Храм искусства

Ах, Эрмитаж, Эрмитаж! Сколько образов и чувств сразу возникает при этом слове! Впервые я побывала там во время своей первой поездки в Петербург, после посещения многочисленных картинных галерей в Европе. Путеводители, как правило, пишут о представленных в музее собраниях именитых художников, но гораздо реже – про сам антураж Зимнего. Возможно, именно поэтому во время первого посещения я была просто ошарашена и раздавлена этой роскошью. Глаза не могли ни на чем сфокусироваться: стены, золотая лепка, полы, потолки, виды из окон, антикварные часы, малахитовые камины, инкрустированные ломберные столики, а между всем этим – бесценные картины. И даже непонятно, что поражало больше: то, что я смотрела вживую на шедевры из своих школьных учебников, или то, что даже рама от любого из них стоила больше моего заработка за несколько лет. Проведя в подобной роскоши часа два, я решила сбежать. Это было чересчур, я боялась задохнуться, мне нужен был свежий воздух и обыкновенные виды заасфальтированных тротуаров.

Впоследствии мне много раз выпадал шанс попасть в Эрмитаж. Студенческий билет давал право бесплатного посещения на протяжении нескольких лет, и со временем я перестала так болезненно реагировать на роскошь и блеск. Часами бродила по длинным коридорам, галереям и анфиладам, прокладывала свои любимые маршруты, любовалась новыми находками. Ни один мой визит в Эрмитаж не обходился без зала Рембрандта, без узкого коридора с небольшим количеством фламандской живописи и без «Цепной собаки», которая так и манила к себе, чтобы посочувствовать ее горькой судьбе. И, безусловно, двести сорок пятый зал с огромными картинами Снейдерса. Я проводила там долгие часы, медитируя над спелыми персиками, сочным виноградом и сладким инжиром. Мне казалось, что здесь даже ощущался землистый аромат корня петрушки и соленый запах рыбной лавки. Так и хотелось незаметно подойти и, вслед за озорной обезьянкой, тоже стащить спелый плод и исчезнуть, пока ничего не подозревающая торговка продолжает свой разговор с покупательницей.

Как-то осенью 2009 года я пришла сюда, когда в музее почти не было посетителей. Сидела на скамейке, обитой красным бархатом, и из соседних залов не было слышно ни звука: все прилегающие анфилады были пусты, смотрительницы тихо спали на своих стульях, а я любовалась Снейдерсом, словно увидела его впервые. Теперь такие посещения практически невозможны, в Эрмитаже всегда достаточно много туристов, к тому же мой любимый зал, который раньше был тупиковым, и поэтому многие до него не доходили, теперь стал проходным, что неминуемо увеличило поток проходящих через него посетителей. Тем не менее, каждый раз, заходя в Зимний дворец, я равнодушно прохожу мимо сотен картин на библейские темы, мимо экспозиции совершенно непонятного мне по стилю и эстетике Рубенса – и любуюсь натюрмортами.

Когда мы с мужем переехали в Питер, к нам вскоре пожаловала в гости его бабушка – человек удивительный в том плане, что она умудрилась прожить 85 лет сначала в СССР, потом в России, но так ни разу не побывала ни в Ленинграде, ни в Санкт-Петербурге. Было достаточно очевидным, что Эрмитаж станет обязательным пунктом нашей с ней «культурной программы».

Пока я водила бабушку по своим любимым местам, она то и дело спрашивала у меня:
– А это что такое? А это что за картина? А что тут изображено?
Только отвечая на эти вопросы, я впервые увидела, как бесконечно много было в европейской живописи картин, изображающих Распятие. Такое ощущение, что каждый уважающий себя художник писал свой вариант на эту тему. Я, безусловно, видела все эти произведения и раньше, просто никогда не приходила к такому выводу. И никогда раньше мне не казалось странным, что практически во всех библейских сценах присутствовали обнаженные тела мучеников и мучениц, Мадонн и нищих. Многие из этих картин были мне знакомы еще по школьным учебникам, и я видела в них возвышенные духовные идеи, а не плоть, однозначно ассоциируемую Костелом и Церковью как греховную. Хотя, если воспринимать дословно, например, «Отцелюбие римлянки», то даже самому либерально настроенному зрителю станет, пожалуй, не по себе. По крайней мере, бабушке стало.

Я пыталась спасти репутацию Эрмитажа, обращая ее внимание на искусную лепку на потолках, на огромные каменные вазы и потрясающие виды из окон на Неву и на Дворцовую площадь. Но когда мы дошли до круглого зала с произведениями Рубенса, и нашему взгляду открылись вакханалия, пышные перси натурщиц, эротические треугольники и любовные прелюдии, бабушка не выдержала. Стоя посередине всего этого архитектурного богатства и среди работ одного из самых именитых европейских мастеров, она сказала:
– Пошли отсюда, а? Надоели мне все эти голые пис***...
Какое счастье, что рядом с нами находились только шумные итальянцы, и никто кроме меня бабушку не услышал!