Судьбы влюблённых

    Летним жарким днем я сидел на скамейке в городском парке и разыгрывал очередную шахматную партию со своим ста¬рым знакомым. Высокие тополя надежно укрывали, под пышными кронами, изнывающих от жары людей, а до¬носившийся с протекающей недалеко реки свежий ветерок создавал дополнительный, приятный комфорт.
    По аллеям, с разноцветными колясками впереди, медленно прохаживались юные длинноногие мамаши. Шумные стайки мальчишек спешили на набережную купаться. Расположившаяся прямо на траве молодежь постарше лениво потягивала пиво. Все наслаждались спасительной прохладой и благоуханием распустившейся сирени.
Скамейку, стоявшую напротив, завалив газетами, оккупировал интеллигентный старичок.
    - Вы не против, если я сяду рядом с вами? - обратился к нему среднего возраста, высокий стройный мужчина. Старичок, гордо вскинув голову, оценивающе посмотрел на говорящего.
    - Присаживайтесь, уважаемый, - благосклонно разрешил он и, убрав газеты, освободил скамейку.
    Поблагодарив, мужчина сел и стал разглядывать гуляющих.
    Отвлеченный этим коротким диалогом, я принялся вновь обдумывать создавшуюся на шахматной доске комбинацию, но не прошло и минуты, как сидящие напротив снова привлекли моё внимание.               
    - Это чёрт знает что! - возмущенно воскликнул прочитавший что-то в газете старичок. - Словом «предательство» веет от каждой газетной строчки! Мы так к этому привыкли, что скоро оно совсем обезличится и превратится в пустой звук! Зато слово «преданность» как раз наоборот, потеряет свое смысловое значение, от невостребованности, потому что этому времени, - старичок неопределенно мотнул головой, - нужны кукольные герои и бумажные подвиги. Вы согласны со мной? - Обратился он к соседу по скамейке.
    Оказалось, что тот был не против поддержать беседу.
    - Мне кажется, в ваших рассуждениях преобладают эмоции, - улыбнувшись, ответил он. - Все не так плохо, как печатают в газетах и показывают по телевизору. Посмотрите вокруг! Люди радуются наступившему лету, дети смеются, молодежь целуется, а женщины просто обворожительны, и все они кому-то преданны: ребенок - матери, женщина - мужу и так дальше.
    - Они преданны, потому что у них простая природная зависимость, как у животных. Человеческая преданность, если вы меня понимаете, это совершенно другое. Вот в наше время было всё по-другому.
    - Я вас прекрасно понимаю, но хочу возразить: и в наше время люди думают не только о хлебе насущном и слово «преданность» для них так же ценно, как и для вас.
    - В таком случае, сударь, извольте привести хотя бы один пример.
Поглядев на часы, мужчина задумался.
    - Ладно, уважаемый, - наконец согласился он. - Слушайте.

    ...Слегка припорошивший тропинку, выпавший ночью снег громко скрипел в тишине. Митяй медленно переставлял ноги, обутые в валенки и наслаждался раздававшимся хрустом. С новым цинковым ведром в руках, он направлялся к лежащей недалеко речушке. Это утро для него было таким же, как всегда: то же голубое небо, те же уходящие за горизонт сопки, то же выглянувшее из-за сопок солнце. Все как обычно, как пять, десять, сто лет назад. И ничего не предвещало каких-нибудь жизненных перемен. Вот только воздух...
    Вдыхая морозный утренний воздух, Митяй ощутил странную, непонятную треногу. «Что это сегодня со мной? - подумал он. - Уж не заболел ли? Травки надо будет заварить, а перед сном у вальщиков в баньке попариться. Ничего, скоро весна, а там и до лета недалеко, летом прогреюсь, как следует».
    Митяй наклонился над прорубью, разогнал шугу, зачерпнул воду и поставил ведро рядом с собой. Огляделся. Со всех сторон его окружала бескрайняя вековая тайга. Сотни километров непроходимых буреломов, высоких гор, глубоких распадков, маленьких ручейков и широких рек отделили Митяя от шумной, суетливой городской жизни. «Сколько времени я здесь? - подумал он. - Значит, так: четыре года «зоны», два «химии», потом год остался вольнонаёмным в рем.бригаде. А потом «зону» зак¬рыли, и нас осталось пятеро. В первый год ушли Афанасьевич с Барыгой, во второй год Казанка загрыз медведь. На третий, по весне, от цинги помёр Васька Рябой, а летом появились заготовители. Это в прошлом году было, значит, выходит, десять?».
