Командировочный

 - Говорю же вам, товарищ, Илларион Семенович на больничном, - неопрятная толстуха в зеленом бутылочном платье раздраженно глянула на посетителя.


 - Вы и вчера это говорили, и позавчера, - стоявший напротив нее лысоватый коротышка с тоской посмотрел на покрытый паутиной портрет молодого генсека, будто последний мог чем-то помочь незадачливому командировочному.


- И завтра повторю, - несгибаемая тетка сурово оскалила золотые фиксы, - вы, товарищ, словно дитя малое, не понимаете - директор заболел. Она оперлась гигантской грудью на коричневый письменный стол и шумно отхлебнула остывший чай из тусклого гранчака в железнодорожном подстаканнике.


   Леонид Петрович раскрыл рот, но лишь машинально сложил дудочкой губы, будто собрался просвистеть веселый мотивчик, его аргументы закончились. Злодейка судьба забросила немолодого экспедитора в суровый заполярный край против его воли, и Леонид Петрович послушно, как тонкая щепка, несся в водовороте свалившихся на него испытаний.


  Колхоз-миллионер, где трудился снабженец, активно строился, но в благодатном приазовском крае напрочь отсутствовали столь необходимые для коровника пиломатериалы. Голова, герой-соцтруда и близкий приятель председателя местного облисполкома, с трудом выбил квоты на карельский лес для своего колхоза. Вот и пришлось Леониду Петровичу отправиться сначала в Киев, а затем уже и в Ленинград. Из Питера командировочный поехал в Петрозаводск, столицу Карельской АССР.


   За Лодейным Полем началась зима. На перекурах в тамбуре мужчина кутался в тонкое пальто и с удивлением созерцал вековые сосны, россыпи клюквы на белом, до синевы, снеге и опаловые болотца страны тысячи озер, как еще называют Карелию. У них в конце октября бывало еще загорали, а тут царил мертвенный мрак зимы.


  Соседи Леонида Петровича, в основном офицеры и моряки, ехавшие в Мурманск, добродушно подшучивали над несчастным командировочным и первым делом по приезде советовали приобрести кожух и валенки. В Петрозаводске его скоро приняли в министерстве и за небольшой презент, состоявший из армянского коньяка, харьковской колбасы и киевского торта, быстро подписали наряд. Чего-чего, а леса в промерзлой Карелии хватало.


  Трудности начались уже после Петрозаводска. Скорый Москва-Мурманск довез Леонида Петровича до маленького городка за полярным кругом, там, в местном леспромхозе, ему надлежало получить вожделенные пять вагонов «кругляка».



   Первым делом командировочный поселился в единственной городской гостинице с непритязательным названием «Турист». Получив койку в двенадцатиместном номере, несчастный экспедитор стал свидетелем странного действа, устроенного водителями лесовозов тем же вечером. Суровые мужики аккуратно нарезали три серых кирпичика хлеба, щедро намазали его сапожным кремом и с трепетом разложили жуткие бутерброды на пышущих жаром батареях.


   Мнительный Леонид Петрович постеснялся поинтересоваться неожиданными гастрономическими изысками соседей, уж больно дико выглядели водители, к тому же язык их состоял из странного сочетания русского мата, тюремной фени с редким вкраплением знакомых фонем из словаря Даля.


    Всю ночь командировочный задыхался от букета ацетона, дешевого табака и крепкого пота давно немытых тел. По сравнению с этим духаном запах поезда казался райским ароматом. Утром все прояснилось. Водители соскребли с серых сухариков остатки гуталина и с удовольствием схрумкали ужасные тосты. Мужики мигом повеселели и изрыгая миазмы ацетона, нестройной шеренгой двинулись на работу.


   Леонид Петрович облегченно вздохнул и отправился в леспромхоз, рассчитывая убраться из города уже тем-же вечером, он не знал, что его хождения по мукам только начинаются. В правлении было многолюдно и празднично. Никто не работал, а все разговоры сводились к завтрашнему дню, когда начинали отоваривать талоны на водку. Местные любовно разглаживали синенькие бумажки, загодя готовясь к часу «Х».


