Ныне отпущаеши. Почаев. Канун

.

Год за годом я собирался там побывать.

С того самого момента, как нашел то, что искал – «Ныне отпущаеши» Михаила Строкина именно в таком исполнении, как надо. Как хотел.

Я переслушал десятки, сотни записей хоров, капелл -  профессиональных, любительских,  церковных, монастырских, смешанных.  Даже Шаляпина в общей куче… Ничего не  находилось нужного.

Да, хорошо. Очень хорошо. Очень-очень  хорошо. Но не то… Не то…

Я ставил «Черного монаха» тогда, в 2007-м.

И инсценировка, и вся музыка мои были уже готовы, и вот-вот уже надо было ехать и начинать репетиции.

Оставался короткий кусочек, который должен был быть цитатой, поскольку это часть службы. Один, фоновый, уже был.

А второй... Второй должен был выйти за рамки просто иллюстрации. Поскольку всё звучащее в этом спектакле так или иначе проявление, отражение того, что происходило внутри главного героя.

В его голове.

В его мозгу.

А значит, и даже этот небольшой кусочек, хоть и прямая цитата, должен быть с каким-то напряжением внутри, изломом…

Почему именно этот фрагмент службы был необходим смыслово, сейчас пояснять не буду – не про то речь.

И, наконец, я нашел, что искал. И теперь уже этот кусочек слушал, и слушал, и не мог наслушаться…

Потому что здорово. Очень здорово…

И только потом посмотрел, кто поет – братский хор Почаевской Лавры.

Спектакль я поставил.

Добавив в изломанное сознание героя к этому «Ныне» вместо церковных колоколов тибетские чаши.

Время шло своим чередом. Проходили месяцы и годы. 

Но никак не мог я, не мог понять, а это было важно для меня – почему, откуда там, именно в этом исполнении  такая пронзительность и особая истовость. И почему ее нет у других. Тоже замечательных, тоже верующих…

И, наконец,  решил, что понять это можно будет, только побывав в Почаеве.

И я туда поехал. 

Это было летом 2013-го, за несколько месяцев до того, как к власти на Украине пришли нацисты, а служба безопасности там почти перестала отличаться от гестапо.

 Под удивленное хлопанье глазами всех остальных, нормальных, настоящих, которых любил и люблю, ибо это моя родина, я там родился, там гробы моих предков… Как  и под Ростовом. Что на Дону...

Сейчас святки. «От звезды до воды». От Рождественской звезды до воды Крещения…

Завтра Крещение Господне… Богоявление…

Я слушаю службу. Слушаю онлайн трансляцию через инет смартфона.

 Службу в Почаеве.

Это они здорово сделали. У нас почему-то этого практически нет до сих пор. Чуть-чуть кое-где... В храмах иногда... Хотя вроде бы так просто. Повесил микрофон, вывел в сеть или через сайт, или через приложение… А здесь и из Почаевской и из Святогорской. А из Киево-Печерской вообще тв-трансляции... Понятно, это реального живого участия не заменит. Но всё-таки...

 Ты как бы там присутствуешь. И можно слушать везде. В дороге, дома…

(Приложение для смартфона, кому интересно,  Почаевской Лавры, можно скачать на их сайте. Для Святогорской - на сайте Святогорской или на PlayMarket, ну, или и ту и другую слушать с компьютера на их сайтах или страничках youtube).


...Идет трансляция.

Просто чистая трансляция службы.

Без попутных пояснений и комментариев, как будто это футбольный матч или  Евровидение.

Эти пояснения надо делать лучше до, хуже после, но никак не во время. Как это обычно в тв-трансляциях праздничных служб по центральным каналам.

Да со взлетами и пролетами на кранах камер, да с панорамами по сияющим в софитах фрескам, да с наездами на проникновенные лица молящихся… А нравится ли это самим молящимся?.. Это ведь очень интимное, сокровенное... Можно сказать, что им все равно, если глубоко в молитве... Но тем более нельзя этим спекулировать...

