Кланяйся, Клит!

Сотни звезд рассыпались над засыпающей Маракандой. Казалось, что там, в иссиня-черных просторах неба грозное, непобедимое воинство встало лагерем. Поэты, сопровождавшие в походе Александра, уподобляли небосвод громадному зеркалу, в котором отразились костры македонского войска. Всплывший из небесных пучин серебристый месяц был подобен рогам, венчающим шлем Победоносного Воителя. Тихо было в занятом воинами Александра городе, только журчала вода в арыках, переговаривались совы, облюбовавшие ветви чинар, изредка с писком проносились летучие мыши, да из далекой степи доносился шакалий вой. Городские обыватели попрятались в своих домишках, загасили свет и до рассвета не решались высунуть носа на улицу, где, позвякивая доспехами и разговаривая вполголоса, шествовали патрули завоевателей. И лишь дворец, в котором обосновался Александр, сиял огнем сотни факелов и свечей, оттуда слышались музыка, пение и гул голосов. Сокрушитель Дария гулял со своими приближенными. Там рекою лилось вино, звенели кубки, заглушая порой кифары, свирели и систрумы. Очередной враг в очередной раз повержен – как же героям не предаться веселью?

Всевозможные яства громоздились на столах, сродни вершинам Кавказа, Тавра, Паропамиза; фиолетовые сливы из Гандхары соседствовали с пузатыми, налитыми божественным соком ферганскими дынями; гроздья винограда из согдийских садов наполняли глубокие тарелки, скрывая под собой румяные хорезмийские яблоки; оранжевая хурма была рассыпана на огромных серебряных блюдах, покрытых резьбой искусных мастеров, изобразивших подвиги легендарного Рустама и деяния царей Персии. Фаршированные фазаны, жареные куропатки, жирные, лоснящиеся гуси, аппетитные бараньи бока, посыпанные изысканными индийскими специями, дразнили гурманов симфонией ароматов, в которую вплетались божественные струи азиатских благовоний. Кувшины, кратеры, ритоны, прочие сосуды самых причудливых форм полнились вином из виноградников Бактрии. Рабы опахалами отгоняли мух и пчел, во множестве вьющихся и жужжащих над этим собранием кушаний и питей. Другие такими же опахалами из павлиньих перьев создавали иллюзию прохлады вокруг победоносного царя, его соратников и свиты. Розовый скворец с подбитым крылом, любимец Александра, деловито расхаживал по столу, клюя на ходу нежно-зеленые виноградины, лиловые вишни, раскалывая орешки. Царь, небрежно развалившись в кресле красного дерева с золочеными подлокотниками и ножками в виде львиных лап, вкушал плоды, сплевывая косточки в заботливо подставленную чашу. Он был облачен в белое персидское одеяние, схваченное широким золотистым поясом. На жирных пальцах его сверкали самоцветные камни, из-под венчавшей главу диадемы стекали капельки пота – в зале было душно и чадно от множества свечей. И точно так же стекали жир и сок на одежду Александра. Белый хитон македонского царя был уже изрядно замызган: красные кляксы гранатового сока напоминали пятна крови, раздавленная слива испачкала манишку, винные капли и брызги жира сделали одежду покорителя Персии подобной пестрому оперению диковинной птицы. Рядом с властителем пировали его верные сподвижники: Пердикка, Птолемей, Лисимах и иные, немного поодаль расположились персидские вельможи, признавшие власть победителя. На высоком помосте, под звуки нежных флейт и свирелей кружили в медленном танце полуголые танцовщицы.

Александр пару раз хлопнул в ладоши – и девицы, учтиво поклонившись новому властителю Азии, вспорхнули, будто бабочки, и покинули зал, оставив в воздухе терпкий шлейф благовоний. Великий завоеватель оглядел вальяжно рассевшихся вдоль пиршественного стола соратников, чинно восседавших в присутствии повелителя персов, бактрийцев, согдов, мидян и вельмож иных племен. Все они алчно чавкали, впиваясь зубами в жирные куски баранины, смачно отхлебывали из дорогих кубков, небрежно жевали мякоть плодов, роняя на стол сладкую слюну, смешанную с соком.

