Последний футурист Советского Союза. Из цикла Случ

                …Все читать заумь станут
                Изучая мою поэтскую сустень…
                Радуйтесь же пока я с вами
                И не смотрите грустными
                А.Кручёных

     Был прекрасный позднемартовский день, светило солнышко, по оцинкованным карнизам изредка постукивала капель, но слегка морозило, и тротуары были совершенно сухими. Я выскочил из Менделеевского института, студентом-дипломником, которого был, и машинально посмотрел на часы: пол-одиннадцатого, до пяти вечера, когда нужно было достать из термостата колбу, в которой шла вяло текущая реакция, времени было полно. Через десяток минут я уже ехал по улице Горького в сторону Пушкинской площади, где у любимой шашлычной "Казбек" сделал пересадку и уже другой троллейбус повёз меня к Арбатской площади.

     На Арбате меня как обычно интересовало три места: Военная книга, вернее не сам магазин, а его букинистический отдел, который находился напротив, рядышком с кулинарией ресторана "Прага", так что туда я заглянул сразу же, как на улицу зашёл. Затем рысью пробежался в другой конец Арбата, там рядышком стояли ещё два букинистических магазина, но в тот день мне не повезло, совершеннейшая ерунда, ни одной заинтересовавшей меня книги. Ладно, скоро час дня - можно забежать в редакцию журнала   "Москва", где мой хороший приятель, Анатолий Сергеевич Ёлкин работал заместителем главного редактора. Он должен уже быть на рабочем месте, и у него всегда такой вкусный кофе. Адрес редакции отпечатался в моей памяти навечно: Арбат, дом 20, вот туда я и направился.

     Дверь в Толин кабинет была приоткрыта. Я без всякого стеснения дёрнул ручку и вошёл вовнутрь. Хозяин сидел за своим столом и сосредоточенно читал какую-то большущую рукопись. Навскидку мне показалось, что он уже добрался до середины. Когда Ёлкин занят, он совершенно не воспринимает окружающую обстановку, поэтому пришлось подойти и слегка дотронуться до его плеча. Толя поднял голову, понял, что это я, и вскочил со стула. Передо мной стоял человек лет под сорок, небольшого роста, с  огромными залысинами и внимательными умными глазами, которые подчеркивала большая роговая оправа очков.

     - Володя, молодец, как же хорошо, что ты сам пришёл. А я не знал, где тебя сегодня искать. Посиди немного, сейчас придёт Андрюша Вознесенский. Обещал он сегодня отвести меня к одному любопытному типу. Мне кажется, что этот тип может тебя заинтересовать, поэтому посиди тут тихонько, лады? - и он опять уткнулся в свои бумаги.

     Вскоре раздался деликатный стук и, слегка приоткрыв дверь, в кабинет заглянул Вознесенский. Я не видел Андрея с памятного генерального прогона спектакля "Антимиры", поставленного Любимовым на Таганке. Правда, честно признаюсь, что сидел  я в зрительном зале, а Андрей стоял на сцене и читал свои стихи, и знакомы мы ещё не были. Поэтому, Толя, на секунду оторвавшись от бумаг, представил меня поэту:

     - Андрюшь, познакомьтесь. Это мой друг, Владимир. Он твой поклонник, а кроме того известный собиратель Маяковского и всяких прочих футуристов. Если возражать не будешь, он с нами пойдёт, - Толя встал, привычным движением поправил очки, прошёлся по кабинету, уселся в своё любимое кресло и опять взял в руки рукопись:

     - Послушайте ребята, подождите несколько минут, мне надо вёрстку нового номера журнала досмотреть. Сегодня редколлегия будет, мне докладывать положено, - и он уткнулся в бумаги.

     - Ну, Маяковского у меня положим пока всего 72 прижизненные книги из 100 известных, правда самые редкие есть, - повернулся я к Вознесенскому, - даже знаю, где можно купить многие из недостающих, да денег нет.

    А затем уточнил извиняющимся тоном:

    - Я сказал, что сто прижизненных книг Маяковского существует, ведь их именно столько  успело увидеть свет до трагического 14 апреля 1930 года. Чётко он в поэме "Во весь голос" задекларировал "я подыму, как большевистский партбилет, все сто томов моих партийных книжек". 

     Вскоре освободился Анатолий, и мы почти бегом выскочили на улицу. Движение на Арбате в то время было довольно оживленным и мы, поймав такси, попросили отвезти нас  на улицу Кирова.

     - Куда мы едем? – спросил я, усевшись на заднее сидение рядом с Толей.

     - Узнаешь сам человека - поверю, что ты действительно знаток футуризма, - прозвучал в ответ голос Вознесенского. 

     Обычный многоэтажный дом на Кирова, коммунальная квартира. Дверь открыла маленькая сухонькая старушка.

     - Здравствуйте. Мы к Алексею Елисеевичу, - Андрей был предельно вежлив.

