Няша

Невдалеке от морского берега, на бревнах, вынесенных на песок волнами прилива, сидели двое. Один из них, Володя Куйкин, был сорока лет от роду, но частые неумеренные возлияния состарили его лет на пятнадцать. Он был уроженцем ближайшего рыбацкого поселка, и почти всю сознательную жизнь (минус два года армии, минус год отсидки) провел в родных пенатах на берегу Белого моря. С детства рос он парнем задиристым, всегда готовым дать отпор обидчикам, за что однажды и «присел». Одноклассники дразнили его, переделывая первую букву фамилии – и Вовка неизменно лез в драку, отстаивая честь своей старой поморской фамилии. Его друг-собутыльник. Геннадий Белозеров, был на пару лет моложе, но выглядел на столько же, что и Владимир. Согласно семейной легенде, род их происходил от старовера, ушедшего жить в скит на Белом озере, а потом вернувшегося обратно в большой мир, полный грехов и соблазнов. Того скита давно нет на свете, на его месте – дачный поселок, большой мир разрушил поморские микрокосмы. Генка, как и его приятель, редко выбирался за пределы родного колхоза, разве что иногда к родственникам в областной центр заглядывал на огонек и задерживался, бывало, на неделю. Грибы, ягоды, рыбку красную продаст – и гуляет, пока от выручки не останутся жалкие гроши.

На бревна, мокрые после вчерашнего дождика, был положен лист фанеры, на нем расстелен газетный лист. Пол-литровая бутылка, соленые огурчики, луковица, хлеб, рыба – правда, не выловленная в морской губе, а купленная в сельском магазине, как и все остальное для дружеской «трапезы», которая, с перерывами на сон, длилась уже третий день. О рыбе, кормилице поморов, и завели речь сотрапезники. И о нелегкой доле земляков-рыболовов.

- Совсем житья не стало, - возмущался Генка, - ловят наших рыбаков, сети рвут, улов изымают, в суд таскают, штрафы выписывают, двоих уже под уголовку подвели!

- Да, беда, - отвечал Володя, цепляя старой алюминиевой вилкой дольку огурца. – Со свету сживают нас. Живем как туземцы дикие на оккупированной земле. Не поселок, а резервация.

- Не, ты не прав, - Генка разлил водку в пластмассовые стаканчики, едва не опрокинув свой, кое-как удержал дрожащими (похмелье еще не прошло) пальцами левой руки. – У этих коренных аборигенов все льготы – и по рыбалке, и по другим разным делам. У них в тундре песец, а у нас в Поморье… - он крепко выразился. – И чего я не родился ненцем?..

- Скажи еще – чукчей, - невесело усмехнулся собутыльник. – Тебе русским быть западло?

- Не западло, а обидно. – Геннадий поставил бутылку. – Живем в тех же условиях, что и народы Севера, только им все можно, только нам ничего нельзя!

- Ну, им тоже, положим, не все можно, - заспорил Володя. – Их тоже и ловит, и штрафует рыбоохрана. Ладно, сначала выпьем, потом продолжим наш разговор. – И поднял стаканчик.

- За что пьем-то?

- Чтоб не переводилась…

- Водка? Она никогда не переведется. Ну, куда же в России без нее?

- Да не про нее тост – про рыбу.

- Рыба в море есть, да не про нашу честь. А насчет того, что «не переведется» - тюлени переведут. Они же с тех пор, как зверобойку запретили, расплодились и скоро, глядишь, селедки в Белом море не останется. И рыбацким колхозам тогда полный каюк наступит.

Друзья, не чокаясь, помянули традиционный поморский промысел, залпом проглотили содержимое стаканчиков, зажевали хлебом с огурчиками, Генка нарезал колечками лук.

Помолчали недолго. Молчание нарушил Володя:

- Работы нет в селе. Чтобы лес валить, набирают рабсилу с Западной Украины. Это в наше-то время! А если под видом лесоруба какой-нибудь диверсант проникнет? Нет, чтобы из местного населения…

- Да пофиг им, хозяевам, чем местное население живет! – мрачно ответил Генка и потянулся к бутылке.

Выпили снова. Володя неожиданно спросил:

- Слушай. Вот ты говоришь – «коренной народ». А ведь у народа должен быть свой язык, так? Разве у поморов он есть?