- Почему средь нас не видать Клита? – вдруг произнес Александр. – Куда это запропастился мой преданный товарищ? – Он позвал стражей:

- Разыщите мне Клита! Я не хочу пировать в кругу друзей, если рядом нет старого, испытанного в боях и походах соратника. Найдите его!

Солдаты не без труда разыскали бывалого воина. Клит, прозванный «Черным», в задумчивости сидел на берегу ручья и кидал в воду гладкие камушки, наблюдая, как по поверхности расходятся круги, ясно различимые при свете факела, торчавшего из песка. «Вот так и слава о подвигах расходится по миру, и гром кимвалов превращается в слабые, еле слышные отголоски, а потом и вовсе затихает… - размышлял он. – Не так же ли известия о наших победах над персами и иными народами, достигая гиперборейских пределов, превращаются в едва различимый шум? К тому же, распространяясь по землям ойкумены, молва о наших свершениях обрастает самыми нелепыми и невероятными подробностями: вот я бросил гальку, всколыхнул воду – и взметнувшаяся волна подхватила листья, былинки, щепки, сор и отбросила к противоположному берегу ручейка. Что известно о нашей доблести аримаспам или эфиопам, жителям Тапробаны или Туле? Какими представляют они Александра и его гетайров?». Эти рассуждения прервал оклик воина:

- Клит, ты здесь? Александр желает видеть тебя за пиршественным столом. Иди с нами!

Старый воин поднялся, отряхнул песок с голеней, одернул плащ, поправил ножны, надел шлем и без особой охоты двинулся во дворец, где пировал великий завоеватель. В последнее время Клит охладел к буйным пирам и потехам, принятым при дворе нового властителя Азии. Давно  тревожные думы и заботы изморщинили его лоб, все реже уста воителя растягивались в бесхитростной и безмятежной улыбке. Какие-то тяжкие думы тяготили его.

Клит появился на пороге зала для пиров, когда верные македоняне и греки вкупе с верноподданными персами пили очередную чашу за успех Александровых деяний – закрепить власть нового царя Азии в городах, степях и горах Согдианы, а оттуда двинуться на покорение златообильной Индии, где, как сказывают, под ногами скрипят самоцветные камни, а золота и серебра столько, что можно скупить добрую половину Персии.

Старинный друг предстал перед царем. Лицо его было покрыто густым коричневым загаром, спутанные черные кудри выбивались из-под шлема, дочерна загорели и его тяжелые руки – не зря Клита нарекли «Черным». Если бы Клит сбросил доспехи и одежды, великие ваятели Эллады восхитились бы сложением великого воителя: все тело его представляло собой сплетение бронзовых мышц, столь же тяжелых и несокрушимых, как бронза. И вправду: сплав олова и меди подобен сплаву силы и проворства бывалого бойца. Если бы его тело увидел бог Арес, то издал бы возглас восхищения: шрамы, следы от ударов мечей и копий, раны от стрел испещрили смуглую кожу воина. Но все это великолепие было скромно скрыто под доспехами и одеянием Александрова друга.

- Испей же с нами, Клит! – прокричал Александр. – Кравчий, наполни ему чашу до краев.

- Приветствую тебя, великий царь, - с легким поклоном отвечал Клит. – Да будут благосклонны к тебе обитатели Олимпа!

- Выпей, друг мой! – заметно захмелевший Александр выхватил чашу из рук юноши-виночерпия и, в очередной раз, обрызгав рубиново-красным вином свой когда-то белый хитон, протянул ее другу.

Но Клит твердым жестом отклонил чашу:

- Прости, царь, но я не настроен сегодня пить. Прикажи лучше плеснуть мне воды. Она утоляет жажду, а неразбавленное вино способно лишь усугубить ее.

Лицо Александра тотчас преобразилось в маску недоумения, какую надевают драматические актеры. Чаша с вином застыла в воздухе.

- Я не узнаю тебя, Клит, - только и произнес он. Тотчас из угла, где поглощали вина и закуски персидские вельможи, донеслось:

- Греки такие «храбрецы», что боятся даже напиваться. Поэтому они разводят вино водой.

Бывшие за столом эллины тут же зашумели, негодуя.

- Они боятся, что вино развяжет им языки! - выкрикнул перс.

Его соплеменники хором загоготали.

