Героин -6 глава из неопубликованного романа

                Глава 14.
              …Обнаружив мертвеца в своём хозяйстве, банщик Катышев вихрем летел на вахту. Его выпученные глаза  и раскрытый в беззвучном крике рот говорили о чём-то катастрофическом. Несколько работяг, возвращавшихся из вечерней школы, невольно замерли, когда он, топоча сапожищами и свистяще дыша, промчался мимо них.
              -Не иначе как прожарка и баня сгорели,- поглядев ему вслед, сказал один из них.- Вот была бы лафа, если б всё тут запылало!
              -Ага, как бы ни так,- мрачно оборвал его второй зек.- Понатыкали б палаток и заставили всё отстраивать. Ну а нет, так рассовали бы по другим командировкам. А там, кто его знает, что за порядки? Так что лучше не каркай, а живи, где живёшь, пока к «сукам» не загнали.
              Банщик Катышев, однако, этих реплик не слышал. Он бежал, задыхаясь, в ужасе и тоске, лихорадочно обдумывая, что будет говорить. Теперь он мысленно клял себя и бил по морде  за то, что заскочил почифирить в парикмахерскую. Это краткое отсутствие обернулось несчастьем, за которое ответственность несёт лично он. И его могут обвинить если не в прямом убийстве, то хотя бы в соучастии. А ведь он ни при чём!
              «Но, быть может, не убийство?- жалко предположил он.- Может, зеку стало плохо, схватило сердце? Если так, то будет проще, хотя всё же халатность. А это, хочешь не хочешь, опять добавочный срок…»
              Обозначив таким образом своё ближайшее будущее, банщик горестно взвыл и прибавил ходу.
             -Эй, придурок, что случилось?- неожиданно окликнул его какой-то хмырь, одиноко стоящий возле каптёрки.
             В другое время и при других обстоятельства Катышев непременно оскорбился бы до глубины души и ответил грубостью на хамский выпад. Но сейчас пропустил его мимо ушей, продолжая целеустремлённое своё движение. Однако окликнувший его был явно настроен на взаимное общение и исчерпывающий ответ.
             -Стой, позорник!- крикнул он.- Стой, не то хуже будет!
             По законам зоны так вести себя с зеками могли только «мусора» и «авторитеты». И ещё неизвестно, что было опаснее – не подчиниться начальнику или урке?
             Поэтому Катышев, дыша, как загнанная лошадь, повернулся к интересующемуся и невольно вскрикнул.Перед ним, одетый в ватный зековский бушлат и такую же шапочку, стоял ни кто иной, как один из надзирателей, сержант Красухин.
            Вероятно, он выслеживал кого-то из заключённых и поэтому так принарядился, На худом, по-волчьи вытянутом лице сержанта заведено метались вечно бегающие глазки. Эти глазки не останавливались, наверно, даже во сне, придавая их владельцу вороватое выражение вечно в чём-то виноватого и блудливого шкодника.
            Сдёрнув с головы шапку и вытянув руки по швам, как было предписано режимом, Катышев, преданно глядя на надзирателя, отрапортовал срывающимся голосом:
            -Заключённый Катышев Гордей Иванович. Статья двести шестая, срок пять лет. У меня чепе в бане, гражданин начальник! В душевой… в мыльном зале… обнаружен труп!
             -Чего? Чего? Ты что буровишь?- не поверил Красухин.- Какой труп? Отвечай! Откуда он взялся?
             -Не… не… не знаю… -Катышева заклинило, и он долго икал, прежде, чем ответит на вопрос сержанта.- По-о-ова-а-ара о-обнаружили… из дне-е-евной смены! А… а  кто та-акой, не могу знать… ра-а-азглядеть не-евозможно!
              -Так какого же хрена ты тут торчишь?- неожиданно накинулся на него надзиратель.- Почему не остался на месте происшествия?
              -Так ведь как же?- растерялся банщик.- На-а-адо ж было д-доложить! Я ж на вахту бежал, а вы-ы-ы  о-остановили!