- Есть! – твердо произнес кореш, дожевывая закуску. – Моя бабушка покойная говорила по-поморски, я многих слов не понимал, а она сердилась: какой глупый, непонятливый, и в кого только уродился-то? Жалко, что не научила меня по-поморски говорить…

- А я вот по фене ботать научился, - похвастался Володя. Генка только рукой махнул.

Закончилась бутылка, захмелевшие друзья достали вторую. Они не заметили, как погода, до той поры солнечная, начала портиться, с моря подул ветер, зашумели осины и сосны на берегу, зашевелился песок. Внезапно Генка указал в сторону моря: там, над небольшой, но глубокой, заиленной лагуной крутилось что-то белесое. Володя обернулся – и обомлел:

- Баба, вот ей-богу…. – он испуганно перекрестился.

- Да ну, - повертел пальцем у виска Генка. – Парус, похоже…

- Нет, неужели не видишь, ослеп с пьянки что ли? – Володя указывал туда, где, на фоне грязной воды, облепленных водорослями валунов и куцых ивовых кустиков кружилась в танце женщина. На ветру развевались белые одежды, сквозь которые соблазнительно просвечивало молодое тело. Генка ахнул:

- Няша…

- Точно, телка, - Володя пристально всматривался в прибрежный пейзаж. – Наверно, из города приехала. Для секса на природе.

- Она нас зовет, - Геннадий пьяно икнул. – Чур, я первый увидел – я и первый буду.

- Да ты у ней сто первый, – засмеялся приятель. – У тебя деньги-то хоть остались заплатить за удовольствие этой няшке? Или все ушло на бухло?

- Дурак! – зло сплюнул тот. – Осталось немного от продажи волнушек и морошки. А тебе-то что до моих бабок?

- Со мной хоть поделишься? Или как?

- Именно - или как! Свои иметь надо.

- Дружба дружбой, а бабло врозь, так что ли?

- Шел бы ты, Вовочка… половым путем!

- И пойду! За тобой, - он медленно и неуверенно (хмель ударил в ноги) поднимался с бревна, а Генка уже выписывал зигзаги по песку, крича: «Девушка! Иди сюда, посидишь с нами». Но красавица в белом продолжала свою странную пляску. Генка вдруг заметил, что танцует дива как раз посредине зыбучей, пропахшей гниющими водорослями лагуны.

Он плюхнулся в воду и пошел вперед, на зов плоти. И чем дальше продвигался он, тем больше погружался в темную, вонючую воду, илистое дно противно чавкало под ногами.

- Ты куда, идиот! – кричал друг, выбежав к кромке воды – Вернись, пока не поздно.

Но слишком поздно осознал мужик непоправимую ошибку. Хмель разом вышибло из головы, чувство неутоленной похоти уступило место животному ужасу. Нет, не белая красавица исполняла перед ним эротический танец – то была унесенная ветром то ли скатерть, то ли простыня, то ли еще что-то белое. Жонки частенько вывешивали на берегу постиранное белье, а ветер и солнце высушивали его. Но, видимо, ветер оказался слишком сильным, и постирушку унесло прямо на середину лагуны, где она зацепилась за торчащее со дна длинное бревно и теперь плясала под порывами усиливающегося сиверка. Генка повернул, было назад, но лагуна не отпускала его, тело все больше погружалось в воду, ноги – в тину.

- Держи! – Володя тщетно протягивал длинную суковатую палку другу, орал, матерился, звал на помощь. Но чем больше Генка барахтался, тем глубже засасывала его жижа. А белый прямоугольник ткани – то ли простыня, то ли скатерть – надулся как парус.

- Вот тебе и няша! – ахнул Володя. С него тоже как ветром сдуло опьянение. – Ты держись пока, а в поселок сбегаю, ты только держись, - он пулей полетел по берегу, распугивая бегающих среди камней мелких куличков.

Когда через некоторое время мужики в броднях и Генкина жена прибежали к лагуне, ничто не напоминало о разыгравшейся здесь трагедии. Только цепочка следов на мокром песке, ведущая к воде. А злополучная простыня все хлопала под порывами ветра. Истошно завопила Генкина жена, закричал Володя, безуспешно пытаясь вернуть друга из гиблой западни. Оба они – и живой, и утопший – не владели поморским наречием, и не ведали, что слово «няша» означает илистое, топкое место.