   Среди развалов поверженного леса лениво прохаживались спитые мужики и беззлобно переругивались с не менее синими железнодорожниками. Подогнанные вагоны мирно пустовали возле деловой древесины, тут же мерз одинокий кран. Все ждали благословенное завтра.


  Экспедитор пошел прямиком к директору, оного не застал, немного потолкался под дверью и позорно ретировался из остывшего за ночь здания. Было очень холодно. Местный сторож предложил Леониду Петровичу прийти через два дня. Дескать завтра будет русская народная забава – отоваривание талонов. В этом виде спорта обычно давили насмерть нескольких горожан, в основном престарелых бабок, потом все будут потреблять с трудом добытый алкоголь, послезавтра отходить, ну а потом можно и на работу.


   Леонид Петрович несколько пал духом, перспектива вновь ночевать с водителями-токсикоманами ему вовсе не улыбалась. Но командировочный вспомнил, что жизнь суровая штука, а карельский «кругляк» нужен колхозу позарез, и чтобы подсластить себе горькую пилюлю, отправился в местную баню, почистить, так сказать, и тело, и душу.


   Заплатив шестьдесят копеек в кассу, мужчина получил ржавую шайку и облезлый, как хвост мусорного кота, веник. Вдоволь напарившись Леонид Петрович вернулся в раздевалку и с удивлением увидел лежащего аккурат напротив его шкафчика, голого мужчину. Шкаф был бесстыдно открыт настежь. Испуганный командировочный бросился к кошельку, но там все было на месте. Отсутствовал лишь одеколон «Консул», ценою в пятнадцать целковых, выпущенный, согласно этикетке, сразу в двух городах – Париже и Москве. Парфум подарила жена на 23 февраля и Леонид Петрович очень дорожил им.


  Немного оглядевшись экспедитор все же нашел одеколон, вернее пустой флакон от него. «Консул» был крепко зажат в руке спящего в костюме Адама незнакомца. Очевидно мужчина употребил его сразу, как только обнаружил трофей, и мигом отправился в прекрасную страну розовых снов под названием «отключка».


  Впавший в глухую депрессию южанин потопал в леспромохозовскую столовку и вяло похлебал пустого супа, заел его салатом из капусты с клюквой и запил скромный ужин морсом. За столами почивали одинокие пьяницы, а по холодному залу вальяжно, словно борзые в рыцарском замке, прогуливались огромные лайки.


   Вернувшись в номер Леонид Петрович застал соседей за необычным занятием, водители откуда-то притащили ржавую стиральную машинку «Иж» и старательно колдовали вокруг нее. Мечта домохозяек семидесятых мрачно гудела и вяло подрагивала изъеденными коррозией боками. Заросший по самые глаза, как снежный человек, детина руководил процессом, время от времени подсыпая в машинку сахар и дрожжи. Его компаньоны внимательно созерцали за процессом, часто поглядывая на часы.


  Ошарашенному командировочному объяснили, что тот присутствует при инновационном эксперименте по экспресс-изготовлению браги в условиях максимально приближенным к боевым. Все алкогольсодержащие препараты в радиусе ста километров давно выпиты, гуталин кончился, да и хлеб не завезли, а водку начнут продавать только завтра.

 
     Наконец шустрый коротышка Абдурахман, водитель лесовоза из Уфы, зачерпнул поллитровой банкой коричневую бурду и впился обмороженными губами в зверски смердящее пойло. Толпа замерла, затаив дыхание. Наконец Абдурахман мощно отрыгнул и трехэтажно выругался. Очевидно это являлось положительной оценкой дегустации, ибо водители враз заулыбались и мигом выстроились в идеально ровную очередь за брагой. Предложили выпить и Леониду Петровичу, но командировочный лишь испуганно покачал головой и забрался под одеяло, впереди маячила еще одна веселая ночка.


    И соседи не обманули его ожиданий. Выдув сорок литров браги, водители устроили паломничество в уборную, очевидно экспресс-пойло обладало сильным мочегонным эффектом. В конце концов горемыкам надоели длинные пешеходные прогулки по облупленным коридорам, и они принялись справлять нужду прямо в открытое окно, невзирая на сырой ветер с Белого моря и минус двадцать за бортом.


