Случай на Кузнецком мосту

29 ноября 18** я шел по мощенной мостовой, перепрыгивая в лакированных туфлях огромные лужи. Поздней осенью город становится холодно серым – тяжелые тучи заволакивают чернеющее небо, нависая печальным седым одеялом на острые пики московских церквушек. Мимо проезжают экипажи, мужчины в длинных фраках приподнимают свои цилиндры, завидев меня, женщины прячут глаза за веерами, лукаво улыбаясь краешками губ. Мир Кузнецкого моста полон звуков: шелест женского платья, вихрь карт в руках умелого шулера, скрип каретных колес, босые шлепки мальчишек, гонящихся за дворовым котом, крики извозчиков и громкий смех юных простых красавиц.
Мостовую обступают магазины, витрины которых лоснятся от парижских платьев, в воздухе стоит запах корицы, печеных яблок и дорогого парфюма. Лавки, заставленные мебелью, хрусталем, янтарными камнями манят своей роскошью иностранок в тугих корсетах и их облысевших провожатых с лоснящимися красными щеками. Город шумит, город бурлит. По мосту прохаживаются дамы с детьми, служанки с котомками для щенят, разочарованные влюбленные, упустившие кокетливый взгляд, кабаки полны толп гуляк, в уличных закоулках теснятся картежники и воры.
Но самым роскошным, самым богатым, самым зачарованным, самым таинственным особняком в этом мире Москвы стоит игорный дом на краю Кузнецкого моста. Здание красного кирпича с атласными вывесками и дубовой дверью – любимейшее заведение аристократов. Крики обедневших, свист зевак, счастливые песни сорвавших куш – и дух, и тень этого дома. Женщины обходят его стороной, мальчишки тайно, урывками заглядывают в окна, туго затянутые бордовыми тяжелыми занавесами, мужчины утопают в душном воздухе, попивая игристое шампанское, увлекаемые шумными толпами товарищей по несчастью – иногда удачи –  игроков.
Есть что-то мистическое в том, чтобы выбить червовую шестерку или пиковую даму. Как-то мне удалось выиграть кругленькую сумму, собрав за игру четыре туза. Провожаемый мутным взглядом яростного соперника и торжественными лицами своих друзей, я вышел на улицу. Лицо обдал свежий воздух холодной ночи, мостовую покрыл предутренний иней, плотный предрассветный туман сползал с крыш и давил собой дома и дороги.
- Мне бы извозчика…
- Да где ж в такую рань, барин, ночь на дворе. Поди и не ходют уже вони.
- Так что ж мне до утра здесь стоять? Никак невозможно!
Словно по мановению моей мысли к крыльцу подъехал серый экипаж. Рама небольшого оконца, обрамленная лакированными вставками, приветливо отражала желтый свет фонаря над крыльцом дома. Молчаливый извозчик в черном плаще таинственно поглядывал из-под цилиндра, и мне даже казалось, что улыбка его, исполненная мрачного неприятия и противной слащавой издевки, была обращена куда-то внутрь меня, сквозь одежду и ткани моего тела она достигала самого дна моей души. Тяжелое чувство овладело мною, тревога, которую я был не в силах себе объяснить, доводила меня почти до ужаса. Я чувствовал, как под магической силой этого скользящего взгляда вздымаются волосы на моем теле, и меня пробивает нервный озноб. Я едва мог унять дрожь и, как мне казалось, спокойный я тихо спросил:
- Вы… Вы не подвезете меня к имению К*?
- А у Вас свидание? – нахально отозвался рот, скрытый тенью высокой шляпы.
Я не нашелся что ответить. Он соскочил с козлов, открыл мне дверь и рукой, упрятанной в тугую белоснежную перчатку, указал мне внутрь. «Пожалуйте-с».
Я сел в карету, заметив краем глаза, как дворецкий игорного дома перекрестился. Я усмехнулся этому нелепому жесту и рассмеялся веселым смехом своему необъяснимому страху. Внутри карета искрилась роскошью тканей. Её сидения были обиты красным бархатом, у самого потолка висели белые лилии, убранные шелковыми черными лентами. Тяжелый их запах перемешивался с тонким запахом ладана и жженных церковных свечей. Должно быть, передо мной здесь сидел священник.
Всё это показалось мне до того забавным, что мне тут же захотелось прокатить в этой карете свою графиню.
