Генри. Девушка, которой не было

                Генри. Девушка, которой не было

                I

 – Родился, рос и живу в лесной чаще. Людей здесь раз в год встретить – самая большая радость для меня радость. Все они разные, взрослые в большей степени, а то и совсем старики. Их привлекают не красоты леса, а его дары: грибы, ягоды. Около дороги грибов мало, и те быстро разбирают, потому приходится идти им в чащу леса, блуждать до вечера, пока моя гордость не позволит выйти из избы. Являюсь я к ним с таким видом, будто я не какой–то лесник, а король Светолесья, так я называл свою глубь. Выходил, конечно, как король, одевал шкуру волка, она у меня единственная, чёрная, памятна, поверх всего цветастого разнообразия красных шаровар и горчичной туники, с зелёными вязаными носками под галошами. В глазах людей я был сумасшедшем, но деваться им было некуда, я тот, кто мог помочь найти дорогу, или накормить и согреть после длительных попыток выбраться из чащи. Многие оставались, рассказывали истории своей жизни, хотя я не просил об этом. Пройдёт много вечеров, чтобы вспомнить хотя бы часть историй и посмеяться от души. Но все они забудутся, все, кроме одной.
 
 Было это давно. Мне только исполнилось девятнадцать. В этот день дед ушёл на охоту. Была середина октября, стоял лёгкий мороз. Вокруг дома носились волчата, я и Ким наблюдали за ними из окна. Нам часто счастливилось видеть детёнышей волков и лисов, что уж говорить о зайцах, они самые частые гости. В своём юном возрасте я всегда держал ружьё при себе. Вылазки – ружьё, два шага до бани – ружьё, даже смотрел в окно, как вы поняли, с ружьём.  Так и сидел до вечера, а деда всё не было, я немного волновался. Хотя были мы не так близки, чтобы бросить избу и идти спасать его. А если снова медведь? Кто виноват? – я.
 Было так: мне не больше семи, оставил он нас дома, с бабушкой, ей нездоровилось, вот я и присматривал, а дед ушёл на охоту. Не было его до самого вечера, и бабуля попросила пройтись, поискать его, вроде бы ей лучше стало, и она могла позаботиться о себе, по крайней мере, она уверяла меня в этом. Я взял ружьё, оделся теплее, шёл по его следам, оставшимся в засохшей глине. В руках горела керосинка, маленькими горками лежал почти растаявший снег, в глубине леса стояла гробовая тишина. Я долго шёл, высматривая следы, увяз в грязи и сугробах, но следил за огоньком. Никогда раньше дед не ходил так далеко в одиночку. Я пришёл к ручью и увидел его, сидящего на коленях. Было слышно видеть, как мой старик всхлипывает, я аккуратно тронул его за плечо и сразу увидел мишку. Малыш застрял в капкане, но дед никогда их не ставил.
 – Почему ты плачешь?
 – А разве тебе его не жалко? – он замолчал, встал и направил ружьё куда–то вдаль. – Если есть дети, значит…
 – Есть мама. – Закончил я его слова и так же направил ружьё.
 Мы шли обратно к дому. В этот момент я почувствовал себя очень виновато и спросил деда:
 – Если она в доме… Ты будешь ругаться? – Он помотал головой – нет.
 И он не ругался. Мы вернулись к дому, дверь избы была открыта. Дед смотрел прямо, а я под ноги и видел большие следы, но ничего не мог сказать, не потому что не знал, как, а потому что страх встал в горле, я открывал рот и лишь немой крик скатывался горькими слезами со щёк. На ступенях избы ошмётками лежала глина, сырая земля. Молчание стояло в сенях, будто человек в углу, и ждало момента. Мы переступили порог комнаты и тихо-тихо попятились в угол. Косматая гора стояла мордой к окну с кровавым следом ладоней. Раздался первый выстрел и тишина закричала горьким рыданьем, рычаньем убитой матери, истощённой до того, что она не пыталась сражаться. Медведица перестала дышать после всех пущенных в неё пуль дедова и моего ружья.  Дед не проронил ни слова, а его не так давно плачущее лицо приобрело каменное безразличие на всю оставшуюся жизнь. А я и по сегодняшний день смотрю в это окно и вижу руки бабушки. Здесь будто навсегда остался запах гари, дыма и едкий железный запах крови.
 
