Флоссенбюрг

Часть I

Каждый день в одно и то же время я имел привычку подходить к окну. Суббота, первого ноября 1939 года, не стала исключением, взяв со стола бинокль, я одернул портьеру. Из окон кабинета, который располагался на втором этаже моего дома, открывался вид на дорогу, ведущую во Флоссенбюрг. Вдалеке была видна каменоломня, где заключенные добывали гранит, который впоследствии использовался для облицовки зала собрания НСДАП  в Нюрнберге. Каменоломню окружал Пфальцский лес, простирающийся до самой границы с Францией. По Зильберхюттенштрассе двигались колонной несколько грузовиков, на юго-западной сторожевой башни двое вооруженных солдат не спускали глаз с бараков для узников, все было привычно и спокойно. Я простоял так еще несколько минут, вглядываясь в неподвижную черноту леса. Из трубы крематория шел черный густой дым, на каменоломне было тихо, узников на ночь увели в бараки, лишь изредка откуда-то издалека доносился лай собак, нервных, истеричных овчарок, которые кидались на всех подряд, не разбирая, кто перед ними: оберфюрер или заключенный.
На следующий день, утром, я принимал очередной эшелон, пленных в нем было порядка семисот человек. Утро, выдалось мерзким, не понятно от чего у меня мучительно болела голова, помимо этого солнце не выходило из облаков уже который день, температура за ночь резко опустилась, в воздухе висела изморось. Солдаты словно мешки с картофелем выкидывали из вагонов людей, которые почти сутки простояли на ногах. Под нестерпимый звонкий лай собак их повели на Аппельплац, на площадь в центре концентрационного лагеря. Мне так и хотелось достать «Маузер» из кобуры и пристрелить Бинди, хромую овчарку чепрачного окраса, которая подстегивала своим лаем всех остальных собак лагеря. Вместо этого я достал из кармана галету, положил себе ее на ладонь и подошел к Бинди, слизнув ее влажным и теплым языком с моей руки, она на несколько минут успокоилась, замолчали и остальные собаки на плацу.
После переклички вместо 700 человек, вышло 603, 97 скончалось по дороге, их тела погрузили на телеги и повезли за территорию лагеря, в крематорий, который располагался вблизи юго-восточной сторожевой башни. Дежурство на этой башне считалось среди солдат самым невыносимым и сложным, по восемь часов им приходилось дышать черным дымом сжигаемых человеческих тел. На плацу стояли люди. Какого черта прислали женщин и детей? Сюда, во Флоссенбюрг с мая 1938 года ссылали  только мужчин, чаще всего преступников. Женщины и дети не годились для работы на каменоломне, они слишком быстро умирали от изнурительного каждодневного труда. Мужчин же хватало на месяц, некоторых, особо стойких на два. После переклички, людей прямо на улице стали переодевать в лагерную форму, отбирая все личные вещи, а я направился в комендатуру, доложить о новоприбывшей рабочей силе и выпить горячий чай.
Коменданта на месте не оказалось, оставив бумаги его секретарю, я прошел в офицерскую столовую. В углу за столиком сидел Рудольф Эдерман, комендант концлагеря, с секретарем которого разговаривал две минуты назад. Не смотря на возраст, он был крепкого телосложения, невысокого роста, неделю назад ему исполнилось 64 года, он уже вовсю мечтал уйти в отставку и вернуться к себе на родину, в южную Вестфалию.
- Фридхолд, доброе утро, - поздоровался он со мной. - На тебе что-то лица совсем нет.
- Приятного аппетита, господин Эдерман, со мной все в порядке - сказал я. Перед ним стояла тарелка с двумя франкфуртскими  колбасками, жареным картофелем и квашеной капустой. Сосиски сочились жиром со всех сторон, поджаристая корочка которых окончательно раздразнила мой желудок. Запивал он свой поздний завтрак черным кофе.
- Не смотри так осуждающе на меня, тебе же лучше, чем больше холестерина я ем, тем выше у тебя шанс стать комендантом Флоссенбюрга, - сказал он мне, улыбаясь.
- Не говорите так, господин Эдерман.
Подошла официантка, в столовой оказалось ужасно душно, и от горячего чая пришлось отказаться, я попросил принести мне Шорле  и айнтопф  с пряным хлебом.
