Россовхоз

Этот посёлок в нескольких километрах от Актюбинска стали называть «Россовхоз». Хотя от рождения его имя выглядело несколько иначе: «Растениеводческий совхоз №8 Дорожного Управления Рабочего Снабжения (ДорУРСа)».  «Растсовхоз». Но на слух легче ложилось «Рос». И на автобусе, который возил жителей совхоза в город и обратно, тоже было написано: «Россовхоз».
У Наринэ Абгарян, чуть что – Берд. Она постоянно к нему возвращается. А я всё время возвращаюсь в Растсовхоз. Посёлок моего детства и юности. Когда собираюсь спать, закрываю глаза – перед глазами встают его просторные песчаные улицы. Которые никогда не бывали грязными. Все дожди уходили в многометровую песчаную землю, лужи высыхали быстро.

В Растсовхозе была самая чистая вода в колодцах. И у неё был совершенно особенный вкус. Вкус чистоты…

Я помню три колодца.

Один, из которого брали воду мы, находился рядом с конторой.  Горизонтальное бревно, на него наматывалась цепь с ведром. Бревно, которое нужно было придерживать ладонью, когда помятое цинковое ведро спускалось на цепи к воде. И от многих рук и вёдер которое у края стало тоньше, сделалось талией и отполировалось. Колодезное ведро изнашивалось: оно билось о каменистые стены шахты, шлёпалось с размаху, падая с высоты на жёсткую гладь  ледяной воды. И тогда цепляли новое ведро. И в солнечный день вода прозрачным жидким хрусталём плескалась среди сияющих рефлексий цинка. И казалась ещё чище.

Второй колодец был тоже у дороги, возле дома Залютдиновых. Он был гораздо глубже, выложен из бетонных колец, последнее из которых, маленькое, с монетку, можно было разглядеть уже с усилием, приглядевшись к полумраку.

И – ещё один колодец – на хоздворе, у конюшни. Он не просто отличался от других видом. Он был особенным. Воду из него доставали при помощи «журавля». Это что-то вроде больших весов с коромыслом. На одном конце прикручен груз, а на другом – пустое ведро. Это ведро достаточно за верёвку или цепь опустить к воде, его в ней утопить, а уж потом просто отпустить – и груз по другую сторону коромысла легко его вытащит.
Этот колодец обслуживал конюшню и весь остальной скотный двор. Сейчас его, конечно, нет. Но могли бы его и сохранить, как памятник старины. У таких «журавлей» история с VI века.  Но наш соорудили уже в советские времена. И разрушили тоже.

Во времена моего детства всё вокруг казалось обычным, естественным, как папа и мама.  Тенистые кленовые сады, аллеи. Арыки, по которым бежала вода из реки и из подземных скважин. А вокруг, вдоль – пышнозелёные, шумливые тополя. Ветер из жарких степей долетал до них и запутывался, останавливался в многочисленных глянцевых листьях.

А ещё были бараки.

Тогда это название главных домов посёлка казалось естественным. Ну, «барак» и «барак». Что тут особенного? Если он – барак? Нам, детям Растсовхоза, конечно, и в голову не приходило, что слово «барак» в переводе с арабского означает «благословенный» и что нам всем очень повезло, что мы живём в бараках. Как и не думали, что «барак» - это «малоэтажное строение, часто использовавшееся как место некомфортного коллективного размещения (проживания) людей (Википедия). То, как мы в них жили – не вызывало удивления, либо ощущения дискомфорта. Мы жили, как все. А, разве, бывает ещё как-то по-другому?..

Длинные коридоры, по обе стороны которых двери, двери, двери. Это были «квартиры». Большие комнаты для больших семей. Их можно было внутри делить на закутки с помощью занавесок. И тогда однокомнатная квартира превращалась в трёх-четырёхкомнатную. Удобства на улице.
Но ещё, конечно, и ведро в квартире для детей, стариков или на случай сильной непогоды.

За ширмами и занавесками барачных комнат жили и умирали старики, шептали друг другу первые слова влюблённые, ползали, путались между ног, игрались маленькие дети.

Я не до конца распечатал пояснение Википедии о бараках. Там дальше ещё было: «место некомфортного коллективного размещения (проживания) людей, например, в концентрационных лагерях».