Лицо Клита передернуло судорогой, огнем полыхнули глаза воина. Едва сдерживая гнев, он громко и отчетливо произнес:

- Греки, даже будучи пьяны, не станут ползать на брюхе перед своим царем, что делают персы, даже будучи трезвыми. Да, мы пьем разбавленное вино – но не потому, что боимся сболтнуть лишнее, ибо правда никогда не бывает лишней, сказана ли она пьяным или трезвым. Мы, дети Эллады, дорожим здравием тела и души, и потому не позволяем вину одержать верх над собой. Известно, что спартанцы напаивали допьяна своих рабов, дабы на сем дурном примере воспитывать в юношах отвращение к пьянству. Персы же с рождения привычные к рабству, охотно напиваются, ибо хмель позволяет им ненадолго расслабиться и забыть о каждодневных унижениях. Чего еще ожидать от подданных Дария?

- Дарий давно мертв! – взвизгнул высоким голосом бывший евнух покойного владыки.

- Пав от руки своего приближенного, - парировал Клит.

В зале воцарился шум: персы возмущенно выкрикивали что-то, размахивая руками, эллины, вскочив из-за стола, били себя в грудь кулаками. Птолемей прокричал нечто одобрительное в адрес Клита, но в общем гаме его слова нельзя было расслышать. Один Александр блаженно улыбался, наблюдя за перепалкой. Наконец, когда шум начал раздражать царский слух, громко захлопал в ладоши, требуя тишины.

- Полно вам шуметь, эллины и персияне! Если все мои подданные вот так же скопом начнут спорить, ваш царь просто оглохнет. Умолкните все!

Голоса персов оборвались почти сразу, греки с крика перешли на громкий шепот и лишь после новых нетерпеливых хлопков царя стихли и они. Александр жестом подозвал Клита.

- А из тебя, друг мой, вышел бы неплохой ритор и полемист. Мне, признаюсь, пришлось по душе, как ты двумя фразами осадил бранчливых персов. Вот что значит истинный эллин!

- Я всегда вступаюсь за честь моего народа, - с достоинством сказал Клит. – И за нее охотно выпью неразбавленного вина. Я покажу, как умеют пить эллины! – и протянул руку за чашей.

- Вот она, твоя чаша, – широко улыбаясь, царь протянул сосуд Клиту. Друг Александра тотчас приложился к ней и на одном дыхании осушил.

- Налей еще! – Клит протянул ее кравчему.

Вслед за первой ветеран македонской армии точно так же опорожнил вторую чашу. Глаза его повлажнели, засияли перламутровым блеском. Персы дружно захихикали, кто-то из них громко произнес:

- Скоро мы увидим славного воина лежащим на полу. Пей еще, Клит!

Но воин отказался от третьей чаши, протянутой ему кравчим.

Александр, также приложившийся к кубку, обвел мутнеющим взором сотрапезников, затем крепко стукнул кулаком о стол, призывая к тишине:

- Друзья мои, соратники! Выслушайте, что скажу вам я, сын Зевса!  Вы стали только что свидетелями и участниками перепалки между доблестным Клитом и присягнувшими мне на верность достойными сынами Персии. Поверьте, мне равно дороги и эллины, и персы, при всей различности и даже взаимной чуждости обычаев двух великих народов. Из этих-то двух столь разных начал – эллинского и персидского – воздвигну я здание всемирной державы.

- Слава мудрости Александра! – возопили персы, звеня кубками. Эллины подхватили, не столь громко и нестройно, восхваляя государственную мудрость покорителя Азии.

Александр дождался, пока смолкнут крики сотрапезников, и вновь возвысил голос:

- Знают ли мои подданные, что единая держава означает и единство церемониала? Как приветствуют своего повелителя персы? Они падают пред ним ниц! Я хочу, чтобы и греки соблюдали этот древний, родившийся в незапамятные времена дворцовый ритуал. Единые государственные обряды – путь к единению народа, состоящего сегодня из множества элементов. Это – не только персы, эллины, македоняне, но и сирийцы, египтяне, иудеи, вавилоняне, арабы, армяне, фракийцы, бактрийцы, недавно завоеванные согды и еще многие и многие, – царь, загибавший пальцы, перечисляя людские племена, разжал кулаки. – Сегодня они подобны вот этим растопыренным пальцам, которые легко переломать поодиночке – палач не даст соврать. А сжатые в кулак, они…

Его речь потонула в восторженном хоре – это персы славили мудрость и красноречие царя.

