Невинный погреб

Был у меня дед. Потомок дворянских кровей, чей титул ещё до его рождения разлетелся вдребезги. Хороший был человек. Настоящий хозяин. Сразу видно – порода.

Хозяйствовал он в поместье, нашем родовом поместье; я до сих пор удивляюсь, как наша семья смогла его сохранить в те смутные времена. Да, чернь сожгла дом, разграбила приход, где служил дед моего деда, однако эта земля до сих пор принадлежит нашей фамилии.

Двухэтажный дом был восстановлен, в какой-то момент заново разросся и небольшой сад. Со временем, и окружающая действительность улеглась и стала более или менее благоприятной для жизни. Мои предки никогда искренне не принимали новой губительной идеи, хоть и были вынуждены пойти на некоторые ухищрения, чтобы сохранить родовое гнездо и собственные жизни. Но мирное и доброжелательное обличие вмиг спадало, когда за спиной оставался порог нашего дома.

Вторая общемировая резня свела в могилу большинство моих предков: здесь вспоминаются два некогда французских слова – фронт и эшафот. И поэтому мой малолетний дед, оставшийся на попечении своей обнищавшей на семью тётки, через какое-то время оказался единственным наследником этого участка.

Хороший был мужик. Летом, когда меня отправляли из душного города подальше, с ним было не скучно. Рыбалка, лодки, походы, охота. Помню, как в четырнадцать под дедовским руководством отрубил башку одному петуху. Тот был какой-то бестолковый – вместо прямых своих петушиных обязанностей всё время прятался в гнезде. Оказался вкусным.

Во время учёбы на факультете маркетинга и чего-то ещё, я часто вспоминал дедушку. Мне кажется это до сих пор: природа влечёт меня сильнее, чем бетонные гробы, заколоченные железными арматуринами. В последних нет места отклику: душа видит, что бетон тебя не чувствует. Другое дело – дерево. Оно может быть теплее, холоднее, грубее или мягче. В какой-то момент даже может тебе что-нибудь сообщить. Оно податливее, внимательнее.

Деревом переполнено особое место нашего дома – это и отделка, и бочки, и небольшое количество хранящихся там досок. Я говорю о винном погребе. В студенческие годы я частенько спускался сюда, чтобы позвать какую-нибудь бутылочку в нашу с дедом компанию. Так обстановка из интимной превращалась в добрую дружескую. Двум мужчинам нечего разговаривать вечером без напитков.

Жаль, конечно, что погребу пришлось разделять своё назначение со складом – всегда считал эти нагромождения досок лишними. Но, с другой стороны, что сделал с погребом я? Разве это лучше?

Он оброс стальной дверью – но только снаружи, изнутри ты видишь дерево. В стене появилось два очень аккуратных отверстия под провода прожекторов. Хоть они максимально замаскированы, я почти плакал, когда сверлил их, но ничто так не раздражает изрядно уставшего человека, как два мощных луча, направленных прямо ему в рожу. Здесь даже появился свой подпол: я специально разобрал вымощенный крупными булыжниками пол, чтобы прятать туда кое-что, что не хотел бы показать незваным посетителям. Гостями их не назову.

Дед научил меня очень важному: всегда рассчитывать только на себя. Он говорил мне, что это единственно достойная мужчины и – дворянина – установка. И пусть я не всегда идеально соответствовал его завету, я старался и в конце концов воплотил наш семейный идеал в жизнь.

Моя история – не череда героических событий и свершений. Но в наше время я совершенно точно выделяюсь. Как же обнищало всё, если даже такая заурядность могла выделиться! Слёзы, падающие из моих глаз на бумагу, быть может, вы утопите все несчастья этого мира?

Ещё во время учёбы я стремился получить опыт, стать лучшим в своей области. Я считал, что человек не имеет права плестись в конце любого рейтинга, не имеет права мириться со своей неблагополучностью. В то время рекламное поприще переживало настоящий бум. Но устроиться куда-либо по своему направлению мне не удалось. Каким-нибудь грузчиком идти мне не хотелось, да и полуголодные студенческие времена привили привычку экономить физические силы. Итак, просидев весь первый курс на шее у своей семьи, к середине второго я нашёл себе занятие. Я пошёл в стремительно развивающийся Интернет.