У нас, слава Богу, был не лагерь. Не было ни охраны, ни – колючей проволоки. Только – бараки.

Бараков было четыре. И мы их так и называли «Первый», «Второй», «Третий», «Четвёртый». Был ещё один, но у него никакого номера не было.  Потому что это было у нас что-то среднее между Кремлём и Домом на набережной.  В этом внушительных размеров сооружении размещались контора, магазин, библиотека, клуб-кинозал и почта.  В случае революции не было нужды бегать по посёлку. Достаточно было взять штурмом Главный Барак, где заседало и наше правительство и находились министерство финансов, культуры, а также почта и телеграф.

Окна…

Стены в наших бараках были толстыми, из самана. Где-то с метр толщиной. И не сказать, что так уж некомфортно было жить внутри. Зимой тепло, летом прохладно – уже это огромный плюс.
Окна были двойными.
В промежутки для красоты укладывали вату, а на неё что-то красивое. Разноцветные игрушки, конфетти.
Осенью папа вынимал одну раму, выдёргивал его из саманной обоймы, и мама готовила окно к зиме. Мыла, меняла пыльную старую вату на свежую, беленькую. Украшала кусочками яркой ткани. Потом папа ставил вторую раму на место, щели аккуратно замазывались и забеливались. Я любил подходить к этим обновлённым окнам, на них было приятно смотреть.  Ах! Как красиво смотрелись цветные тряпочки на фоне белоснежной ваты!..

А накануне лета с окнами проводилась другая процедура: папа вынимал «шибку», стекло из окна. Форточек в наших окнах не было, поэтому для того, чтобы в квартиру проникал свежий воздух, нужно было вынуть из окна стекло.  Проём затягивался марлей, чтобы не залетали комары и мухи.
И тогда совсем по-новому происходило утреннее пробуждение в этой комнате с открытым окошком. Мы  с родителями, конечно же, как и другие жители совхоза, высадили возле своего барака деревья. А в них завелись воробьи, которые вскрикивали в звонком воздухе по утрам, что в комнате было хорошо слышно.
А ещё было хорошо слышно, как идёт дождь. И под этот шум было уютно и легко и засыпать и просыпаться.
А ещё можно было проснуться утром, когда дождь уже прошёл, и в комнате – запах от промытых кленовых листьев, полыни и песчаных тропинок…

В конце лета крыши наших бараков обновлялись. Так и хотелось употребить слово «апгрейд». «Апгрейд барака» - звучит-то как!
К бараку подвозили солому, глину, песок. Делали из этого всего такой большой круглый «торт». Поливали водой. Потом по этому торту, по кругу, долго водили лошадь, чтобы перемесить всё в однородную массу. Устанавливали «журавль» для подъема глины на крышу.
Вёдрами смесь подавалась наверх, где её принимали женщины и ровно потом её размазывали по всей поверхности крыши.
Но на этом «апгрейд» барака не заканчивался. Его ещё со всех сторон подбеливали, и тогда эти полутюремные строения выглядели совершенно роскошно.

Наша крыша была особенной. Потому что наш барак вмещал в себя школу, медпункт и комнаты, где жили мы, потому что моя мама фельдшер, а ещё учительница и школьная уборщица.
Однажды моя мама увидела, как с чердака нашей крыши сбрасывают доски. И она стала спрашивать: - А, зачем?..
Рабочие не стали распространяться, но мама подробности прояснила.

В Растсовхозе, как и в любом другом месте на земле, жили живые люди. И они, как это им уже свойственно, не только женились и сочетались необходимыми для продолжения жизни связями, но и устанавливали эти связи помимо освящённых законом действий.
Совхозный завхоз Гавриил питал слабость к одинокой доярке Матильде. Должность позволяла ему оказывать ей материально ощутимые знаки внимания. Но доски уже чересчур на складе были на виду. И Гавриил приказал рабочим посковыривать доски с нашего барака. Потолок был накрыт в два слоя – это явное излишество.

Мамина любознательность приостановила процесс изъятия. То, что рабочие содрать успели, они увезли.