- Дайте мне еще чашу, - вдруг проговорил Клит.

- Ты до сих пор на ногах, мой старый друг? – удивился Александр, не успевший закончить речь. – Садись с нами.

- Я хочу выпить. Дайте чашу! - повторил Клит, не двигаясь с места.

Кравчий поднес ему третью полную до краев чашу. Клит в два больших глотка осушил ее, утер губы полой запыленного плаща.

- На вот, закуси, - Александр бросил ему спелую грушу. Клит резко вскинул руку и поймал плод на лету, поднес ко рту, надкусил. Кравчий забрал и унес пустую чашу.

- Прости, Александр, - произнес Клит. – Я сегодня долго сидел и размышлял на берегу ручья, так, что мое седалище затекло. Лучше я буду пировать стоя.

Дружный гогот греков и персов был ответом на его слова. Захмелевший Александр растянул губы в гримасе, отдаленно напоминавшей улыбку. Неожиданно он стукнул кубком, шум голосов стих.

- А теперь я хочу, чтобы мои персидские подданные преподали эллинам урок почтения к своему царю. Пусть царедворцы Дария покажут, как нужно подходить к повелителю и воздавать ему почести. Начнем с тебя, благородный Шахбаз!

Тотчас тучный вельможа вскочил из-за стола и, колыхая своими необъятными телесами, степенно прошествовал к царскому месту. Не доходя положенного числа шагов до государя, он опустился на колени, а затем расстелился перед Александром, как верный пес.

- Встань, Шахбаз. Ты кланялся Дарию, теперь точно так же воздаешь должное новому господину. Я чрезвычайно доволен тобой! Вернись за стол. А вы, эллины, смотрите и запоминайте, ибо вам предстоит проделать то же самое. Теперь ты, высокородный Мардан!

Шахбаз, учтиво кланяясь, попятился назад. Одновременно старый царедворец шаркающими шагами направился к Александру. Седовласый Мардан, служивший еще трем предшественникам Дария, пал к ногам молодого властителя. Когда он склонялся перед Александром, все ясно услышали хруст в старческих коленях. Не без труда поднялся он с персидского ковра и зашаркал обратно. Следующим был молодой, костлявый, козлобородый и юркий сириец Хадаш. Земной поклон царю в его исполнении больше напоминал гимнастическое упражнение, нежели акт поклонения правителю. Царь умильно улыбался.

И вот настал черед эллинов.

- Гармократ! – выкликнул старого бойца Александр. – Поприветствуй своего царя, герой Арбелл! Ты не кланялся летящим стрелам и каменьям, так поклонись государю!

Гордо, с достоинством прошелся бывалый вояка по истоптанным коврам, так же гордо опустился и простерся ниц. Ни одна мышца его лица не дрогнула: ни подобострастной, заискивающей улыбки, ни выражения нижайшей покорности – лишь повиновение приказу («слушаюсь, командир!») читалось в глазах. Если главнокомандующий требует пасть ниц – что ж, приказы не обсуждают, им повинуются.

- Мудрый Меганор, равно искусно владеющий стилом и мечом, воздай уважение своему царю! – Александр поманил офицера, слывшего не только славным рубакой, но и блестящим оратором, знатоком философских учений и поэтом. Важно вышагивал Меганор, столь же важно поклонился он Александру, с которым много раз беседовал в его шатре о тайнах мира; а в мире все изменчиво – вчера ты беседовал с покорителем Персии почти на равных, сегодня простираешься перед ним как верноподданный. А разве в Элладе не так? Сегодня судьбу полиса решает народное собрание, которое возводит и низлагает правителей по воле толпы, и каждый вправе говорить то, что считает нужным. Завтра к власти пришел тиран – и отныне ты можешь только шептаться с друзьями, рискуя даже в тесном приятельском кругу нарваться на сикофанта, по вчера еще шумным улицам и площадям ходит стража, разгоняя сомнительные сборища и арестовывая всех подозрительных. В конце концов, преклонить колени и уткнуться носом в пол – всего лишь кратковременное неудобство, к которому следует относиться философски. Воздал царю подобающую дань уважения – и ты свободен.