     Старушка молча ткнула рукой в ближайшую открывающуюся дверь, в которой возник сухонький старичок.

     - Неужто Кручёных? – еле слышно выдохнул я.

     Андрей с любопытством посмотрел на меня:

     - Молодец, одобряю.

     - Андрюша, здравствуй!  Друзей привёл? Молодец, молодец. Да вы заходите, заходите, что же вы на пороге застряли, - скороговоркой зачастил он, пошире открывая свою дверь.

      Я огляделся. Небольшая комнатушка с подслеповатым окном была завалена книгами и какими-то бумагами. Они лежали повсюду: на стеллажах, прикреплённых к стенам, на металлической  кровати,  столе, подоконнике и полу. Сложилось впечатление, что мы присутствуем при разборе какого-то огромного книжного развала.

     - Андрюшечка, что-то новенькое принес? – Крученых глазами буквально впился в журнал, который Вознесенский держал подмышкой.

     - Алексей Елисеевич, да вот вышел новый номер "Юности" с моим стихотворением, - и Андрей протянул его хозяину.

     - Вот молодец, удружил. Ты ведь ко мне не в первый раз с подарком явился, знаешь, что надо делать. Поэтому черкани по несколько слов на обложке, титуле, содержании, там, где твоя фамилия, ну и, естественно, на самом стихе.

     Мы с Ёлкиным с удивлением прислушивались к их диалогу, и пока Андрей, примостившись на краешке стула, покорно подписывал журнал, Толя спросил:

     - Алексей Елисеевич, а зачем Вам столько автографов Вознесенского?

    - Э, милый, не знаю, как тебя называть, вас собирателей тьма, Андрей умрет, а я начну эти автографы продавать.

     - А Вы что, думаете его пережить?

     - Конечно, я знаю секрет бессмертия, могу поделиться. Только вы все нетерпеливые, пробуете, а потом бросаете, а я вот уже полжизни так питаюсь. 

     Он отодвинул край занавески, и  мы увидели 2 бутылки кефира и полкирпича чёрного хлеба.

     - Позавтракать я уже сегодня позавтракал, а вот это мои и обед, и ужин.

     Мы с Толей только переглянулись. Андрей закончил писать, Крученых аккуратно вырвал листы с автографами, засунул их в какую-то кучу, лежащую на полу, а остатки журнала небрежно забросил на один из стеллажей.

     Мои попутчики обратились к хозяину с просьбами, и тот, копаясь в своих сокровищах, принялся доставать оттуда то книги, то какие-то рукописи. Денег у меня с собой было всего несколько рублей, и я так и не решился хоть на что-нибудь их потратить. Кошельки же моих знакомцев облегчились на добрую сотню рублей.

     Вскоре мы оказались на улице и тут же разбежались по своим неотложным делам. За спиной я услышал голос Андрея:

     - Ну и жадный дед, интересно, куда он деньги-то девает?   

     Больше мне увидеться с Крученых не довелось. Летом я закончил учебу, а осенью уже работал в одном из научно-исследовательских институтов. Наука захватила меня с головой, времени ни на что не оставалось, стало не до поиска старых книг. А после женитьбы и рождения дочери с деньгами стало совсем плохо, я даже новые копеечные сборники поэзии перестал покупать.

    Забыл и странного человека, к которому занесла меня судьба в лице моего приятеля.

     Прошло несколько лет, и мне рассказали, что 17 июля 1968 года в институте Склифосовского скончался восьмидесяти двухлетний неряшливо выглядящий старик. Казалось, что это был заброшенный всеми одинокий человек, однако, в Донском крематории проводить его в последний путь собралось много народа . Оказалось, что покойный был одним из основоположников литературного течения "футуризм".

     Вскоре члены комиссии по литературному наследию Кручёных, в которую входили представители Союза писателей и Литфонда СССР, собрались около его двери. Участковый и сотрудник прокуратуры сняли бумажную печать и все вошли в тесную комнатушку, забитую книгами.

     - Да здесь работы невпроворот, - присвистнул кто-то из писательской среды, - рукописей-то, рукописей сколько. Плодовитым был покойник видать, – он начал перебирать бумаги, и вдруг продолжил:

    - Э, да это всё чужие автографы. Посмотрите только, сколько здесь Вознесенский понаписал, - и он достал пачку листков, исписанных молодым поэтом.

     - А вот это уже серьёзней, - прокурорский работник с помощью милиционера с трудом  выволок из-под кровати огромный чемодан, перевязанный верёвкой. Когда его открыли, все только и смогли, что ахнуть. Чемодан оказался битком набит деньгами. Внизу, на самом дне лежали потёртые боны Царской Империи, чуть выше миллионы времён первых лет советской власти, далее последовательно советские червонцы, довоенные денежные знаки, банкноты, которые были в ходу до реформы 1961 года, и, наконец, современные деньги.