Когда мама пересказывала эту историю, я был маленький, и воспринимал всё, как легенду, в которой обязательна доля вымысла. Но, когда повзрослел, я стал забираться на чердак, потому что там было интересно. И обнаружил, что, да, над школьными классами доски были всего в один слой. И сквозь щели хорошо просматривались и парты, и школьная доска, и стол учительницы…

В Актюбинске у меня был друг Валера Бауэр. И я ему говорил, что на ступеньке общественного развития я нахожусь выше, чем он. Потому что совхоз – более прогрессивная форма ведения хозяйства. В совхозе, как на любом предприятии, рабочие. Они получают зарплату. У них есть выходные. А Валера вырастал в колхозе. Где до 1974 года было крепостное право. Вместо денег – трудодни. Выходные зимой.

В общем – мне повезло, что  я родился именно в совхозе, а не в колхозе.


Я ещё не ходил в школу, и за мной нужно было присматривать. Обычно это достаётся дедушкам и бабушкам. Моя бабушка ещё работала в совхозе. Поэтому, когда меня к ней привела мама, чтобы я погулял, пока она съездит в город за медикаментами, я не просто оказался под присмотром, но ещё и под замком. Потому что бабушке нужно было на работу в совхозный подвал, перебирать картошку.
Но я уже тогда был мальчишкой смышлёным. Времени у меня было полно. Я позаглядывал во все уголки бабушкиной каморки и нашёл связку ключей.  Замок на двери висел на кольцах, если пытаться её открыть, то получалась щель. Пролезть через неё было нельзя, но рука проходила. Я просунул в зазор руку с ключами и стал методом тыка подбирать. Минут пятнадцать посопел и замок открылся.

Тот, кто хоть раз сидел под замком, а потом получал свободу, меня поймёт.
На улице было тёплое лето. Ярко светило солнце.  Я мог идти, куда захочу! Делать всё, что захочу!
И я пошёл…
К… бабушке…
В подвал…

Ну, чтобы москвичам  было понятнее, наш совхозный подвал был очень похож на метро. Только, вместо эскалатора – настил из досок, который уходил далеко в глубину. На доски были набиты поперечные бруски, чтобы не скользить. Получалась такая лестница.
Как мне было интересно!

Вход в подвал, спуск был похож не только на метро, но и на пещеру. В которой могли водиться и всякие Змеи Горынычи, и скелеты с Бабами-Ягами.

Но таких чудес, к моему великому сожалению, в промозглом подвале не оказалось.

Я там нашел свою бабушку в тёплой фуфайке и других, тепло одетых, женщин, которые перебирали холодный картофель.
Бабушка очень удивилась моему появлению, но не ругалась. Есть ли на свете бабушки, которые ругаются на своих внуков?
И остальные женщины мне улыбались. Наверное, я для них оказался маленьким лучиком солнца, которое не заходило сюда никогда.

Я чувствовал себя героем. Рассказал о своём чудесном освобождении и пошёл оглядывать подземные хранилища. Сюда закладывали картошку, свёклу. В огромных деревянных чанах стояла засолка с огурцами, помидорами. В чанах же хранилось и зерно.  На момент моей экскурсии они стояли пустыми, и заглядывать в них было страшновато. Темно там.
Кто знает, может, какая-нибудь Баба-яга всё-таки там заблудилась и возьмёт вдруг и выскочит, вся в паутине, из заплесневелой глубины…


Сейчас любят поговаривать о том, что в прежние времена, при Советском Союзе, было хорошо. Я возвращаюсь в свой Растсовхоз пятидесятых, и кое в чём с этим могу согласиться. Как ни странно, но я при этом почему-то вспоминаю ещё и Сингапур. Где я, правда, не был и никогда не буду. Ну, может быть, ещё и Китай.

Страна может называться, как угодно: социалистической, капиталистической, в ней может быть коллективное правление и авторитарный лидер. Ни одно из этих состояний не может объяснить, почему страна богатая или бедная. Можно строить коммунизм и скатываться в каменный век, а можно и с авторитарным правителем построить лучшее в мире государство. Это – как кому повезёт. России не везло.