- Архит! – позвал Александр. Бойкий юноша выскочил из-за стола и, подбежав к царю, плюхнулся перед ним. Бывалые персидские сановники заворчали: разве так воздают почтение царю? Греки дружно рассмеялись: поглядите, каков пострел, с такой прытью в ногах и гибким, как болотный тростник, хребтом парень далеко пойдет! Александр, испив очередную чашу, заржал, подобно Буцефалу:

- Если б ты, Архит, так же резво устремился за отступающими персами!

И греки, и персы подхватили высочайшее ржание: всем было известно, что молодой воин не отличался храбростью, и скорей бежал бы от врагов, чем преследовал их.

И тут взор Александра вновь упал на Клита.

- Ну что, друг мой, ты, надеюсь, готов совершить старинный придворный церемониал?

Словно угли вспыхнули глаза старого воина, руки сжались в кулаки.

- Пусть наполнят чашу! – каким-то странным, чужим голосом отчетливо произнес он.

- Выпей для храбрости! – взвизгнул бывший евнух Дария. – Ведь ты не умеешь правильно поклониться царю, и боишься, что над твоей неуклюжестью будут потешаться персы!

- Кланяйся, Клит! – раздались выкрики из разных концов зала.

Клит опорожнил чашу, и, нахмурив лоб, вперил свой мрачный взор в Александра, благодушно развалившегося в кресле. Но царь не заметил перемены в его лице.

- Клит, я жду! – он с деланным нетерпением забарабанил пальцами по подлокотникам. – Или твои суставы с возрастом потеряли былую гибкость, и ты не можешь преклонить колени? Ты говорил, что персы ползают на брюхе перед своими царями. Так сыграй же нам роль перса!

Весь зал хором рассмеялся – так заразительно и громко, что вспугнул даже скворца, продолжавшего деловито клевать вишни и виноградины.

- Нет, мои члены гибки, как прежде! И я не превратился в перса, как иные,– возвысил голос Клит. – Но вот что хочу я сказать тебе, Александр… - он на мгновение задумался.

Царь насторожился: в голосе Клита звучали непривычные, суровые, осуждающие нотки.

- Я надеялся, что, став повелителем Персии, ты, мой царственный друг, сделаешь этих варваров гордыми и свободными людьми, приобщив их к эллинской гражданственности. Но вместо этого ты навязываешь эллинам персидское раболепие. Ты овладел страной, где все – рабы, от первого вельможи до нищего землепашца, где любая жизнь зависит от прихотей царя. Ты хочешь стать для персов новым Дарием – казнить подданных без счету, жить в роскоши, неге и сытости, в то время как народ довольствуется жидкой похлебкой и рыхлым хлебом, где дворцы надменно высятся над тысячами жалких лачуг. Ты хочешь повелевать народом рабов? Что ж, правь, как правил Дарий, если не можешь или не хочешь сделать их свободными. Но тогда не стремись сделать рабами эллинов. Лучше отпусти их на родину.

Лицо Александра, порозовевшее от вина, стало багряным от гнева. В ярости он треснул кулаком по столу, вспугнув розового скворца, который, недовольно ворча что-то на своем птичьем наречии, поспешил прочь, волоча увечное крыло. Зал испуганно затих.

- Хватит! – закричал царь. – Ты думаешь, что я позволю тебе и дальше дерзить?! Да, я хочу объединить персов и эллинов, и еще множество племен, сотворив из них единый народ! Если понадобится, я переженю своих воинов на дочерях знатнейших персов – чтобы народ был един. Да, один народ, с едиными законами и ритуалами. И если ради этого надо преклониться перед царем до самой земли тебе, гордому греку, то это – неизбежная жертва, которая требуется от каждого! От каждого, – повторил Александр, – кто предстает пред царскими очами. Ты говорил мне тут про свободу и гражданские добродетели? Да все они, - он указал в сторону затихших персов, - все они скорее предпочтут быть казненными, чем обрести свободу по-гречески, ибо эти царедворцы прекрасно понимают: стоит верховной власти ослабнуть – и «освобожденные» подданные перережут друг друга. Персы станут избивать мидян, сирийцы пойдут резать евреев, египтяне – всех иноплеменников без разбору! И твои греки первыми сгинут в общей бойне, свободные от рук свободных! Ты добиваешься, чтобы я отпустил домой твоих земляков? А кто будет поддерживать порядок здесь? Греческие гарнизоны, которых боятся и уважают. А чтобы вас не только боялись, но и уважали, вы сами должны уважать и чтить древние законы этой страны. Кланяйся, Клит! Не бойся, не сломаешься. Я прощаю тебе твои дерзкие слова. Сегодня я добр и милостив! Ну, же, Клит!

