И точка

Он занял максимально удобную позицию у окна. Отсюда площадь была как на ладони: в оптическом прицеле мелькали сотни голов, флаги, плакаты, требовавшие суда над высокопоставленными коррупционерами, восстановления демократических свобод, честных выборов. Вот на мгновенье в первых рядах появился и исчез человек в бобровой шапке, чей портрет все последние годы мелькал в Интернете (постоянно) и на телеэкране (много реже и непременно в разоблачительных сюжетах из цикла «Содержанцы Госдепа»). За ним вдруг вынырнул из толпы и вновь растворился в ней лидер непримиримых левых, имевший две судимости за экстремизм – исправработы и условку и рисковавший схлопотать третью, реальный срок. Вот в прицеле нарисовался известный националист с черно-желто-белым флагом в руках. Любого из них и многих других, собравшихся на трибуне и около нее деятелей, он мог бы в мгновенье ока отправить в тот мир, где нет ни митингов, ни плакатов.

Но заказчикам требовался не бывший депутат-либерал в бобровой шапке, не левый радикал, претендующий на роль вожака народных масс, не националист с имперским флагом, однажды сменивший «сомнительную» фамилию с окончанием  «–ский» на фамилию с более комфортным для националистического слуха окончанием на «-ов». Нет, не они, лидеры протестного движения станут сакральной жертвой, принесенной на алтарь народно-освободительной революции. Ею станет тот, кто через несколько минут взойдет на сцену с гитарой. Вот уже установили аппаратуру, и толпа в сладостном предвкушении заволновалась, заколыхалась, послышались выкрики и свист… Никто из них кроме двух-трех неприметных людей не знает, что этот помост станет для барда эшафотом. Одно легкое нажатие на курок…

Стрелок повел затекшими плечами. Ему уже перевалило за пятьдесят, однако острый глаз и верная рука не подведут его и в этот раз. Он снова был молод, полон сил, энергичен и хладнокровен одновременно, готов к выполнению задания как тогда, двадцать лет назад, в горах, где его пуля настигла неуловимого командира боевиков. Сколько воды с тех пор утекло… Позади – несколько «горячих точек», не один десяток отправленных в адово пекло террористов, медали, ордена – и конфликт с командованием, внезапно и навсегда оборвавший его военную карьеру. Как в той песне: «Бывший лучший, но опальный стрелок».

Он не топил горе и досаду в вине, как поступают иные в подобной ситуации. Несколько лет работы в охранной фирме, ностальгия по прежним временам, которая накатывала по ночам и даже в дневные часы, когда он оставался один на объекте – один на один с прошлым, тем, что было, и тем, что могло быть, но не сбылось. Его оставила жена, старший сын давно не навещал, младший практически не знал отца.

На сцене уже суетились участники легендарной группы, а сам мэтр выжидал. Стрелок напряженно вглядывался в происходящее на сцене. Шум толпы становился все громче, ведь многие участники митинга пришли вовсе не на митинг, а на концерт рок-звезды.

Год назад жизнь бывшего лучшего, но опального Стрелка вновь резко переменилась. Он случайно (как бы случайно) встретил старого боевого товарища, который сделал ему заманчивое и одновременно чудовищное предложение, от которого он не смог отказаться.

Тогда он блестяще выполнил свою работу. Предприниматель-оппозиционер был сражен метким выстрелом. Он финансировал непримиримую оппозицию, и его смерть должна была стать доказательством того, что правящий режим не остановится ни перед чем. Потом были митинги с требованием найти и наказать заказчиков и организаторов политического убийства. Лишь немногие посвященные знали: бизнесмен погиб не потому, что финансировал оппозицию, а потому, что внезапно прекратил это делать, о чем и заявил в узком кругу. А когда на него попытались надавить, заявил, что выступит на правительственном телеканале и расскажет всю подноготную. Этим он подписал себе смертный приговор. Работу Стрелка, приведшего в исполнение приговор, оценили – и через некоторое время он приобрел элитный коттедж, на который давно и безуспешно копил. И вот теперь новый заказ, который поначалу шокировал…

Квартира, где сейчас обосновался Стрелок, принадлежала какому-то жалкому алкоголику, не имевшему родственников в городе, перебивавшемуся случайными заработками и практически не общавшемуся с соседями – ну разве что выклянчит на очередной «пузырь».