После того, как официантка приняв заказ, удалилась, Эдерман произнес: 
- Утром мне прислали статистику: наш лагерь занимает первое место по добыче гранита, розовый пустят на облицовку наружных стен Зала собрания, а белый будут использовать для трибун. Я не ошибся в тебе, Фридхолд, когда год назад рекомендовал тебя на должность своего заместителя.
- Я выполняю свой долг, господин Эдерман.
- Чувствую в тебе, что что-то не так, скажи Фридхолд, что случилось?
- Утром прибыл эшелон, одна треть которого составляли женщины и дети. Боюсь не успеть выполнить план к концу года.
- Пустяки, гони всех на каменоломню, всех без разбора. Бывают женщины, которые способны дать фору любому мужику. 
Он сделал последний глоток кофе, вытер салфеткой губы от говяжьего жира, и сказал:
- Приходи вечером ко мне в гости, сыграем в вист . У меня бутылочка Геринга  припрятана.
После удалился, оставив меня наедине со своими размышлениями. Солдаты не оставят без внимания женщин и детей, вот что меня больше всего тревожило. Доев обед, я вернулся в комендатуру и приказал солдатам, которым предстояло дежурить ночью на юго-восточной башне, следить за шестнадцатым бараком, в который поселили новоприбывших.

***
Нам приказали раздеться догола, но подчинились лишь единицы, даже в пальто и ботинках меня пробирал озноб от сырого осененного воздуха. После невыполнения приказа, один из солдат, вытащил из толпы первую попавшуюся женщину и на глазах у всех застрелил ее, она повалилась на землю, прижимая к себе котомку. Солдат повторил приказ, и все безоговорочно стали переодеваться в лагерную форму, женщинам раздали по халату серого цвета, с четырехзначным номером на груди, мне достался №2437. Обувь, которая была на нас, ее отобрали тоже, выдали всем резиновые сапоги с деревянной подошвой.
- Обратите внимания, на числа на вашей одежде, - сказал солдат на ломанном польском языке. У вас теперь нет имени, нет фамилии, у вас есть только этот номер. 
После привезли огромный чан, и раздали всем по миски прозрачного холодного несоленого бульона. Люди с волчьей жадностью пили жижи и голыми руками вытаскивали из мисок кусочки брюквы. Обед не занял и одной минут, в считанные секунды тарелки были вылизаны до блеска. Было неимоверно холодно, ноги заледенели, тонкий халат не спасал от дождя и ветра. Нас держали на плацу несколько часов, пока не стемнело, за это время солдаты вынесли из толпы семь трупов. Когда на небе стали появляться первые звезды нас повели в барак. Внутри которого ничего не было, кроме двухъярусных деревянных нар. Ни подушек, ни одеял на них не было, спали мы на голых досках, температура в бараке была всего лишь на пару градусов выше, чем за его пределами. На следующий день команда «подъем» прозвучала в пять утра. Дежурный прикатил чан, от которого шел пар, и начал разливать в кружки горячую жидкость коричневого цвета. Мы выстроились в очередь, помимо эрзац-кофе выдавали и по 200 грамм хлеба. Кофе оказался противным, горьким, варили его из желудей дуба, но все это казалось не столь важным, главное, что он был горячим, обжигал губы и язык. Хлеб в тот момент казался вкуснее всего на свете, он был теплый, мягкий с румяной корочкой.
После завтрака нас вывели на плац для переклички, за ночь скончались еще двое. Затем, все на том же плацу, нас заставили разучивать воинские звания СС. Несколько часов подряд на ледяном пронизывающем ветру мы повторяли одни и те же слова: рейхсфюрер, оберстгруппенфюрер, шарфюрер и так далее. Солдаты внимательно всматривались в толпы узников, выискивали тех, кто плохо старался, или выговаривал не достаточно четко, этих несчастных выводили из толпы и избивали розгами, не щадили даже детей. За ошибку в произношении назначали пять ударов плетью, те, кто отказывался вовсе повторять слова за солдатом, наказывали двадцатью пятью ударами. Щелчки и хлопки кнута со всех сторон раздавались ежеминутно, под конец хлестали всех без разбора. Меня тоже не обошли стороной, мне достался удар, который пришелся на шею. Отчего на коже появились несколько кровяных тонких полосок. После нескольких часов, проведенных на плацу, я не могла понять: кошмар заканчивается или только начинается, были слышны рыдания, плачь, дети жались к взрослым, звали своих матерей. Стемнело. Нас отвели в бараки. Прозвучала команда «отбой», но никто не торопился лечь спать, все помогали друг другу обрабатывать раны холодной водой, других средств, кроме нее у нас не было. Мы отрывали рукава от халатов, и делали из них примочки, которые хоть как то приглушали обжигающую боль. 
