Василий

      В палате интенсивной терапии все голыми лежали. Пижамы выдавали только на третий день после операции. Так было удобнee медперсоналу – верти-крути человека сколько душе угодно, вставляй-коли всё что положено. Tуалет утренний, опять же. C этим строго – ежедневное умывание с головы до пят. И тебе зубы почистят, и тебе... Да Бог с ним.  Важно, что лежали все в одном большом – на шесть коек – помещении, разделённом на боксы лёгкими, наполовину прозрачными занавесками. Просвечивалась, разумеется, только верхняя часть. Нижние полтора метра от пола были сшиты из плотной ткани радостного апельсинового цвета – дескать, усё у вас, товарищи дорогие, будет хорошо! По обе стороны кровати оставалось узкое пространство, едва позволявшее человеку сесть или привстать рядом с кроватью. Здесь же размещали табуреты для посетителей. Посещение разрешалось, хотя и строго ограничивалось по времени. Я пустилась в подробное описание того, как было устроено это стрёмное, с точки зрения обывателя, место потому, что в палатах интенсивной терапии мужчины и женщины лежат вперемешку. Понятное дело, что попадающим сюда больным не до гендерных разборок - и те, и другие относились к факту такого соседства с абсолютным равнодушием и без малейшего любопытства друг к другу.
      Шел второй день пребывания в интенсиве Ирины Эдуардовны Заманской.  Заболела она внезапно: была-была здоровой и вдруг – на тебе. Целую неделю врачи пытались лечить её вполне гуманными методами, но лучше не становилось. Вконец измученная Ирина Эдуардовна бродила по отделению и печально улыбалась собратьям по несчастью, раскачивая свисающей из носа длинной трубкой, отчего походила на большую грустную слониху. Однако, все мучения оказались напрасными – лечение не помогло и случилось то, чего Ирина Эдуардовна боялась больше всего – пришлось лечь под нож. Теперь же, едва очнувшись в палате интенсивной терапии, несмотря на всеобщую гендерную индифферентность, она, пребывая в морфинном полузабытьи, время от времени, пыталась нащупать под пластырем на животе длинный узловатый шов и осознать масштабы ущерба, нанесённого холодным скальпелем хирурга её женской харизме. Несмотря на возраст, а было Ирине Эдуардовне под пятьдесят, она всё ещё не теряла надежды вслед за душой пристроить изрядно раздобревшее в тоске по ответному человеческому теплу тело. Ирине Эдуардовне не везло. И не то, чтобы смолоду спросу на неё не было - мужчины водились, но не подолгу. Бывало, только кто завёдется, только распробует все её прелести, как глядь - и нет его, бежит - аж пятками сверкает. А всё потому, что любила главнокомандовать, да так, что ухайдокивала бедолаг приказами, душила инициативой и нравом своим крутым давила аки бульдозером.  И если поначалу была она не то, чтобы слишком, но переборчивая, то с возрастом, стала льнуть даже к самым некудышним, самым затрапезным мужичонкам. Однако и те её не жаловали, не хотели к себе хозяйкой. И оттого становился их поток с каждым годом всё реже и скоротечнее. Но Ирина Эдуардовна не отчаивалась.
 - Зрелая дама для мужчины сродни выдержанному вину, - любила повторять она, и, настаиваясь, не переставала ждать.   
      Однако, не только шрам занимал мысли Ирины Эдуардовны в эти дни - она мечтала поскорее восстановиться и с нетерпением ждала, когда же, наконец,  доктора разрешат ей ходить.
      Доктора не торопились.  Одежды, как у всех в интенсиве, у неё  не было, а разгуливать голой по палате всё же представлялось неловким,  -  Ирина Эдуардовна вставала и, немного согнувшись, щадя пострадавший живот, маршировала или пританцовывала на  месте. В такие минуты сосед справа мог наблюдать через прозрачную часть гардины, как дергается поплавком её макушка.  Когда же Ирине Эдуардовне удавалось выпрямиться в полный рост, соседу приоткрывался мощный белый лоб с верхней частью очков – будто бы тонущий водолаз то выныривал, то снова скрывался под водой. При этом сам сосед оставался для Ирины Эдуардовны невидимым. Всё, что она знала о человеке за занавеской, это имя - Василий. Так обращался к нему персонал.  Судя по всему, Василий перенёс сложную коллизию со здоровьем и пока не вставал. Лежал он тихо – не стонал, не кряхтел, не храпел, хотя наверняка этих фактов Ирина Эдуардовна знать не могла: ей самой кололи что-то такое, от чего большую часть времени она находилась в забытьи.  Утром и днём Ирине Эдуардовне с Василием приносили по высокому стакану с трубочкой. В стаканах было небольшое количество воды, и в трубочку полагалось дуть, выдувая пузыри и извлекая булькающие звуки. Желая как можно скорее поправиться, Ирина Эдуардовна всякий раз приступала к упражнению с воодушевлением, и старательно,подобно гобоисту, раздувала мясистые щёки.  Сосед же её, напротив, раскачивался долго, и дул слабо - чувствовалось, что и сам всё ещё не окреп. Однако, продолжительное остервенелое бульканье за занавеской,  пробуждало инстинкт самосохранения даже у самых тяжёлых, и тогда слышно было, как грузно усаживался он на кровати и начинал отчаянно стараться, чтобы не отставать.   