И можно ли даже в театре представить себе, чтобы параллельно с  действием  какой-то голос попутно разъяснял зрителям  - вот, выходит такой-то, сейчас он делает то-то?.. 

А служба не театр…

Как-то я даже писал об этом. Сразу в несколько отделов Синода… 

Писал, что нельзя превращать таинство в шоу…  Даже из самых благих побуждений…

Я, конечно, ни в коей мере не собирался лезть в те вещи, в которых мало понимаю -  во внутрицерковные вопросы или богословские. Но я, как мне кажется, неплохо понимаю в своей профессии, в режиссуре. И для меня это превращение или почти превращение достаточно очевидно.

 Не случайно в Почаеве только аудиотрансляция.

Камера в храме есть. И очень редко, в большие праздники или святки, ведется и видеотрансляция. И то не столько службы, сколько выступления приехавших хоров, о которых еще расскажу.

В Киево-Печерской Лавре видео-трансляции, практически, ежедневны. Там одна (техническая) неподвижная камера в храме сзади и всё. Иногда еще вторая, тоже неподвижная, сверху. И это правильно - здесь не шоу-перформанс для тебя, а позволено присутствовать при таинстве...

Хотя в большие праздники зачастую там так же наезжают телеумельцы, распихивают краны и камеры по всем углам, и начинается...

Можно сделать поясняющий фильм. Можно подготовить зрителя перед началом. Можно пустить субтитры на русском и церковно-славянском параллельно…

Я отсматривал десятки трансляций из Мекки во время мусульманских празднеств, особенно, когда писал пьесу о Ходже. Католических из Ватикана, других стран...

В общем-то, нигде еще до конца не выработана точная, грамотная, особая стилистика ведения таких трансляций. Поскольку они не так уж давно появились, в сущности.

На мой взгляд, такие трансляции (по крайней мере, православной службы) должны быть максимально статичны и скупы в смысле использования изобразительных средств... Возможно, кроме Рождества и Пасхи (да и там с оговорками)...

В остальных случаях надо предельно осторожно относиться к изобразительному ряду.

Чувствовать эту разницу... Между съемкой эстрадного концерта и Литургии.

Ну, как икона, скажем так, отличается от картины...

И с минимальным использованием крупных планов иереев...

В общем, нужен специальный, нетривиальный стиль такой телесъемки, и нужно его искать...

Хотя идея понятна - раскрашивать, объяснять, разъяснять и этим дополнительно привлекать... 


…В саму службу в Рождественские дни в Почаеве добавляют хоры, специально для того к ним приезжающие. Не только усиливающие свой, монастырский, а и другие – детские, взрослые, из окрестных деревень, городков, Киева, Тернополя...

Приезжают петь колядки. Эти хоры специально для того готовятся. И слышно по трогательно срывающимся и дрожащим  детским голоскам, как это для них волнительно и важно.

И они, колядки, поются. Прямо в храме и помимо него.

Помимо церковных распевов и в Почаевской Лавре, и в Святогорской. Старые добрые чудные колядки.

До чего же хорошо!..

И как же они, эти колядки, красивы...

Их пели повсеместно когда-то. На всех славянских землях и не только. Свои колядки пели румыны, албанцы, сербы, французы, греки... Да и сейчас, мало, но поют...

Текст одной из русских колядок (овсеней) стал основой знаменитейшей и замечательной, пронзительной американской песни-протеста "Where Have All the Flowers Gone?" Пита Сигера.

Он как-то в начале шестидесятых летел в самолете и читал "Тихий Дон". В переводе, конечно... Ну, а там:
— Колода-дуда,
Иде ж ты была?
— Коней стерегла.
— Чего выстерегла?
— Коня с седлом,
С золотым махром…


(А в других местах пели:
"Авсень-дуда,
Ты где была?
Коней пасла.
Что выпасла?
Коня в седле,
В золотой узде...)