Кстати, если в прямом смысле слова капать человеку на мозги, ну, на голову, конечно, – он сильно бесится. Уж не знаю, что происходит у него внутри. Через несколько часов равновесие любой особы срывается к чертям, и здесь главное – хорошо привязать. И лучше всего широкие кожаные ремни. Интересно было бы самому почувствовать, конечно. Ведь такая ничтожность – капля воды, а какой эффект. Но кто в наше время окажет такую услугу? Даже подобного рода особое внимание к личности встретить невозможно.

Наверное, примерно то же происходит и с рекламой. Сначала люди бесятся от её обилия – они же не могут позволить себе всего, что видят в телевизорах, на билбордах, и теперь – в Интернете. Я тоже притащил в подвал рекламный плакат, его видно при входе, и он сразу бросается в глаза новому гостю. По моему плану, это должно было несколько скрасить разрыв между, скажем так, минутой назад и сейчас. Это своеобразный городской уют что ли… Надеюсь, я не зря колотил стенд, и людям он нравится.

Потом, перебесившись, люди впадают в некоторую апатию – их уже мало волнует что-то другое, кроме капли. Вода наполняет голову, вытесняя рассудительный мозг. И они готовы купить всё, что угодно. Настойчивость побеждает волю, только она. Если долго бомбардировать одно и то же место, даже Дрезден перестанет быть собой.

Так вот, на втором курсе, я попытался применить свои университетские знания, казалось тогда, довольно обширные, в интернете. (Надоело писать это слово с заглавной буквы – он что мне, бог какой?) Но быстро понял, что менее всего здесь важен запал, и более всего – опыт. А пока я его нарабатывал, поисчез запал. А потом так вышло, что перебирая варианты заработков, которыми можно перебиться, я стал заниматься писаниной. О, ещё не настолько всё пропало, если картинке на дисплее, чтобы быть понятой и схаванной, нужен текст!

Да, мой друг. Надеюсь, что эти записи найдут тебя в итоге. Что полисмены не испортят и не уничтожат последней рукописи. Может, осталось хоть в этих людях ещё что-то человеческое?

Итак, я стал копирайтером. Поначалу не очень нравилось. Но мысль была: раз выбрал это, значит что-то привлекло. Значит, нужно довести до конца. Сомнения к хорошему не приводят. Изменчивость – это зло. Вспомни, приятель, тех же людей, которые просто не могут выдержать капающей на голову воды. Ведь вода не яд! Точнее, яд – не вода. Яд – изменчивость и сомнения!

И через года полтора я уже имел небольшую кооперацию из четырёх человек, двое из которых были моими одногруппниками. Всё это благодаря нужде и строгости к себе. Трудно было это представить вначале, но за пару лет эта кооперация выросла, я стал начальствовать в компании, представляющей более-менее полный список услуг по контенту сайтов, рекламе и самим сайтам. Тогда в наше дело ещё, или уже, не лез каждый второй. Можно было работать. По правде говоря, я просто поймал удачу за уши. И вцепился насмерть.

Вот, пока писал, измученный испустил дух. А жаль. Мало продержался.
Со временем, говоря метафорически, и кувшину надоедает капать на голову. Так надоело мне заниматься всеми этими делишками. Это, видимо, зрело какое-то время, может даже – всё то время, что я работал; и выплеснулось, когда мои дорогие мама и папа вознеслись на небо. И ещё грустнее – что самым банальным образом. Я надеюсь, они хотя бы оценили последний момент вместе. Они так любили друг друга…

Уже на следующий день после похорон я выследил эту пьянь – могильщика. Я хотел сломать ему шею, и мне, видимо, удалось. Когда этот подонок умирал, его глупая напуганная голова болталась, как носок с песком. Но я не хотел сводить его в могилу. Переусердствовал.

По следам меня не нашли. Я старался ходить на работу, как ни в чём не бывало, но это было невыносимо. Пришлось дать распоряжение и послать себя самого в командировку. Когда я приехал в своё поместье, мне стало немного легче. И не в последнюю очередь оттого, что я больше не видел всех этих мелких людей, которых сам же и взрастил на теле своей компании.

После трёх недель затишья я снова выбрался в город. Явился в свой офис, проверил, как идут дела. Ценю своего заместителя – в нём ещё что-то горит, энтузиаст. Любит работу, хоть и такую поганую. Он был рад почувствовать себя начальником, получить фактическое повышение. Я выдал ему внеочередную премию, чтобы не отвлекал меня по деловым вопросам. Я уже не мог заниматься тем, чем занимался всё прежнее время.