      Два вечера подряд к Василию приходила невзрачная сухонькая женщина неопределённого возраста в немодной серой юбке со шлицей. За занавеской было слышно, как она, шурша, что-то выкладывала из сумки, а после они минут пять глухо перебрасывались редкими словами, и скоро она уходила.

      – Василий! Я прошу Вашей руки, – обращалась к соседу молодая весёлая нянечка с уже надетой на руку варежкой для утреннего туалета. Именно в этот момент Ирина Эдуардовна  начинала свою утреннюю «растанцовку» и могла наблюдать, как подобно оптической трубе подводной лодки в видимом пространстве cоседнего бокса поднималась крепкая мохнатая лапа с крупной, будто экскаваторный ковш, полусогнутой ладонью:
 – Ничего, что я без галстука?  –   заигрывал с нянечкой Василий.
 – Переживём! –   с интонацией местного генералиссимуса парировала нянечка.
 – Я галстук всего-то раз в жизни и надевал, – благодушно повествовал Василий, – и то, когда на зону везли. В знак протеста – туда в галстуках нельзя.
      Так Ирина Эдуардовна узнала, что её сосед по интенсиву – бывший зэк. Будь она чуть целее, такое обстоятельство изрядно напугало бы её, но сейчас оставило безразличной.
      На третий день, наконец, принесли пижаму и разрешили передвигаться с ходунками. Теперь, заминированная дренажами и капельницами, с распущенной под бесформенным трикотажем  жидкой грудью и вороньим гнездом из несвежих волос на голове, Ирина Эдуардовна одержимо нарезала круги по больничному коридору. Неуклюже толкая впереди себя металлическую арматуру, она то и дело врезалалась в уборочный агрегат, чем раздражала и даже сердила уборщицу.  Воля к жизни была настолько велика, что успокаивалась и укладывалась Ирина Эдуардовна только на время обхода и когда разносили еду.  Силы понемногу возвращались. Утром четвёртого дня её перевели в обычную палату, а к вечеру удалось выпервые выйти в корридор без ходунков, но всё ещё опираясь на два массивных штатива. Чаще всего во время прогулок в коридоре никого, кроме персонала, не было. Лишь изредка встречались более крепкие, с твёрдой поступью и с одухотворёнными скорой выпиской лицами, больные. Вот и на этот раз Ирина Эдуардовна  подумала, было, что в коридоре пусто, как на противоположном конце   увидела сгорбленного, едва волочащего ноги, старика. Когда Ирина Эдуардовнаовна со своей арматурой шумно догнала и миновала его, за спиной хрипло и очень тихо позвали:
 – Женщина...
Персонал зовёт, мелькнуло в голове продолжающей удаляться Ирины Эдуардовны.  Ответа на призыв не последовало.
 –  Женщина, –   снова прохрипел  старик уже чуть громче. В  коридоре по-прежнему  стояла гробовая тишина.
   Собрав последние силы, старик проявил неслыханную для ситуации находчивость:
 –  Kрасивая женщина, – голос его был хотя и слаб, но звучал настойчиво.
Ирина Эдуардовна  приосанилась и повернула голову в сторону зовущего – в коридоре кроме них по-прежнему не было  ни души.
 –  Вы - мне?  –  покрываясь испариной то ли от слабости, то ли от встрепенувшихся надежд, спросила Ирина Эдуардовна.
 –  Ага, – довольно выдохнул старик, практически упав на ходунки.
      Ирина Эдуардовна, как добрый конь, развернула оглобли и по диагонали направилась на зов. По мере приближения становилось очевидным, что взывающий к ней старик не так уж и стар. Крупный, в заметной, ярко-жёлтой футболке под больничным халатом, с одутловатым, давно не бритым, лицом, и толстой серебряной цепью на шее, мужчина походил на Барбоса из детской книжэки Носова. Тем не менее, на вид ему было не больше шестидесяти.
 – Как тебя зовут?  –  без лишних преамбул прохрипел мужчина, когда они почти поравнялись, и Ирина Эдуардовна дала по тормозам. Сквозь барбосость на лице его поступила хитрая, но чертовски обаятельная улыбка.
 – Ирина, –   по-европейски, без отчества, представилась Ирина Эдуардовна и почувствовала, как рубец на животе начал мягчать и разглаживаться сам по себе.  В тот же момент её осенило:
 – Василий?!
 – Ага, – ещё шире улыбаясь, просипел Барбос.