Хотя, кажется, система предоставляла все условия, чтобы разумно организовать хозяйство. Тут не нужно было прислушиваться к мнению большинства, которое всегда в развитии проигрывает элите. Можно было просто оттуда, сверху, волевым порядком проводить эффективную экономическую политику. Собрав для этого профессионалов. И их слушаться. Да, любые вопросы можно решать, когда власть сосредоточена в одних руках.  Одна только закавыка – нужно к этим рукам голову подобрать. А, вот с этим у нас как раз и выходила всегда незадача.

Но подавляющее большинство населения, как раз, те самые, которые образованы меньше, но кушать хотят с остальными наравне, а то и больше, они всегда зажмуривались и старались не замечать, как распоряжается руками власти новая голова. И ругали её только потом. Когда она по тем или иным причинам на плечах не удерживалась.

Нет, от своей основной темы, про Растсовхоз, я не отвлёкся.

Потому что в моих воспоминаниях он остался небольшим оазисом, маленьким Сингапуром, который стал возможен именно потому, что была Советская власть, но внутри которой не всё было однозначно. Потому что люди кругом разные. И они по-разному использовали механизмы управления, которые будто бы у всех одинаковые.

Растсовхоз возник на пустом месте.

Построили возле Актюбинска саманные бараки, заселили их ссыльными со всей страны. Совхоз должен был выращивать овощи для сотрудников железной дороги. И сейчас я уже знаю, что были в этом совхозе руководители, которые внутри системы выстроили этот свой маленький Сингапур.

Через несколько лет овощей стало завались. Огурцы, помидоры, капуста, картофель. Но… Не только это…

Вокруг бараков была степь.

А, через несколько лет, вокруг совхоза зазеленели сады. Не знаю, поступал ли «сверху» партийный приказ озеленить Растсовхоз. Вряд ли. Инициатива исходила от директора, самих жителей совхоза. Которых свезли из Молдовы, центральной России, Поволжья. Им хотелось – кусочек Родины. Чтобы было похоже – хоть чуть-чуть…

Были посажены клёны – большой тенистый сад с аллеями. От них, кроме красоты - никакой пользы. Ни плодов, ни ягод. Только тень. Зелень. Прохлада. Вдоль арыков, по которым шла вода на поля, были высажены тополя. Тополя – вокруг планок с капустой и огурцами. Чтобы сдерживать горячие степные ветры. А ещё – внутри таких же тополиных рядов – два сада фруктовых. Правда – одни червивые ранетки. Ну, не росло на тот момент ничего другого в тех краях. Не выживали ни груши, ни яблони. А ранетки росли. И каждую весну возникало это чудо – цветущие фруктовые сады! Густой, пахучий воздух, который можно добавлять в чай и он будет с мёдом. А, меж деревьев, не полынь, не колючки, а настоящая высокая садовая трава!
Сады охранял сторож с настоящим ружьём. И просто так залезть и нарвать поспевающих ранеток возможности не было. Но – кто сказал, что местных мальчишек это останавливало?..

А осенью собирать ранетки можно было уже вполне легально, любому местному жителю. Правда, часть нужно было отдавать совхозу, «в закрома государства», а остальное – в свои закрома.
И собирать ранетки ходили и мы – мама, папа и я.

Уже вечером, дома, их из вёдер высыпали на пол, на клеёнку. Много набрать не получалось: всё-таки ранетки не яблоки. Одно – два ведра. И то - это казалось фруктовым изобилием. Отделяли целые от червивых. А потом нужно было заниматься скучнейшей процедурой: протыкать иголкой каждую ранетку. Как говорила мама – чтобы шкурка на плодах не лопалась, когда будет вариться варенье.

Если человек вырастал, родился в Летнем саду, среди античных статуй, так он всё первое время и будет думать, что весь мир такой – с Венерами и Аполлонами. А вокруг – клумбы, цветы, дева над вечной струёй. Степняк не представляет себе закрытых горизонтов, горец удивляется миру равнин.
Я не удивлялся тому, что в летнюю жару можно уйти поиграть в тень кленового сада, а весной сесть на велосипед и найти за холмом поляну с тюльпанами. Сначала думаешь, что так у всех. А потом понимаешь, что у всех по-разному. И, наверное, тебе повезло…

В нашем Растсовхозе не было пьянства, лодырей и преступников. Действительно, какие преступники могут быть из людей, которые только повыезжали из мест ссылок, лагерей? Которым раз в неделю нужно отмечаться в комендатуре.