В день отъезда в поместье, я избил какого-то энергичного мужика среднего роста. Южная наружность приставала к глуповатой молодой официантке. Это было в захудалом кафе «Цитадель», где я решил вдруг позавтракать. Никто бы не подумал, наверное, что я могу справиться с лихим донжуаном. Но у меня нет никаких предрассудков против подручных средств. А надежда на то, что из девушки вырастет что-нибудь порядочное, есть.

Второй моей жертвой был местный уважаемый человек. Он то ли был чиновник, то ли не был – близость к тем кругам стойко ассоциировала его с местной властью. Он хотел вырубить рощицу неподалёку от Поместья, там я любил гулять маленький. На том месте он видел какой-то свой комбинат, прибыльный, полезный. В тот день я как раз ушёл переживать свои детские воспоминания, пока роща стояла, и заметил его чёрный автомобиль перед входом в это горнее для меня место. Мне стало ясно. Он приехал один, с сыном, осматривать территорию. Жирная обтекаемая сволочь сидела в машине: о, этого подонка нельзя не узнать по силуэту! Его отец вышел, какое-то время постоял перед входом; видимо, и эта мразь ещё может любоваться моей рощей. Тогда я понял, что мне нужна его голова. Совсем скоро он зашёл в рощу. Я подождал, пока удалится он, не мысливший, очевидно, никогда смерть как неизбежную свою участь. День тогда был жуткий. Я уничтожил его быстро и почти без шума. Но как взять с собой трофей? Это было сложнее. И если бы не топорик, который я в этих краях стал постоянно с собой носить, я бы ушёл с пустыми руками. Наспех откромсав ему башку, я прикрыл остатки ветками и листьями в канаве и удалился окольными путями.

Теперь его голова стала частью моего деревянного антуража. Я только содрал с неё кожу, чтобы меня не бесило его лицо. Даже не пришлось варить, и это обрадовало – я боялся, что при варке вытечет мозг.

Куски разобранного по частям алкоголика в бытность свою Геннадий Порфиричем сильно были обеспокоены оглушительно-ужасным происшествием в округе. Порфирич знал моего деда, поэтому считал себя здесь желанным человеком. Дед ещё при жизни отзывался о нём не очень лестно, но держал марку вежливости, так что в обострённый момент мне Порфиричу сказать-то было нечего. Как-то уже под ночь, не знаю во сколько, было уже темно, он позвонил в мою дверь. Напросился домой. Напросился на рюмочку, с закуской, конечно. Почему он принялся мне изливать свою душу? Почему стал делиться страхами и тревогой? Уже не ответит. Но как бы то ни было, сейчас понимаю собственную мотивацию: тревоги мне было мало. Я ушёл в соседнюю комнату, попросив его налить себе самостоятельно и как бы извинившись за неуслужливость, хотя прекрасно понимал, что синюшная душа только обрадуется такому самоуправлению. А вышел оттуда уже в маске свиньи. Я купил это бедное животное за жалкие копейки благодаря странному для наших краёв стечению обстоятельств. Мне было жаль его закалывать, по правде говоря, от этого до сих пор щемит сердце. И оттого, что я корю себя за слабость, становится ещё хуже.

С головы свиньи я снял кожу аккуратнее, потом зашил кое-где, и у меня вышла маска. Из нутра этой маски я и смотрел на Порфирича, вошед. Теперь мне было достаточно тревоги. Чтобы её не стало чересчур много, я огрел его утюгом по голове. Мне было удобно бить его, потому что он сидел, а утюг я держал в согнутой и прижатой к телу руке немного перед собой. Когда я тащил его за ноги в погреб, я заметил на месте задравшейся одежды какие-то безвкусные наколки. Я подумал, что таким нельзя марать своё тело ни в коем случае, даже если к сему есть какие-то понуждения. Когда он очнулся, я ему об этом сказал.

Чёрт его знает. Проснувшись в полдень другого числа с немного покруживающейся от выпитой накануне водки головой, я подумал, что эту шваль наверняка будут скоро искать. Особенно в свете убийства влиятельного жиробаса. Замедлял поиски факт, что Порфирич жил один. Но округа была не слишком-то большая, так что посетить меня точно посетят.