Об его образе жизни свидетельствовала батарея пустых пивных и водочных бутылок вдоль стены с ободранными старыми обоями и тошнотворно-кислый запах, стоявший в комнате. В углу высился старый стеклянный шкаф с потрепанными книгами 20-30-летней давности: когда-то хозяин квартиры, видимо, был если не интеллигентом, то, по крайней мере, начитанным человеком. Однако последние годы, видимо, читает только наклейки на бутылках. Точнее, читал. Чтобы расчистить место для стрелка – окно квартиры, выходящее на площадь, было практически идеальной позицией – ее обитателя незнакомые «доброхоты» хорошенько подпоили и увезли под покровом ночи в неизвестном направлении. То ли в лес, то ли в какой-нибудь заброшенный домик на окраине. Хватятся его нескоро: соседи будут только рады, что клянчащий на выпивку алкоголик не беспокоит их, разве что коммунальные службы заинтересуются, почему гражданин столько времени не оплачивает услуги ЖКХ.

Дело будет сделано, Стрелок исчезнет из города, а потом из страны. Конечно, заказчики могут избавиться от исполнителя, но он все просчитал, и, в отличие от киллеров-однодневок, сумеет уйти живым и невредимым. Конечно, придется оставить коттедж в Подмосковье, однако на деньги, которые ему выплатят за хорошо сделанное дело, он может безбедно провести остаток жизни за границей, в одной из теплых стран. «Бывший лучший, но опальный стрелок». Откуда эти строки? Ага, это ж из песни Высоцкого. В год, когда Высоцкий умер, этот кумир миллионов только-только сколотил провинциальную рок-группу, которой суждено было стать легендой. Он сам давно бард-легенда, живой символ нескольких сменивших друг друга эпох – перестроечных восьмидесятых, буйных девяностых, стабильных нулевых и беспокойного текущего десятилетия… Через несколько минут бард-легенда станет мучеником, «жертвой кровавого режима», павшим героем.

На площади шум толпы перерос в дружный свист. Все ждали, когда на сцену взойдет звезда.

Стрелок сквозь оптику вновь скользил по передним рядам. Он не использовал лазерный прицел: ярко-красная точка вызовет панику, охрана митинга среагирует мгновенно – там работают профессионалы своего дела. Его выстрел прозвучит неожиданно, громом с ясного неба. Только что звезда зажигала публику – и вот он рухнет с дыркой над переносицей, и жалобно захрустит под тяжестью упавшего тела гитара, на миг толпа замрет, а еще миг спустя – взвоет, заорет истошно на сотни голосов, ринется к сцене, отшвыривая охранников и полицейских. А потом пойдет цепная реакция, которая взорвет Россию изнутри и многих погребет под обломками – и тех, кто манипулировал политическими протестами, и тех, кто противодействовал им, и самих протестующих. Но ему уже не будет дела до судьбы державы, которую когда-то защищал – он, Стрелок, будет далеко. Ведь он уже присмотрел страну для постоянного жительства: Южная Европа, дом с видом на лазурное море и золотые пляжи, живописные горы на заднем плане, стройные силуэты яхт на голубом фоне, славянская речь вокруг, которую легко выучить без посредства словарей, так похожи языки.

