Пирожок для подполковника

                «Память – это бич несчастных, оживляет даже камни   
                прошлого и даже в яд, выпитый некогда, подливает капли мёда...».
                М. Горький.

    Однажды, зайдя в гостиницу портового городка, я обратил внимание на висящий в фойе небольшой портрет, который явно не вписывался в атмосферу стоек, люстр и сердитого швейцара. На портрете была изображена молодая красивая девушка. Больше раскосые глаза, черные вразлет брови, обворожительная улыбка, пухлые влажные губы. Всё это притягивало и манило. Чья-то явно талантливая рука выразительно и точно передала нежность и радость того самого мгновения в жизни, которое называется молодостью.
    – Откуда у вас эта картина? – поинтересовался я, когда по¬жилой метрдотель закончил оформлять документы и протянул ключи от номера.
    – Это, – подобревший, вдруг, мужчина вздохнул и глянул в лежащую перед ним карточку. – Это, Сергей Викторович, подарок от автора. Позапрошлым летом жил у нас, в 215-м. Да, история была! – Он замолчал, явно вспоминая ее подробности.
    День сегодня у меня был свободный и, разложив в номере свой нехитрый багаж, я снова спустился в фойе.
    – Михаил Митрофанович, – в свою очередь прочёл я табличку на стойке около метрдотеля. – Где у вас можно пообедать?
    Михаил Митрофанович заученным жестом махнул в сторону двери с надписью «Буфет». Мне было интересно, что же это за история, связанная с портретом, и я пригласил старика на чашечку кофе.
    – Почему бы и нет? – Быстро согласился привыкший к щедрым посетителям метрдотель. – Василий! – крикнул он швейцару. – Пригляди здесь! Если что – я в буфете.
    – Какой кофе вы любите? – спросил я его, удивляясь довольно большому перечню этого напитка в меню.
    – Если по правде, – Михаил Митрофанович испытывающе поглядел на меня, – мой любимый – это сто грамм водки и бутерброд.
    Кивнув, я сделал заказ.
    Вначале старик наотрез отказался разговаривать про картину, но после второй чашечки своего любимого «кофе» он подобрел и согласился.
    – Чем-то вы мне понравились, так и быть, расскажу... Так вот... Слушайте...
...Приехал он в позапрошлом году летом, вернее, под осень. Погода у нас в это время сырая, дождливая. Сижу я, как обычно, за стойкой, скучаю, за окном ливень хлещет. Тут, гляжу, Василий, наш швейцар, дверь кому-то открыл и чуть пополам не сложился, а угол наклона, как говорит Васька, должен быть прямо пропорционален величине чаевых. Он сразу видит, кто чего стоит.
    Заходит мужчина, лет сорока. Вроде бы ничего особенного, но есть такие люди, в которых за версту чувствуется порода. Одет не броско, но со вкусом и, знаете, с таким каким-то особым достоинством, что ли. Заполнил анкету, протягивает, смотрю, а в графе «Специальность» написано: «Художник». Ну, думаю, молодец Василька, угадал!
    – Надолго ли к нам? – спрашиваю гостя.
    – Послезавтра обратно.
    – А вы к нам как – отдохнуть или по делам?
    – В командировку, в творческую. Двадцать лет назад я с группой студентов приезжал сюда этюды писать. Места здесь красивые, хочу опять по ним пройтись.
Тут я с ним полностью согласен. У нас действительно есть красивые места и почему бы ни приехать, чтобы на них по¬смотреть, конечно, если есть деньги.
    – А где, – спрашивает, – у вас справочное бюро? Хотел бы найти старых друзей.
    «Ну, – думаю, – значит, не просто посмотреть».
    – Нет у нас такого бюро, – отвечаю, – может в милиции, в паспортном столе вам помогут?
    Художник поблагодарил и ушел. Где он был в эти дни, я не знаю, но только в гостинице появился накануне отъезда, вече¬ром. Промокший до нитки и чем-то очень расстроенный.
    – Михаил Митрофанович, – это он мне, – как вы отнесетесь к тому, чтобы поужинать в ресторане?
    Мне-то что, ужинать – так ужинать, зачем отказываться, раз угощают? Пошли в ресторан. Народу там не много было – человека три постояльцев с девочками, да наша скучающая толстушка по прозвищу «Сало». Сели за столик, заказали холодное, горячее, водочки – всё как положено. Сидим, отдыхаем. Только замечаю, что художник почти не закусывает, а все на водочку налегает.
    – Ну что, – спрашиваю, – походили по знакомым местам? Отыскали друзей своих?
Посмотрел он на меня и грустно так говорит:
    – Походил, посмотрел. Много что изменилось, а вот друзей... Нет, друзей не нашел. Все разъехались. Даже в паспортном столе о них и то ничего не знают.
