Исчезнувший

Пропавший без вести, я назову тобой дорогу…
Юрий Шевчук

«Вот угораздило же меня, прошедшего Гражданскую войну в своей стране, участвовать в чужой на самом склоне жизни. Не зря говорят: седина в бороду, а бес…» - пожилой человек шел, опираясь, как на посох, на старую винтовку. Из-под широкополой шляпы ручьями сбегал на небритые щеки пот – мексиканское солнце яростно палило. А во фляге воды оставалось на пару глотков… Вчера он поссорился с командиром повстанцев – американскому журналисту, освещавшему военные действия со стороны повстанцев, претили царившие в подразделении анархия, пьянство и мародерство. Командир едва не расстрелял «нахального гринго», и если бы не заступничество друзей, лежать бы сейчас незадачливому борцу за свободу в какой-нибудь канаве, слегка присыпанному землей, дырявому, как дуршлаг, с вывороченными карманами. Он остался жив, но во избежание новых столкновений с командиром ему пришлось оставить отряд повстанцев. Старик переночевал в каком-то забытом Богом постоялом дворе, отдав последние гроши за ночь в кишащей клопами, облюбованной москитами каморке, и скудный ужин. Едва лишь рассвело, он тронулся в путь по территории, контролируемой повстанческой армией Панчо Вилья.

- Да, я, похоже, был прав: эти парни просто хотят заменить существующий в их стране реакционный беспорядок новым революционным беспорядком. За недолгое пребывание в этой несчастной стране я насмотрелся всякого и отныне уверился: очередная смена власти, которая, вне сомнения, грядет – лишь новый этап в вечном круговороте несправедливости, - он произнес это вслух и тут же осекся: «Да, состарился я, сам с собою говорю – и не замечаю, ворчу, сетую на несправедливость окружающего мира…» Горько усмехнувшись, заковылял вдаль по широкой дороге, осеняемой раскидистыми мескитовыми деревьями, которые, однако, не спасали от зноя.

Вдруг он остановился: среди дороги валялась изогнутая палка. Когда человек попытался винтовочным стволом сдвинуть ее в сторону, та приняла боевую стойку и угрожающе зашипела. «Черт возьми, копьеголовая змея! – старик застыл на месте: ведь ползучие твари реагируют на движение, и один неосторожный жест… - Да, это тебе не чучело под кроватью с глазами-пуговицами»… Змея меж тем изготовилась к броску. Но человек на доли мгновения опередил ее: легкое нажатие на спусковой крючок – и пуля перебила змеиный хребет примерно посредине. «Повезло же, - думал старик. – Пальнул, не целясь – времени не было – и вот тебе результат. Нет, что и говорить, я  еще в силах…» Он перевернул винтовку прикладом вниз и обрушил удар на голову агонизирующей гадины. Вздохнул, отер левым рукавом пот со лба, брезгливо морщась, обошел убитую змею и побрел дальше, предусмотрительно смотря под ноги: вдруг очередной «сюрприз»?

Прилетевший из пустыни ветер поднял пыль, старик прикрыл лицо ладонью, но проклятая пыль все равно резала глаза, набивалась в ноздри. Мескитовые деревья, которые не создавали прохлады, но хотя бы чуть-чуть защищали от солнечных лучей, закончились, сменившись зарослями колючего кустарника. «Хоть бы самая захудалая хижина, какие-нибудь старые развалины, где можно переждать жару, а ближе к вечеру снова тронуться в путь, и поспеть до темноты в какую-нибудь самую заброшенную деревушку, самый убогий постоялый двор…»

Оглядевшись кругом, человек заметил прорубленную в стене кустарника просеку, ведущую от дороги в сторону невысоких безлесных гор. «Наверняка эта дорожка выведет к какому-нибудь жилищу», - подумал он и, прихрамывая, побрел по ней; колючие кусты цеплялись за рукава его рубахи, рискуя превратить ее в лохмотья, царапали кожу, противно гудела потревоженная мошкара. То и дело из кущ выпархивали какие-то шумные птицы, оглашая окрестности трескучими голосами. Пройдя полсотни ярдов, человек остановился и схватился за сердце. «Вот черт, опять «помпа», качающая кровь, начала барахлить…» Он простоял так несколько минут, пока неприятное ощущение не прошло – и двинулся дальше.