Ну, вот - прочитал это Сигер, о чем сам же и рассказал потом, и родилась песня:
"Where have all the flowers gone?
Long time passing.
Where have all the flowers gone?
Long time ago.
Where have all the flowers gone?
The girls have picked them ev'ry one..."

Такая неожиданная история одной из колядок... Ее текста.

Или вот. Не про текст, а про музыку.

Есть среди колядок одна поразительная и невероятная мелодия.

Короткая.

Может быть, самая короткая из всех, существующих в мире и созданных за всю его историю. Но мелодия. Не просто последовательность звуков, рифф или попевка… Ну, по моему мнению.

Из четырех нот.

Именно так.

С  заложенной неизбывной потрясающей внутренней силой и красотой,  с законченностью, несмотря на краткость, самостью, стилем…

Существует такая байка.

Как-то в Париже, в кабаке, в годах 20-х прошлого века, компания молодых писателей, среди которых был и тоже молодой, но уже повоевавший Хемингуэй, - выпивала и довольно таки поднапилась. 

И решила устроить между собой творческое состязание на самый короткий, но, тем не менее, законченный, полноценный и по содержанию, и по форме, и по стилю, и эмоционально – рассказ...

Победил, как утверждается, автор будущих «По ком звонит колокол» и «Старик и море».

Вот его рассказ.

Из шести слов.

«For sale: Baby shoes, never used»

«Продаются.  Детские ботиночки, никогда не использованные»

(иногда вместо used – worn, неношеные)

Кто бы это ни сочинил, это очень хорошо. Очень.

Но это легенда, скорее всего. Точных подтверждений нет.

Шесть слов. Шесть.

А здесь только четыре ноты.

Они были века назад. Есть и сейчас. Они существуют. И обладают невероятной внутренней силой и мощью, и сводят с ума.

Я много занимался звуком, как таковым. Не физическими его аспектами, но психологическими, философскими... И много размышлял и об этих четырех звуках. Сейчас не буду об этом.

Замечу лишь, что эта мелодия одновременно и летяща, и статична, и неустойчива… Она провоцирует бесконечное движение и вовлекает в него, что создает почти магический шаманский или гипнотический эффект.

Который воздействует почти на всех. В европейской традиции. Не говоря уже про славянскую.

Это  проявилось в том, что по всему миру ныне существует просто немыслимое количество ее обработок, аранжировок, исполнений. Самых разных. Разнообразнейших.

Даже только в моей коллекции несколько десятков вариантов.

В тяжелом роке, в джазе…

На гигантских стадионах с ревом толпы, на тихих и скромных школьных вечерах и детских праздниках. Она звучит в одном из «Крепких орешков» с Брюсом Уиллисом, в аэропорту…

То есть она смогла воздействовать на огромное количество разных людей, эта короткая тема. Такова ее сила, и внутренняя, и внешняя.

И это украинская колядка. Точнее говоря, щедровка. Коляда, как празднество начиналась в сочельник, канун Рождества, с появления первой звезды. Но, как правило, начинали собственно колядовать и петь колядки уже в Рождество, с утра или после обеда и до поздней ночи, утра, и дальше часто все святки. Щедровки - под Новый год. Внешне они мало отличаются.

Эта же колядка-щедровка известна всем по обработке Николая Леонтовича.

Он добавил вторую часть сам, я полагаю. Это сделало колядку более "правильной" и "законченной" с точки зрения музыканта. И из-за этого сейчас ее народ поет меньше других. Слишком она стала какая-то "профессиональная", что ли...

Но главное там, конечно, древний, вековой остов.

Из всего четырех повторяющихся нот.

Щедрик, щедрик, щедрівочка,
Прилетіла ластівочка,
Стала собі щебетати,
Господаря викликати:
– Вийди, вийди, господарю,
Подивися на кошару…

Леонтович прожил недолго, в 43 года был убит. В селе Марковка тогдашней Подольской губернии, на Украине.

В 1921-м, неким Грищенко, напросившимся переночевать и оказавшимся агентом ЧК.

Очевидно, это была бытовая ссора, потому что этот Грищенко не только убил и ограбил, но и застрелил потом преследующего его милиционера...