    Десять лет назад студент второго курса Дмитрий Александрович Латышев был осужден по статье 117 УК РСФСР за изнасилование. На восемь лет. Единственное чувство, которое осталось от пережитого тогда ужаса, это чувство всеобщего стыда. Стыдно было всем: следователю, который вел дело; разглядывающим что-то на полу свидетелям; судье, зачитывающей приговор; и ему, Дмитрию, непонятно за что, но тоже было стыдно. Беда была до того неожиданной и чудовищной, что осознавать это он начал только здесь, в «зоне».
    Они любили друг друга, после института хотели пожениться, но её родители были категорически против этого брака, и им приходилось скрывать свои встречи от окружающих. Дима старался не думать о том, что случится, если тайна раскроется, - ему казалось, что достаточно того, что он любил, и был любим. Любил всегда. И тогда, когда следователь показывал подписанное ей заявление, и тогда, когда в суде зачитывали приговор, и даже сейчас, когда прошло десять лет долгой, скотской, нечеловеческой жизни, тоже любил...
    После обеда в поселок приехало начальство. Митяй, коловший в это время дрова для кухни, видел, как возле новой, не¬давно отстроенной конторы остановился красивый джип. Выбравшийся из него грузный пожилой человек - начальник лесопромышленного отдела, протянул руку заместителю управляющего объединением - молодой, элегантно одетой женщине.
    - Прошу вас, Мария Николаевна.
    - Наконец добрались, - устало ответила женщина и, выйдя из машины, огляделась по сторонам.
    Цепкий, оценивающий взгляд заместителя управляющего пробежался по небольшой, окруженной десятком рубленых домов площади и на мгновение остановился на Митяе. «До чего она похожа на...», - Митяй вздрогнул и непроизвольно шагнул навстречу, но женщина уже отвернулась и что-то говорила своему спутнику. Митяй подобрал упавший в снег то¬пор и, взглянув на хлопнувшую за приезжими конторскую дверь, вогнал его в рядом стоящую чурку.            
    В течение часа Мария Николаевна слушала доклады мастеров и бригадиров, собравшихся на совещание со всех лесных делян базы.
    - Конечно, - говорил в заключение рапорта начальник лесопромышленного отдела, - база расположена далеко, содержание и вы¬воз леса значительно превышают запланированные расходы, но они будут перекрыты качеством - разносортица и не кондиция здесь почти отсутствуют, а объемы такие большие, что работы хватит на ближайшие десять - пятнадцать лет.
    - Хорошо, - согласилась заместитель управляющего и, посмотрев в окно, продолжила. - Мы еще раз пересмотрим этот вопрос, но экономическое положение в объединении тяжёлое, к тому же идет тенденция к снижению экспортных поставок. Даже если база не будет закрыта, готовьтесь к значительному её сокращению, а теперь, - Мария Николаевна продолжала смотреть в окно. - Все могут быть свободны.
Обсуждая услышанную неприятную новость, мужчины по¬спешили покинуть душную комнату.
    - Кто это? - кивая в окно, спросила Мария Николаевна за¬державшегося мужчину с обветренным лицом.    
    - Тот, что дрова колет? - уточнил он. - Это Митяй, наш абориген. Ребята, которые добрались сюда первыми, нашли его полуживого. Раньше тут «зона» была, потом её закрыли. Зеков вывезли, а несколько человек, уже освободившихся, должна была забрать последняя машина, которая так и не появилась. Наверно про них просто забыли.
    - Забыли?!
    - А что в этом такого? В Сибири, на Крайнем Севере, Даль¬нем Востоке брошены целые города, а тут какие-то бывшие заключенные...
    - Как же они жили, без продуктов, без одежды?