А звезда все не всходила на сцену, публика распалялась – куда жарче, чем от речей бывалых ораторов. Вновь Стрелок скользнул взглядом по комнате. Стол с немытой посудой, бутылки вдоль стены, книжный шкаф, где за стеклом в три ряда – собрания сочинений, которые отец исчезнувшего алкоголика наверняка приобрел, сдав в макулатуру всякую агитпроповскую дребедень и зачитанные старые журналы. У Стрелка тоже когда-то была такая библиотека, унаследованная от родителей, простых советских интеллигентов. С книгами соседствовали фигурки Ленинградского фарфорового завода, китайские божки из полистоуна и Аполлон Бельведерский, грубо сработанный из мраморной крошки, который, даже в китчевом исполнении, казался совершенно неуместным в квартире пьянчужки. Неужели этот полубомж кроме водки покупал еще красивые безделушки? Или это его бывшая супружница украшала их убогий быт в духе привычной филистерской эстетики? Впрочем, какая теперь разница. Со стены глядел лик православного святого, какого-то очень известного святого, но Стрелок не мог вспомнить его имени. Он, хоть и был крещен, в церковь давно не захаживал.

Толпа на площади восторженно взвыла, приветствуя явление кумира. Стрелок снова прильнул к оптическому прицелу, сосредоточился. Он выстрелит не сразу. Для начала прослушает пару песен, а когда зазвучит третья…

- Здравствуйте, друзья! – известный, наверное, всякому россиянину, за исключением разве что обитателей затерянных в тундре стойбищ и отрезанных от цивилизации таежных скитов, да еще приютов для клинических идиотов, рок-бард настроил гитару. Благодаря мощным динамикам голос его был отчетливо слышен приготовившемуся Стрелку, чей слух, к тому же, был столь же острым, как и зрение.

- Давай про весну! – отчаянно закричал кто-то, и сотня голосов подхватила его клич.

- Про осень! – орали другие. Казалось, еще немного – и митингующие, забыв про объединяющую их ненависть к общему врагу, правительству, неизбежно начнут потасовку друг с другом из-за репертуарных пристрастий.

- Про свободу! – истошно возопили в первом ряду.

- Про любовь! – настойчиво требовали поклонники откуда-то из задних рядов.

Но кумир, сказав пару дежурных фраз на злобу дня, начал выступление с совсем новой песни.

Одно легкое движение пальцем – и… Но Стрелок застыл, напряженно вслушиваясь в слова незнакомой песни. В перекрестье прицела он видел гитару мэтра, по струнам которой бойко перебегали натруженные пальцы. И воспоминания почти тридцатилетней давности хлынули из недр его подсознания вместе с яростными аккордами новой песни кумира миллионов.

В тот майский вечер друг, давно вращавшийся в рок-тусовке, пригласил его, юного курсанта, на квартирный концерт поэта-певца, лидера ставшей чрезвычайно популярной рок-группы. 

Он боязливо переступил порог – робкий, неуверенный, держа перед собой гитару, словно хотел защититься ею то ли от ударов, то ли от ехидных насмешек кумиров и их друзей, набившихся в скромную «двушку», будто сельди в бочке. Парадная курсантская форма здесь, среди «богемы» казалась чем-то совершенно неуместным, нелепым – как пелось у того же Высоцкого, будто «в русской бане лыжи»? Сам он чувствовал себя в чистеньком кителе с блестящими пуговицами, аккуратно подшитыми погонами с большими буквами «К» молодым неуклюжим бычком, которого зачем-то оседлали и поместили в конюшню с элитными арабскими скакунами, которые изумленно глядят на него, готовые вот-вот разразиться дружным веселым ржаньем: «Эй, наездник, кого ты к нам привел?» На его тщательно выбритых перед походом в увольнение щеках выступил свекольный румянец, который сразу заметил любимец публики, менестрель, вальяжно-небрежно восседавший на тахте. Лицо его, в отличие от курсантского, было покрыто то ли еще щетиной, то ли уже бородой. Вокруг висел дым коромыслом, а юноше показалось – фимиам кумиру.

- Что ж ты так раскраснелся? – засмеялся кумир, тыча недокуренной сигаретой в пепельницу.

- Это… я… - еще гуще покраснел курсант, ясно чувствуя, как кровь приливает к лицу. – Это раздражение кожи от бритья.

- А я вот не бреюсь, - засмеялся кумир и провел ладонью по своей то ли еще щетине, то ли уже бороде. – А вам нельзя – борода по уставу не положена.