Местный обитатель неожиданно вырос перед ним – казалось, внезапно вынырнул из зарослей, как черт из табакерки. Но это был не черт, а, вероятно, католический монах. На плечи его был накинут облезлый плащ-серапе, какие обычно носят мексиканские крестьяне, из-под плаща виднелось поношенное монашеское одеяние, подпоясанное веревкой, за которую были заткнуты четки. Ноги человека были обуты в разношенные кожаные башмаки, а голову венчала видавшая виды шляпа европейского покроя, запыленная, с истрепанными полями. Глаза незнакомца внимательно разглядывали североамериканца.

- Ты – гринго, - не спросил, а утвердительно сказал он, продолжая пытливо всматриваться в лицо пришельца.

- Нетрудно догадаться, - вздохнул тот.

- И поссорился с повстанцами, - темные глаза монаха, казалось, созерцали самое дно души.

- Откуда тебе известно?

- Нетрудно догадаться. Одинокие гринго по нашим землям давно не шастают. Ты отбился от отряда, и идешь, куда глаза глядят…

«Этому слуге Божьему впору сыщиком работать», - подумал бывалый журналист.

- Зачем змею убил? Пусть бы ползала себе тварь Божья, - неожиданно произнес монах.

- Так ты следил за мной? Наверное, ты шпион, переодетый монахом? Учти, что у меня винтовка, - он выразительно потряс оружием.

- Какой же ты наивный, а еще писатель! – монах рассмеялся, и смех его оказался удивительно молодым и звонким, контрастировавшим с обликом стареющего человека.

- Так ты и это знаешь? – человек с винтовкой оторопел.

- И еще много всего о тебе знаю, – лукаво подмигнул святой отец. – Ну да ладно об этом! Ты, наверно, устал, проделав такой путь по жаре. Пойдем ко мне в пещерку, там и отдохнешь.

- А ты сдашь меня агентам правительства?

- Плохо же ты думаешь о нас, - вздохнул монах. – Знай, что на прошлой неделе в соседнем городке повесили двух служителей Господа – «за связь с мятежниками». Но они лишь окормляли паству… хотя, конечно, нередко предупреждали о появлении карателей. Но лишь с целью предотвратить ненужное кровопролитие. Крестьяне заблаговременно уходили в горы, вместо того, чтобы «героически» пасть в неравной борьбе.

- Да, конечно, что для тебя героизм, ходячий молитвенник, - процедил сквозь зубы гринго.

- Довольно спорить. Я вижу, ты изнемогаешь от жары, а еще – от внутреннего недуга. Я отведу тебя в свое обиталище…

- Откуда ты знаешь про болезнь? – поразился американец.

- Она написана на твоем лице. У тебя больное сердце…

- Да, из тебя получился бы не только хороший сыщик, но и доктор, – человек печально усмехнулся. – Хорошо, идем к тебе. Только учти, у меня осталось пять патронов. Когда явятся псы Уэрты, я успею застрелить тебя и кого-нибудь из них, а потом – себя. Или они меня убьют, но прежде я пристрелю тебя.

- Опять заладил, - проворчал монах. – Ну, застрелишь кого-то… Но сперва тебе надо отдохнуть и подкрепиться.

Они пошли вдаль по тропинке, прорубленной в зарослях, и вскоре оказались у входа в небольшой грот. Нагнувшись (свод входа был низким), монах прошел внутрь и поманил за собой гостя. В пещерке было уютно, тепло (в углу, возле лежанки из ветвей, покрытых холстиной, тлел очажок), в стене напротив входа был выбит крест. Монах свершил крестное знамение, кося глазом на гостя, который только снял шляпу, но рука его не поднялась, чтобы осенить чело, а уста молчали.