А ласточка там, видно, потому, что щедрiвки (щедровки) пелись когда-то в Щедрый вечер, канун Нового года, который в давние времена был весной...

В западном варианте колядка эта называется Carol of the bells. И в инете любой может найти сотни, если не тысячи, видов ее различных исполнений…

Между прочим, в истоках самой знаменитой американской арии, "Summertime" из гершвиновской "Порги и Бесс" - украинская народная песня (колискова пiсня - колыбельная) "Ой, ходить сон коло вiкон"...
 

…Ну, вот, я поехал.

Было  лето. Конец июля.  Я должен был сначала пару недель провести  в Киеве, надо было помочь по хозяйству моей тетушке, которая жила одиноко, болела…

Встретился с товарищем моей юности, хорошим музыкантом, а если бы судьба была чуть внимательней к нему, и в юности он попал учиться ну, к Брону, скажем, - сейчас бы наверняка гастролировал по лучшим концертным залам мира. Потому что был очень талантлив…

Как всё поменялось уже через несколько месяцев…

Мы перестали общаться почти сразу после путча, который там предпочитают звать революцией… гiдностi… достоинства то бишь… мда…

После того, как он вдруг по скайпу  огорошил меня тем, что «бандеровцы не такие уж плохие ребята, просто защищали свои дома…» «А нацизма там и в помине нет»…

Я вспомнил "веночки" почему-то...

Это, кто не знает, вовсе не то, что сплетали девушки на Ивана-купалу, а потом бросали в реку.

"Веночки" бандеровцы делали из удавленных грудных и малолетних детей, вешая их вокруг дерева, деревьев...

Сохранилась куча фото...

- Ты бы глянул про Волынскую резню... Не хочешь специальную литературу, то хоть Википедию...

- Википедия врет.

- Ну, да... А вот там у вас скачут на площадях с воплем  «москаляку на гил(л)яку», то есть на сучище, то есть повесить. А я и есть ныне тот самый москаль, хоть и никогда не считал себя москвичом, несмотря на то, что давно здесь живу. Ведь "москаль" здесь в широком смысле... Ведь скачут?

- Ну, это не серьезно…

- Значит, тебе остается только записаться в «Правый сектор»...

Он хохотнул, и вроде как пошутил:

- Обязательно запишусь…

Я сказал, что больше нам говорить не о чем.

Никогда в нем такого не было. А может было, да я не видел? Он не будет записываться, конечно…

Помню, один из идеологов украинского нацизма так сформулировал когда-то, в начале 20-го века: "Все люди братья тебе. Кроме ляхов, жидов, москалей, мадьяр и румын".   И успокаивающе добавил: "Пока они угнетают нас…"

Чем это отличается от известных постулатов адептов гитлеризма?..

А тогда мы с ним славно посидели в чудном, зеленом, цветущем и холмистом Голосиевском парке, под столетними дубами, кленами и каштанами, и не могли наговориться и я довольно крепко нарезался, так, что он, практически, волоком тащил меня в гостиницу…

Я гулял в выходные по Крещатику, когда там перекрывают движение, и люди идут прямо по проспекту, а из динамиков звучат украинские песни, я забирался на Владимирскую горку, где симфонический оркестр играл бесплатно для гуляющих Грига и Брамса…

Не помню, как оказался на местной ВДНХ, где никогда до этого не был. Как меня туда занесло? Тем более, погода была не очень.

Там, на этой ВДНХ, на стадионе проходила выставка собак.

О, что это была за выставка!

Ни до, ни после я таких не видывал.

Всё поле поделено на отдельные, огороженные веревками, участки. Где абсолютно никого не было. И только в одном, в самом центре, здоровенный краснорожий пузатый толстяк в вышиванке водил по кругу маленькую какую-то лохматую собачонку, и штук пять судей на это всё смотрели…

Ну, хоть комедию снимай.

Было не утро. И отнюдь не вечер. Часов двенадцать. Может, всё уже прошло. А может, еще не начиналось. А может, так и должно было быть.