- А вот староверам, напротив, без бороды нельзя, - вставил друг будущего Стрелка, решив, видимо, продемонстрировать свою эрудицию. Все от души рассмеялись,  включая курсанта с гитарой. Щеки из пунцовых стали розоватыми, и как будто путы, сковывавшие его, лопнули от здорового смеха, и, громко звякнув, упали цепи робости и нерешительности (на самом деле протяжно пропела случайно задетая струна гитары). Приободрившись, он напрямую спросил того, кого в последнее время часто называли «голосом перестройки»:

- А мне можно исполнить что-нибудь свое? - и лицо его расплылось в простодушной, подкупающей улыбке.

- А мы зачем здесь собрались? Чтобы петь! – кумир сладко потянулся.

- И еще пить, - сосед кумира по тахте выразительно помахал большой бутылкой дешевого портвейна, наполовину уже осушенной. – Или тоже устав не велит?

- Я лучше чаю… - лицо опять окрасилось багрянцем.

Ему плеснули чаю – судя по вкусу,индийского, который в те годы был большим дефицитом.

Проглотив содержимое чашки, курсант прокашлялся и опять спросил:

- Разрешите, я спою?

- Ну, ты прямо как в своем училище, у начальства в увольнение просишься, - сосед и соратник кумира ухмыльнулся, обнажив желтые зубы, судя по оттенку малознакомые с зубной щеткой, зато хорошо – с сигаретой.

- И что ты до парня докопался! – кумир аж подскочил на тахте. – Сам же недавно таким был!

Снова смущенно прокашлявшись, курсант затянул что-то печально-тоскливое про неразделенную любовь. Стрелок уже не помнил слов, столько лет прошло, но нехитрая мелодия собственного изобретения часто звучала в его голове в минуты хандры. Все, кто присутствовал в квартире, внимательно слушали. Кто-то, конечно, делал вид, что слушает.

По окончании песни жидкие хлопки свидетельствовали о том, что песня пришлась большинству не по душе, похлопывали снисходительно, просто из вежливости. Ладони кумира пару раз негромко соприкоснулись.

- А что-нибудь веселее есть? – спросил он, немного помолчав.

- Есть! – по-военному выпалил курсант. – Можно спеть сатирическое, про наше время?

- О чем разговор? Нужно! – лихо гаркнул кумир. – А то, видишь, в тоску ребят вогнал.

Начинающий менестрель оглядел скучающие лица присутствующих (в небольшой комнатке их было полтора десятка), воспрянул духом и вдарил по струнам.

Он выдал три песни подряд – про начинающийся хаос в стране, пустые прилавки, талоны на колбасу, чай и водку, льющиеся с экрана потоки демагогических слов, подменяющих дела…

Аплодисменты чуть было не переросли в овации. Расхристанная, непричесанная, похмельная рок-братия шумно выражала восторг:

- Вот это загнул, так загнул! В училище такое петь не позволят – сразу на «губу» загремишь, а потом в особый отдел для задушевной беседы.

- С такими песнями ты сегодня не пропадешь, залы собирать будешь! Лови момент, пока цекисты с чекистами перестройку не свернули.

Один «голос перестройки» сидел молча, задумавшись о чем-то. Вдруг, словно пробудившись от оцепенения, спросил:

- Твое творчество?

- Все свое – и музыка, и слова!

- Свое… - задумчиво произнес кумир. – Признаться, не заметил этого. Поешь ты чужим голосом, зачем-то хрипишь. Под Высоцкого, что ли?

- Под него, - честно согласился курсант.

- Только хрип у тебя получается такой, будто пил запоем три дня и три ночи! А на самом деле у тебя прекрасный голос. Зачем же ты его уродуешь? Так что исполнение и музыка у тебя как бы – он подчеркнул это – под Высоцкого, а стихи – под Галича. Но так нельзя писать и петь!

- А как надо? – упавшим голосом спросил курсант. Реакция кумира обескуражила его.

- Так, как Высоцкий пел: «Выбирайся своей колеей!» Найди свой путь и иди по нему.