Моя будущая тёща была непрерывным передовиком производства, выполняла две-три нормы на тяжёлых полевых работах. Но ей не давали за это ни премий, ни грамот. Потому что с четырнадцати лет, как только Молдавия добровольно и радостно вошла в состав СССР, девочка Мария, вместе с мамой и папой, с малыми сестрёнками и братишками, стала «врагом народа». А враг – он, как ни притворяйся со всех сторон хорошим, всё равно остаётся врагом. Какие ему ещё премии?

Растсовхоз того времени – это была большая семья. Если в то время можно было его жителям сделать тест на ДНК, то он бы это и показал – все – и татары, и немцы и молдоване, и русские - родственники. Все – «враги».

Когда женились родители моей будущей жены, то в город фотографироваться с молодожёнами поехали не только близкие родственники, но и друзья, соседи. Родня – все. «Связанные одной цепью»…

А – какими праздниками были выезды «за тюльпанами»!

Тюльпан – такой цветочный деликатес, который не растёт рядом с людьми. За ним нужно добираться за много километров вглубь степи. Пешком далеко.  А такой роскоши, как автомобиль, мотоцикл у сельчан не было. Но можно было поехать на совхозном грузовике!  Начальство было не против. Желающих в кузов набивалось до отказа. Крохотные промежутки заполнялись малыми детьми. И я был одним из счастливцев. Собирали по букетику, дышали чистым голубым весенним воздухом. Тонкий запах тюльпанов над просторной степью. Легкий перекус под открытым небом…

И все – друзья. Все – братья и сёстры…

Валька Бадинский в компании сказал, что на спор проглотит лягушку. За язык его никто не тянул. Спорили, конечно, на водку. Нашли лягушку-смертницу. В совхозе было полно немцев, но французов не было. И Валька был не француз. Поэтому не стали над ним уж больно измываться, подобрали лягушку маленькую. Пусть, хоть её попробует проглотить.
Пока Валька глотал, трое друзей отблевались. Не шла она сразу, лапками во рту за всё цеплялась. Но Валька парень волевой.  Да и пузырь уже рядом в траве стоял, некогда было миндальничать.
Правда, потом в магазин пришлось ещё раза два сходить. Как будто все по лягушке съели…


Да, в нашем Растсовхозе обитали живые люди. В том числе мальчишки и девчонки. Которых, особенно, когда наступала волнительная пора созревания, влекло друг к другу и весьма.
Объяснить причины этого явления было некому. Взрослые не решались объяснить детям, откуда они появились. Поэтому подростки пользовались информацией, которую можно услышать только на улице. Сведения примитивные, но, в общих чертах, правильные.
Периодически просачивалась информация, что той или иной девушке уже «сломали целку». И это уже, как будто, делало её для мальчишек более доступной.  Иногда эти догадки оправдывались. Когда Виля Моос лишил невинности Нельку Ватутину и всем об этом разболтал,  то уже через пару недель потеряли девственность сразу три товарища Вили.

Первые личные автомобили появились в совхозе уже в начале шестидесятых, и долгое время их было всего два.
Помнится, подъехал к нашему дому какой-то чужой грузовик, и шофёр, высунувшись в окошко, спросил у меня, кому нужна бочка бензина за три рубля. Я в школе был отличником, недавно меня приняли в пионеры. Я знал, что старшим нужно помогать. И сказал этому шофёру с готовностью, что могу показать, где живёт дядя Степа, у которого «Москвич». Я встал на подножку машины, и мы поехали. Алый мой галстук развевался на ветру.  Я представлял себя со стороны и очень себе нравился. Я был, как Тимур, который всем помогает, только без команды.

Мы подъехали к дому дяди Стёпы, и шофёр сказал мне «спасибо».

Если несколько вагонов трудолюбивых людей расселить в бараки и им не мешать, то долго они в бараках жить не будут.