- Ты желаешь создать единый народ из рабов и свободных граждан? Похвальная затея, - проговорил Клит, - если сделать потомственных рабов свободными людьми. Но ты, похоже, решил низвести свободных до рабского состояния. А в этом я тебе не помощник, государь!

- Пошел прочь! – заревел Александр и швырнул в Клита яблоко, которое, пролетев мимо, ударило в щит одного из стражей. – Замолчи и убирайся вон!

- Я еще не все сказал, - невозмутимо отчеканил старый друг. – Персы с недавних пор стали тебе дороже соотечественников. Твои лучшие друзья не могут попасть к тебе даже в назначенный для приема день и час, вокруг толпятся эти варвары, разодетые в пестрые, как павлиньи перья, одежды. И лучшие воины Македонии, достойнейшие сыны греческих городов вынуждены заискивать перед этими ничтожествами, давать им взятки, чтобы те пропустили их к царю! Целое войско холуев, числом превышающее твою армию, Александр, столпилось вокруг трона. А между тем любой из них готов предать и убить тебя, как Бесс Дария. Подумай над моими словами, Александр!

- Я сам убью тебя, нечестивец! – разъяренный царь схватился за копье. Персы застыли, греки загомонили, Птолемей и Пердикка бросились к Александру, чтобы отнять оружие. В то же время воины вывели из зала Клита.

Александр тяжело рухнул в кресло, которое угрожающе затрещало под тяжестью царственного тела. Обхватив руками тяжелеющую голову, царь думал: «Как мне быть с Клитом? Старый друг и соратник, спасший мне жизнь, брат моей кормилицы, бросает мне в лицо тяжкие обвинения. Да, он мой друг, но и мой подданный. Как поступить с ним?» Он поднял голову и оглядел зал: все шумели, спорили, обсуждая неслыханный поступок Клита.

- Эй, музыканты, где вы? Играйте! – возопил царь и захлопал в ладоши. Воины вытолкали на сцену флейтистов и танцоров, зазвучала музыка. Александр потребовал очередную чашу.

Хмель и гнев ударили в голову Клита. Решительно оттолкнув стражу, старый соратник ввалился в зал.

- Эй, прекратите дребезжать и свистеть! – прикрикнул он на музыкантов. – Александр, ты слышишь меня? Или ты разучился внимать правдивым словам? Хоть ты и говоришь по-гречески, но давно превратился в перса, напялил на себя этот нелепый балахон, над которым вволю потешились бы греческие мудрецы. Ты забавляешься тем, что нарекаешь собственным именем города, переименовывая старые и закладывая новые! Ты, объявивший себя сыном Зевса, потом Амона, потом – кого там еще?… тем самым ты отрекся от своего земного отца Филиппа! Да, ты храбрый воитель, славный полководец, но скверный и неблагодарный сын!

Александр в ярости схватил копье и метнул его в Клита. Из раны ударил фонтан бурой крови, предсмертный крик Клита пронесся над уснувшей Маракандой, пугая одиноких путников.