    - Да так и жили: летом рыбалка, осенью грибы, ягода, по зиме с ножом и топором на охоту. Вот из всех только один Митяй и выжил. Уехать отсюда он отказался, сказал, что на воле давно никто не ждет, а здесь всё привычно. Его в столовую разнорабочим пристроили, а вообще он толковый мужик, и тайгу, как свои пять пальцев, знает. Только неразговорчивый, но если что и говорит, то в самую точку.
    - Мне кажется, что я его где-то видела.
    - Навряд ли. Он из лесу, может, десять, а может, двадцать лет не выбирался.
    - А как его фамилия?
    - Подождите, дайте вспомнить. Не то Лидышев, не то Лабышев.
    - Может быть, Латышев?!
    - Точно, Латышев! – Мужчина с любопытством посмотрел на Марию Николаевну, - Дмитрий Александрович Латы...
    Женщина медленно повернулась и широко раскрытыми глазами посмотрела на замолчавшего, на полуслове мужчину. Ей, вдруг, показалось, что в комнате запахло распускающейся сиренью, как в ту ночь, на набережной, а рука почувствовала нежный робкий поцелуй прохладных губ.
    - Мария Николаевна! - раздался решительный возглас входящего начальника лесопромышленного отдела.
    Но Мария Николаевна не слушала его. Оттеснив мужчину с прохода и оказавшись на улице, женщина побежала по скользкому утоптанному снегу к бараку, над которым висела кривая надпись: «СТОЛОВАЯ».
    Она стояла и глядела на Диму, постепенно, не сразу, узнавая милые, родные черты в этом грубом загорелом лице. До чего он изменился! Вот только глаза были такие, как прежде, - большие, карие. Казалось, что вся вселенная может утонуть в них...
    - Здравствуй, Машенька! - Осевшим от волнения голосом прошептал Дмитрий.
Женщина медленно опустилась на колени и обхватила пахнущего кухней, и дымом, чужого, но такого родного человека.
    - Димочка... милый... прости, прости меня, - повторяла она, все крепче прижимаясь к нему.
    Окаменевший Дмитрий, подняв голову, смотрел в синее, без единого облачка, небо. По его потрескавшимся от морщин щекам, в первый раз в жизни текли слезы.
    - Чего хавальники разинули? - Раздался голос вышедшего из конторы начальника лесопромышленного отдела. - Убирайтесь отсюда, пока я не рассердился!
Стоявшие у конторы вальщики недовольно заворчали, но сердить начальство никому не хотелось, и через мгновение площадь опустела.
    - Мария Николаевна, - начальник лесопромышленного отдела накинул на плечи женщины полушубок. - Зайдите, пожалуйста, в дом.
    - Да, Машенька, пойдем ко мне в избу. - Проводя рукою по лицу, предложил Дмитрий.
    Жилье Митяя было похоже на берлогу. Черные от времени стены, закопченный потолок, большая, обмазанная глиной печь, заправленный новым байковым одеялом топчан, над топчаном полка с потрепанными, без обложек книгами, два грубо сколоченных табурета, чисто вымытый стол, на котором стояла блестящая керосиновая лампа. Солнечные лучи, пробивающиеся из небольшого оконца, подчеркивали простоту и убогость обстановки, но, несмотря на это, в комнате было тепло и, по-своему, уютно.               
    - Вот так я и живу.
Дмитрий помог Маше снять полушубок и повесил его на гвоздь, вбитый над чистой, приклеенной к стене газетой.
    -  Живешь?! - Ужаснулась Маша. - Да разве можно так жить? Бедный Димочка! Сколько горя и страданий тебе пришлось пережить из-за меня!
    Маша спрятала свое лицо у Дмитрия на груди. Из глаз безудержно потекли горькие слезы раскаяния, а сердце, казалось, хотело разорваться от жалости за любимого ей человека.
    Они долго сидели обнявшись. Дмитрий молчал, а Маша плакала.
    - Прости, прости меня, Димочка... - повторяла она сквозь слезы.
    Постепенно плач стих. Дмитрий, зачерпнув из ведра, про¬тянул Маше ковш с водой. Сделав несколько глотков, она дос¬тала носовой платок и начала вытирать размазанную по щекам тушь.