Ссыльные рабочие Растсовхоза обзавелись маленькими огородиками, стали выращивать, уже не для государства, а для себя огурцы и помидоры. И – стали их продавать на рынке Актюбинска. И – потихоньку строить свои дома. И через время появились в посёлке новые улицы. С опрятными домиками. Вдоль улиц – ряды молодых деревьев. Весной они аккуратно подбеливались.
Немцев в совхозе было больше всех, поэтому и улица у них получилась самая длинная. И называли её «Берлин». Совсем, конечно, не так, как в документах. Я тогда был ещё слишком юн, историю знал только из учебников и не понимал, почему перед праздниками 7 Ноября и 1 Мая на калитках у домов, где жили немцы, появлялись красные флаги.
Теперь знаю: так… на всякий случай…

А какие огородики были позади этих новых домов!

Там не росли сорняки!

Только – цветы и всякие овощи. Которые выспевали фантастически рано. Их спешно отвозили на базар, чтобы продать помидоров корзинку, ящичек, пока они стоят три, два рубля, даже – рубль. Когда цена опускалась ещё ниже – урожай возили корзинами.

Частный сектор Растсовхоза практически обеспечивал свежими овощами весь Актюбинск. Случалось – не приходил рейсовый автобус, ломался. И тогда цены на огурцы, помидоры у торговцев с Кавказа резко подскакивали.

А что госторговля?

Мне запомнился эпизод с огурцами.

Я тогда жил уже в городе. Заехал к родителям в гости, а у них тоже возле дома появился участочек, с которого образовались излишки огурцов. Ну, килограммов пять-семь. Немного, но девать некуда. На базар с такой сумочкой не пойдёшь, огурцы уже туда совхозные умельцы мешками и ящиками возили. И мама сказала: «Саша, отвези в город, сдай в магазин!». Были такие в городе магазины, назывались «Коопторг». Там всегда в небольшом ассортименте продавалось залежалое, потемневшее, дорогое мясо, мягкие огурцы и полузелёные помидоры. Будто бы туда сдавали свою продукцию сельские жители,  а магазин делал свою наценку и продавал. И понёс туда свою продукцию я.

Продавцы равнодушно осмотрели мою сумочку и сказали, что им не надо. Потом решили, видно, меня пожалеть и высыпать им огурцы.

Тут нужно отметить, что огурчики, хоть их было и мало, но – один-в-один. Меленькие, ровные, жёсткие – только с грядки.
Определили моим огурцам цену в пятьдесят копеек за кило и сказали прийти через пару дней, когда продадут.

Я пришёл.

Мне сказали, что никто эти огурцы не брал, пришлось домой унести одной продавщице. А, поскольку прошло уже два дня, то цена у огурцов уже другая и оплатят они мне уже за килограмм по сорок копеек.

Ну, вот так выглядела у нас торговля, когда в процесс включались посредники.

Про госторговлю уже писать не буду.
Многие ещё помнят магазины, на которых было написано «Рыба-овощи», в которых всегда стоял запах гниения и продавалась мёрзлая рыба и грязные овощи.

Как торговал на базаре частник из Растсовхоза?

Во-первых, накануне «базара» овощи тщательно готовились. Отбирались только те, что имели «товарный вид». Сначала в корзину укладывались те помидоры, что поплотнее, чуть недозрелые, потом – спелее и спелее. Так удавалось обеспечить лучшую сохранность при перевозке. Огурцы собирали непосредственно утром, чтобы они сохранили до прилавка максимальную свежесть. И обливали ещё сверху водой…

И вот – «покупатель-продавец».

«Растсовхоз» – это был бренд базара.

Не только качеством отличалась продукция бывших «врагов народа», но привлекал и сервис. В отличие от гордых горцев, частники из Растсовхоза не подкладывали грузиков под чашки, не обманывали, давая сдачу, не старались подсунуть испорченный баклажан красивым боком кверху. И всегда отпускали свой товар «с походом» - всегда сверху лишний перчик, огурец, редиска.

Да, «Растсовхоз» - это был бренд.

Кроме всех этих полулегальных забав с частным предпринимательством, жители совхоза ещё исправно трудились и на общественных полях. И уже с середины лета шли в город, на железную дорогу, машины, полные государственных овощей. Возле Большого озера стоял цех по приготовлению томатной пасты.
Кроме того, в совхозе были большой курятник, свинарник, лошади, большое стадо коров.
Растсовхоз №8 обеспечивал рабочих и служащих железной дороги практически всем.


