В дорогу

(Медиумический рассказ, написанный при помощи "яснослышания".)

Прошёл месяц с того памятного дня, когда он уснул. Было лето, пахло земляникой, сад утопал в зелени. «В такой день, в такой день!» - причитали соседи. Хмурились домашние: им было сейчас не до любезностей. Соседи потоптались – помолясь, ушли. Дом стал тихим.
Павел Петрович присел на крылечко: он любил так сидеть вечерами. Сон сковал его тело – дышать стало легко. Будто пух скользило его тело; нет, он чувствовал, что это тело, однако, тело оставалось лежать неподвижно. «Я умер, - эта мысль поглотила Павла Петровича целиком, - вот так бывает!» - восклицал он про себя. «Теперь другие будут его жалеть, отпоют, как положено, и похоронят рядом с родителями. Просторный зал: сюда несут его, мёртвое уже, тело. Гребень забудут, - стал беспокоиться новопреставленный, - просил ведь, чтоб гребень был при мне. Забудут! Нет, вот несут, не забыли. Хорошо». Он следил за всеми действиями родных: что-то подавали, уносили. Пришёл поп, погоревал, отпевание назначил на среду: к тому времени успеют гроб привезти. Цветов много – полный сад. Теперь самое время ужинать, но никто не думает о еде: плачут, щупает руку жена, будто живой ещё. «Нет, Прасковья, нет меня, твоей руки не почувствовал даже. Как теперь без меня будешь?» – сердце, будто ухнуло. «Бедная моя жена! Сколько горя принесла тебе моя смерть!»
Павел Петрович долго бродил по комнатам, смотрел: всё ли убрано как надо? Он всегда так делал, а теперь: не в силах побороть привычку, ходил взад вперёд, думая о себе как о преставившимся, и почти не веря в происходящее. Сколько всего повидал: на войне был, детей хоронил, своих – двое оставил. Вот так, сразу – и нет его, отца: доброго, заботливого. Любил пошутить и сам от души смеялся смешному – было много такого.…  Теперь растерян.
Кто-то идёт.
  - Что так долго? – это почти шёпот.
«Это не мои, они спят. Шёпот странный – глухой, издалека будто, а слышно отменно».
  - Да, да! Тебе говорю. Что так долго? – голос крепчал, становился густым, шаги приближались. – Ну, вот и ты! – как радостный вздох раздалось над ухом, - идём со мной.
Это был приказ. Павел Петрович послушно зашагал за, окликающим его, голосом.
  - Так, иди, ещё шагай. Видишь смолу под ногами? Перешагивай: нечего тебе сидеть здесь. Иди ещё. Что встал? Иди.
  - Иду, - стараясь испытать послушание и следовать за голосом, Павел Петрович, новопреставленный, не избежал участи многих – поинтересоваться: не так ли хорош он, что идти ему следовало за голосом, а не в сказочный мир окунуться целиком, как вещуют древние тексты.
Голос не хотел разглагольствовать с Павлом Петровичем на эту тему, только строгим голосом предупреждал:
  - Иди. Здесь видишь яму? Она будет скоро, не наступай, упадёшь за тридцать шагов отсюда.
И так далее…
Времени прошло немного, будто прогулка по саду – ноги сами несут. А вот и день к излёту.
  - Не устал? – голос насмешливый.
  - Нет. Ещё пойду. Веди.
  - Ступай, - строже и суровее голос, но не виден человек, что произносит слова.
Павел Петрович принял, наконец, всерьёз, происходящее с ним. Голос продолжал вести. Новопреставленный уверенно шёл, позволяя проводнику делать замечания: не одно – несколько сразу.
  - Не торопишься? Успеть успею, так? Иди скорее. Прибавь шаг, - и в том духе.
Ещё день минул. Возможно, похороны уже состоялись.
Голос:
  - Хочешь, иди.
  - Не пойду. Увы! Слёзы Прасковьи видеть не желаю.
  - Отплакала уже, спит.
  - Возможно ли? – Павел Петрович отшатнулся. – Умерла?
  - Будет спать ещё. Рано.
  - Как рано, если здесь уже?
  - Рядом с тобой не будет. Спит.
Павел Петрович шёл, раздумывая над словами.
Смех.
  - Чей смех?
  - Слёзы пошли, вот и смех, - голос стал учить, - плачь – плохой вестник, смеются над слезами. Ну, что ж? Ты в драках бывал: смех – дело любезное тебе. Помнишь?