              -А теперь обратно дуй, и туда – никого! Я сейчас дежурных вызову, придём, разберёмся…
              Спустя двадцать минут в душевой возле трупа суетилось шестеро служивых. А ещё через полчаса туда же прибыли подполковник Ломостов и старший лейтенант Зорин.   
              Майора Мигулько разыскать не могли. Дома ответили, что он ещё не возвращался, и где сейчас находится, семья не знает. Разъярённый Ломостов рвал и метал. Финиш года грозил смазать все положительные показатели. Оперуполномоченный тоже заметно нервничал. Он уже узнал погибшего по расплющенному большому пальцу правой руки и теперь пытался понять, что же всё-таки случилось.
              Осмотр тела и места ничего не прояснил, требовалось присутствие опытных криминалистов. Раны на голове трупа могли образоваться после того, как он поскользнулся и упал. А поскользнулся он, видимо, тогда, когда включил горячую воду.Его ошпарило, он дёрнулся, рванулся, не удержавшись на ногах, и ударился виском о выступающий кран.
              «Да, скорее всего именно так всё и было,- заключил Зорин.- И не стоит искать другую версию. Хватит неприятностей с одним Бурлаковым. Мне ведь  там крутить и раскручивать придётся ещё долго… Но почему это случилось с Митковым сразу после того, как он дал необходимые показания? Несомненно, экспертиза во всём разберётся. Хотя, что можно определить в этом разваренном месиве? Однако если даже при эксгумациях находили концы, то сейчас это сделать будет гораздо проще. Я б не дёргался, если бы это случилось вчера. Когда никто не предполагал о новой роли Митькова. Но сегодня, после его признания, когда он, можно сказать,   ж е р т в е н н о  помог следствию, стоит подумать о сведении счетов. Только кто  бы мог разболтать об очной ставке? Пухов?  Исключается. Он закрыт, и  надолго. Да и из ШИЗО никого сегодня не выпускали. Надзиратели? А им-то что за резон? Понимает, чем пахнет служебное преступление. Ну а если сам Митьков трепанулся кому-то? А ведь слово, как воробей, вылетело и понеслось…Надо банщика прижать! Почему отлучался? Может, кто-то специально его отвлёк? Сам он в этом деле едва ли участник. Даже полный идиот там, где кормится, не пакостит. Но прижать хорошенько! Чтоб обгадился со страха. Даже срок подмотать, в назидание другим… Ладно, что ж теперь делать? Подождём экспертизу. А пока не будем портить подполковнику жизнь…»
              Зорин с сожалением бросил последний взгляд на труп и отошёл к  стоявшему у двери Ломостову.
              -Я надеюсь, что это несчастный случай. Неудачное падение, случайный удар.
              -Надеешься или считаешь?- нахмурился «хозяин».
              -Нет, считать не могу, слишком много неясностей. Что покажет экспертиза – за нею ход.
              -А-а, вот то и оно!- Подполковник тихо выругался.- Мы сейчас успокоимся, а она нам сюрприз… Дескать, все ваши выводы коту под хвост! И разматываете это дело, как новое убийство! Можёт всё так обернуться?
             -Конечно, может,- твёрдо выдержав его взгляд, ответил Зорин.- Только что же нам с вами вешаться из-за этого? Да пусть бы все они подохли и перерезали друг друга! Воздух только бы очистился, и стало бы легче дышать!
             Сжав кулак, он рубанул им, словно шашкой, наотмашь, но тут же опомнился и добавил примирительно:
             -Я, конечно, выражаюсь в фигуральном смысле, понимая, что преступник – тоже человек. И каким бы он ни был , всё ж достоин сожаления…
«Чёрта с два!- тут же мысленно опроверг себя он.- Да была б моя воля, я бы всех до одного…»
            Ненависть к преступникам, не унимавшимся даже за колючей проволокой, переполняла его. Мало того, что на воле от них воют, так и тут они всячески портят людям жизнь. Вот и Зорину сорвали вечерние планы. А ведь он с женой планировал пойти на концерт. Как уж он ни выкручивался, как ни извинялся, умоляя любимую понять его. Но она не сдавалась: «Или я, или твоя служба!»  И опять его служба оказалась важней. Ну, так как относиться после этого к выродкам, одним своим существованием отравляющим всё вокруг?