    Тут он замолчал и опять к графину. Чувствую – тяжело на душе у человека. «Ладно, – думаю, – мало ли какие у него проблемы, не буду больше приставать с вопросами». Так, в молчании, мы добрались до третьего графинчика.
    – Михаил Митрофанович, – спрашивает, – вы давно здесь живете, много людей знаете, а вам незнакома фамилия Бутенко? Когда я был здесь в первый раз, он работал на БМРТ штурманом, или, может быть, про дочь его, Александру, что-нибудь слышали?
    – Нет, – говорю, – не знакома мне эта фамилия. Да и сомневаюсь, что кто-нибудь знает о них. Сами рассудите: за двадцать лет он давно уже ушел на пенсию и, наверняка, уехал с семьей куда-нибудь в центральную часть России.
Художник вздохнул и разлил водку по рюмкам. Выпили мы тогда изрядно, но даже в таком состоянии он выделялся своей утонченностью и элегантностью. Тем не менее, спиртное дало о себе знать, и художник заговорил. Было, похоже, что говорил он сам для себя, не обращая на меня никакого внимания. И вот что я услышал...
    – Познакомились мы с ней в городском парке – там наша группа делала наброски с прекрасного вида на бухту. Александра долго стояла у меня за спиной и через плечо глядела, как я работаю. «Здорово!», – сказала она, и когда я обернулся, улыбнулась так, как не улыбается ни одна женщина на всем свете. Мне показалось, что земля уходит из-под ног. Солнце засветило ярче, птицы запели громче, а передо мной стояла самая прекрасная девушка в мире. Следующие две недели мы провели вместе. Ходили на речку, рыбачили, загорали, катались по бухте на морском трамвае. Она рассказывала о себе, о своих родителях. Мама её была учительницей, а папа штурманом и скоро должен был вернуться из рейса. Я делился своими планами на будущее: о проекте написать серию этюдов о Дальнем Востоке. Нам было весело и интересно вдвоем. Такое наслаждение от жизни я больше никогда не испытывал. Днём при встрече мы радовались, вечером при расставании огорчались, с нетерпением ожидая следующего дня.
    Как-то в один из таких дней Александра сказала: «Сегодня мне надо вернуться пораньше. Отец из рейса приходит. Я ему к ужину пирожков напечь хочу. Завтра тоже не встретимся - дома надо побыть, все-таки полгода не виделись».
Я очень расстроился этому известию, но она обняла и поцеловала меня. Это был наш первый поцелуй. Возвращаясь в общежитие, где мы жили я, словно летел на крыльях. Уединившись в пустом «красном уголке», достал краски и, как полоумный, начал мазок за мазком наносить их на холст. Когда я отложил кисть, время подходило к рассвету. Неожиданно появилось непреодолимое желание снова увидеть ее. Хотя бы силуэт в окне, хотя бы просто быть поближе к ней.
Я не заметил, как оказался возле ее дома. Вот и наша любимая беседка, стоящая посреди двора и прячущаяся в зарослях деревьев. Отсюда видны её окна. Может быть, бросить камешек и попробовать её разбудить? А, может, она рано утром выйдет, чтобы вынести мусорное ведро? Размышляя, я стоял перед тропинкой ведущей к беседке. Вдруг оттуда раздался мужской голос: «Ну, всё, хватит! Ты меня совсем заездила!».
    Послышался женский смешок, а потом до боли знакомый голос:
    – Сейчас проверю. О, я тебя ненавижу, он совсем устал!
    – Хватит, я тебе говорю, иди домой, а то уже светает. Только кофточку надеть не забудь...
    Мои ноги как будто вросли в землю. Ошеломленный, не веря во всё происходящее, я стоял и смотрел, как из беседки выходит пьяная Александра и пытается прикрыть обнажённую грудь кофтой. Она сделала несколько шагов и тут заметила меня.
    – О, привет! А ты как здесь оказался? – Она обошла меня, слов¬но столб, обернулась и спокойно произнесла: – Ладно, не расстраивайся. Приходи завтра и ты получишь своё.
    Не дождавшись ответа, слегка пошатываясь, она ушла. Следом из беседки, заправляя на ходу рубаху в брюки, вышел военный в звании подполковника. Словно не замечая меня, он прошел мимо и свернул за угол.