После того, как Казахстан объявил суверенитет, все неказахи автоматом стали лишними. И Растсовхоз со своими ссыльными поселенцами не стал исключением. За годы советской власти аборигенов откровенно прессовали, происходила насильственная русификация, о чём казахи предпочитали молчать, но внутри сжималась пружина вполне естественного сопротивления. И после декабря 1991-го началось интенсивное «выдавливание» неказахов из республики. В каком-то смысле больше всех от этого выиграли немцы. Многие из них мечтали о переезде в Германию, а тут и подходящая ситуация возникла.
Потихоньку из Растсовхоза выехали и остальные его старожилы, те, кто строил бараки, высаживал деревья, растил овощи и фрукты.

Уехала семья родственников-молдован. Пожилой дядя Костя любил выращивать культуры, которые в наших местах считались за диковинку. Он с гордостью показывал крупные гроздья столового винограда, которые прятались среди шпалер меж груш и яблонь.
Как-то весной дядя Костя с супругой поехали по привычке «на Карагачку» за чернозёмом в домашний парник. «Карагачка» - так назывался длинный лесок с кривыми берёзками вдоль родника, в двух километрах от совхоза. Там жители совхоза брали чернозём для парников. Нет, они там не накопали карьеров. От пары мешков земли ландшафт не менялся, уже к осени ямки затягивались, их не было видно.
Но к «Москвичу» дяди Кости подъехали какие-то местные активисты-патриоты, из «коренных».  Строго спросили, кто это позволил старикам тут брать землю. Назвали «оккупантами».
Заставили высыпать чернозём из мешков…

В сороковые годы молдован выслали из своей республики в Казахстан. Они пережили голод, унижения, тяжелейшую физическую работу на полях и в мастерских совхоза в возрасте двенадцати-четырнадцати лет… Потом, опять-таки, через тяжелый труд и лишения поднялись, построили дома, каждый из них постарался окружить себя кусочком родины, маленькой Молдовой: сажали фруктовые деревья, виноград… И теперь – «оккупанты»…
Семья дяди Кости в срочном порядке продала дом, его дети – свои городские квартиры, и все выехали в Оренбургскую область.


Сейчас от Растсовхоза моего детства почти ничего не осталось.

Кто не выехал – их можно найти на совхозном кладбище. Нет, тут ничего страшного. Их никто не убивал. Ушли из жизни по старости, болезни, от несчастий.
Аккуратные домики с Берлина, других зелёных улочек совхоза были торопливо проданы за бесценок «коренным» казахстанцам, которые из далёких аулов перебирались поближе к городу.
Моя мама тоже продала свою часть саманного барака, переехала ко мне, в Россию. Сейчас там вокруг высокий забор, все деревья вокруг спилены.

Да и вокруг посёлка уже нет ни кленового сада, ни ранеток. Остались кое-где островки зелени, да скрюченные засохшие коряги.

Каждый старается вокруг себя воспроизвести кусочек своей родины. Степняк любит открытые горизонты. Зачем ему деревья?..

Растсовхоз не выращивает овощей. Поля вокруг заросли травой, никто уже и не помнит, что когда-то десятки рабочих пахали тут землю, высаживали помидоры, картофель. По глубоким валам-арыкам по полям растекалась вода, которую распределяли в летнюю жару по грядкам сильные мужчины-поливщики. А трактора «Беларусь» периодически проезжали вдоль рядов искусственного кленового леса, разрыхляя землю плугом.
И, начиная с конца лета, в город одна за другой шли машины, наполненные свежими овощами без всяких ГМО и прочих вредных добавок.

Растсовхоз стал другим. Сейчас в нём красивые коттеджи, в каждом дворе иномарки. И школа-одиннадцатилетка вместо когда-то нашей, начальной.
И, наверное, и правильно, что и название его сменили. Нет уже Растсовхоза. Теперь это «Орлеу».

И только на объездной трассе Хром-Тау – Оренбург чудом сохранилась табличка, указывающая на несуществующий населённый пункт – «Россовхоз».

Которого уже, как будто, и не было никогда.