 Такая длинная предыстория моего романа. Вот, я смотрел в окно, а деда всё не было и это немного волновало. Как только я подумал «Ну где же он?» – Ким заволновался и тихо скулил, просясь выйти. Я нехотя встал с пола, пёс скрёб полог, отодвинув его, я открыл шесть замков, подумав, что там стоит дед, но открыв дверь поразился. В сторону моего дома бежала девушка и кричала: «Стреляй!». Готов поклясться, что я слышал ржать лошадей и свист пуль, так что, не раздумываясь, палил в, как мне казалось, нужном направление.
 Красивая девушка, очень. Её одежда была изорвана, зелёное платье, как помню, так подходившее ей, вся она была в синяках, или грязи, а может и том и другом, девушка быстро добежала до моего дома.
 Её тоненькое тельце безмолвно пошатнулось, наклонившись вперёд, но я успел поймать её. Так и донёс до лавки, где и положил. Она заснула. Я долго разглядывал девушку: на руках были маленькие царапинки, как будто она пробиралась сквозь заросли ежевики, росшей по городской части леса плотной стеной, что говорило и платье, а так она была целёхонькая, только коленка ужасно  разбита. Такие раны получает каждый ребёнок во время игр, вот и она играла на выживание. Заняться мне было нечем и не оставлять же незнакомку с грязной раной. Ким смирно сидел, не лаял, только иногда нюхал её руку и капну волос. И правда, они приятно пахли дождём, он идет, не переставая не первый день. Я поставил котелок и ждал, пока он закипит, изредка поглядывая в соседнюю комнату. В бабушкиной корзине лежали  некоторые ткани, какие-то платья, юбки, рубахи, может быть даже мамины, я взял пару симпатичных, по её размеру, разложил на кровати. Котелок забурлил, тихо пролаял пёс, мол «иди». В корзине лежал небольшой комок ваты, я ещё в детстве играл с ним, вот и запрятал, а в дедовом подполье стояли пару пузырьков спирта, бог знает откуда. Собрав нужное, я принялся за дело, сначала аккуратно протёр лицо, оно засияло, затем руки, ноги, особенно бережно рану. Она не просыпалась, видимо бегает не первый день. Как говорил дед: «Спирт очищает!» – так и поступим, я залил кровоточащую рану спиртом, и кровь полилась ещё сильнее, тут стоило приложить только вату, но я человек щедрый и испуганный, ещё завернул полотенцем. Я мог бы и не помогать ей, но старик учил «помогать и спасать всех нуждающихся».
 – Ну что, друг, – обратился я к псу, – что деду скажем? – Он повертел хвостом. – Вот и у меня нет идей.
 Скоро закончится день, а деда как не бывало. И уйти я не могу, ведь человек не знакомый. Но мне же не те семь лет. С пришедшей я оставил Кима, схватил ружьё и вышел вон, в чём было. Стоя на крыльце, я ещё раз оглянулся, нет ли его. Прошёл пару шагов до бани, заглянул в стойло. У нас была одна корова Тёлка с телёнком, имя которому так и не дела, конь Вист и лошадь Кошмар, она породистая, мы выкупили её в городе. Сделав пару кругов вокруг дома и посадок, я убедился, что деда нет. «На охоту он ходит через речку. – Рассуждал я. – Сейчас бы Кима рядом, надёжней было бы».
 К ночи я вернулся домой. Мокрый, грязный, уставший, я был во всех уголках леса, но деда там не было. Я был даже в городе, у его проходной, но и там его не было. К моему приходу пришедшая гостья ещё спала. Дома было темно, сыро, потому что шёл сильный дождь (уж я то знаю). Перед тем, как лечь спать, я оставил две связки сена в стойле, умылся холодной водой, выпил молоко и подтопил печь. Я присел рядом с девушкой, размотал её колено, ещё раз обработал и укрыл одеялом. Самому пришлось лечь на дедову кровать. Ким грустно поскулил.
 – Не нашёл я его. – Чесал я пса за ухом. – Утром ещё раз поищем.
 На этих словах Ким свернулся калачиком посреди комнаты. Я лежал, пару минут думал об этой девушке, о том кем она может быть, осторожно посматривая, но ничего примечательного. Да, может, утром я и не проснусь, вдруг ей отшибло память, и она ничего не помнит, вот и подумает, что я её украл. Но сон берёт своё, дурные мысли улетучиваются, веки тяжелели и я заснул.
 