     - Не бедным был человек, однако, - сказал всё тот же писательский деятель, - а жил как нищий, - и он брезгливо указал на подоконник, с засохшей краюхой черного хлеба и недопитой бутылкой кефира.

      Эта история передавалась среди книголюбов из уст в уста. Потом слухи потихоньку стихли и все забыли о поэте с необычной фамилией - Кручёных. На могильном камне в колумбарии Донского кладбища написано просто "писатель".

     Раз так, то давайте поймём, какой след оставил писатель Кручёных в отечественной литературе. А начать я предлагаю с анкетных данных: родился, учился…

     Итак, 21 февраля 1886 года в крестьянской семье в Херсонской области родился мальчик, которого нарекли Алексеем. Семья смогла позволить себе обучение мальчика в Одесском художественном училище, что дало ему прекрасное образование. В 1907 году Алексей переехал в Москву, где вскоре произошёл ряд встреч, круто повлиявших на историю русской литературы. Первой была встреча с Давидом Бурлюком, которого Бенедикт Лившиц называл "одноглазым стрельцом". Сейчас мало кто помнит об этом удивительном человеке, а ведь именно он был фактическим  родоначальником русского кубофутуризма, или как его называл Велимир Хлебников "будетлянства".

     Дальше последовали встречи с Хлебниковым, Маяковским, Лившицем и другими футуристами. Крученых становится членом группы "Гилея", активно борющейся за "новое искусство". Впоследствии вышел в свет их совместный программный альманах-манифест "Пощёчина общественному вкусу", за ним последовали "Садок судей", "Дохлая луна" и ещё с десяток подобных.   

     Кручёных играл одну из ключевых ролей, именно он ввел в поэзию заумь, тот абстрактный язык, освобождённый от, как он выражался, "житейской грязи", закрепляя авторское право на "разрубленные слова, полуслова и их причудливо хитрые сочетания". Именно ему принадлежит включенное в большинство хрестоматий следующее стихотворение, написанное на ему одному известном языке:

дыр бул щыл
убешщур
скум 
вы со бу
рлэз    

     Автор уверял весь культурный свет "в этом пятистишии больше русского национального, чем во всей поэзии Пушкина".

     Предреволюционный период оказался очень продуктивным в творчестве Крученых. Одна за другой из печати выходят его теоретические книги "Слово как таковое", "Тайные пороки академиков", в которых он формулирует основные принципы зауми, а также сборники его стихов "Помада", "Поросята", "Взорваль", "Тэ ли лэ". Все эти книги Крученых, который получил в училище специальность иллюстратора, разрисовал сам, включая шрифт.

     Во время Первой мировой войны Крученых, скрываясь от призыва в армию, живёт в Грузии, в Тифлисе, где основывает футуристическую группу "41". В 1920 году из Тифлиса он переезжает в Баку.

     Вскоре Кручёных возвращается в Москву. Начинается новый этап его жизни. Вначале он попробовал примкнуть к группе "ЛЕФ" (левый фронт искусств), основанной Маяковским, причем примкнуть с самого "левого фланга". Но даже там, на краю, эстетические воззрения лефовцев кажутся ему слишком умеренными. Он отходит от ЛЕФа и начинает биться за свои идеи в одиночку. Постепенно вокруг него начал появляться, тщательно культивируемый и лелеяный им самим, ореол мученика и борца, "великого заумника", как он называл сам себя, или "буки русской литературы", как однажды обозвал его Велимир Хлебников. 
 
     Он начал заниматься антикварной и букинистической торговлей, найдя четкий и беспроигрышный ход – выпустить огромное количество собственных сочинений, или  как он говорил "продукций". Эти творения он производил сам, мизерными тиражами, говоря при этом , что им скоро цены не будет. Повышало их значимость привлечение к оформлению самых спорных в то время художников, с очень громкими фамилиями:
Ларионов, Гончарова, Малевич, Розанова, Татлин и другие. Имеется библиография "продукций" Крученых, в которой значится 236 работ, но реально изданными можно считать только 124 книжки, имеющиеся в библиотеках и библиофильских коллекциях. Последним был опубликован в 1930 году сборник "Ирониада", который изготовили гектографическим способом, тиражом 150 экземпляров.   

     После эмиграции братьев Бурлюков, смерти Хлебникова и Маяковского Крученых ушел от  литературного труда, занялся книжным собирательством, чем и жил в течение многих лет до самой смерти.

     Любопытно высказывание 86-летнего Корнея Чуковского на смерть Кручёных:

     -  Странно.  Он казался бессмертным… Он один оставался из всего Маяковского окружения.

     Маяковский ценил творчество Крученых, называя его стихи "помощью грядущим поколениям".   

     Учи учёных
      Сказал Кручёных

     Такими вот словами Маяковского мне и хочется завершить этот небольшой экскурс в историю советской литературы, добавив, впрочем, напутствие самого Кручёных грядущим поколениям:

     Зубайте все!
      Без передышки!...