Итальянские очерки

ПОГОВОРИМ О РИМЕ


Часть вторая - ЦВЕТ

Багрянец

В каждом городе намешано множество цветов, которые меняют свои оттенки в зависимости от погоды, времени суток и вашего личного настроения и восприятия. Есть цвета успокаивающие, есть возбуждающие, есть печальные, а есть и веселые. Царственный пурпур – это всегда торжество и величие. Недаром древние римляне так любили его, а император пользовался прерогативой носить пурпурную тогу. Пурпур вам не встретится в Вечном Городе на каждом углу – он не для всех, элитен и редок. Чтобы увидеть самые торжественные оттенки багряного или насыщенно-фиолетового, нужно перенестись на Капитолий времен великих завоеваний или попасть на конклав в Сикстинскую Капеллу. Когда-то этот краситель извлекали из раковин моллюсков иглянок. Первооткрывателями пурпура считаются финикийцы, они же превратили его добычу в огромный бизнес и обеспечивали как красителем, так и тканями этого цвета весь древний мир, а точнее всю тогдашнюю элиту. Эта краска была самой дорогой в античности, соответсвенно и изделия пурпурного цвета всегда оставались предметами роскоши. Не каждый мог себе позволить – отсюда и императорская тога столь редкого и изысканного оттенка.
Многие из вас знают, что римляне и другие древние народности, раскрашивали статуи или создавали их из разноцветных материалов. Античный мир был чрезвычайно ярок. Какой же материал в лучшей мере мог передать императорский пурпур? Конечно же, египетский порфир. Он был символом власти и богатства уже у фараонов Египта, а затем его полюбили и властители Древнего Рима, и европейские монархи. Все  сильные мира сего хотели иметь у себя изделия из этого камня. Лишь в ХХ веке были найдены залежи порфира в Тренто на севере Италии, а в античные времена его завозили на полуостров из Африки. Как только Август завоевал Египет, Аравийская пустыня превратилась в римскую каменоломню, где добывали порфир, и он шел на изготовление тог на парадных портретах императоров, создание украшений для храмов и дворцов, каменных одеяний важнейших божеств, саркофагов для членов императорской семьи.

В Зале Креста Музеев Ватикана красуются два величественных саркофага, принадлежавшие когда-то двум царственным особам – матери первого христианского императора Константина Великого, Елене, и его дочери, Константине. В то время, как император обживал столицу на Босфоре, его ближайшие родственницы обитали в Риме, предполагая остаться в нем навечно. Поэтому каждая готовила для себя в нем усыпальницу и саркофаг все из того же знаменитого древнего египетского порфира. Мавзолей св. Елены был построен изначально для ее венценосного сына, но связав свою жизнь с Константинополем, император оставил идею о римском захоронении. Мать же его до смерти не покидала надолго Вечный Город, привозя в него важнейшие христианские реликвии и укореняя в нем веру в Христа, поэтому и мавзолей перешел от сына к ней. В большой прямоугольной нише усыпальницы должен был стоять грандиозный порфировый саркофаг  с изображениями батальных сцен и бюстами Елены и ее супруга (долгое время думали, что и он досталась ей от Константина - скорее всего, это не так). Мавзолей дошел до нас в полуразрушенном состоянии, но саркофаг сохранился. Ныне это экспонат Музеев Ватикана, а для того, чтобы поклониться мощам равноапостольной святой, верующие устремляются в христианские церкви (мощи хранятся в Риме, Париже и в Трире).

Саркофаг Константины – это восхитительное произведение искусства, украшенное сценами сбора винограда. Этот же сюжет повторяется и в мозаиках мавзолея Санта Костанца (слово «санта» - укренившаяся историческая ошибка. Константина или Костанца, которой принадлежал мавзолей, никогда не была канонизирована). Он весь точно увит лозой, на ветвях которой расположились павлины, голубки и пухленькие путти, срывающие зрелые грозди, погружающие их на тележки и танцующие на грудах винограда. Сбор винограда и превращение его в вино означало для древних христиан рождение, жизнь, смерть и воскресение. Такие символы вводили в заблуждение многие поколения римлян, видевших в этой усыпальнице храм, посвященный богу виноделия Бахусу, а голландские и фламандские художники, жившие в Риме в XVII и XVIII веках, устраивали в мавзолее неоязыческие вакханалии. В специально отведенной нише мавзолея хранится копия саркофага, а древний порфировый оригинал красуется в Музеях Ватикана напротив такой же монументальной и величественной гробницы св. Елены.