                II

 Мне надо было вынести два стога сена скоту и налить им воды. Какое счастье было, когда три лета назад мы вырыли колодец, не надо тащиться до речки, всё под рукой. В стойле отдыхали Кошмар и Вист, дикий, прирученный ещё жеребёнком, совсем ручной стал, как ни странно. Корову даже я помню большой, но вкус её молока не меняется, а вот откуда телёнок, мы и сами не поняли. Как-то не появлялась Тёлка пару суток, а потом брюхо начало расти. И такие страсти бывают в лесу. За небольшой оградой я проверил посадки, немного, но хватает. У нас и картошка, и морковь, свекла и капуста, а ягоды не садим, до них и дойти могу.
 Выдался жаркий день, правда, заметил я  это после работы, когда понял, что перекапываю вязкую землю, одетым в лёгкую рубаху и в высоко закатанных штанах, жаль, что сапоги нельзя сменить на что-нибудь лёгкое. Духота давила, пот выступал, стекал ручьём со лба и спины, так, что рубаха прилипла. Я бросил лопату, подошёл к колодцу, набрал воды и облился ей, холодной, обжигающей, но её прохлада быстро испарилась. Только, сколько бы я не загружал себя работой, продолжал думать о том, где пропадает старик. «Стоит поискать.» – говорил я себе, но лай Кима прервал все мысли. Я посмотрел вперёд, прикрывая глаза ладонью, чтобы солнце не светило так ярко, тогда и увидел стоящую на крыльце девушку, волосы которой светились то ли от солнца, то ли сами по себе, они напоминали мне одуванчик. Пёс лаял на неё, а девушка стояла полусогнутой, как сломанная кукла, будто сейчас упадёт. Чем ближе я подходил, тем отчётливее видел силуэт изувеченного фарфора.
 – Откуда ты пришла?
 – Из Ада! – Усмехнулась она, переведя взгляд изумрудных глаз с пса на меня.
 – Тогда, – я задумчиво посмотрел вдаль, – иди за мною Сатано!
 Она так громко рассмеялась, что мурашки пробежали по моим рукам и пошла лёгкой поступью, даже пёс перестал лаять и склонился перед ней, а её ступни не оставляли следы нагих пят на мокрой земле.
 – Вчера шёл ливень, а земля всё равно твёрдая. Разве она не должна быть мягкой? Или вязкой?
 – Под твоими ногами камень и хорошо притоптанная земля. – Но тут я вспомнил, откуда она пришла, и стал безумцем. – Нашу землю окропили, чтобы солдаты в её лице держали всё это, – я раскинул руки, – на своих плечах! – Любой бы испугался и ничего не ответил, но не она, нет, она рассмеялась, да так звонко, что мне снова осыпало мурашками.
  – Либо ты сумасшедший, – смеялась она, – либо большой мечтатель!
 – А в чём разница?
 – Одному из них кажется, что он свободен… – тут она успокоилась. – Я Генри. – Я представился в ответ. 
 – Что же ты делала в лесу?
 – Бежала.
 – Есть повод?
 – Мне он не нужен. – Генри ласково улыбнулась.
 Мы сели на крыльцо, подбежал Ким, тут же ринувшийся за брошенной девушкой палкой.
 – Будет грубо, но скажи, могу ли я остаться у тебя? Ненадолго. – Признаться, я очень сильно боюсь спать один в этом доме, и этой ночью мне было спокойней с Генри, хотя мы совсем не знакомы.
 – Оставайся, – немного подумав, сказал я, – только помогай по домашним делам. – Она кивнула. – Скоро зима, так что понадобиться помощь, может очень много.
 Наш первый день только начинался. Я сказал, что мне нужно закончить с грядками, девушка предложила приготовить обед, на что я посмеялся, «ведь у нас обычная печка» и получил в ответ самый злой осуждающий взгляд.
 – На кровати лежал вещи. Переоденься, а если хочешь, я затоплю баню.
 – Спасибо. –  Продолжали смеяться её суровые глаза.
 Я оставил работу с огородом, тем более всё выкопано, пошёл готовить баню, не только пришедшей стоило смыть тяжёлые дни. Но меня мучил один вопрос. Поэтому, затопив баню и собрав Кошмара в дорогу, я зашёл в дом. Пахло чем–то очень вкусным. Я сказал, что мне нужно съездить до речки, попутно пообещав свозить туда даму, схватив ружьё, я приманил Кима, но передумал – оставил его с Генри. Последнее, что я сказал девушке, чтобы, когда доготовит, шла мыться, а веники она найдёт в подполье под паласом.
 В дороге я думал о Генри, ведь по–прежнему ничего не знал о ней, кроме утреннего бессмысленного разговора других не было. Тогда я понимал, что рискую потерять всё, абсолютно.
 Конечно, сразу на речку я не поехал, сначала свернул в чащу елей и самой сладкой малины, но никаких следов старика. Кошмар неслась вперёд, свист ветра, которого не было, в ушах, где–то вдали послышался треск и тихий рык, преследовавший всю дорогу. Моя лошадь прискакала на холм, с него был спуск к деревушке, но ни намёка на деда, после мы сделали огромный круг к берегу речки. Я не понимал, связаны ли исчезновение деда и появление Генри, или это всего лишь совпадение, но на раздумья времени не было. Помимо свиста ветра я слышал тяжёлое сопение Кошмар, но оно было вовремя, мы стояли на берегу реки. Ровным шагом, словно благородный рысак, вышагивала она по полу засохшей глине, медленно мы дошли до другого берега, где стояли сети, собравшие три рыбёшки. Пришёл бы я вчера, было бы больше. Но деда не было и здесь, это я понял по тем же сетям, он всегда перевязывал мои узлы на более крепкие, и не потому что я не умею, а потому что считал это небольшой традицией с детства. Вот только воспоминаниями я всего лишь успокаивал себя. Посмотрев на небо, понял, что прошло много времени, надо возвращаться.