Зал оцепенел. Александр бросился к умирающему другу через стол, опрокидывая посуду, топча фрукты, расплескивая вино. Отбросил в сторону воинов, пытавшихся поднять на ноги истекающего кровью Клита. Но было поздно! Он с ужасом смотрел в стекленеющие глаза друга, пытался нащупать биение пульса, звал лекаря. Подоспевший лекарь лишь развел руками, констатируя смерть. Пир закончился: персы в страхе прятались, боясь попасть под тяжелую руку царя, эллины, друг за другом, тихо покидали зал. Лишь самые ближайшие соратники Александра сгрудились вокруг него. Диадема упала с головы властителя Азии, слезы струились по его щекам, руки обнимали бездыханное тело друга, гладили черные, тронутые сединой кудри. Царь поднес к глазам окровавленные ладони, шепча: «Это я, я убил своего спасителя! Он защитил меня от вражеского меча, отразил несущий смерть удар там, на Гранике! Он спас мне жизнь, я же лишил его жизни. Горе мне!» В припадке отчаяния царь вырвал копье из мертвого тела, намереваясь пронзить свою грудь. С трудом ближайшие сподвижники вновь отобрали оружие и увели его из зала, ставшего местом ужасной трагедии.

Страшен был облик человека, к ногам которого пало величайшее царство Азии. Он вытирал кровавые руки о белый царский хитон, и алые полосы поверх жирных пятен и винных клякс превратили торжественное одеяние в халат маляра. Двое солдат под руки влачили его в покои, а царь стенал, размазывая по лицу вперемежку со слезами кровь убитого друга. И сквозь загар азиатских пустынь и пьяный румянец проступала смертельная бледность, глаза лихорадочно блестели, как у безумца, обшаривая комнаты и коридоры, через которые вели Александра. Он бормотал вполголоса, повторяя имя Клита. Подбежавший слуга протянул ему диадему, но царь оттолкнул руку.

…Три дня Александр ничего не ел, только поглощал вино и рыдал, рыдал. Наконец, к утру четвертого дня он, к радости своих приближенных, протрезвел. «В древние времена, когда строили крепость, правитель приносил в жертву самого дорогого человека – сына или друга, чья кровь орошала плиты фундамента. Здесь же, под закладными камнями, погребали несчастного. Я строю великое царство – и в основание его должна была быть положена жертва, - размышлял царь. – Без нее строение будет непрочно. А если фундамент здания скреплен жертвенной кровью, оно не будет шататься». Александр мучительно припоминал все подробности роковой ночи. Он вдруг вспомнил, как Каллисфен что-то записывал – наверное, заносил каждое слово, прозвучавшее под сводами зала, в свое будущее сочинение.

«Надо будет непременно прочесть то, что настрочил этот умник, – размышлял Александр, вкушая впервые после нескольких пьяных дней и ночей родниковую воду и смакуя мякоть инжира. – Я сам, своею рукой буду исправлять все, начертанное историком».

Рассвет занимался над древним восточным городом. Противно ревели ослы, которых хозяева гнали на рынок, им в унисон из-за глинобитных оград доносились голоса павлинов. Орлы-могильники кружили над городом и его окрестностями, высматривая поживу. Вдали чернели силуэты «башен молчания», над которыми вились и галдели стаи ворон. Жрецы в белых одеждах шли на утреннюю молитву, и полы их одеяний взбивали дорожную пыль. На ветвях деревьев перекликались скворцы, и их соплеменник с поврежденным крылом, сумев вспрыгнуть на окно, отчаянно звал их – как узник сквозь оконную решетку пытается говорить с теми счастливцами, кто живет вольной жизнью. И точно так же, как надзиратель оттаскивает заключенного от окна, царский раб снял с подоконника птицу, а недовольный скворец запищал и, изловчившись, клюнул усердного прислужника прямо в ноготь. На улицах лаяли бродячие псы, и, заслышав их, дворовые затворники, бряцая цепями, подавали голос в ответ, пока не появлялся хозяин, чтобы пинком заставить замолчать пустолайку. Где-то вдалеке, в камышовых зарослях гоготали гуси. Пышные цветы раскрыли свои чашечки навстречу живительному свету солнца, а пчелы и осы уже спешили вкусить из живых чаш.

Царь приложил к голове мокрую тряпку – быть может, теперь полегчает, головная боль отпустит – и он отправится исполнять свои государские обязанности: творить суд, принимать послов, беседовать с мудрецами, оглашать новые указы, обсуждать с верными военачальниками поход в далекую Индию. По привычке, он позвал Клита – и сразу осекся: друг пал от его руки. Головная боль отступила, но тотчас защемило сердце. Клит, быть может, самый верный, самый близкий, не боявшийся говорить в лицо страшную правду…