Если уж говорить о красном цвете, то как же не упомянуть и о той его разновидности, которую в Италии величают «помпейским красным». В античные времена эту краску называли синопией и получали ее из оксида железа, добываемого у Синопа на Чёрном море. Она была единственным красным пигментом, известным художникам древности. Это красная охра, которую окрестили «помпейской» после археологических работ в окрестностях Везувия, когда на поверхность вышли многочисленные дома, стены которых были украшены яркими изысканными росписями на красном фоне. Сейчас существует предположение, что на самом деле все эти фрески были когда-то желтыми и поменяли свой цвет под воздействием газа в момент извержения вулкана. Так или иначе древнеримских красных фресок сохранилось немало повсюду, и в частности в Риме. Если вы захотите себя почувствовать в гостях у патриция, загляните в ту часть Национального Римского музея, что стоит по левую руку от воказала Термини – Палаццо Массимо алле Терме. Туда перенесены стены одной очень интересной древней постройки, найденной на берегу Тибра практически на том же месте, где уже с XVI столетия располагается Вилла Фарнезина. Предположительно, этот богатый дом у реки был построен специально к свадьбе дочери первого римского императора Юлии Старшей и великого полководца и близкого друга самого Августа Марка Агриппы. Когда на месте древнего дома начали строить набережную, было решено сохранить его стены, и теперь они хранятся в музее, где мы в буквальном смысле слова можем зайти внутрь древних покоев и рассмотреть детали.

Можно побывать дома и у самого Октавиана Августа, но для этого стоит отправиться на Палатинский холм. Будучи строгим к людям и к самому себе, наследник Цезаря и первый римский император всегда жил в достаточно спартанских условиях. Даже когда он решил расширить свои владения, купив несколько земельных наделов на Палатине, он не возвел для себя огромные палаты, а создал именно небольшой дом для личного пользования, публичный домус, необходимый ему для работы, и храм Аполлона, который он дал себе зарок построить еще во время сражения с Антонием при Акциуме. И хоть все эти здания не поражали своими размерами, но место для них было выбрано очень символичное – буквально в нескольких шагах находилось легендарное жилище Ромула, основателя великого города и первого римского царя. К тому же, статус обитателя дворца выдавало высочайшее качество настенной живописи, которой украшены помещения, и яркость используемых красок. Комната Масок, Зал Перспектив, личный кабинет и анфилады комнат рабочего дворца поражают изысканными линиями и утонченными изображениями. Каким бы простым и неприхотливым ни казался Октавиан своим современникам, но в выборе живописцев он не ошибся, а значит, либо сам был ценителем прекрасного, либо внимательно следовал советам своего друга Мецената. 

К сожалению, с того склона Палатинского холма, где расположены дворцы императоров, не виден заход солнца. А ведь кто знает, не это ли чудо природы порождало желание людей различных столетий украшать свою жизнь глубокими багряными тонами? Рим, как и вся Италия, славится своими величественными закатами, яркими и красочными, точно сошедшими с картин великих живописцев. Самые прекрасные виды на заходящее солнце открываются с Пинчиевого холма, с той романтичной террасы над Пьяццей дель Пополо, куда к заветному часу приходят влюбленные парочки, где целовал свою красавицу Каролину Лист, свою Ольгу – Пикассао, а Мейерхольд – свою Зинаиду, куда поднимались путешественники последних двух столетий, как только попадали в Вечный город, и восхищались великолепными видами на величественный купол святого Петра и окрашенными в пурпур божественными облаками. Rosso di sera bel tempo si spera – говорят итальянцы. Красный закат сулит хорошую погоду. В Риме погода всегда прекрасна, потому и закаты красные, живописные, волшебные.

Золото

Если спросите, с каким цветом ассоциируется лично у меня город Рим, то я, наверно, не смогу ответить на этот вопрос однозначно. Рим может иметь цвет слоновой кости, когда едва рассвело и травертин заиграл в первых лучах солнца, он может  быть до боли в глазах белым в жаркий летний день, охристым в моменты заката, изумрудным после дождя, когда его многочисленные парки напитываются небесной влагой, в недрах дворцов и храмов он может быть глубинно синим от обилия бесценной лапис лазури, на которую папы тратили баснословные деньги дабы добиться эффекта райского блаженства. А если устремить внимательный взгляд на средневековый Рим, то он может открыться для нас во всем своем золотом великолепии.