Потом было непринужденное общение за столом, нехитрая снедь, дефицитный чай и алкоголь. Курсанта все-таки уговорили выпить стакан портвейна. Кто-то пытался завести с ним «провокационные» разговоры про Афган и армейскую дедовщину, но мэтр решительным жестом осадил его. Друг как-то незаметно исчез – спешил на свидание с девушкой. А курсант едва не опоздал из увольнения. Впечатлений хватало, казалось, на всю оставшуюся жизнь. А самое главное – он слушал песни кумира вживую, а не на кассетах и даже говорил с ним за жизнь. В скором времени кассеты сменились виниловыми дисками, те – «сидюками». Новые заботы нового времени, казалось, вытеснили в подсознание воспоминания о том вечере. Он пробовал нащупать свою песенную «колею», но получалось как-то неуклюже, фальшиво и все равно подражательно. Тогда он забросил гитару… А в девяностые стало уже не до песен: их сменила «музыка» свистящих пуль и рвущихся мин. Тогда-то, в горах Кавказ, в зачищенном от боевиков селении он вновь неожиданно встретился с кумиром юности.

Он спустился в расположение части на вертолете как древнегреческий бог из машины, как тот Аполлон, что скучает на пыльной полке. За прошедшие с того памятного квартирника вечера он не постарел, но изрядно погрузнел, борода стала заметно гуще. Он собирал залы по всей стране, объездил самые дальние уголки «нашей необъятной», был частым гостем телеэфира. Теперь же он был певцом во стане русских воинов, тем самым вещим Бояном из «Слова». Его гитара звенела среди развалин, в которых могли еще таиться вражеские снайперы, а суровые бойцы плотным кольцом окружали его, как будто готовясь заслонить от пули. Когда мэтр возвращался в вертолет, он заметил среди провожающих знакомое лицо.

- Ну, как служится, старлей? – весело бросил он.

«Узнал!» - широкая улыбка украсила загорелое лицо молодого воина.

- На службу не жалуюсь! – прокричал он певцу.

- Поем по-прежнему?

- Не до песен сейчас… - вздохнул Стрелок.

- На войне нельзя без песен! Наши деды это знали и нам заповедали… - он хотел добавить еще что-то, но пилот настойчиво зазывал его в машину, уже готовую оторваться от земли.

Стрелок как завороженный смотрел на удаляющуюся фигуру рок-барда. «Боже мой, я ж автограф у него не взял. И тогда забыл, и сейчас…» - он готов был рвануться к вертолету, но железная стрекоза, бешено вращая лопастями, уже оторвалась от земли. Вот черт!

- Ты что, знаком с ним? – товарищи обступили старлея.

- Было дело, в курсантской юности, - произнес тот с досадой. – Хотел автограф получить, да поздно спохватился.

- Автограф в душе остался! – улыбнулся подошедший комбат.

И вот – третья встреча опального Стрелка с «голосом перестройки». Одним легким движением он способен изменить ход истории, поставить большую, жирную кровавую точку в конце эпохи и дать старт новой. Или не менять его… Но тогда оборвется жизнь его самого.

Выступление рок-барда подходило к концу. Уже дышал ему в затылок другой кумир – тот, что однажды перестал быть кумиром для многих былых поклонников – после серии концертов «Руки прочь от Украины» и выступлений в СМИ. Но для тех, кто собрался на площади, он оставался любимцем. Ценили его и те, кто нанял Стрелка. Автор сатирических песенок на злобу дня должен остаться живым и невредимым. А коллега по творческому цеху, несравненно более талантливый, честный, искренний – стать жертвой его, Стрелка, пули.

Голос перестройки, певец во стане русских воинов, кумир недовольных и протестующих пел на бис. Стрелок, продолжая держать палец на курке, а певца – в перекрестье прицела, слушал слова одной из любимых песен, написанных тогда, лет тридцать или больше назад. Она была о выборе, о том, что каждый волен выбирать, сделать роковой щелчок или нет.