Лицо в цилиндре временами поглядывало на меня в окошко под самым потолком. Оно казалось почти черным, и я едва ли мог различить глаза, нос и рот на этом плоском овале. Лишь одно я видел точно – сладкую длинную лукавую улыбку, от которой тело пробивала дрожь, а на лбу выступали крупные капли холодного пота.
Он спросил, намерен ли я лично повидать графиню К*. Этот нахальный, до постыдности открытый вопрос заставил меня смущенно замереть, и я, не найдя ответа, промычал ему что-то.
Еще долго мы ехали молча. Пытаясь отвлечься, я стал считать горящие фонари вдоль мостовой, но тут с ужасом я стал замечать, что удаляясь дальше от шумной, яркой площади мы погружались во мрак и пустоту. Небо багровело, и на нем словно жилы проступали ветви черных деревьев. Я вспомнил легенду об извозчике, предлагавшем одиноким прохожим поездку до пункта назначения. Бабы твердят, что извозчик навсегда увозил путника неизвестно куда и неизвестно зачем. На следующий день лишь сводки московских газет доносили о пропаже господина или дамы, замеченных накануне в роскошной карете, ведомой извозчиком в черном длинном плаще.
Я вновь усмехнулся и пожурил себя за эти мысли. Словно ребенок, боявшийся грозы, я предавался этим глупым страхам, захваченный ночной темнотой, отливающей серебристым свечением луны. «Это лишь легенда, не более», - подумал я.
- Знаете, мне тут недавно рассказали легенду…
Начал голос. Скрипучий, с хрипотцой голос, от которого становилось не по себе. Я зажмурил глаза: «Быть не может, чтобы он знал мои мысли».
- Какую же?
- Будто извозчик в черном плаще предлагает путнику прокатиться, а потом навсегда исчезает. Представляете! Смех!
Демонический хохот скрипучего голоса разорвал пустую, почти мертвую тишину ночи. Он смеялся долго, с надрывом, но смех был ровен, он словно не принадлежал человеку.
- Что ж… а Вы не верите в эту легенду?
- Извозчикам свойственно выдумывать басни. Знаете, от нечего делать. Мне, в отличие от них, всегда есть чем заняться.
Признаться, эти слова и его дружеское подмигивание меня успокоили, и я вновь предался мечтам о круглом лице графини К*, ее черных бровях и стройных ножках, обтянутых лондонскими чулками.
- Господин хороший, мы почти на месте.
Я улыбнулся. Странно, что такой добродушный человек мог показаться мне противным и даже, может, пугающим. Я похлопал по карманам сюртука в поисках монет, как вдруг его скрипучий голос вновь прорезал тишину.
- Говорят, графиня недавно вышла замуж. 
- Простите?
- Вы вот о ножках ее изволили думать, а известно ли Вам...
- Это не Ваше дело! Как Вы смеете лезть в чужую жизнь, в чужую душу! Да что Вы за человек такой?!
Он снова стал смеяться.
В мою голову ударило бешенство, чистая ярость. И я с ужасом осознавал, что чувства эти были вызваны не его грязным допросом, а стали следствием моих дум. Я знал, что у графини был муж, я часто бывал в его доме, мы часто охотились вместе (он даже называл меня своим «единственным московским другом»), и – что самое пренеприятное для меня – за мной числился перед ним карточный долг.
- Ох и насмешили Вы меня, господин хороший! Ха-ха! Думаете, граф спишет Ваш долг за доброе отношение к его супруге? Смех, да и только!
 - Да как Вы!...
Карету тряхнуло, и я оказался на полу. В раме я увидал, как мимо пронесся дом графини К* с широким мезонином и белыми колоннами. Мы не остановились перед ним, но меня отчего-то это уже не пугало. Мимо проносились и сосны, ветви высоких деревьев. Словно жилы набухли они на атласе багряного неба…



30 ноября 18**, газета "Московские ведомости"
«Срочная сводка! Разыскивается князь Г*. В последний раз был замечен в игорном доме на Кузнецком мосту. По сообщениям, уехал с извозчиком в черном плаще. Приметы: длинный сюртук, цилиндр, лакированные туфли. Нашедшему – сообщить в редакцию».


 
В ту ночь где-то на Кузнецком мосту стоял дворецкий. Он крестился, поглядывая полными ужаса, почти белыми от страха глазами в пустоту. Карета пропала в сером тумане предутренней прохлады.