    Дмитрий взял табурет, подошел к сидящей на кровати Маше и сел напротив.
    - Как поживают твои родители? Семья? Дети? Расскажи. - Попросил он.
    - Никого у меня нет, Димочка. Ни семьи, ни детей, ни папы с мамой. Одна я.
    - Да, летит время. Может быть, тогда расскажешь о себе? Как живешь, чем занимаешься?
    - Хорошо Дима, как хочешь. Через два дня после суда, - начала она, стараясь не смотреть ему в глаза, - меня отправили в Америку, в колледж. Пять лет я не была дома. Даже на каникулы было запрещено приезжать в Россию, а когда вернулась, то здесь всё изменилось - улицы, люди, друзья, всё стало другим. Папа руководил собственной крупной фирмой, но был очень болен и, несмотря на усилия врачей, через полгода умер. Остались мы вдвоем с мамой. Процветающая при папе фирма начала разваливаться. Милые и обаятельные, раньше, папины компаньоны теперь старались обмануть нас и урвать кусок пожирнее. Помочь было некому и пришлось мне самой браться за дело. Днем бегала по строительным объектам, магазинам, торговым точкам, обивала пороги чиновничьих кабинетов, а по ночам переворачивала тонны бухгалтерской и юридической документации. Только че¬рез три года положение фирмы стабилизировалось, и она начала приносить доходы. Мама постоянно пыталась устроить мою личную жизнь, но я, ссылалась на то, что всё время занята работой, отказывалась. Кроме тебя, Димочка, мне не нужен был никто. Мама чувствовала это и очень переживала. К тому же, она сильно тосковала без папы, хотя старалась не подавать виду. Однажды вечером она зашла ко мне в комнату и сказала: «Доченька, скоро мы расстанемся. Я слышу, как папа зовёт меня к себе. Помни о нас и знай, что мы желали тебе только хорошего, хотя и не всегда это получалось. Когда останешься одна, найди своего Диму. Я чувствую, что он жив и ждёт тебя». Благословив нас, мама ушла, а наутро её не стало.
    Вскоре, после похорон, я получила предложение объединить, точнее, продать свою фирму одному частному банку. Крупный счет в Швейцарии, годовой процент с прибыли, что может быть лучше? После оформления документов хотела уехать за границу, но не смогла, поняла, что должна хотя бы увидеться с тобой. Где я тебя, Димочка, только ни искала, куда только ни посылала запросы, но ответ был везде одинаковый: «...отбыл срок наказания, освобожден, место проживания в настоящее время неизвестно...». Потихоньку начала пить. Несколько недель не «просыхала». Однажды подошла к зеркалу и испугалась - глядит на меня какая-то баба сумасшедшими глазами. Волосы дыбом, щеки трясутся. Три дня после этого отсыпалась, потом привела себя в порядок и пошла, наниматься на работу в свою бывшую фирму. По старой памяти назначили меня замом генерального. Вот так я здесь и оказалась. Это судьба, Димочка, теперь мы всегда, всегда будем вместе. Мне нужен только ты один. Больше я тебя никому не отдам...
    Дима молча смотрел на Машу.
    - Всё будет хорошо. Наша жизнь только начинается. Уедем за границу, поселимся в любом, где ты захочешь, месте. Денег хватит и нам, и нашим внукам. Я так давно ждала этой встречи, что больше ни на минуту без тебя не останусь.
    Маша взглянула на задумчивого Диму. Дима встал со стула, взял ковш и долго пил теплую, успевшую нагреться воду. Размечтавшаяся Маша с тревогой наблюдала за ним.
    - Спасибо тебе, Маша, за предложение, но никуда от¬сюда я не уеду.
    - Димочка! - Машины глаза опять наполнились слезами. - Умоляю тебя, прости ту слабовольную, молодую девчонку! Сама себя презираю и ненавижу за то, что сделала! Не могу больше жить в этом бесконечном кошмаре. Прости. Я люблю тебя и сделаю всё-всё, что ты пожелаешь, только прости.
    - Не плачь, Маша. Я никогда тебя ни в чём не обвинял. Про¬сто ты очень сильно любила своих родителей, а они также сильно любили тебя.