            Зорин, вероятно, негодовал бы ещё долго, но подполковник неожиданно озадачил его.
            -Выпить надо бы, что ли… Ты как к этому относишься?
            -Ммм,- замялся оперативник.- Можно сказать, положительно.
            -Ну, тогда пошли. У меня в сейфе припрятано… Потому что после этого я уснуть не смогу.
            Он кивнул головой на труп, укладываемый на носилки, и окликнул стоящего там дежурного по колонии:
            -Лебединый , отправишь тело и придёшь ко мне в кабинет. Мы тебя со старшим лейтенантом будем ждать! Ну, пошли, Иван Ильич, с нас, пожалуй, достаточно. Нагляделись, надышались, теперь бы забыть…
           Они вышли на воздух морозный, свежий, торопливо, с наслаждением вдыхая его. Под ногами похрустывали скованные льдом лужицы. Небо было черно и блестяще от звёзд.
            Зона выглядела нежилой. Прошёл час после отбоя, и вокруг не могло быть ни одной живой души. Электричество в бараках уже выключили и лишь дежурные лампочки струили слабый свет. Зато сторожевые огни на заборе и у вышек напоминали праздничную иллюминацию, и стоящее на взгорке здание ШИЗО было высвечено прожектором, направленным на него.
           Всё это напоминало странную декорацию, брошенную и забытую людьми, некое подобие фантасмагории, снятой когда-то Тарковским в «Сталкере».
           Шаги офицеров гулко раздавались в тишине этого отгороженного от мира пространства, и овчарки, бегающие на цепях вдоль контрольной полосы, замирали и чутко прислушивались к ним.
           А у бани шумели и ругались надзиратели, выясняя, кому из них тащить в сарай медчасти труп. Наконец впрягли в носилки с одной стороны банщика («Он, подлец, недоглядел и виноватый во всём!»), с другой стороны взялись за ручки Красухин и Фролов, и попёрли по холодку, с матерками и покряхтываньем, сопровождаемые не отстающим от них ни на шаг лейтенантом Лебединым…

           …Штрафной изолятор колонии был ничем иным, как обыкновенной маленькой тюрьмой, куда за всевозможные проступки и провинности сажали проштрафившихся заключённых. Это двенадцатикамерное бетонное строение, рассчитанное  на сто человек, в разное время носило разные названия.  То его именовали ШИЗО – аббревиатура штрафного изолятора, то БУРом – бараком усиленного режима, а уж заключённые для сей каталажки чего только не придумывали и как её не поносили. «Трюм», «кондей», «кича», «парашник», «лепрозорий» и даже «дом отдыха». Правда, последнее исходило от стойких ленивцев и угрюмых любителей «чёрного» юмора.
           Пустовал этот «курорт» довольно редко. И «путёвки» сюда предоставлялись безотлагательно, благо поводов для изоляции и активного «лечения» то и дело давали сами пациенты. За отказ от работы, за прогул, за игру в карты, за курение в бараке, за разговоры в строю, за распитие спиртных напитков, за пререкания с начальством, ну да мало ли за что мог загреметь сюда зек!
          И сейчас тут томились отказчики и промотчики, игроки и сквернословы, несуны, с чем-то схваченные на шмоне, мастера цветных наколок, аферисты – чернушники, одним словом, вертопрахи и пасынки судьбы. Кому пять, кому десять, кому пятнадцать суток, в зависимости от прегрешений и их рецидивов, с выводом и без вывода на работу, с одинаковым для всех штрафным пайком.
          Правда, подследственные  и стукачи, иногда для блезиру попадающие сюда, получали и завтрак, и обед, и ужин, не особенно жирея на казённых харчах. И у тех и у других были особые камеры.  И подследственный Пухов, возвращаемый в «трюм», был уверен, что угроза старшего опера липовая и его водворят туда же, откуда взяли.