Потому что вокруг этого поля…

Вокруг этого поля дым стоял коромыслом, что называется.

Сотни шикарных авто. Уже тогда было понятно, что страна безоглядно живет в кредит, потому что большинство машин очень новые, редко просто новые, а старых я не видел вообще.

Большая часть их джипы или кроссоверы, задние дверцы открыты, и нижняя часть откинута, как столик. Он застелен рушником…

Ну, а на рушниках… Водки-горилки, колбасы, зелень, сало, конечно, кровянка, картопля, огирочки, помидорки, цыбуля… Ой-ой-ой… Да шипящие шашлыки на мангалах… Да цоканье чарок со всех сторон…

Рядом, на поводках или в клетках-переносках, по виду совершенно осоловелые от еды -  их питомцы разных пород, цветов и размеров лежали на пузах и боках, с закрытыми глазами, и время от времени лениво причавкивали и зевали…

И общий гул с песнями, смехом, маревом висел над всем этим  веселым раблезианским  чревоугодничеством…

…А через пару недель  я уже, наконец, летел  по шоссе в маршрутке, с наслаждением дотошно впиваясь взглядом в  дома и домики, людей, всякую гогочущую и мычащую живность, поля, скирды, и стараясь не пропустить самую мелочь…

Ехал, еще не зная, что скоро, очень скоро всё изменится.

Хотя уже были, были явные признаки. Их не хотелось замечать. Но они были.

Изменится не навсегда. Я знаю.

Многое было за эти века.

И это пройдет, и всё вернется. Так уже было не раз.

Но штука в том, что и жизнь проходит.

Когда я еще туда попаду теперь?..

Можно и сейчас, в принципе. Если пустят, конечно. Подонки, урвавшие власть. На крови и подлости... Наверное, можно поехать... Стиснув зубы и не глядя по сторонам…

Но это не то, не то...

Ну, а те, другие, настоящие?

Те, кто веками там жил это те же мы.

Повесть Временных лет писалась в Киеве.

О том, «откуда есть пошла русская земля».

 О том, как позвали Рюрика в Новгород. В Новгород!

Одна земля была…  от Киева до Новгорода. И Псков, и Полоцк, и Галич, и Ярославль … 

Св. Владимир, крестивший Русь, некоторое время сам был новгородским князем, после того, как его отец, Святослав, посадил сыновей в разные города...


Я родился в древней вотчине князя древлян Мала – городке Малин, что на Житомирщине.

И что рядом с Коростенем, когда-то Искоростенем, их, древлян, центром.

 Это он, Мал, да,  убил деда Владимира, князя Игоря, требовавшего от древлян непомерных налогов. Это было аж в середине десятого века…

И задумал жениться на его вдове. И поплыли по Днепру к ней послы Мала.

А вдова Игоря Ольга, бабушка Владимира,  жестоко отомстила, приказав тех послов принести к ней, как почетнейших гостей, прямо в ладьях, в которых плыли... И бросить в яму уже вырытую... И спросила, наклонившись: «Хороша ли вам честь?». И велела закопать живьем... А второе посольство велела пригласить в баню, и подперев двери, там сжечь...

А потом подошла с войском к Искоростеню и потребовала голубей… И приказала горящие нитки привязать к их лапкам и отпустила. И вернулись голуби в свои дома, и Искоростень сгорел, а кто остался жив, тех изрубили…  А про самого Мала неизвестно…

Сурово? Макбет, реальный, жил в Шотландии примерно в это же время - в середине 11-го века. И хоть Шекспир много чего досочинил, особенно, что касается жены Макбета, про которую в действительности ничего не известно, опирался он, сочиняя пьесу,  на хроники... Везде примерно одно и то же...

А здесь - это наша общая история… И войны, и революции, и голодоморы.

И вера. Православная вера.

Как-то я спросил у академика Никиты Ильича Толстого, выдающегося славяноведа и потомка великого писателя, как две капли воды на него похожего – «почему в нашем языке «русский» прилагательное, а остальные нации существительные»?

