако, как он вздрогнул при её словах, словно от удара.
– Тогда он сам будет решать, как ему относиться к этой мрази, – он усмехнулся. – Никто, кроме тебя, не осмеливается говорить со мной так. Даже Она. Она боится, что, несмотря на все ультиматумы, однажды я уйду. Поэтому предпочитает молча закрывать глаза на мои развлечения и похождения. Предпочитает не видеть очевидного, чтобы я не послал всё к чёрту, несмотря на все угрозы её семьи.
Он помедлил, высоко подняв голову и глядя в тёмное небо, где уже загорались холодные звёзды.
– А ты будто не боишься ничего и никого. Тебе будто бы всё равно, кто я и что я. Не знаю, стоит ли это считать прощальным даром отвернувшихся от меня небес, – он вновь бросил им вызов, выпустив клубы дыма, – или же проклятием, потому что ты так и остаёшься со мной, что бы я ни делал.
Он слегка опустил голову. А она зарылась лицом в его волосы, чтобы ощутить его кожу, целуя ложбинку между лопатками, которые сейчас ярко обозначились – словно это было всё, что осталось от его крыльев.
– Почему ты всё ещё здесь? – едва слышно прошептал он, безучастно глядя на окутанный тьмой пейзаж за окном.
– Потому что я всё ещё вижу… твои крылья… Даже если ты о них не хочешь ничего знать… Я всё ещё помню…
Он развернулся к ней, обнял, увлекая за собой на холодный шёлк остывающих покрывал…
– У нас уже не осталось времени, чтобы побыть вместе, – прошептала она, опускаясь в его объятия, чувствуя, как прикосновения к оставленной ране отдаются болью.
– У нас его никогда и не было. Но, быть может, мы можем сделать что-то, чтобы «вместе» всё же длилось Вечно… – он прижал её к себе, ощущая, как её сердце бьётся рядом с его…
***
Она вздрогнула во сне и в ужасе проснулась, освобождаясь из его объятий и усаживаясь в кровати.
– Что случилось? – потянувшись к ней, встревожено спросил он. – Плохой сон?
– Да, но… – она осеклась, понимая, как эфемерные обрывки сна медленно ускользают, словно дым, разметавшийся ветром. – Я не помню, о чём он.
– Вот и ни к чему его помнить.
Он вновь притянул её к себе, увлекая в свои объятия и, когда её голова коснулась его груди, она уже не помнила даже ужаса от пробуждения. Лишь счастье охватывало её от мысли, что они вместе – вот уже столько лет она засыпает и просыпается в его объятиях… Чудо, что однажды витиеватые тропинки жизни привели их друг к другу, став единым Путём, по которому они пошли вместе…
Она теснее прижалась к нему и тут же вздрогнула – прикосновение отозвалось болью в левой части груди.
– До сих пор болит? – он нахмурился, проведя осторожно по круглому ровному следу от ожога всё ещё покрытому корочкой – находящемуся чуть ниже ключицы и чуть выше сердца, которое сейчас билось в унисон с его.
– Немного.
– Не понимаю, почему ты решила оставить всё как есть. Это была вина медсестры – она не отрегулировала, как следует, аппарат! И теперь у тебя ожог, который не проходит уже долгое время.
– Это была не только её вина. Я сама сглупила, решив, что можно и потерпеть. В конце концов, это не самое страшное. Всё пройдёт.
– Может остаться шрам, – в его голосе всё ещё слышались нотки негодования.
– Значит, он будет символом моего терпения, – она улыбнулась.
И, несмотря на плотный сумрак комнаты, она знала, что его губы тоже тронула едва заметная улыбка.
– Ты уже пришла в себя? – нежно поинтересовался он.
– Да, всё хорошо, – она выдохнула, будто убедившись, что всё позади.
– Это от волнения, – сказал он. – Кажется, из-за открытия моей выставки ты беспокоишься больше меня. Или, быть может, ты нервничаешь из-за своего выступления на открытии?
– Ты знаешь?! – воскликнула она, едва не подскочив, но он удержал её.
Ему даже не нужно было видеть, он и так знал, как округлились её глаза в этот момент.
– Это должен был быть сюрприз для тебя, – тоном обиженного ребёнка произнесла она. – Твой управляющий не умеет хранить секреты!
– Милая, сложно сохранить в секрете то, что происходит в галерее от её владельца, – засмеялся он и продолжил: – Ну не сердись. Это же всё равно будет сюрприз. Разве эту музыку ты не написала специально для этого столь долгожданного события в мире искусства?
– Да, пожалуй… – она наконец улыбнулась, и нотки счастья осветили её голос: – Это будет самая необычная выставка из всех! Создание столь грандиозной истории заняло много времени…
– Да, и мы расскажем её вместе… – прошептал он.
– Вместе… – эхом отозвалась она.
…Они не сказали более ни слова, но в унисон с их сердцами, что бились рядом, в душе каждого звучало лишь одно… Чудо, что однажды они нашли друг друга в ледяном космосе Вечности – встретившись как две звезды, падающие с небес на землю… И сделали так, чтобы их «вместе» длилось Вечно…
#МозаикаГрёз #ХрустальныеОсколкиПамяти
Свидетельство о публикации №218011302040