          Однако надежды его не сбылись. И как он ни сопротивлялся, как ни орал, подняв на ноги страдальцев в остальных набитых камерах, надзиратели всё же, выполняя приказ, затолкали его в назначенную СЕДЬМУЮ.               
          А в СЕДЬМОЙ находились именно те, кого старший лейтенант назвал опущенными, то есть самые бесправные парии зоны, существующие в ней на правах прокажённых. Их было шестеро отпетых рецидивистов, некогда принадлежавших к уголовной элите, а затем скатившиеся на самое дно этого непредсказуемого опасного общества.
          Возглавлял эту кодлу бывший авторитет, вор-домушник по кличке Дядя Ваня – долговязый, худющий туберкулёзник, с зубами чёрными и крошащимися от чифиря и курева. Месяца два тому назад Дядя Ваня «засадил фуфло» Савке Рыжему. То есть, попросту говоря, проигрался в «буру», не обеспечив проигрыш ни деньгами, ни вещами, хотя знал, что за такое преднамеренное кощунство и подлость полагалась расплата – нож или пенис.
          Дядя Ваня, поразмыслив, выбрал последнее, полагая, что на его мослы никто не польстится. Однако оскорблённый в своих лучших чувствах Савка, прямо-таки сжигаемый чувством мести, за три баша анаши нашёл желающих и они «опустили» Дядю Ваню.
          Натянув штаны, кряхтя и охая, Дядя Ваня в раскоряку ушёл в ШИЗО, громогласно поклявшись за позор и насилие мстить ворам до последней минуты своей лично жизни.
          И вот теперь, сидя на нарах, в окружении таких же отверженных, он, не веря глазам своим, глядел, как четвёрка надзирателей впихивает к нему в камеру голосящего Князя.
          Это зрелище было как бальзам на душу страждущего. Дядя Ваня даже в ладоши захлопал от счастливого сознания, что не только он, но и Толян, один из верховодов зоны, законник, «накололся на чей-то торчащий штык».
          Однако радость его была недолгой. Потому что, когда он с распростёртыми объятьями бросился навстречу новой «гостье», вожделенно приветствуя «её»:  «С новосельем, подружка!», - сержант Симаньков остудил его пыл.
          -Не подружка, а дружок, свинья ты неразборчивая! Нешто не понял, что «машки» так, как он, не сопротивляются? Предстоит над ним работать и работать. А уж как у вас получится, решайте сами!
          При этих словах  Пухов бешено взвыл и снова бросился на надзирателей.
          Однако дверь захлопнулась перед самым его носом, и он всем телом с размаху врезался в неё. Удар был настолько сильным, что он даже присел от боли.
         -Бейся не бейся, а назад ходу нет!- долетел из коридора голос Симанькова.- Признаешь, чего требует старший лейтенант? Если «да», говори! Сейчас же выпустим!
         -Приз-на…- начал  выпихивать из себя непослушными губами Пухов, но тут же опомнился и прикусил язык.
         Он же не дурень, чтобы так вот безропотно брать на себя заведомую «вышку»! Мусора лишь пугают, испытывая его дух, и, конечно, не допустят никакого насилия. Ну а он посидит, пока они не образумятся. Ведь такого беспредела не было даже при Берии!
         Как там было при Берия Пухов знал лишь по слухам да рассказам бывалых рецидивистов – стариков. А сейчас на дворе год 1993-й – полный разгар демократии и цивилизованности  во всём. Хотя чёрт его знает, какой стороной повернётся в стране жизнь после этих октябрьских московских разборок? Может, вышел негласный приказ из верхов: с корнем выкорчевать и уничтожить преступность? И он – первая ласточка в этой «Чёртовой дюжине», кому велено начальством обрезать крылышки?
         Прислонясь спиной к двери , Князь обвёл глазами камеру. Шесть пар встречных непримиримых взоров обжигали его огнём и ненавистью.