Это было уж слишком. Да, помнил, это было на поминках друга. Подвыпил, рассказал страшную историю со смешным финалом. Сам смеялся, а приятель кривился, будто хотел и не смог рассмеяться. Ну, что ж, было, было. Вот и здесь было: лето, дождь все хохочут, а Павел Петрович хмур – не лето ему, дождь не хорош. Так и просидел особняком от веселья. А было отчего обидеть других? Не хотели принять его совета: играть под навесом – прыгали по лужам и дразнили его «сухим».  Всё вспоминалось легко, а ведь забывал. Историю, от которой было тошно всегда – не забывал. Её Павел Петрович умалчивал, а здесь подробности стали казаться чудовищней, чем были тогда.
Семь лет назад произошло действо: убитому парню девятнадцати лет отрезал нос его сослуживец.
  - Мы так не делаем, - Павел Петрович указал офицеру, званием ниже его, на недопустимость глумления над телом поверженного солдата противника.
Перепалка переросла в дуэль: Павел Петрович убил своего офицера – не сказал ни слова на похоронах. Самому оправдываться даже не пришлось: все видели – разговор переходил на повышенные тона; хлёсткие реплики, и предложение стреляться исходило от сослуживца. Дело замяли.
Известие, что в бою убили школьного товарища того офицера, не могло не смутить Павла Петровича: он переживал и тяжело раскаялся. В другое бы время, сейчас это снова, в деталях, возникло в памяти. «Стыд, стыд какой!» - повторял про себя Павел Петрович.
  - И ещё речка, - голос подготавливал к броду, - искать нужно, придётся: здесь глубоко.
Павел Петрович так и не научился плавать по-настоящему, но воду любил и держаться умел, только дрыгал ногами чересчур быстро, казалось, утонет – нет, плыл так, что спасателям с хорошей выучкой оставалось наблюдать с тревогой: не понадобится ли ещё их помощь. Да, вода – струи посеребрённые, а в середине – омут, темно. «Буду искать, должен брод быть», - и стал осматривать береговую линию. Некоторые признаки могли указывать на отмель, но впереди виднелся лишь бурелом. Волной прибитое дерево тоже могло сгодиться для переправы. «Не намочив одежды – не получится», - и прыгнул в воду. Дерево будто просило взяться за него, но столкнуть на середину не получилось бы всё равно. Павел Петрович поплыл сам, барахтая ногами по привычке. Середину надо проплыть, дальше, он знает – будет легче. Но середина не далась: стал захлёбываться.
  - Брод, я же сказал искать брод, - голос был настойчивым.
  - Поздно… уже, - Павел Петрович сделал рывок и плюхнулся в середину – та не приняла его и, подталкивая будто, приблизила к берегу.
Поняв манёвр как удачный, Павел Петрович рывками, пружиня всем телом, выпрыгивал из воды, опускаясь на поверхность, выталкивался ею вперёд. До берега ещё оставалась полоса воды, но ноги почувствовали дно – препятствие преодолено. Позади река будто торжествовала, радуясь успеху пловца. Павел Петрович отряхнулся, вылил воду из туфель; ему казалось, будто он их потерял в воде, но нет – на месте. Мокрую рубашку решил сушить на себе, а вот пиджак снял: подумал и оставил на берегу.
Голос не говорил с ним и Павел Петрович был предоставлен сам себе. Найдя уютное место, присел, раздумывая, когда можно пуститься в путь. Оглядев всё внимательно, увидел лужайку без цветов, но свежий лист папоротника поразил своей красотой: пропуская через себя свет, он казался волшебным, узорным, сияющим. «Как красив», - подумал про себя Павел Петрович.
  - Иди, - голос вновь принялся вести за собой.
Достигнув лужайки, Павел Петрович был поражён увиденным: лист всё ещё сиял, но поляна покрылась цветами невиданной красы. «Такое не встретишь у нас, - Павел Петрович любил цветы и понимал в них толк, но такое…
Наступать на поляну Павел Петрович не стал, пожалел – сделал крюк, обошёл и вышел с другой стороны. Шёл, оглядываясь, пока из виду не потерял. Голос реже подсказывал, как будто забывал вести. Но Павел Петрович, будто сам ощущал движение вперёд: не дорога вела, нет, её и не было, а само движение выталкивало вперёд. Стало получаться как с водой, только теперь он не плыл, а шёл. Движение толкало само, голос простился:
  - Иди теперь сам, сможешь.
Павел Петрович уже понимал смысл движения. Впереди замаячил силуэт: кто-то шёл навстречу.
  - Мама!
Шаги становились всё твёрже, мамина улыбка озаряла помолодевшее её лицо. Встреча.