                III

 Резко стало темно, ещё и тучи набежали, а керосинку я не брал, но ехать недалеко. Всего мы прошли опушку, усыпанную красно–жёлтым ковром, маленький коридор сосновых стволов и вышли к нашему полю. Вдалеке я увидел огонёк и услышал тихий, но звонкий собачий лай, это был Ким, а, подходя ближе, в блуждающем огоньке я разглядел Генри с керосинкой в руках и светящимся одуванчиком волос. Мне было приятно её видеть хотя бы, потому что она ждала меня в холод на крыльце, когда поднимался ветер перед дождём, а ведь на ней было лёгкое платьице и её шаль. Я махнул рукой о том, что поставлю лошадь в стойло и вернусь, она не уходила, только немного дрожала. Вид мой был мрачнее неба, не отвлекаясь, я вошёл в дом, ухватив девушку за край платья.
 – Я приготовила картошку и мясо. – Она взяла глиняную тарелку с печи и поставила передо мной. – Спасибо за баню, вещи… и еду, и дом… – голос её дрожал, видно выглядел я сурово.
 – Тебе спасибо. – я улыбнулся. Было глупо молча сидеть. – Я оставил ведро на улице, в нём рыба. Можно сварить уху. Завтра. – девушка кивнула.
 – Ты говорил, что надо помочь, завтра начнём?
 – Я думал дать тебе отдохнуть…
 – Нет, – она не специально стукнула по столу, даже сама удивилась, – я хочу помочь. Вдруг останусь надолго.
 – Оставайся сколько хочешь. Я буду рад.
 Тут глаза её засияли, забегали, и лёгкий румянец покрыл щёки. Я продолжил говорить что–то о страхе остаться одному, признался, что с ней мне спокойнее и придумал этому оправдание, мол, в детстве меня часто пугали призраками и прочей нечестью, она внимательно слушала, подперев губы ладошкой. Доев, я похвалил мясо, оно было достойно того, и Генри снова покрылась румянцем. Я продолжал говорить какую–то бессмыслицу, пока мыл тарелку, а она звонко–звонко смеялась.
 – Ты пустишь пса на ночь?
 – Его зовут Ким. Если попросится, то пущу. Он сам себе хозяин, когда ему надо приходит. Может и ночью, поскребётся, а я просыпаюсь и впускаю.
 – Поняла. Спасибо, что сказал его имя.
 – Пойдём ложиться.
 Моя доброта была готова пустить Генри на кровать, а самому спать на лавке, но она хотела лечь на полу, поэтому и подтопила печь, что очень зря. С небольшой шуточной ссорой мы расстелились на полу и уснули под собственный смех. Посреди ночи я проснулся в поту, задыхаясь, толкнул Генри, разбудил её, извиняясь, скинул рубаху и упал на подушку, девушка обняла меня. Словно Морфей, её объятия погрузили меня в сладкий, глубокий сон.