         «Нет, они не посмеют,- снова подумал он.-  Оперский эксперимент закончится крахом. Ну а если всё же ринутся, то одного или двух я, как пить дать, придушу, а уж тогда пусть меня судят!»
         В голове его гудело, он хотел бы прилечь, но все нары занимали эти пидоры, сидеть рядом с которыми было западло не только ему, но даже любому работяге. А согнать их с помоста он не мог, да они и вряд ли  подчинились бы ему.
         Тем не менее, лицо его выражало такую решимость бороться за положенное ему место под солнцем, что даже Дядя Ваня, отпетый и отчаянный, в смущении и растерянности отвёл глаза.
         -Так за что тебя к нам?- неуверенно спросил он.
         Но Князь брезгливо поморщился и ничего не ответил.
         -Брезгуешь, стало быть, и не хочешь снизойти,- понимающе усмехнулся Дядя Ваня.- Ну ещё бы, ты чистенький, а тут такая мразь! А ведь помнишь, было  время, мы с тобой корешевали, и не раз даже кушали за одним столом. Ну, случилось со мной, ну споткнулся я спьяну, так неужто за это надо было сразу казнить? А вы, волки позорные, так и решили, чтобы лишний хлебальник изгнать с общака. Вам, чем меньше нас, тем лучше, весь навар идёт вам! Был бы случай, так ты бы всех дружков перерезал! А так вынужден считаться, делиться добытым! Но теперь тебе кранты, спёкся ты, паря! Вся колония узнает, с кем ты находился. И даже если тебя выпустят, былой веры не вернёшь. Потому что ты с опущенными нары делил, потому что мы слух пустим, что тебя огуляли!
             Дядя Ваня рассмеялся торжествующе и зло.
             Князь глядел на него затравленно и обречённо. Этот пинч прав во всём. Даже если его выпустят, и он сможет убедить всех в своей чистоте, подозрение останется и былого авторитета среди уголовной братвы ему не вернуть. И на воле, которая когда-то вернётся, выяснять, ч т о тут случилось, будут не раз и не два. Так не лучше ли сдаться на милость опера, протянув время до суда и переследствия?
            Но и тут полный крах. Взять на себя убийство вора, значит, дважды подписать себе смертный приговор! Один от имени Государственного Закона, а второй от преступного сообщества, которое тут же устроит на тебя настоящую охоту.
            Поэтому выход только один: каким-нибудь способом предупредить зону о том, что затевают против тебя менты. Только как это сделать? Да при помощи остальных «трюмников». Простучав обо всём в стены или прокричав во весь голос. Но не будешь же орать из этой камеры. Значит, нужно быстрее вернуться в свою.
           Князь тяжело поднялся на ноги и прислонился плечом к стене. Главное сейчас, не спускать глаз с сокамерников и не поворачиваться к ним спиной.
           Настороженно шаря взглядом по их насупленным лицам, он ударил ногой в дверь. Затем ещё и ещё, все сильней, торопливей, с ужасом сознавая, что это бессмысленно и его не слышат те, кто обязан услышать.
           -Зря лишь ноги ломаешь,- ухмыльнулся Дядя Ваня.- Хоть стучи, хоть кричи, а до вечера тут пусто. Подыхать будешь – дежурного не докличешься, они все ушли в зону, им теперь не до тебя.
           «Суки! Сволочи! Гады!»- мысленно орал Князь, посылая проклятия всему миру.
          Из чувства протеста он ещё некоторое время бил сапогом в дверь и наконец, обессилев, угомонился. Очень хотелось пить и курить, во рту всё пересохло и в горле першило. У опущенных же в кружках была вода, и курили они табачок и махорку. Это было им позволено, как пострадавшим, подготовленным к отправке в другую колонию.
          Но унизиться до того, чтобы стрельнуть на закрутку, Князь не мог себе позволить, как бы ни хотел. Сейчас важно было сохранить установленную дистанцию и не дать им повода наброситься на него. А в том, что желание у «петухов» было, он читал по выражению их лиц.