    Сколько я там простоял и как вернулся в общежитие, не по¬мню. Днём, решив, что я заболел, руководитель нашей группы посадил меня в самолет и отправил домой. Я действительно заболел. Две недели пролежал с высокой температурой и с огромным желанием умереть. Но время есть время. Сначала прошла болезнь, а затем утихла и боль. Вот только её глаза и улыбка преследуют меня всю жизнь. Чего я только ни делал, чтобы избавиться от них! Работал до изнеможения, заводил множество романов с женщинами. Объездил полмира с раз¬личными выставками и вернисажами. Только всё это оказалось бесполезно, и тогда я решил приехать сюда, чтобы снова встретиться с ней. Увидеть её детей, мужа и, быть может, воспоминания перестали бы терзать мою душу, но, как видно, этому не суждено случиться...
    –...Да, вот такая история, – вздохнул Михаил Митрофанович, глотнув из своей чашки, – но это еще не всё.
    ...Неизвестно, сколько бы мы с художником выпили в тот вечер, но нашу беседу неожиданно прервали.
    – Молодой человек, – раздалось у меня за спиной, – не угостите даму сигаретой?               
    Я оборачиваюсь и вижу колыхающийся, под туго обтянутый кофтой,бюст нашей «Сало». Томный взгляд её масленых глаз вы¬разительно уставился на художника...
Эта женщина, довольно известная личность, и не только среди местных, но и среди приезжих посетителей. Поэтому заслуживает того, чтобы немного рассказать о ней.
Сало – женщина неопределенного возраста. Ей можно дать и сорок, и шестьдесят. Когда-то красивое лицо сейчас было похоже на картинку из комикса – тяжелые мешки под глазами, на щеках толстый слой «штукатурки», который не в состоянии скрыть всех появившихся морщин. Любительница веселых застолий и компаний. Её прошлое было бурным: партийные боссы в своё время просто обожали Сало, и не одно торжество не обходилось без её присутствия. Партсекретари на коленях ползали у её ног – и в переносном, и в прямом смысле. Потом власть в стране сменилась, сменился и контингент в ресторане. В гостиницу стали приезжать бритые мордовороты, да синие от татуировок личности. Наша компанейская  Сало  и здесь сразу завоевала авторитет, – о ней узнали далеко за пределами Дальнего Востока. Несколько раз была замужем, как говориться в поговорке: «И под попом, и под крестом, и под вором, и под ментом». Кажется, даже дети есть. Но всё рано или поздно кончается. Спиртное и возраст оставили свой отпечаток, а тут еще за соседними столиками по¬явились длинноногие молодые девчонки. Спрос на Сало быстро упал, а потребность в спиртном быстро возросла. Тем не менее, её присутствие в компаниях любят. Есть у Сало одна особенность, которая делает её «звездой» любого вечера – дойдя до определённого градуса, она на общественных началах устраивает грандиозное стриптиз-шоу. Да, раздеваться она обожает. Стоит кому-нибудь из присутствующих крикнуть: «Сало, да у тебя груди силиконовые!», – как она тут же, к всеобщей радости подвыпивших мужиков, избавляет тело от одежды и, тыча всем подряд обольстительные груди, верещит: «Ну, где?! Где вы видите силикон?!». В общем, если Сало уже не знаменитость, то, по край¬ней мере, достопримечательность нашего ресторана, – это  точно...
   Ну, так вот. Обернулся я тогда, вижу, стоит Сало. Думаю: «У человека душа разрывается, а эта со своей сигаретой лезет».
   – Шла бы ты, милочка, отсюда, – говорю ей, – не до тебя.
И тут случилось такое, чего я совсем не ожидал. Художник вдруг встал, побледнел и, еле шевеля синими, как у покойника, губами, говорит:
   – Здравствуй. Саша!
Сало же, чтоб её черти разорвали, обрадовалась тому, что её знают, и, недолго думая, распахивает кофточку да вываливает свои шары наружу.
   – Эй, родной! Смотри, что у меня для тебя есть!
Бедный художник стоял, как замороженный, а потом без памяти и свалился. Полчаса всем персоналом ресторана его откачивали. Когда он очнулся, в номер отвели да таблетками напичкали.
Утром художник расплатился и уехал, а на прощанье подарил мне вот эту самую картину. Да, вот такая история...
   ...Михаил Митрофанович помолчал, потом взглянул на часы и спохватился:
   – Заболтался я тут с вами. Побегу, а то, не дай Бог, ещё с работы выгонят.               
Посидев немного, я отправился вслед за ним и в фойе, где уже по-новому взглянул на картину. Она продолжала очаровывать нежной, манящей красотой. Неожиданно я почувствовал на щеке легкую, как от прикосновения влажных губ, прохладу, и всколыхнувшаяся память выплеснула своё, казавшееся давным-давно забытое...
Позже, поднимаясь в номер, я решил, что сегодня вечером ужинать в гостинице не останусь. Пожалуй, стоит поискать какой-нибудь другой ресторан, желательно, без достопримечательностей.