Настойчиво завибрировал мобильный телефон. Вот черт! Пошли последние минуты, нет, уже секунды… Как там в песне у Высоцкого: «Но был один, который не стрелял». Он не выстрелит. Но тогда его самого ждет гибель: как бы ни скрывался, как бы ни прятался Стрелок, его найдут, в самой глухой деревне, в самой далекой стране, достанут из-под земли!

Они это умеют. Слишком многое поставлено на кон. Что же делать ему? «Сдаться властям! – прозвучало в мозгу человека с винтовкой наизготовку. – Вот прямо сейчас, пойти, побежать туда, где публика восторженно рукоплещет кумиру, сдаться полиции и рассказать все-все!»

«Но тогда меня посадят – и надолго. Может быть, на всю оставшуюся. Ведь наверняка начнут копать – кто убил того предпринимателя, главного спонсора протестных акций. Придется признаться. Но перед этим он сдаст заказчиков, всех, кто нанял его, Стрелка, чтобы он свинцом заткнул голос, любимый миллионами…»

А голос пел уже вторую песню на бис. Проклятый мобильный отчаянно вибрировал. И, казалось, в такт ему заколыхался затхлый, пропитанный не выветрившимся алкогольным духом воздух в комнате. И почудилось на миг, будто святой с иконы сурово смотрит на него, и в глазах его пульсируют вспышки гнева. И сам Аполлон, жалкая уменьшенная копия греческого изваяния первого кифареда (гитариста), сошел с полки, раскрыл дверцы стеклянного шкафа и идет к нему, шлепая босыми ногами по немытому полу, чтобы твердым и решительным жестом отвести дуло винтовки, нацеленной в голову поющего поэта.

И он сделал выбор! Дослушав последнюю песню до конца и проводив глазами кумира, покинул позицию. Выключил содрогавшийся в припадке ярости мобильный телефон, выдернул из него сим-карту. Печально поглядел на засыхающую герань. «Надо бы полить ее, жалко цветок – погибнет». Прошелся по комнате, заглянул на кухню, залез в холодильник, встряхнул пустой графин… В квартире горького пьяницы вода была редкой гостьей, в отличие от водки. Набрал в стакан воды из-под крана, вылил в цветочный горшок.

Потом разобрал винтовку, засунул в сумку, закинул ее на плечо – и вышел на лестницу.

- А Валера где? – соседка из квартиры напротив удивленно пялилась на него.

- Уехал в деревню, к родственникам. Попросил меня за квартирой присмотреть, - машинально выпалил Стрелок.

- Так у него же родственников нет – все умерли, а брат где-то за Байкалом живет, - пожилая женщина недоверчиво, пристально оглядела Стрелка с ног до головы.

- Так у него братец троюродный тут, недалеко от города… - проговорил первое, что пришло в голову, Стрелок.

- А-а-а… - женщина улыбнулась. – Я и не знала. А то думала: родни у него не осталось, одни дружки-собутыльники.

- Я вообще не пью, – буркнул Стрелок. Это было единственной правдой.

Он сбежал по лестнице, на бегу расслышав, как соседка бросила другой, вышедшей на шум:

- Странный мужик какой-то. На алкаша по виду и не похож. Шляются тут всякие. Может, вор? Надо бы участковому сообщить. А Валерки который день нет. Не случилось ли чего?

Он выскочил в переулок, ведший к площади. В конце его стояла рамка, и суетились полицейские. Тепло и благоухание лета обволокло его. Он твердо шел мимо зарослей бузины усыпанных красными ягодами, напомнивших ему красные точки от лазерного прицела. С площади неслась песенка «защитника Украины».

- Откройте сумку! – произнес лейтенант.

- Я хочу сделать заявление… - Стрелок недрогнувшей рукой расстегнул сумку. Через мгновение он уже лежал, уткнутый носом в асфальт. В следующую секунду на лбу его запечатлелась алая точка, вдруг брызнувшая большой кляксой.

Бывший лучший, но опальный стрелок. Тот, который, не стрелял. Он выбрал свою колею.