          Так прошло часа три. И всё это время в камере стояла угрожающая тишина. Глаза Князя слипались, его клонило ко сну, напряжённые ноги подкашивались, дрожали, и он вынужден был присесть на корточки, а потом на ягодицы, подвернув под себя полу бушлата. Время от времени он куда-то проваливался, отключался, впадая в оцепенелое забытье, но усилием воли заставлял себя встряхнуться и вновь таращил глаза на Дядю Ваню.
         Тот же вёл себя свободно, перешептываясь со своими. Иногда то один, то другой из них подходил к параше, справляя нужду, и тогда мерзкая вонь наполняла помещение, перебивая устоявшийся запах табака и грязных тел.
         Понимая, что его провоцируют на выпад, Князь лишь крепче стискивал зубы и задерживал дыхание. Да, он мог бы утопить любого из этих ублюдков во взбаламучиваемых ими нечистотах, но это лишь осложнило бы его положение.
         Между тем день заметно клонился к вечеру. Зарешеченное, закрытое железным «козырьком» окно, сквозь которое до этого пробивался блеклый свет, окончательно слилось со стенами, погружая камеру в темноту. Электричество же в «трюме» ещё не включили, Чёртов  р ы н о к  заставлял экономить на всём. Однако на заборах фонари горели вовсю, но уж там, видимо, Сам Господь Бог велел не жалеть киловатт.
          Сидя у двери, Пухов напряжённо всматривался в темноту, пытаясь уловить движение на нарах. Однако даже силуэтов  увидеть не мог – всё сливалось в одну зыбкую беспросветную массу. Воображение же рисовало картины одну страшнее другой. Ему казалось, что со всех сторон к нему уже подкрадываются. И он, наконец, не выдержав, вскочил на ноги и заорал:
          -Не подходите! Убью! Передушу, как крысят!
          Общий громкий хохот был ему ответом.
          Он замолк, пристыженный, понимая, что этим криком окончательно выдал себя. Парни явственно поняли, что он боится их, и это придало им наглости и решимости. И когда он опять опустился на пол и завозился там, устраиваясь удобнее, они по сигналу Дяди Вани одновременно бросились на него.
          Князь визжал, хрипел, кусался, тыкал кулаками во все стороны, а на него со всех сторон тоже сыпались пинки и удары. В темноте парни, промахиваясь, лупили по своим. Громкий мат, сопенье, вопли глохли в этой низкой душной камере, не проникая в остальные из-за толстых стен и дверей. Избиение продолжалось минут десять.               
          Наконец измочаленного, обессилевшего Князя затащили на нары и, сорвав одежду, глумясь и злорадствуя, поочерёдно надругались над ним.
         Он лежал обнажённый, истекающий кровью, испытывая страдания физические и нравственные. Всё теперь было потеряно, на всём поставлен крест, и ему оставалось либо смириться с этим, либо попытаться отомстить за себя. Однако воля и дух  были парализованы, выход в зону закрыт, так как он и сам не вернулся бы туда, даже если бы его туда загоняли.
          Теперь он навечно связан с этими несчастными, испытав ту же боль и то же отчаяние, которое в своё время испытали они. Месть ему была страшной, хотя он никогда не приветствовал мужеложство и никого к этому не принуждал. Это было противно его естеству, как любой самостоятельной мужской натуре. Слёзы заливали его лицо, и он слизывал их с губ разбитых и отёкших.
          -Ничего,- неожиданно раздался голос Дяди Вани.- Мы от этого не сдохли, и ты не помрёшь. Зато все теперь на равных, что ты, что я, что «Милка»…
          Самый жалкий из присутствующих довольно хихикнул. Раньше все, кому не лень, использовали его. А сейчас и он сумел возвыситься над сильным.
          -Во , сечёшь, как малый радуется?- продолжал Дядя Ваня.- Утешил ты его! И не ной, не страдай, ведь дело житейское. В конце концов, если хочешь, подзамнём его вглухую. Никому не расскажем, что тебя «оприходовали». Наоборот, подтвердим, что ты дрался, как лев! И всех нас «пережарил», поставив в очередь!