    Особенно экстравагантно смотрелся лохматый гигант, отзывающийся на прозвище Крава. Стоя на горбатом подоконнике он пускал мощные струи, норовя при этом непременно попасть на голову бюстику товарища Куусинена, который скромно запрятался под невысокой елью. Когда это удавалось, Крава утробно выл, словно заправский мастодонт, и продолжал свое увлекательное занятие с усердием, достойным лучшего применения.


    Уснул Леонид Петрович только под утро, когда утомленные шоферы все-же закрыли злополучное окно. В суровом полярном краю не было милиции, законов и, пожалуй, самой советской власти. По крайней мере так показалось несчастному экспедитору.


  Утро, вернее полдень, встретили Леонида Петровича гулкой тишиной. Он долго стоял, закутавшись в клетчатое одеяло у окна и немигающим взглядом всматривался в пустынный дворик, покрытые благородной сединой ели и занесенные снегом утлые домишки полярного райцентра. Рассерженный ветер свирепо вздымал белые порошинки, выгибал простуженные деревья, стучал холодными кулаками в стекла и угрожающе перекатывал обрывки газет. Опозоренный товарищ Куусинен угрюмо смотрел в сторону Ленинграда, очевидно выискивая там светлое будущее. Следы вчерашних безумств целомудренно покрыл ночной снегопад и лишь желтоватый ледок на макушке финского большевика напоминал о проделках мохнатого Кравы.


    После обеда вдалеке раздался глухой шум и отрывистые звуки милицейских свистков, очевидно наступил долгожданный час «Х». Леонид Петрович поел немного копченого сала, заботливо подготовленного женой, в который раз подивился проницательности супруги и вновь залез под одеяло. Гостиница стремительно остывала, по случаю отоваривания водочных талонов, котельная, как и другие городские организации, прекратила работу.


    Закрыв глаза, командировочный представил песчаный пляж, низкорослые черешни, белые мазанки и соленый ветер степи. Высоко в небе ровным клином парили птицы, с моря возвращался рыболовецкий траулер, а под ногами лежали переспелые яблоки. Возвращаться в реальность не было ни сил, ни желания.


   Сон пришел внезапно. Он мало отличался от жуткой яви, в которой оказался приезжий. По колхозу-миллионеру шатались безумные тени, некогда бывшие людьми. Вконец спившаяся жена, пьяненькие сыновья, опухший кум, сестра Надя с мешками под глазами и участковый Федор Кузьмич с красным от самогона носом.


   Соседи, дальняя родня, бригадир, школьная учительница, баптист Вовка с дальнего хутора и покойница мать. Все были пьяны. Хоровод лиц, кутерьма голосов, страшное алкогольное безумие. В промозглых небесах кто-то дико и безобразно хохотал. Словно сам Люцифер устроил эту безобразную пляску.


   Из внезапно открывшегося окна в комнату ворвался холодный ветер, но Леонид Петрович не проснулся. Он стонал и корчился, словно в припадке падучей. Дьявольский сон не хотел выпускать его из своих липких объятий.


   Проснувшись Леонид Петрович закрыл окно и долго сидел в абсолютной тишине. В три по полудни село солнце и огромный мир погрузился в кромешную тьму. На улице изредка раздавались пьяные голоса, душераздирающе выли собаки. Потом все замолкало, и вселенная опять замирала. В такие минуты Леонид Петрович остро ощущал одиночество, ему начинало казаться, что он остался один в этой холодной реальности. Или во сне его душа перенеслась сквозь пространство и время, и теперь он, как привидение, будет вечно торчать в мертвой гостинице с таким уютным названием «Турист».


   Соседи явились ночью и сразу разрушили колдовское очарование непроглядной тьмы. Загорелась лампа под потолком и … понеслось.


    К третьему дню Леонид Петрович малость пообвыкся. С утра он шел управление леспромхоза, общался с секретаршей, и шел обратно не солоно хлебавши. Директор и его зам хворали, а печать хранилась у главного инженера. Тот правда на работе присутствовал, но отгружать лес без подписи директора отказывался категорически. «Приходите завтра», - это был обычный ответ. Не сильно радостный, но с ноткой надежды, что вскоре этот кошмар закончится.


