Поэтический мёд

     В школе я стихов не учил. Прочитывал я их так же, как любой другой текст, усваивая лишь информационную составляющую, и никаких возвышенных чувств они у меня не вызывали. Декламация перед одноклассниками, выглядывавшими из-за своих парт, как из башен неотвратимо надвигающихся танков, была отдельным «удовольствием», что симпатии к поэзии также не добавляло. В итоге из горнила советской системы образования я вынес только шестнадцать строк – это были «Парус» Михаила Юрьевича и фрагмент «Белых стихов» Сергея Михалкова, намертво вросший в память с самого первого класса. При этом, сама по себе поэтическая форма никакого отторжения не вызывала, а вот от содержания хотелось максимальной плотности и калорийности.

      Тем не менее,   энергия созидания вполне настойчиво требовала себе выхода. Первые инстинктивные попытки породить некий эпистолярный конструкт случились в пятилетнем возрасте. Всеми правдами и неправдами я пытался завладеть общей тетрадью в клеточку. Обязательно толстой и, обязательно в клеточку. Толстые тетради в клеточку до сих пор являются  главными жертвами моей творческой активности. Поначалу, сидя перед  раскрытой тетрадью, я подолгу  ожидал, когда же, подобно  молодому Марксу, начну писать, заполняя её  страницы неким текстом. Само собой, ничего не происходило. Таким образом я, опираясь на собственный опыт,  пришёл тогда к пониманию роли  труда и  самодисциплины в писательской деятельности, правда,  не могу сказать, что мне с тех пор удалось обуздать свой хаотический темперамент.  Итак, однажды, решительно раскрыв свою тетрадь, я и написал, наконец, короткий рассказ на батальную тему. Полторы страницы. Крупными печатными буквами. Плюс авторская иллюстрация. Сейчас, по памяти анализируя манеру представления материала и выразительные средства того детского экзерсиса, я понимаю, что это был совсем даже не рассказ, а маленькое, слепое, но уже стихотворение в прозе.

      Собственно же, стихи начали приходить позже. Сочинять я их даже и не думал. Лет с двенадцати, в минуты бодрого настроения и душевного подъёма, они стали звучать, причём иногда даже в рифму. Было это нечасто, сумбурно и всегда не к месту.  Слова выстраивались в строки, строки складывались в четверостишия, четверостишия прицепливались друг к другу и находили свой собственный порядок помимо моего участия. Тематика была, опять же, батальная или производственная. Пыль кавалерийских атак заслоняла багровое солнце, ухали осадные мортиры и гидравлические молоты, летели брызги стального расплава, а калёные зубья врезались в  сырой металл, утопая в промасленных опилках. И никакой лирики. Тяги к самовыражению я не испытывал. Записывать эти тексты мне в голову не приходило, хотя, возможно, и стоило.

     Лирика появилась значительно позже,  вместе с очередной влюблённостью.  Многим поэтам знакомо состояние почти физической экзальтации,  заставляющее  артистические натуры лихорадочно искать всевозможные способы реализации этой энергии. В такие моменты в любой бумажке видится свиток козлиного пергамента, а в огрызке карандаша свежеочиненное маховое перо дикого гуся. Подробности тех давних событий я пока оставлю при себе, но из схватки с реальностью и самим собой я вынес  своё первое сознательно написанное стихотворение, рождённое в комнате для размышлений.


09.01.18