         Дядя Ваня явно трусил. Чем чёрт не шутит? Хоть велели мусора заняться Князем, но что у них на уме, лишь опер знает. Как припишут всем козлам групповое изнасилование, вот тогда и отольются им Толяновы слёзы.
         -Ну, так как? Соглашаешься?- продолжал бубнить он.- Надевай портки, пока не поздно. А то придут вертухаи, а ты в таком виде… Э-э, милок, наша жизнь ничего не стоит! Мы ж её просадили ещё в первый свой срок! Ну-ка, Танька, Тамарка, оденьте его!  Да попить «княжне» дайте, нехай успокоится.
         Тут же двое парней  натянули  на Пухова кальсоны, а затем также шустро подтянули и штаны. Кто-то подал ему кружку с водой, и он начал пить, захлёбываясь, стуча о её края зубами. Затем кто-то сунул ему в рот зажжённую самокрутку, и от первой же затяжки голова его закружилась, перед глазами поплыли радужные круги, и он начисто отключился от всего земного, от всех бед и обид, печалей и тягот.
        А спустя некоторое время в камеру дали свет, загремел дверной засов, распахнулась кормушка, и в просвете её появилось лунообразное раскрасневшееся лицо Симанькова.
       -Как дела, чучелА? Чем порадуете начальство?- вопросил он, обводя беглым взглядом камеру.- Сейчас ужинать будете, вон половник гремит. Подавайте ваши миски. Тамарка, обслужи!
         Подскочивший к кормушке косорылый рослый парень поочерёдно протягивал продырявленные по краям персональные посудины, и раздатчик, стараясь не касаться их половником, отмерял порции каши одну за другой.
        -Всё?- спросил он, всунув голову в кормушку, и в испуге отшатнулся, увидев сползающего с нар Князя.- Э-э… а кто там ещё?- словно бы не узнав урку, повернулся он к надзирателю.
        -А кого ты увидел?- хитро прищурился сержант.
        -Да вон там… ещё один… Его тоже кормить?
        -А вот мы сейчас посмотрим, кого ты обнаружил… - Симаньков вновь наклонился к отверстия в двери и вдруг ахнул фальшиво, всплеснув руками.- Ой! Да это ж наш подследственный! Из третьей камеры! Эй, ты как тут оказался? Кто тебя сюда пустил? А ну выходи, тебе тут делать нечего! Ишь, пригрелся среди сучек, кобель паршивый!
        Изуродованное, опухшее лицо Князя, отрешённый его взгляд и понурые плечи яснее ясного сказали ему о том, что здесь произошло. На всякий случай сержант вопросительно взглянул на Дядю Ваню, и тот кивнул головой утвердительно и быстро.
        -Ну, чего ты телишься? Не можешь с Танькой расстаться?- продолжал балагурить Симаньков  и, отобрав у раздатчика черпак и кастрюлю, приказал ему:- А ты возвращайся. Я тут сам всё закончу.
        -Да, но как же посуда?- заартачился зек.
        Но Симаньков махнул рукой.
-За ней утром придёшь. Или пришлёшь кого-то. У вас в столовке хмырей много, найдёте желающего.
        Услышав, что сержант отсылает свидетеля, и понимая, что это единственный шанс сообщить о своём несчастье, Пухов, преодолевая боль во всём теле, рванулся к двери и закричал:
       -Слушай, парень! Передай, что меня тут убили!!!..
       А ещё через полчаса, уже сидя в своей камере, Князь снял сапог и, порывшись, вытащил оттуда давно припрятанное и не обнаруженное при обыске лезвие. Затем завернул рукав рубахи, зажмурился и, закусив губу, из всей силы полоснул лезвием по сгибу у локтя.
       Фонтанирующая струя крови вырвалась из раны и с напором ударила в бетонную стену.Следующим движением Пухом поднёс бритву к шее и, нащупав пальцем сонную артерию, глубоко вздохнул и перерезал её…