                IV

 На следующее утро я был полон сил и готов к любой работе. Генри помогла мне обустроить стойло, собрать последнюю сухую траву, я построил каркас для маленькой поленнице, которую мы скоро заполним дровами. Не помню, чтобы мы много разговаривали о чём–то постороннем, я мог только следить за тем, как девушка легко справлялась с работой, иногда шутила и звонко хохотала. К вечеру я запряг Кошмар, снова сделал небольшой круг по лесу, вернулся к реке,  выловил немного рыбы на засолку и отправился домой. А там меня ждала Генри. Она сидела на полу, чесала Кима и что–то шептала ему на ухо. Он слушал её, высунув язык, а когда она договорила, облизал ей щёку.
 – Сдружились? – улыбнулся я, присаживаясь к ним.
 – Да, хороший пёс. У меня никогда не было собаки, а так хотелось…
 – Теперь у тебя есть Ким.
 – Ки–и–им. – Генри почесала его за ушами, пёс радостно прогавкал и накинулся на девушку, а она продолжала чесать его, а, поднявшись, чесала его лохматое пузо.
 За окном барабанил дождь, ветки молодой берёзы стучали в окно; дома было сыро; над лесом переливался, искрился золотистый луч света. Когда густые облака рассеялись, показалась жёлтая луна. Пол вечера, лёжа на полу, мы наблюдали за природой через окно, слушая треск печки и сопение пса, лежавшего совсем рядом с нами. А, когда мои глаза стали закрываться и приходил сон, мне захотелось услышать голос девушки:
 – Генри?.. – полушёпотом спрашивал я сонным голосом.
 – Да? – ответила она точно также.
 Её волосы щекотали мои руки, если бы Генри поняла голову, то пряди полезли б на лицо и упорно щекотали мой нос. 
 – Лежи смирно. – за неимением вопросов пробормотал я, но у неё нашёлся один.
 – Ты счастлив?
 – Наверное. – потёр я нос. – Дед говорил, что для каждого счастье что–то своё. А почему ты спрашиваешь?
 – Хотелось узнать. – она повернулась к моей груди и свернулась калачиком. – Я задаю этот вопрос всем знакомым, но они одинаковые, все городские. Столичные ли, провинциальные, да какая разница? Эти люди думают, что они боги и отвечают как ты. Но это город, понимаешь? Есть всё, но ты не будешь свободным. А здесь, в лесу – простор! И ты говоришь «наверное»… – я взглянул на неё и не мог оторвать свой взгляд от полуоткрытых глаз. – Большинство только мечтают об этом! – крикнула Генри. – Вот это человек! Настоящий! Вот это я понимаю! – залилась она во всю, набросившись на меня.
 Она села сверху и начала щекотать. Я смеялся до боли в животе, а когда стало не хватать воздуха, схватил её руки, скинув с себя.
 – Дай отдышаться… – выплеснул я оставшиеся силы в одной фразе.
 Я медленно убрал пальцы с её запястий и сел, опёршись на руку. Она встала, прошлась по комнате, поправила половик, вышла в кухню, а я остался наедине с собой. Почему–то мне было спокойно рядом с ней. Я всегда доверял своему одиночеству, считал, что безопасно только так  и, видимо, потому боялся остаться один.
 – Хочешь чай?
 – Хочу. – Она скрылась в кухне.
 – Пойдём утром на речку? – говорила она. – Ты обещал сводить меня туда. – а я уже и забыл.
 – Если погода хорошая будет, то идём. – улыбнулся я.