   Потом он бездумно бродил по промерзлому поселку, поднимался к порту, откуда в ясные дни можно было лицезреть загадочные Соловки. Райцентр ничем особым не отличался от таких же остывших городков северной Карелии. Райком партии, исполком, обязательный памятник вождю, четырехэтажки в центре и бараки, бараки… Народ под стать месту. Ссыльные, потомки бежавших сюда после войны белорусов, немецких прихвостней, вахтовики с Украины, немногочисленные представители коренного этноса, пару евреев. С миру по нитке.


  Возвращаться в до смерти надоевшую гостиницу не хотелось. Вот и гулял по разбитым мостовым полярного поселка, впавший в грех уныния командировочный. Иногда заходил погреться в пустые магазины. Там было ненамного теплее, чем на улице и красноносые продавцы с невыветривающимся перегаром, подозрительно поглядывали на необычно трезвого и чисто одетого покупателя.


   Магазин «Соки-воды», где и отоваривали раз в месяц спиртное, был похож на крепость. Мощные решетки, железная, словно в Госбанке, дверь. Магазин не работал, и только разбросанные кругом бутылки, смятые пачки дешевых папирос, да небольшие лужицы замерзшей крови напоминали о дне «Х».


  Под вечер Леонид Петрович шел на почту и добросовестно звонил председателю на домашний телефон. То утешал как мог, и не сильно веря рассказам экспедитора о повальном пьянстве в этом проклятом городке, шумно сопел в трубку.


   А через неделю случилась беда. Леонида Петровича разбудил испуганный Абдурахман и срывающимся голосом жалобно попросил:
 - Слы, хахол, дай сто грамм, у тебя ведь есть в чемодане, я видал.

 
- Послушайте, - раздраженно нахмурился Леонид Петрович, - кто вам дал право рыться в чужих вещах? И вообще, это презент директору, дорогущий армянский коньяк, вам и на зуб его не хватит!
 - Мля, - водитель с тоской мотнул головой, - там того… с Кравой плохо… мля.


    Леонид Петрович поднялся с кровати, не спеша одел очки в роговой оправе и посмотрел на середину их огромного номера. Там в окружении странно притихших водителей за столом сидел абсолютно лысый человек и что-то увлеченно писал. Незнакомец кого-то напомнил командировочному, но кого… Крава! Точно, это был тот самый мохнатый буян и осквернитель светлой памяти несостоявшегося руководителя Финской демократической республики.


    Он постригся наголо, сбрил огромную, как у лешего бороду и неузнаваемо изменился. Перед Кравой лежали пахнущие свежей типографской краской «Известия», из которых он что-то выписывал в тонкую тетрадку неровным ученическим почерком.


    Это так диссонировало с всегдашним Кравой, что Леонид Петрович на миг застыл, как вкопанный. Затем сбросил наваждение и спросил, обращаясь к Абдурахману:


- Что он пишет?
- Тезисы, - за уфимца ответил сам Крава. – Апрельские, последнего пленума партии. Очень интересно, почему я их раньше не читал? - Он посмотрел на командировочного совершенно трезвыми глазами, в которых полыхал огонь безумия.
- «Белка», - упавшим голосом поставил диагноз кто-то из толпы. – Его похмелить надо, тогда «попустит».


- Вы уверены? – Леонид Петрович бросился к чемодану.
- Точно, мля, - подтвердил Абдурахман. – «Белка», она всегда на опохмел приходит. Вот и Краву цепанула с утра. Пошел, мля, постригся, купил газету и пишет, мля, пишет… Как Циолковский, мля.


 - Меня «белка» тридцать семь разов хватала, - доверчиво поведал тощий шофер из Челябинска Витек. – И кажный раз все бесы, бесы… - водитель потер сухой ладонью острый кадык, - Даже у ментов из-под галифе хвосты торчали… а потом сто пятьдесят на грудь и все… пропадают черти. Изничтожаются добровольно. Боятся, значитца, «беленькую».