- Извини, святой отец, я давно не совершаю обязательных ритуалов. Вообще я разочаровался в этом мире и его Создателе. Прости еще раз за кощунство…

- Я понимаю тебя, - монах присел на грубо сколоченную лавочку, а гостю предложил лежанку. – Отдохни, ты устал.

Старик блаженно растянулся на скромном ложе, подложив под голову валявшуюся рядом подушку, набитую какой-то душистой травой. Спать или даже вздремнуть не хотелось: тревоги последних дней не оставляли.

- Ты – журналист, - утвердительным тоном произнес монах. – Пишешь корреспонденции с проклятой войны…

- И это знаешь? – поразился гость и даже приподнялся на локте. – К кому же я попал?

- Ты постоянно задаешь вопросы, - снова заулыбался монах. – Характерная черта твоей профессии, синьор Амброз…

- Ты знаешь мое имя, а сам до сих пор не представился! – старик едва не подпрыгнул.

- Отец Хастур, - непринужденно бросил монах.

- Не разыгрывай меня! Ты прочитал мои рассказы и думаешь… - сердито прошипел гость. – Между прочим, если ты читал новеллу о пастуха Гаите, то должен бы помнить, что человек не может напрямую общаться с Хастуром. Вот так-то, монах!

- Обиделся, - монах всплеснул руками. – Ты прекрасный писатель, но не можешь постичь простую истину: сотворенный тобой мир будет жить даже вопреки твой воле, даже после твоей кончины…

Писатель во все глаза уставился на монаха. Его мозг лихорадочно пытался осмыслить услышанное в скромном жилище слуги Божьего, который…

- Помнишь, ты писал про девушку по имени Счастье? Фелисита проводит тебя. А ты обернись и взгляни… - он протянул сухую руку к входу в грот. На пороге стояла юная босоногая мексиканка в простом крестьянском платье и скромной шляпке, к которой был кокетливо прикреплен цветок кактуса.

- Куда эта девушка отведет меня? Уж не думаешь ли ты…

- Она поведет тебя по звездной дороге в созданный тобой мир. Смотри же, Амброз!

Странный луч сиреневого цвета озарил пещерку. Мириады светящихся пылинок кружились в воздухе. Вот луч изменил угол – и сверкающая дорожка легла прямо к ногам писателя. Он, ошеломленный увиденным, не мог произнести ни слова...

Девушка подошла к нему, и, застенчиво улыбаясь, взяла под левую руку, затем монах поднялся с лавки, подошел к нему справа и вложил свою ладонь в ладонь старика, такую же сухую и шершавую. Они подняли пораженного происходящим Амброза с лежанки. Он хотел прихватить с собой винтовку, но Хастур прошептал: «Оставь, там это не потребуется». И они втроем двинулись по дороге, усеянной звездами, за спинами их остались пещерка, заросли, пустынная местность, Мексика, Земля и Солнце. Амброз восходил по незримым ступеням к сияющему чертогу Того, в чьем существовании он сомневался. Навстречу шагал пастушок с тростниковой свирелью, которая наигрывала странную мелодию. Монах и девушка отпустили руки писателя и предстали перед ним в гордом величии.

- Ты кто? – спросил Амброз юношу.

- Я – сын, а это – мой отец! – и рука со свирелью указала на монаха; одежды пастуха внезапно преобразились, воссияв ледниковой белизной, которая не слепила, а ласкала взор.

- А девушка? Впрочем, я знаю, как зовут ее там, на оставленной Земле.

…Двое мексиканских крестьян наткнулись в заброшенной пещерке на труп человека, по виду гринго, деловито обшарили его карманы, и, разжившись найденными там несколькими долларами и песо, сбегали в селение за лопатами. Старший прихватил с собой и объемистый мешок, куда положил винтовку, младший нахлобучил шляпу. Тело закопали, воткнув над ним наспех сколоченный грубый крест, машинально прочли молитву. О месте погребения оба благоразумно умолчали. Через несколько лет землетрясение, которые столь часты в этих краях, нагромоздило на безымянной могиле груду камней, сокрыв ее от глаз.