 – Воробьи в луже купались, я видела, – улыбка засияла на лице Генри, – значит идём.
 Я расстелил пуховое одеяло, пёс поскрёб дверь, я пошёл выпускать его. Ким важно вышел. Дома царила такая тишина, что я слышал тихий свист чайника на печке, и как Генри разливала ещё бурлящий кипяток в трещащие кружечки. На носочках я вошёл в кухню и наблюдал за ней из–за печки. Холщовым полотенцем она держала металлическую ручку чайника, постоянно ходила с закрытыми глазами, будто лунатик. Тихо, как и вошёл, я сел за стол.
 – Сегодня ты на много раньше ездил в лес.
 – С делами быстро управились.  Да  и как знал, дождь ведь за окном. – Я тихо хлюпал горячим чаем, а девушка аккуратно дула на него и отпивала маленькими глотками. – Как ты оказалась в лесу? И откуда пришла?
 – Я из города, прихожу иногда, гуляю рядом с лесом. Только в этот раз далеко зашла. – она глубоко вдохнула и медленно выдохнула. – У вас тут хорошо, дышится по–особому, легко.
 – Могу поклясться, что тогда слышал выстрелы. Помнишь, я ещё стрелял?
 – Помню. Наткнулась на кого–то, они мою лошадь подстрелили, я и убежала.
 – А капканы видела?
 – Видела. Ближе к твоему дому.
 Тогда я и вспомнил ещё раз ту картину из детства, про медвежат. Охотники у нас, не честные, воры можно сказать. Своими воспоминаниями я поделился с Генри, эту историю мы с дедом ещё никому не рассказывали, она оставалась чем–то сокровенным, для меня даже постыдным. Девушка внимательно выслушала меня и нежно дотронулась до моей руки, мягко улыбнувшись. Я увидел слёзы, которые она ели–ели удерживала, часто запрокидывав голову назад, пыталась задержать их, но пара крупных капель оставили мокрый след на её щеках. Чтобы развеселить девушку, хотя бы немного, я вспомнил одну историю:
 – Я вот думал всегда, откуда у нас спирт, и только сейчас вспомнил.  Дед ходил за водой и нашёл краник, думал вода, обрадовался, набрал ведро и счастливый домой пошёл. Набрал мне кружку и говорит: «Пей! Трубопроводная!». Пахла она странно, но я выпил и поплохело мне, очень сильно. Бабуля подошла, глаза выпучила, сказать ничего не может, кружку нюхает и как кинет её в деда и орёт на него: «Хрыч старый, ты где эту «воду» взял?! Ты хоть понюхай!». Плохо мне было ещё два дня, а бабуля на деда два дня ругалась и веником его по двору гоняла. – Генри захохотала, слёзы хлынули из её глаз, но она продолжала смеяться. – А так они никогда не ругались, – добавил я, – жили душа в душу. И дед никогда не пил, нет, это с деревни чей–то краник, наверное.
Продолжая разговаривать, мы пошли укладываться спать. Я встал у окна, смотрел на уснувший лес, усыпанное звёздами небо, казалось, что всё уснуло. Бархатные руки обхватили мою шею, холодный пот выступил на моём теле, признаюсь, я испугался. Тоненькое тельце прижалось ко мне ситцевым платье, уткнувшись носом в шею, спокойствие вернулось ко мне. «И как я могу быть счастлив, Генри, когда вокруг только просторы одиночества, ни единой души вокруг? – думал я про себя. – Как мы различны и как похожи… Генри…». По  телу пробежали мурашки, моё сердце – пылающие угли трепетало. Больше такого я не испытывал.
 