    Леонид Петрович резко скрутил золотистую крышечку и щедро плеснул в подставленный стакан ароматный армянский коньяк. Водители сразу шумно задышали, дивный букет этого напитка был для них чем-то новым. Словно открылось окошко в другой, волшебный мир богатой и беззаботной жизни. Коньячок с лимоном, колбаска «с/к», американское «Мальборо» и пышногрудая блондинка с роскошной «химией». Японский «видик» в заставленной румынской мебелью комнате. Эталон… Вместо этого вонючий «Памир», отвратительная брага, протухшая «варенка» и быстрые утехи в холодной кабине с пьяненькой «плечевой».


     Абдурахман опасливо покосился на напиток, облизал пересохшие губы, но тут-же взял себя в руки и рывком протянул стакан Краве: - На, пей!


   Тот мягко отодвинул газету и недоуменно уставился на башкира:


 - Вы что, девушка, прессу не читаете? – В помутневшем мозгу алкоголика Абдурахман почему-то превратился в женщину. – Партия борется-борется, а вам… - его голос сорвался на фальцет, - все нипочем! Несознательные!


   Крава от обиды едва не расплакался. Губы мелко задрожали, а из припухших щелок, заменявших шоферу глаза, в любой момент могли потечь слезы.


- Дохтура звать надо, - предложил кто-то.
- Какие, на хрен, доктора, - обозлился Абдурахман. – Те его на «дурку» в Кондопогу свезут, серу под кожу фигарить станут, холодной водой обливать, санитары почки отбьют. Или вы не знаете, что такое сера?
Водители грустно промолчали, видно знакомство с этим препаратом карательной советской медицины было широко известно.


- А что ты предлагаешь? – Насупился Витек. – «Белка» сама по себе не пройдет, чай не насморк. Так и будет газеты переписывать до смерти. Ты за него на маршрут выйдешь?


   Абдурахман минуту колебался, не зная какой путь спасения выбрать, затем резко махнул рукой: - Силком зальем, мля, не впервой. Он осторожно поставил на облупленный, много раз крашенный подоконник драгоценный коньяк и решительно двинулся к столу: - Крути его пацаны!


   Часть водителей последовала за уфимцем, но большинство не сдвинулось с места, огромный Крава страшил их.


 - А!!! – дико завопил гладковыбритый шофер и легко, словно пушинку, подбросил к потолку тяжелый стол.


    Началась свалка. Леонид Петрович мигом забрался под продавленную кровать и принялся наблюдать за схваткой, так сказать, на расстоянии. За последнюю неделю ржавая, с торчащими в разные стороны пружинами, кровать не раз спасала его от низколетящего табурета и сапога фабрики «Коммунарка».


    А битва была еще та. Крава не обладал способностями боксера или модного нынче каратиста, зато имел в достатке богатырскую силу, доставшуюся от предков за так. Огромными ручищами он хватал ближайших к нему противников и отбрасывал их в сторону. Несколько товарищей буяна уже мирно почивали в разных углах комнаты, но оставшиеся в строю шоферы, во главе с маленьким Абдурахманом, яростно пытались повалить непобедимого Краву.


   С улицы раздались заливистые трели свистков, то прибыли вызванные комендантом «пэпээсники». Урчание машины привело Краву в трепет. Он отбросил очередного противника и стремительно запрыгнул на подоконник, по дороге перекинув коньяк.
 - Стой! – истерично заорал Витек. – Расшибешься, на хрен!


   Но Крава его не слышал. Коротким пинком он вышиб ставни и с блаженной улыбкой на гладко выбритом лице повалился вниз. К недавно опозоренному товарищу Куусинену. В вечность, в небытие…


   Удара Леонид Петрович не слышал. Он скрючился в пыли, под старой продавленной кроватью и навзрыд расплакался. Страшно и безутешно, как в детстве. Когда кажется, что весь мир ополчился на тебя, а постигшее несчастье безгранично.


   Медбрат выволок из-под кровати командировочного, докторша сунула под язык валидол и двинулась к лежащим шоферам. Краве помощь медицины была уже не нужна.


   После этого трагического случая Леонид Петрович впал в полнейший ступор. Перестал выходить на улицу и днями лежал под тонким клетчатым одеялом, накрывшись с головой. Его жизненный путь был закончен. Где-то там осталась семья и крепкий дом, вишневый садок и резкая синева моря. Друзья и любимая работа, старый пес Енот и добротная немецкая двустволка. Ему никогда не вернуться домой. Городок с труднопроизносимым названием станет последним пристанищем и вечным приютом.