    От волнения мысли в голове у Дмитрия начали путаться.
    - Но почему? Почему ты не хочешь уехать со мной? Ты больше меня не любишь?
Побледнев, Маша поднялась с топчана и, встав на коле¬ни, медленно, цепляясь чулками за не струганные доски пола, поползла к Дмитрию.
    - Миленький, родненький, не прогоняй меня, разреши остаться с тобой...
    - Ну что ты, Машенька! - Дмитрий опустился рядом и обнял Машу за плечи. - Что ты, милая, ты для меня всегда была и остаешься единственной и желанной. Я люблю тебя, слышишь? Я тебя люблю!..
    - Это правда, Димочка? - продолжала всхлипывать Маша.
    - Конечно, правда, Машенька. Я, может быть, и не умер только из-за того, что всё время думал о тебе. В трудные минуты меня согревала та искорка, тот кусочек счастливого прошлого, в ко¬тором мы были вместе. Я засыпал и видел тебя, просыпался и наяву грезил тобой. Ты всегда была со мною рядом.
    - А почему, почему тогда ты так говоришь?
    - Что говорю?
    - То, что не поедешь со мной?
    - Сама пойми. - Дмитрий встал и поднял на руки едва не лишившуюся чувств, от счастья, Машу. Он опустил её на кровать и сел рядом. - Кто ты - и кто я? За эти десять лет ты стала красивой, интеллигентной женщиной, а я... Ты посмотри на меня, во мне человеческого почти ничего не осталось. На моём лице написано: «Зек». Увидев меня, люди будут шарахаться, а если им доведется услышать, как я говорю, то они ужаснутся от моего зоновского жаргона. Пойми, у тебя есть будущее, а у меня, его нет. Всё это время ты поднималась вверх, а я опускался вниз. Разве это не причина, по которой мы не можем быть вместе? Оставшейся жизни мне не хватит, чтобы дотянуться до тебя, а жить так, как живу я, я тебе не позволю. Пойми, Машенька, мы слишком разные, с этим уже ничего не поделаешь. Общество не воспримет меня, оно не даст нам быть вместе, как в своё время не дали твои родители.
    Дима посмотрел на Машу. Глаза женщины возбужденно блестели. Казалось, что его слова нисколько не огорчили её.
    - Миленький, родненький мой Димочка, до чего же ты не прав! Мы любим, друг друга, и это главное, а остальное не имеет никакого значения. Тот мир, который был десять лет назад, полностью изменился. Ты его совершенно не узнаешь. Людям нет никакого дела друг до друга. В стране правит криминал. Работать в администрации, которой руководит очередной вор «в законе», считается престижным. Государственные чиновники с экранов телевизоров говорят на отборной «фене» - назначают друг другу «стрелки», ходят на «разборки», а в кулуарах проводят тотализаторы на назначаемые должности. Россия превратилась в одну большую «зону»! К тому, что сейчас называют «обществом», ты привыкнешь гораздо быстрее, чем я, когда приехала из Америки. Поехали, Димочка, сам убедишься, что нашему счастью ничто не сможет помешать! Помнишь, как мы с тобой гуляли по набережной, а потом ты на трамвае провожал меня домой?
    - Конечно, помню, я тогда первый раз сказал, что люблю тебя, и поцеловал, правда, неловко, твою руку.
    - Теперь я живу рядом с этой набережной и часто бываю в этом месте. Как я люблю тебя, Димочка!
    Дима наклонился и нежно поцеловал Машу в губы...
   
    Уставший водитель вел джип по ночной автостраде. Появившееся над горизонтом светящееся пятно говорило о том, что до города оставалось совсем немного. Пассажиры, измученные долгой тряской на проселочных дорогах, теперь тихо спали. Водитель сдвинул зеркало и посмотрел на парочку, разместившуюся на заднем сиденье. Мужчина с резкими чертами лица, запрокинув назад голову, негромко похрапывал. Прильнувшая к нему Мария Николаевна улыбалась во сне. Иногда она вздрагивала и, не открывая глаз, проводила своей ладонью по руке мужчины, как будто лишний раз хотела убедиться в том, что он здесь, рядом.