Средневековье представляется нам мрачным и темным. В нашем воображении возникают угрюмые узкие улицы, нагромождение несуразных серых построек, грязь, нищета, болезни, смерть... Так оно и было, начиная с тех времен, когда город еще хранил черты античной столицы, но остатки былой роскоши неумолимо исчезали под яростным натиском суровых и алчущих наживы пришельцев. И когда почти все было разрушено, и растаяли последние надежды на земное благополучие, человеку уже ничего не оставалось, кроме как верить в небесное благоденствие и спасение. И тогда он шел в храм, покидая зловонные и опасные задворки, оставляя мысли о погибших родственниках, о голоде, неумолимо поджидавшем его в мрачных стенах ветхого жилища, о приближающейся смерти. Переступая порог храма, он попадал в другую сияющию и радостную реальность, со стен на него смотрели добрые лики святых, склонялись пальмовые ветви, пели райские птицы и золотились небеса.

Райские небеса в те годы представлялись именно не темно синими, не нежно голубыми, а золотыми и яркими, сияющими при свете многочисленных свечей. «Чтобы чаще господь замечал», как сказал бы Высоцкий. Традиция использовать много золота в церкви пришла сюда и из процветающей Равенны, и вместе с византийским генералом Белизарием, когда он отвоевал у готов бывшую столицу великой империи, и позднее, когда в город приехали многочисленные восточные монахи, бежавшие от иконоборчества, создавая в Риме свои храмы и утверждая блестящий и яркий стиль в страдающем и окровавленном городе. А потом началось Возрождение. Вы думаете, я ошиблась эпохой? Нет. Задолго до знаменитого Ренессанса, в раннем средневековье была эпоха, подобная ему по духу, когда Карл Великий был коронован Львом III в Ватикане и стал первым императором Священной Римской Империи, открыв новую эру просвященного и мудрого правления.

В самом начале улицы Мерулана, что ведет от Санта Мария Маджоре к Латерану, есть один неприметный переулок, заканчивающийся небольшой дверью. Это вход в храм святой мученицы Пракседы, легенды о которой переходили из уст в уста в течение многих столетий. Красивая и образованная, голубых патрицианских кровей, Пракседа рано уверовала во Христа, в то время, когда новая религия еще преследовалась римскими властями.  Есть предание, что ее отец, сенатор Пудент, не только принимал у себя в доме апостола Петра, но и получил от него крещение, а Павел упоминал о нем во втором послании к Тимофею. Христианкой была и ее сестра Пуденциана, и неподалеку находится храм, носящий ее имя. Девушки собирали в своих владениях гонимых христиан и предавали земле тела первых мучеников. На местах их домов выросли храмы уже в 5 веке.

Пройдя через простенькую боковую дверь церкви св. Пракседы, вы попадете в просторное помещение, где античность переплелась с другими эпохами - древние мраморные барельефы, печальный маньеризм, живые барочные вкрапления... Но в первую очередь бросается в глаза обилие сказочных мозаик над главным алтарем. По золотым небесам летят красно-синие облака, парят легкие фигуры ангелов и крылатые символы евангелистов. Их взгляды устремлены в сторону хрупкого агнца с золотым крестом. На триумфальной арке – сцены из Апокалипсиса, где царственная фигура Христа окружена апостолами, библейскими пророками, а златокрылые ангелы ведут избранных к заветным вратам. Из золотого грунта тянутся к небесам ярко красные маки. На закомаре – большая фигура молодого черновласого Христа, ступающего по многоцветию облаков. Длань господня протягивет ему с неба златой венец, по бокам его стоят святые покровители Рима с сестрами Пракседой и Пуденцианой, облачеными в золотые одеяния византийских цариц.

