Пустой перрон

 Что происходит, когда ты стоишь на опустевшем перроне, а поезд медленно и неотвратимо набирает скорость, и единственное желание, которое овладевает тобой – броситься вдогонку, вскочить в первый же попавшийся вагон и устремиться навстречу чему-то неведомому, и именно оттого – такому желанному?
 Кому не знакомо это чувство? Нет, никто не хочет оставаться на пустом перроне, где останавливается время. Ведь этот перрон – нулевая точка отсчета для мчавшего сквозь время и пространство, окрыленного только хорошими предчувствиями, пассажира. А иначе зачем покидать перрон?
 И я мысленно догоняю поезд, вскакиваю в тот самый вагон из далекого прошлого, и еду с ним в будущее, ведь все относительно! Я, шестнадцатилетняя, вместе с молодой красавицей матерью и двумя соседями по купе, недавними выпускниками военного училища, еду в скором поезде Ленинград – Ташкент.
 На погонах молодых лейтенантов блестят новенькие звездочки, лейтенанты счастливы и суетливы, они выбегают на каждой остановке на перрон и скупают у торговцев всю снедь: молодую картошку, малосольные огурчики, горячую кукурузу. В купе жарко от разгоряченных попутчиков, от дымящихся продуктов и от того, что на улице тридцать градусов, а ведь еще так далеко до Ташкента.
 Молодые вечно голодные лейтенанты жуют, усердно потчуют нас и не сводят восхищенных, искрящихся глаз, с моей красавицы матери, и ни одна их искорка даже случайно не попадает в меня. А ведь темноволосый, синеглазый лейтенант так тревожит мое воображение. Но заметив на безымянном пальце правой руки новенькое обручальное колечко, я сникаю. Маме же приятно внимание двух молодых попутчиков, она в приподнятом настроении, расслаблена и снисходительно нежна. Ее карие глаза становятся бархатными, а красиво очерченные губы застывают в полуулыбке.
– Я покажу тебе Фергану, – с грустью об ускользающем времени говорит мама, и замолкает на некоторое время.
А я понимаю, что она вся во власти воспоминаний.
– Я тебя накормлю настоящими шашлыками, – продолжает мама совсем с другим чувством, вспомнив о любимом мясе и глядя на картошку, огурцы и кукурузу, танцующие на столике в такт подпрыгивающего поезда.
– Я не люблю шашлыки, я не люблю мясо, – говорю я, сморщившись.
– Просто ты никогда не ела настоящие шашлыки, – мечтательно продолжает мама.

 И глядя на нее даже я начинаю ощущать запах шашлыков.

 Я действительно совсем скоро попробую настоящие шашлыки из баранины в кафе «Голубые купола» в центре Ташкента: нежные, тающие во рту. Но я так никогда и не побываю в Фергане. Я искупаюсь в ледяном арыке, простужусь и проваляюсь с температурой под сорок до самого отъезда.
 Но я запомню этот красивейший многонациональный город, восстановленный после страшного землетрясения людьми, съехавшимися по зову сердца из разных городов Союза, запомню его широкие, наполненные солнцем площади, веселые, улыбающиеся разноцветной радугой, фонтаны.
 А бабушкин виноградник, под которым я провалялась две недели – это отдельная песня: только приподнимись и протяни вверх руку, и в ней окажется тяжелая, налитая желтым пламенем, гроздь винограда, которая от малейшего прикосновения зубов с треском лопается, наполняя все твое животное существо ароматными дарами солнца.
 Уезжая, мы упаковываем эти сладкие сгустки солнечного Ташкента в коробки и везем в сырой и дождливый Ленинград. Глядя в окно застывшего перед рывком поезда, я не могу отвести взгляд от незнакомой пары: как прощаясь с женщиной, рыдает мужчина. Они обнимаются и целуются, словно расстаются навеки.

– Посмотри на бабушку, ведь ты ее видишь в последний раз, – грустно говорит мама.
 Бабушка одиноко стоит на перроне, ветер треплет ее чуть тронутые сединой русые волосы, крупные очки отсвечивают и мешают заглянуть ей в глаза. И щемящее чувство неотвратимой утраты обрушивается на меня.

 Так навсегда в моей памяти и осталась бабушка одиноко стоящей на пустом перроне. О чем она тогда думала? Вряд ли ее неудержимо тянуло в наш вагон.
 Сейчас – то я понимаю, что с возрастом хочется вскочить лишь в поезд, идущий из настоящего в прошлое. Но в ее сердце, каким-то невероятным образом выдержавшем все самые страшные потрясения двадцатого века, трудно было бы отыскать счастливую точку возврата. Хотя, кто знает, кто знает.