                V

 Я встал пораньше, подоил Тёлку, чтобы отправиться к реке с парным молоком и вчерашним хлебом, нагретым за ночь на печке, а из подполья достал немного вяленого мяса, нежно таявшего во рту. Пока мы собирались, пришёл Ким, съел остатки вчерашней еды, налакался воды из ведра и отправился с нами. С собой я взял ружьё, накинул его на спину, а ещё собрал в сумку сети и аккуратно, чтобы не разбилась, поставил керосинку.
 – У меня была бабушка, – говорила Генри, засунув руки в зелёные шаровары, подвязанные шалью, – меня ей отдали на воспитание, так с ней всю жизнь и прожили. Я её даже мамой называла. Нет, мамочкой.
 – Пришли… – тихо сказал я.
 Лёгкая рябь пробежала по воде. Тишина. Лёгкий осенний мороз. Несколько цветных листьев упали на середину реки и ободом легли по краю реки. Нахлынули воспоминания. Здесь я первый раз встретил детей своего возраста, которые далеко уходили от деревни. Двое мальчишек и девчонка с пепельными волосами, тёмными бровями и зелёными глазами. Но так, чтобы мы поиграли, они прибегали потом, первый раз я встретил их, когда они заблудились. Тогда я проводил их до деревни, попутно помог собрать ягод и рассказал какую–то историю, чтобы ободрить их. Теперь их давно не видно.
 – Красиво.
 – Да. Можно попробовать поставить сети. Любишь ягоды?
 – А они ещё есть?
 – Можешь посмотреть вон в той стороне. – Я указал ей на маленькую опушку в кругу деревьев, которую хорошо видно с берега.
 – Пойду, прогуляюсь.
 – Буду ждать.
 Она здорово свистнула Киму, и он побежал за Генри. Сначала я поставил колышки, а дальше зацепил на них сети и крепко завязал, как учил дед. Я ждал их, сидя на бревне, грыз вяленое мясо, вспоминал рассказы деда, чтобы занять самого себя и пялился в одну точку, куда–то вглубь леса. И тут я подумал: «А если Генри уйдёт, а дед так и не объявится? Что мне тогда делать?» – тут я склонился, схватился за волосы и тяжело вздохнул, ведь в том моя беда, что меня губит память, и я не смогу забыть её. Каждый человек оставляет свой след, что–то особенное, потому  я помню всех.
 Сети дрогнули, я подошёл, достал двух жирных рыбёх, которых можно было бы закоптить по приходу. Я услышал звонкий лай Кима, он нёсся ко мне, а позади вышагивала Генри, улыбаясь. Пёс просил, чтобы его почесали за ухом, ластился, а после убежал куда–то в сторону дома. Мы сели на корягу, я объявил девушке о пойманных рыбах, поделился детскими воспоминаниям, она посмеялась. Немного позже подул холодный ветер, я обнял девушку, и мы долго молча сидели, смотря в глубь леса, чуть дрожа от осенней прохлады.
 По дороге к дому пошёл ливень, Ким бежал к нам на встречу. Я поскользнулся на грязи, случайно выронив рыбу, которую тут же съел пёс, нам же осталась одна на двоих. Дальше мы шли, поддерживая друг друга, но Генри делала вид, что падала, а я ловили её.
 Я пошёл топить баню, а Генри встала на крыльце, скинула сапоги, шаровары, вязаную кофту и жилетку, накинула шаль на плечи и, оставшись в одних чулках и ночнушке, вошла в дом. После бани мы разлеглись на кровати, ждали, пока закоптится рыба, а после чудесного запаха слабого дымка сели за стол и снова вернулись на кровать.
 – Генри… и как я жил без тебя? – полусонного лепетал я, перебирая локоны влажных волос.

                VI

 Утром меня разбудил бегающий по лицу луч солнца и запах блинов. Нехотя, с улыбкой, я вошёл в кухню, где сидела Генри с крынкой парного молока и тарелкой только испечённых блинчиков, а Ким лежал под столом и грыз какую–то кость. Не умываясь, я сел за стол:
 – Долго ты спал. – тепло произнесла девушка. – Будить тебя не стала, сама всё сделала. – она опустила глаза, легко улыбнулась и качнула головой, напоминая собой кошку, которая ждёт, когда её погладят.
 – Спасибо. – ласково улыбнулся я в ответ.
 – Когда будешь выходить на улицу, оденься теплее.
 – Хорошо.
 Генри встала из–за стола, принялась мыть посуду, после ушла в комнату убирать кровать, а пёс увязался за ней, радостно виляя хвостом. Из комнаты она вышла в моих шароварах, подвязанных её шалью, в теплой кофте, взятой из корзины и колючих, из Кимовской шерсти, носках.
 – Куда собралась?
 – За водой, надо вещи постирать.
 Девушка одела галоши и вышла в ослепительный проём двери, а пёс всё так же плёлся за ней. В этот момент время остановилось, и я смотрел в закрытую дверь, прокручивая этот момент раз за разом. С каждым разом всё чётче всматриваясь в подсвеченные кудри, собранные в комок, который сворачиваются ёжики, и завязанные красным платком, в худые кисти рук, на которых выступали вены и играли мышцы, как переливающийся луч света. Я всматривался в мочки её ушей, где были рубцы заросших дырок от серёжек, край брови, небрежных волосков, светлые ресницы и ямочки от её обычной лёгкой улыбки. Я всё сидел и смотрел в дверь, пока не вошла Генри, и Ким прыгнул мне на колени, сразу попросившись на улицу, я выпустил его и умылся ледяной водой.
 Генри сложила пару рубах в таз и ждала, пока закипит вода в чайнике, а я, по не свойственному мне, стоял, опершись о стену, и просто наблюдал за девушкой, осторожно переведя взгляд на маленькое окошко. Тут белый свет преобразился в светло–серое небо и густые облака, откуда падал снег. «Снег…» – подумал я.
 – Генри! Это снег!
 Пока девушка в недоумение смотрела на меня, я выбежал в одних штанах на улицу, стоя босыми ногами на тонком снежном покрове, перебирая пальцами ног, ещё свежею грязь. Мои раскинутые руки накрыла тёплая, пушистая шаль Генри. Мы посмотрели друг на друга, улыбнулись и смотрели в ослепительно–белые небеса и падающий снег.
 До самого вечера падал снег. Мы убирали его, сразу расчищали дорогу, утеплили стойло и съездили на Висте и Кошмаре до речки, за водой. Девушка всю дорогу рассматривала следы лап лисов, зайцев, волков, искренне радовалась им, как я снегу. Когда мы набрали воду, я оставил девушку, обогнул речушку, вернулся к Генри, мы отправились домой. Они с Кошмаром шли чуть впереди, а я бросал грустные взгляды в сторону берега, потеряв всякую надежду найти деда.
 