   На третий день Абдурахману надоел «живой труп», как шоферы прозвали командировочного, и он, с помощью приятелей, выволок Леонида Петровича на улицу, и крепко вывалял в ломком от мороза снегу.


   Подействовало. Он едва ли не в первый раз крепко выругался и даже лягнул ногой Витька. После этого долго пил обжигающий чай, закусывал дешевым печеньем и с удовольствием слушал нескончаемые рассказы почти трезвых водителей. Смерть Кравы подействовала и на них.


    Утром Леонид Петрович привычным путем двинулся в леспромхоз, уже ни на что не надеясь. В правлении было непривычно многолюдно, кругом стояли венки и бумажные цветы. Кто-то представился.


    Леонид Петрович решил уже вернутся в гостиницу, смотреть на еще одного покойника совсем не хотелось, но тут из кабинета директора вышел приятный молодой человек в темно-синем костюме и сам окликнул командировочного:
 - Простите, товарищ, это вы за "кругляком" приехали?


    Леонид Петрович, не веря своему счастью несмело кивнул и зашел в прокуренный кабинет вслед за молодым человеком. Хозяина кабинета звали, как и генсека, Михаил Сергеевич, он только сегодня приступил к выполнению служебных обязанностей, и взялся за это рьяно.


 - Все в порядке, - директор быстро пролистал накладные и витиевато расписался. – Извините за задержку, Леонид Петрович, бывший директор две недели болел, - он выразительно погладил ребром ладони по своей бледной шее, - а позавчера, того… умер. Сердце не выдержало.


 - Мои соболезнования, - пожевал губами командировочный, к своему стыду он говорил неправду. Никакой жалости к незнакомому Иллариону Семеновичу он не испытывал. Другое дело Крава. – Возраст, наверное?


 - Вы шутите? – искренне удивился новый директор. – Тридцать один год! Водка, все она, злодейка. Не смог Илларион Семенович из запоя вовремя выйти, вот и стало сердце. - Он отложил ручку и устало потер лоб: - я только прибыл сюда из Череповца, у нас тоже, конечно, пьют, но то, что творится здесь, в Карелии… ни в какие ворота не лезет. Представляете, Леонид Петрович, я вчера видел пьяных детей! Не подростков, а именно детей. Лет семи-восьми, у меня самого дочь их возраста.


   Он резко поднялся и в упор посмотрел на командировочного: - Страшно, больно и обидно! Поверьте, страна скоро рассыплется, но вовсе не из-за политики, сепаратизма всякого, а от пьянства! У государства, где пьют дети – нет будущего.


   Михаил Сергеевич с трудом раскурил сырую сигарету и устало плюхнулся в потертое кресло, сейчас он казался развалиной, давно отжившим свой век стариком. Три острые морщины обезобразили лоб, глаза потухли. Казалось из человека вынули стержень и сделали беспомощной марионеткой.


 - Ну, я пойду? – Леонид Петрович вожделенно смотрел на смятые товарно-транспортные накладные. Измученному последними событиями командировочному было не до судеб Отчизны. – Вы распорядитесь об отгрузке?


    Михаил Сергеевич некоторое время не мигая смотрел в шустро бегающие узкие глазенки гостя с юга, затем отчетливо вздохнул и протянул свернутые трубкой документы: - Да, да. Не смею вас задерживать.


     В тот же вечер Леонид Петрович покинул негостеприимный полярный городок. Билетов в кассе, понятно, не было, но командировочный протянул толстой проводнице пятидесятирублевку. Увидев, что дама никак не отреагировала на деньги, отдал последний свой резерв – коллекционную «Горiлку з перцем» и уже через минуту оказался в абсолютно пустом купе с завешенными пыльными портьерами.


    Леонид Петрович провалился в сон сразу, словно упал с обрыва, не раздевшись и не сняв ботинок. Сквозь матовую пелену блеклого тумана он увидел Краву. Бывший шофер тянул на спине тяжелый бочонок. Время от времени останавливался, и вытирая соленый пот, с тоской смотрел на бесконечную серую тропу. Та петляла, изворачивалась, словно уж, и терялась в безликой пепельной пустыне.