(ну, строго говоря, ныне это субстантивированное прилагательное, то есть уже такое существительное, как "мороженое", например, или "ученый", но суть от этого не меняется, понятно )

Дело было давно, наверное, в конце восьмидесятых или начале девяностых, на свадьбе, где Никита Ильич был «свадебным генералом», а я шафером, ну, то есть держать венец над головой во время венчания и проч. А потом развлекать молодую часть гостей песнями.  Для чего по просьбе жениха  я прихватил гитару.

На венчании я добросовестно поднял венец над головой жениха. Служба шла и шла, и я потихоньку задумался о чем-то своем.

Так почему-то время от времени происходит, отчего я нередко попадаю в довольно дурацкие положения...

А когда очнулся, то увидел, что батюшка уже пошел вокруг аналоя, молодые за ним. А я всё стою. С венцом. А рядом моя соратница. Тоже, естественно, со своим венцом. Она, видно, растерялась, и не знала, что делать.

Сценка была довольно забавная. Батюшка читал возвышенный текст, и в то же время всячески гримасами давал нам понять  – давайте, давайте скорей, остолопы, с ума сошли!?

Молодые ничего этого не видели и плыли аки ангелы  под небесами, источая сияние и благодать. А народ вокруг недоумевал. Но почему-то никому не пришло в голову просто ткнуть меня в бок.

Мы бегом подбежали, и молодые ничего не заметили. Я облегченно вздохнул.

И все бы было хорошо. Если бы уже в «середине этого разгула», в самый разгар веселья, разомлевшие молодожены не захотели вдруг посмотреть видеозапись венчания… Нет бы потом…

Ох…  Ну, под шутки-прибаутки как-то прошло ничего… Молодые хоть кисло, но тоже улыбались. А Никита Ильич, который, кстати, несмотря на восьмидесятилетний возраст, за столом выпивал вполне себе нормально, подмигнул мне, весело, как бы чуть пожурил взглядом,  опереточно  нахмурив брови, - и по-детски рассмеялся. 

Это правда было смешно – важно шествующие молодые, гримасничающий батюшка и мы, торопливо возвращающие венцы на место…

И вот, где-то чуть позже, я о чем-то не самом серьезном с ним говорил – мы не были знакомы, хотя он читал курс введения в славяноведение в нашем московском универе, а я его слушал – чего-то вдруг у меня этот вопрос вылез.

Никита Ильич ответил:

- Ну, об этом есть в моей книге... - он назвал одну из своих работ, сейчас не помню какую. - Русскими называли во-первых, всех живущих на всей этой территории. Во-вторых, православных. И в-третьих, племена, эту территорию населяющие…


… Ну вот. Маршрутка несла меня и несла. Как в былые времена несла бы кибитка или бричка…

Туда. На запад. В Почаев.

 Чтобы я мог уже там, на месте смог сделать то, что не получалось столько лет до этого -  попытаться осознать - почему их пение так отличается.

Завтра наверняка это пение будет во всем своем блеске – завтра Яблочный Спас, Преображение.

Я приехал ближе к вечеру. Красота была неописуемая. Городок маленький, ухоженный…

Но тут на глаза попался столб, обклеенный обрывками объявлений, ободранных кусочков каких-то бумажек с  проклятьями и ругательствами «московським попам»… Которых надо гнать… 

Видно было, что на скорую руку ободрано, кто-то следит за чистотой, потому что через совсем небольшое время уже и остатков бумажек не было…  Видно, кто-то приезжал на машине, выскочил, наклеил и уехал…

Я побежал вверх, на горку, в Лавру.

В монастырской гостинице мест уже, конечно, не было. Такой праздник. А на Украине, скажу вам, это дело совсем особое.

И у нас, например, в Троице-Сергиевой, исповедуют несколько монахов одновременно.

Но там, - что в Киево-Печерской, что в Успенско-Почаевской, -  это просто поражает воображение.