Есть здесь и изображение одного необычного персонажа, отличающегося от всех остальных своим квадратным нимбом. Квадратный нимб – признак того, что в момент создания портрета, изображаемый человек был жив. Это папа Пасхалий, приказавший перестороить базилику в начале IX века, богато украсить ее и перенести сюда из катакомб мощи многочисленных римских мучеников. Он много сделал для возрождения Рима, но самым прекрасным из его деяний стала миниатюрная и восхитительная капелла, которую он создал для своей матери в храме св. Пракседы. Капелла св. Зенона (таково ее название) подобна сказочному ларцу, выполненному волшебником-ювелиром. Золотой свод поддерживают высокие колонны с золотыми капителями. На золотом фоне парят утонченные фигуры ангелов и лик Иисуса, на сверкающем холме - агнец-Христос, а внизу прекрасные олени склонились и припали к четырем источникам – древним символам четырех Евангелий. И опять же лики святых в золотых медальонах, красные маки на синем фоне, пристально смотрящие на нас Мадонна с младенцем на головокружительно золотом мозаичном полотне. Есть тут и еще один лик в квадратном нимбе – это портрет Теодоры, той женщины, ради которой ее сын создал это сверкающее чудо.

Когда капелла была закончена, и в нее вошли первые горожане. Не трудно себе представить их ощущения. Они останавливались в изумлении на пороге, затаив дыхание, молча озирали стены и своды, боясь нарушить жестом или звуком это пышное великолепие, открывавшееся их взорам. Со всего города сюда тянулись усталые темные люди, чтобы хоть ненадолго окунуться в этот лучезарный мир и ощутить себя в раю. Первые же посетители окрестили капеллу св. Зенона райским садом, и именно с этим названием она дошла до нас во всем своем сказочном блеске, так помогавшем людям разных поколений пережить многочисленные лишения и беды, выпадавшие на их долю.

Ляпис-лазурь

Глубинно-синий благородный цвет в старину обходился заказчикам фресок не просто дорого, а баснословно дорого, потому что его делали из камня ляпис-лазурь, любимого когда-то фараонами и превозносимого почитателями Будды. Он попадал в Европу из далеких и сказочных персидских земель, с месторождений, описанных отважным скитальцем Марко Поло. Этот камень стоил дороже золота, и использовался не только для создания красок, но и для изготовления дорогих украшений. А красками чаще всего расписывали церкви, что по сути являлось своего рода дорогостоящим приношением в храм. Ляпис-лазурь перетирали в пыль и делали из него пигмент, благодаря которому рождались божественно-синие небеса на фресках таких мастеров, как Джотто и Чимабуэ. Когда же художники обмакивали кисть в позолоту, то на этих небесах одна за другой загорались звезды, и волшебная сказка становилась еще прекраснее. Рафаэль облачал в неземные васильковые одежды своих бледноликих и нежных мадонн. Микеланджело избрал глубокий насыщенный синий цвет как драматический фон для Страшного Суда в Сикстинской капелле. Некоторые живописцы, стараясь сэкономить, в качесве основы использовали менее дорогой пигмент, и лишь поверх него наносили тонкий слой ляпис-лазури, но такие колористы, как Тициан, считали подобные трюки ниже собственного достоинства.

Обычно выбор материалов зависел в первую очередь от состоятельности заказчика, а не от самого живописца. Конечно, именитым художникам чаще представлялась возможность использовать дорогие краски, работая в престижных местах у состоятельных работодателей. А начинающим и посредственным приходилось довольствоваться малым. В Эпоху Возрождения Ватикан стал одним из самых бурлящих и завидных для художников центров, куда стремились попасть все амбициозные молодые таланты. Начиная с XV века многие отправились в Рим в надежде на фортуну, а папский двор выбирал лучших. Микеланджело тоже решил попытать счастье при папском дворе, но первый его приезд увенчался лишь заказом от француского кардинала, когда на свет родилась его неповторимая и бездонно глубокая в своем сдержанном драматизме Пьета. Наивысших результатов он добился через несколько лет, когда на троне наследников апостола воцарился интеллектуал и меценат Юлий II. Буонарроти попал к папскому двору почти одновременно с Рафаэлем. У него не  было опыта в создании фресок, в отличие от его более молодого и склонного к живописи коллеги. Флорентиец чувствовал большую предрасположенность к работе с мрамором. Нет сомнений в том, что сам понтифик, настоявший на том, чтобы Микеланджело взялся за роспись свода в Сикстинской капелле, не был уверен в успехе этого предприятия, соответственно и выделять большие средства на материалы не собирался. При всей своей гениальности, работая над сводами Сикстинской, Микеланджело проявлял себя скорее в качестве великого рисовальщика, чем колориста. И это не удивильно. Во-первых, изначально рисунок и скульптура были ему ближе, чем живопись, и во-вторых, ему приходилось экономить, особенно на синей краске, оплата которой во многом зависела от конечного результата. Юлий II был крупным меценатом, но не транжиром, и не хотел рисковать деньгами наперед.