    Свернув, к стоящей вдоль трассы автозаправке, водитель остановил джип.
    - Уже приехали? - Зевая, поинтересовался сидящий рядом с ним начальник лесопромышленного отдела.
    - Нет. Заправимся и дальше поедем. Недалеко осталось, с полчаса езды.
    Проснувшись, Маша и Дима вышли из машины. Под одним козырьком с автостоянкой располагался круглосуточный магазинчик, который притягивал взгляд освещенными витринами.         
    - Красиво, как в американском кино, - кивнул Дима в его сторону.
    - Зайдем? Выпьем кофе, заодно сигареты купим. - Беря его под руку, предложила Маша.
    Магазинчик представлял собой смесь продуктовых, парфюмерных и хозяйственных товаров, кроме этого в нём помещались два круглых столика со стульями.
Втиснувшись за столик, Дмитрий с интересом разглядывал яркие этикетки на всевозможных коробочках, баночках, пакетиках, которыми были завалены стеллажи. Продавец, молодой парень, в красной фирменной футболке, принес две чашки крепкого, ароматного кофе и, улыбнувшись дежурной улыбкой, удалился за прилавок. Дмитрий вдохнул душистый запах.
    - До чего хорошо может пахнуть кофе! Совсем забыл, какой он на вкус.
Женщина сделала глоток и улыбнулась.
    - Я варю его намного вкуснее, дома ты сам в этом убедишься, - Маша взяла руку Димы и прижала к своей щеке. - Я буду каждое утро варить для тебя кофе и подавать его тебе в постель.
    Над входной дверью звякнул колокольчик. В магазин вошли трое громко разговаривающих парней.
    - Эй, холуй! - Крикнул один из них. - Пиво есть?
    Наблюдавший за ними Дмитрий с удивлением посмотрел на Машу.
    - Издержки прогресса, Димочка, - развела руками она. - Раньше милиции боялись, а теперь...
    - Я не понял, - раздался над столиком неприятный, грубый голос, - кто это здесь «издержки»?!
    - Издержки, - Дмитрий встал из-за стола, - это ты, подонок, и твои друзья.               
    - Вы слышали? Вы все слышали, что сказали этот носорог и его шлюха?
    Короткий удар в челюсть опрокинул говорящего.
    - Пойдем отсюда, Димочка!
    Схватив за руку, Маша потянула Диму к двери.
    - Не уйдешь, падла! - Захлебываясь от ярости слюною, закричал стоящий у прилавка приятель упавшего парня.
    Выходящий из магазина Дмитрий хотел обернуться, но не успел: резкая, перехватившая дыхание боль обожгла ему спину. Сделав несколько шагов по громко скрипящему снегу, он остановился. Шедшая впереди Маша с удивлением посмотрела на него. «Какие большие, красивые глаза у моей Машеньки», - подумал Дима и стал медленно падать. Перед его глазами поплыли красные круги. Всё, вдруг, завертелось в какой-то неистовой, сумасшедшей карусели: витрина магазина, бегущие от автозаправки люди, светившая под козырьком лампа, Маша, со скривившимся в крике ртом. Всё кружилось, поднималось вверх и, растворяясь, исчезало в огненно-кровавом тумане...
    По пустым ночным улицам города, в направлении централь¬ной реанимационной больницы, на большой скорости мчался джип.
    - Миленький, родненький, только не умирай! - Шептала Маша, обнимая лежащего у неё на коленях Диму. Его прохладные губы касались её теплой и нежной руки...

    ... Незнакомец прервал рассказ и посмотрел на идущую по аллее красивую женщину. Из катившейся перед нею коляски раздавался требовательный детский плач.
    - Милый, - обратилась она к нашему незнакомцу, - мы уже проснулись и просим кушать.
    Мужчина встал и взялся за ручку коляски.
    - Извините, но мне пора уходить. Всего вам доброго.
    Слегка поклонившись, он со своею спутницей направился к выходу из парка.
Проводив их долгим взглядом, мы посмотрели на скамейку напротив, но она оказалась пустой. На том месте, где недавно сидел старик, лежала стопка оставленных им газет и журналов.