Я взял топорик, проветрил голову до рощи и обратно, и решил ехать в город. Чинно, медленно, без суеты. Да, Порфирич рассказывал мне о следствии. Но страха, что возьмут на выезде из района, не было.

Мой приезд был очень кстати. Сотрудники фирмы были рады меня видеть. У меня было хорошее, отеческое расположение духа. Я выдал несколько внеочередных премий – дела в последнее время шли очень хорошо. А заместителя, Алексея, не скупясь на позитив, похвалил при всём офисе, специально собрав всех вместе. Я и правда был ему очень благодарен.

В кабинете он уже рассказал мне о затруднении, появившемся в работе компании. Центральным гвоздем этого затруднения был один бизнесмен, которого мы доили уже несколько лет. Алексей не мог самостоятельно принять решение, ответственность была действительно очень высока. По сути, речь шла о сотрудничестве с нашим первым клиентом. Я успокоил своего наместника, сказал, что вмешаюсь и вопрос решу. Я хотел взять перерыв в своей меланхолии, заняться делами. Поэтому просьбу Алексея удовлетворил.

Он тоже очень устал от работы и хотел съездить на несколько дней за город, навестить мать. Я поговорил с ещё одним способным и продвинутым парнем на предмет того, чтобы временно примерить новую ответственную роль и побыть замом в отсутствие Алексея. Первое, что я попросил сделать нового руководителя – дать мне контакты нашего гвоздя. За время в Поместье я уже забыл всех этих чертей.

Звонком я ничего не решил, и мы договорились встретиться в ресторане на следующей неделе. Я надеялся, возмущение его немного поуляжется. Скоротать время для встречи я решил в Поместье. Что-то меня потянуло туда внезапно, я оставил свои прежние планы развеяться.
В погребе жутко воняло, Порфирич был ещё жив. Я принёс ему воды и еды. В похлёбку добавил каких-то сельскохозяйственных химикатов, забытых давно и найденных мной на чердаке. Мне был интересен эффект.

Сразу он не умер, хоть и здорово потускнел. Я огорчился, вколол ему крепкого снотворного, чтобы везти на реку. Хотелось привязать что-нибудь не слишком тяжёлое к его ногам и посмотреть, как эта невинная посредственность, всю жизнь плывшая по течению, погребёт, чтобы спастись. Но в конце концов решил не усложнять себе жизнь. По крайней мере – сильно, потому что за утюгом в дом я всё-таки сходил.

Предпоследний нравился мне меньше всех. Он меня достал, просто достал. После ресторана я пригласил его к себе в Поместье, заманив загородным домом. Знаете, банкет, все дела. Мне, конечно, жаль, что я обманул его чувства…

На нём я попробовал, наверное, всё, что хотел. Наконец-то пригодились прожекторы, кувшин. Я бритвой порезал ему язык и после двух-трёх голодных дней дал ему острую пищу. Так не смеялся я никогда. Ещё минуту назад он говорил мне, что на дворе 21 век, век прогресса, гуманизма и терпимости, век технологий и креативности, а теперь он был привязан к стулу, очень плотно, чтобы не дёргался, и я вбивал гвозди в его колени, стараясь попасть под чашечки. Не знаю, вышло ли у меня это, но доказать ему, что он переоценивает свой этот прогресс я, думаю, сумел.

Светлое технологичное будущее било ему в лицо светом двух прожекторов, когда он скончался час или два назад. Он прошёл свой жизненный путь, умер уже другим человеком. И это хорошо.

Без него я могу закончить своё повествование при нормальном свете обычной лампочки. Я пишу это, потому что чувствую; они напали на мой след. По-другому не может быть. Две смерти в округе, телефоны, мигавшие в моём доме, таксист, который знает мой адрес и последним видел этого в моём обществе. Но моя надежда всё-таки оправдалась: я успеваю закончить свой текст. Последний. Но, возможно, первый искренний.

Я уже отвязал этого от стула. Теперь лежит в углу. Я больше не могу вынести мысли, что ничего хорошего в этот мир не принёс. Но хоть я не сделал мир лучшим, я сделал его менее худшим. Всё же все они были плохими, жалкими, никчёмными людьми. Я ни в чём не раскаиваюсь. Мне пора вынести мусор, последний досягаемый для меня. Себя.