Исповедуют сразу человек двадцать-тридцать, если не больше. Причем, сидя. Ибо выслушать стоя всё это огромное количество народа просто нереально…

Мест не было.

Мне тут же посоветовали посмотреть чуть окрест гостиницы – всегда будет пара людей готовых гостеприимно сдать комнату.

Так и есть.

Там я бегом под душ (в саду, из поставленной на высокие козлы бочки), и обратно, в Лавру.

Чтобы успеть всё подробнейше обойти, написать записки за всех, заказать поминовения, исповедоваться, подойти к стопе Богородицы… 

В помещеньице, отдельном, где у них  подают записки и заказы на молебны и прочее, монах, принимая их, спросил:

- Вы откуда?

- Из Москвы.

- Православный?

- Да.

- Московского патриархата?

- Московского.

- Да, - он как очнулся, и вздохнул, - Ну, да... там же другого нет...

И в его интонации было – господи, есть же такое блаженное место, где только один патриархат, нет этого противостояния, листовок, каждодневного выматывающего давления!..

Всё это – листовки и прочее - приезжие, конечно.

Сам Почаев, как будто плоть от плоти Лавры. И каждый церковный праздник здесь праздник общегородской, каждого жителя.

Это со всей очевидностью проявилось в следующем веселом эпизоде.

Совершенно гоголевском, совершенно украинском, и не знаю, возможном ли где-либо еще.

Утром, после службы, я стоял к причастию.

Очередь медленно двигалась в несколько потоков довольно благообразно. Уже оставалось не так много.

И тут в соседней очереди, справа,  началось некое волнение и возня. Сначала какое-то напряжение в разговоре, потом громче.

А потом маленький, сухой, похожий на гнома старичок-монах с редкой сизой бороденкой, вдруг  затопал ногами, замотал головой и закричал высоким дребезжащим голосом:

- А ну, гэть звидсы! Я кажу гэть!! Що цэ такэ!?  Гэть!!

Это было очень неожиданно, прямо скажу.

А он начал прямо толкать руками двух огромных красавцев-парубков, которые покорно опустили головы, потупили глаза, и тяжко, почти горестно, вздыхали, не споря.

С них можно было писать картины.  Высокие, широкоплечие, как в добром старом мультике про козаков. Острижены, как и века назад – под горшок.

И казалось, вот-вот заплачут.

- Ты подывыся, он жинка стара, хвора – вона може, а воны ни!! – кричал монах, показывая на старушку рядом.

И тут стало понятно, в чем дело.

Был Успенский пост. Но в нынешнее время для мирян правила послабили. И от жителей Почаева – а это точно были они, вряд ли кто другой решился бы – требовали соблюсти пост хотя бы три дня перед причастием.

И вот эти два красавца, не постившись даже и трех дней, - но как же без причастия, какой праздник!?  -  они, тем не менее, пришли, и встали в очередь.

Как и что они говорили до того на исповеди, и была ли она у них вообще, не знаю. Но здесь, уже отстояв очередь и подойдя, на вопрос «постились ли?» - честно ответили «нет».

Я и сейчас улыбаюсь, вспоминая это.

Тяжко вздыхая, они побрели к выходу, и всё успокоилось.

Но это был вовсе не конец.

Через пару минут этому монаху понадобилось что-то сказать своему более молодому собрату, причащавшему очередь уже слева от меня. Он подошел, и вдруг выпрямился, глаза выкатились, и я увидел, что голосовые связки его просто отказали вообще, а борода стала шевелиться сама собою. Он хватал воздух ртом, и только тыкал пальцем, куда-то указуя.

Эти два молодца, сокрушаясь  и тяжко переживая, дошли до выхода и… встали в другую очередь…

Их, наконец, вывели. А я добрался до причастия, собрав всю свою силу воли, отгоняя ненужные мысли…

И только уже выйдя на улицу, не смог сдержаться, и просто смеялся несколько минут, отойдя в сторону и закрывая лицо руками…

 А на улице был рай.