                VII

 Следующим утром я проснулся от того, что пёс облизывал моё лицо:
 – Ким! Ким, прекрати! – Пёс сел, послушно виляя хвостом. – Генри. – Я обернулся по сторонам, вышел на кухню. – Генри... – в сени. – Где Генри?
 Тут на улице что-то будто стукнулось о стену дома, пёс бешено залаял, ринулся к двери, заскрёбся. Я перепугался, запинаясь, добежал до двери, схватив оружие, выбежал в одних штанах и рубахе на крыльцо, стоя босыми ногами в наметённом снеге. Ким побежал за угол дома, лаял, я гнался за ним, но тут никого не было. Пёс понёсся вглубь леса, и я остался один. Я оглянулся: шёл снег, Тёлка тихо мычала в стойле, а кони били в ворота. За домом что-то зашуршало, я свернул за угол и увидел чёрную, как смола лошадь (после я так и назвал её, Смола). Она покорно  подошла ко мне, на ней была одета кожаная уздечка, я поставил её стойло, места там хватало. Никого больше не было, всё утихло. Я стоял посреди своего огорода с ружьём, пугался каждого шороха и палил туда, где его слышал.

                VIII

 – Генри я так и не нашёл, а деда нашёлся,  сам пришёл, как ни в чём не бывало, с какими–то продуктами, молча ружьё повесил и только сказал больше из него не стрелять. Оно вон, так и весит.  Так мы ещё десять лет прожили, не разговаривали почти, как чужие жили.  Ким его пережил ровно на неделю, а потом я купил нового щенка на рынке, вон он, бегает, – я показал гостье в окно, – просто назвал, Лу, на вой похоже имя, только откликается быстро. И нового коня я купил. Всё обновилось, почти. – Я подлил чая. – Я потом в город стал ездить, редко, но ездил, гулял там, по паркам, или скверам, не различаю. Но было так, что иду я, и случилось это не так давно, иду, а на лавочке женщина сидит, в круглых таким, маленьких чёрных очках, у неё волосы пушистые, седые, аж искрились белым на свету. И я прошёл мимо, а потом обернулся, она сидела ещё, тихо так шепнул: «Генри…», она улыбнулась, или мне так показалось, а потом встала и ушла. И снова я стоял, просто смотрел даме в след. Сразу вспомнил ту лёгкую поступь… – я потёр нос, поправил седые волосы и хлебнул чая. – А как Вас зовут? Снимите капюшон, жарко у нас.
 Гостья сняла капюшон, освободив одуванчик белёсых волос, подняла голову и нежно улыбнулась жемчужными зубками, дотронувшись до моей руки своими костлявыми пальчиками, играя мышцами и выпуклыми венами, сердце моё замерло, и я перестал дышать, невольно улыбаясь, а гостья произнесла:
 – Здравствуй, я Генри.