      Странное дело, насколько иногда роднят людей обстоятельства.  Для восторженной Ирины Эдуардовны по силе эмоций происходящее было подобно воссоединению союзников на Эльбе. Она ликовала. Ведь с моментаеё пробуждения в палате интенсивной терапии, они находились так близко, в метре друг от друга, их разделяла всего навсего тоненькая занавеска. Конечно, проносилось в голове у Ирины Павловны, они оба ещё слабы, но ведь он узнал её и так по-джентельменски себя обозначил. Это в полуметре от него она танцевала по утрам совершенно голой.  Совершенно, Карл! Ирину Эдуардовну снова прошибло потом. Это они с Василием дуэтом булькали в трубочки и синхронно вскидывали чресла под команды физиотерапевта.
 – А вдруг это судьба?! –  заключительным, бетховенским, аккордом прозвучало в голове Ирины Эдуардовны, и она начала мечтать.
      На следующий день Ирина Эдуардовна решительно подготовилась к встрече – с раннего утра она, наконец, вымыла голову, причесалась и густо накрасила губы розовым. Она готова была потрясти воображение Василия и более совершенной внешностью, но в сумочке ничего, кроме дежурной губной помады, не оказалось.   Один славный бутылёк капельницы, подобно колокольчику, изящно украшал неперегруженный штатив. Грудь её по-прежнему оставалась несобранной, но во время ходьбы, под звон "колокольчика", этот нюанс, по разумению Ирины Эдуардовны, придавал ей пущего эротизма.
      Так, до обеда, вся нарядная, Ирина Павловна упорно ходила по кругу, в надежде на встречу, но на прикроватные столики уже расставляли судочки с едой, а Василия всё не было. Подкрепившись киселём и передохнув, вымотанная утренними прогулками, но сосредоточенная на высокой цели, Ирина Эдуардовна вновь грузно вывалилась из палаты. На этот раз упорство её было вознаграждено - Василий медленно и тяжело шёл навстречу по широкому больничному коридору, всем корпусом налегая на ходунки.  Ирина Павловна  воодушевлённо увеличила обороты:
 – Здравствуйте, Василий! –  широко улыбаясь и пуская в  ход все свои чары, поздоровалась она с бывшим соседом. Василий кивнул и тяжело дыша прошёл мимо - так, будто они с Ириной Эдуардовной не были знакомы вовсе. Расстроенная  невниманием, Ирина Эдуардовна вернулась в палату. Теперь Василий всецело завладел её мыслями. Она бесконечно прокручивала в голове последнюю встречу, пытаясь разгадать причину его нелюбезности и уже представляла, как завтра, с гордо поднятой головой, красивая и недосягаемая, пройдёт мимо, не обернувшись. Василий, верно, смутится и попробует как-то объясниться, а она, Ирина Эдуардовна, вдруг смягчится, ласково посмотрит ему прямо в глаза, и он поймёт,какую удивительную женщину мог, едва встретив, потерять навеки. В этих грёзах её и объял Морфей.
      Проснувшись утром, после завтрака, наведя марафет, Ирина Эдуардовна со свежими силами категорически выдвинулась в корридор. Именно в этот момент мимо снова прополз мешком висящий на ходунках Василий. Поравнявшись с ней, он тяжело вскинул веки и, глядя сквозь неё мутным, не узнающим взглядом, двинулся вперёд. Ирина Эдуардовна снова почувствовала себя оскорблённой. Терзаемая бесконечным внутренним диалогом с воображаемым Василием, она кружила по коридору до вечера, транслируя в окружающий мир достоинство и неприступность средневековой крепости.
      В последующие несколько дней, как ни старалась Ирина Эдуардовна, сколько ни наворачивала кругов, как ни караулила судьбу, Василий не появлялся.
Несколько раз она заглядывала в палату интенсивной терапии, но апельсиновые занавески надёжно хранили происходящее там от посторонних глаз.
    
      Её уже должны были вот-вот выписать, когда, сидя в очереди в процедурный кабинет, она заметила в коридоре женщину в серой немодной юбке со шлицей - ту  самую, что когда-то навещала Василия. Женщина стояла рядом с дверью в интенсив, прислонившись к стене и опустив голову. Ирина Павловна, прикинула её возрастю
 – Лет шестьдесят, не меньше, – довольно подумала она про себя, оглядывая женщину с головы до пят.
 – На техничку из нашей бухгалтерии похожа.  Сестра ему, может?  Этот Василий – с фасоном, симпатичный дядька. Вон, цепь-то на шее какую пижонскую носит. И с нянечкой заигрывал – даром, что во внучки годится. А уж смотрит как, ох! Нет, не жена. Не может быть, чтобы жена вот такая.
      Ирина Эдуардовна решила пройтись мимо женщины с тем, чтобы рассмотреть ту получше.  В момент, когда, приблизившись, она с высокомерным любопытством прожигала гипотетическую соперницу взглядом, из палаты вышла нянечка-«генералиссимус». От привычной веселости на её лице не осталось и следа: 
 – Очень жаль, - обратилась она к женщине,  - хороший был человек, добродушный. За документами зайдите после обедапосле обеда, – тихо добавила она, протягивая аккуратно сложенную жёлтую футболку и массивную серебряную цепь.