Сотни, тысячи людей чисто, нарядно одетые, с плетеными корзинами, полными яблок всех возможных цветов и оттенков, стояли длинной, уплывающей вокруг храма рекой, а празднично, но уже церковно одетый монах, ходил и окроплял эти корзины  водой, освящая.

И одни отходили, а на их место тут же вставали другие… Тоже с корзинами…

Я побежал в столовую для паломников.

Боже ж ты мой, это невозможно описать…

 Да, был  пост… Но видели ли бы вы это «постное»  пиршество…

Картошечка такая, картошечка сякая, запеченная, толченая, дерунчики, котлетки свекольные, грибочки маринованные, салат такой, салат сякой, фрукты, рыбка такая, рыбка сякая (на Преображение можно рыбу)…

Я ел и ел, и ел… Тщетно повторяя себе, что пост не диета, а усмирение…

Что тут скажешь. С такой любовью было всё приготовлено!

Но до всего этого – до причастия, до красавцев-парубков, до запеканки, дерунов и пирогов с рыбой была служба.

Ради которой я сюда и ехал.

Началась она как-то спокойно, я бы так сказал. И ничего особенного я не услышал. Хорошо, конечно. Но не так, чтобы как-то необычно.

Как-то спокойно и шла, и я уже как-то спокойно… без особых ожиданий… антифоны впереди… один хор, другой напротив…

И тут вдруг неожиданно, сзади, откуда-то сверху, "с хоров", как какой-то скрытый засадный полк, я и думать не думал, что что-то еще будет…

Как грянул главный хор, и тут же эти два подхватили во всю свою мощь, и мне показалось, что все, кто был  в храме, на несколько мгновений оказались вне силы земного притяжения, и поднялись вверх.

Это было нечто ни с чем не сравнимое.

И какое-то невообразимо длинное, сильное, глубокое, а потом бесконечно уходящее в никуда, долго-долго затихающее  "Ами-и-и-и-и-и-инь…"

Как только я чуть очухался, первое, что я подумал, было – господи, и вот тут в этом маленьком городке люди могут слушать такого мастерства исполнение и такого совершенства музыку… Не каждый день, понятно, в праздники… Но всё же…

Конечно, монастырский хор был усилен кем-то приехавшими.

Это было прекрасно. Но той пронзительности, что была в том «Ныне» не было, да, наверное, и не могло быть в праздник.

И неожиданно я понял, в чем дело. Как-то сразу всё стало ясным и очевидным. Все зубчики попали в свои пазики, и всё сложилось...

Только тут.

В Почаеве.

Я понял это, стоя в храме, и глядя, как спускают сверху Почаевскую икону Богородицы.

Я вспомнил разговор с монахом, который меня исповедовал. Я вспомнил того, другого, которому подавал записки, обрывки листовок с проклятьями, и многое, многое, многое, на что внимания обращать не хотел…

А теперь всё сложилось.

Эта пронзительность была именно в каждодневном обыденном пении монастырского хора монахов, которые считают каждый день, как последний.

Потому что каждую секунду слышат, чувствуют, наблюдают это утробно рычащее затаившееся и пробивающееся зло, эту лезущую со всех сторон ненависть…

И противостоят ей.

Верой, стойкостью и любовью.

И готовы каждый час погибнуть за свою веру, каждый миг.

Вот это и было в том «Ныне отпущаеши». Чего не было в других исполнениях. Или было, но не так обостренно выражено…

Да, верят, и истово, во всех монастырях. И к смерти готовятся каждый день.

Но нет в других, наших, сейчас внешней реальной каждодневной, ежеминутной угрозы, какую ощущали монахи Почаевской Лавры уже тогда, годы назад, когда записывали это "Ныне"…



Спасибо судьбе, что я успел там побывать до всего этого последующего вскоре безумия.

Спасибо, что теперь те дни есть в моей памяти.

И что я успел найти ответ на столько лет мучивший меня вопрос...

Я еще вернусь туда. Я верю.

И всё вернется.

 

2018 г.

.