Папский двор был богат, но мало кто мог сравниться в те годы по достатку с банкиром Агостино Киджи, который нет-нет да и выручал самих понтификов. В начале XVI столетия, в те же самые годы, когда начались крупные работы в Ватикане, Киджи решил построить для себя виллу на правом берегу Тибра. Позднее для создание фресок он пригласил Рафаэля с учениками, но начинал все работы талантливый и универсальный сиенец – Бальдассар Перуцци, который разработал архитектурный проект виллы и по окончании строительства взялся за внутреннее убранство. В одном из залов этого дворца, на Лоджии Галатеи, встретилась вся великолепная команда живописцев. Агостино Киджи мог себе позволить не думать о затратах. Он вообще отличался широтой жестов. Достаточно лишь вспомнить один эпизод, прославивший его в веках – после банкета по случаю крестин своего первого сына банкир приказал выбросить в Тибр все серебряные и золотые приборы, которыми был украшен и сервирован стол. Что уж говорить об оформлении виллы, где Киджи собирался проводить время со своей возлюбленной! Конечно, к ее созданию были подключены самые высокооплачиваемые профессионалы и закупались дорогие материалы. Поэтому Лоджия Галатеи впечатляет своей синевой. Своды – это ультрамариновое небо с планетами и знаками зодиака. Подобно нашим современникам, просвещенные люди Эпохи Возрождения устремляли взоры на небеса не столько для молитвы, сколько для того, чтобы разгадать секреты собственной судьбы, пытаясь заглянуть в будущее и объяснить череду событий прошлого и настоящего. Гороскоп Агостино Киджи, написанный Бальдассаром Перуцци на сводах лоджии – это уникальное по красоте, насыщенности красок и изысканности сюжетов произведение Ренессанса, которое на протяжении многих веков привлекало внимание исследователей, делавших попытки расшифровать астрологическую карту банкира.

Когда на римский лазурный небосвод налетели тучи, а фрески Перуцци и Рафаэля покрылись каракулями солдат, пришедших в Рим не восхищаться, а грабить и убивать, стало не до космологии. После осады Рима войском Карла V в 1527, Вечный город долго не мог оправиться от нанесенных ему ранений. Микеланджело жил и работал во Флоренции, как вдруг до него дошло известие о том, что его снова хотят видеть в Ватикане. Климент VII решил видоизменить Сикстинскую капеллу, добавив к ее сюжетам Страшный суд, который и хотел поручить уже немолодому прославленному флорентийцу. Нельзя сказать, что художник загорелся этой идеей. Возможно, в первую очередь потому, что для Страшного суда нужно было освободить стену от работ Перуджино, а для него это было трудно. Но ломать не строить. Стену расчистили без его участия. Умер папа-заказчик и пришел к власти Павел III, решивший довести до конца начатое дело. Ученик Микеланджело Себастьяно дель Пьомбо взялся за нанесение грунта под масляные краски, потому как все сомневались, что шестидесятилетний мастер будет в состоянии написать фреску таких размеров. Эти инсинуации взбесили непокорного Буонарроти до такой степени, что он разорвал давнюю дружбу со своим учеником и, наконец, в 1536 году взялся за серьезную подготовку к работе именно над фреской и начал заказывать необходимые материалы. Будучи уже именитым и прославленным живописцем, он потребовал обеспечить его достаточным количеством ляпис-лазури для трагического бездонного неба, на фоне которого его грозный гигантский Иисус должен был вершить свое судилище. Он проработал над алтарной стеной около пяти лет и создал невероятные космические дали, на фоне которых разворачивается величественное божественное действо. С тех пор, как эта работа появилась в Сикстинской капелле, взор приходящего сюда человека недолго скользит по поверхностям стен и потолков, а быстро переносится в сторону Страшного суда, который затягивает зрителя внутрь своего бесконечного пространства. Нужно приложить немало усилий, чтобы оторваться от этой глубины и уделить должное внимание другим великим творениям Сикстинской капеллы.