- Помоги мне, - сказала женщина, обращаясь ко мне. Она не могла открыть левый глаз, удар плетью задел глазное яблоко, также у нее была распорота щека.
Я оторвала кусок от подола, хорошо смочила его водой, и приложила его к глазу, который налился кровью. Женщина еле слышно поблагодарила меня.
- Как зовут тебя? – спросила она.
- Ева, - ответила я.
- Меня, Фрида. 
- Сколько тебе лет? Откуда ты?
- Двадцать. Я из Вроцлаву. Меня схватили, когда я шла в госпиталь, помогать раненым.
- Я тоже из Вроцлава, будим держаться вместе, здесь нужно быть всегда начеку. Посмотри на эти безумные лица. Люди менее чем за сутки лишились разума.
Я обвела взглядом барак, некоторые разговаривали сами с собой, другие сидели на полу и раскачивались, другие стонали. Я с трудом проглотила ком в горле. Фрида казалось одной из немногих здесь, кому удалось не сойти с ума. Прижавшись к друг другу, мы пытались согреться, спустя несколько минут я провалилась в болезный, мучительный сон. Через некоторое время, прозвучала команда «подъем», за окном была глубокая ночь и никакого намека на рассвет. В барак вошли трое солдат, приказали встать в шеренгу. Они были пьяны и не пытались скрыть этого. Солдаты подходили к каждой женщине и подолгу разглядывали лица и фигуры, смеялись, и все время что-то говорили друг другу по-немецки. Из двухсот женщин они выбрали четверых, последней выдернули меня.
- Фрида! – крикнула я в надежде, что она спасет меня. Немец крепко держал меня за руку, и потащил к выходу из барака.

***
Меня разбудила фрау Хайдрих, моя домработница, когда стрелки приближались к двум часам ночи.
- Господин Мельсбах, проснитесь, пришел солдат, говорит, что срочно вы нужны.
Одевшись и наскоро приведя себя в порядок, я спустился вниз.
  - Господин Мельсбах, в шестнадцатый барак несколько минут назад зашли трое солдат, - сказал рядовой Бёмер.
- Идем за мной.
За несколько метров, я услышал пьяную ругань. Не успел подойти к бараку, как дверь открылась нараспашку, и оттуда вышел солдат, таща за собой женщину в окровавленном халате, за его спиной я увидел еще двое рядовых. От них несло дешевым шнапсом.
- Что вы тут делаете? Почему не в казарме? – спросил я.
Вместо ответа они отпустили женщин, и начали поправлять кители.
- Штандартенфюрер, мы решили проверить заключенных, нам показалось, что …, - начал оправдываться рядовой, но так и не смог придумать хоть одну причину, которая бы обосновала их появление в бараке ночью.
- Возвращайтесь немедленно в казарму, в качестве наказания назначаю вам задержку денежного довольствия на два месяца. Повторная такая выходка обойдется вам еще дороже.
- Рядовой Бёмер, проводите, пожалуйста, эту троицу до своих коек, - сказал я, показав на солдат.
Я зашел в барак, женщины были построены в шеренгу, на потолке тускло мигала единственная на весь стометровый барак лампочка. Женщины, которых пытались забрать с собой солдаты, жались друг к другу рядом с выходом, я приказал им встать на свои места. Стоило, однако, отдать солдатам должное, вкус на женщин у них был отменный. Они выбрали из всех женщин только самых красивых евреек. Я обвел толпу взглядом, детей было не так много, самым младшим оказался мальчик, лет пяти-шести. Женщины были самых разных возрастов. Они здесь всего два дня, а их халаты превратились не понятно во что, у некоторых были оторваны рукава, у других подол заканчивался на уровне колен. Почти все были в крови. 
- Что с вашей одеждой? – спросил я их на ломанном польском.
Ответа не последовало.
- Почему вы так выглядите? – повторил свой вопрос.
Они молчали.
Я остановился около девушки с номером 2437. На ее халате не было двух рукавов и подола. На шее зияла свежая рана. Она подняла голову и посмотрела на меня темно-синими глазами, в них не было пустоты, которую я привык видеть в глазах других узников. В них еще не было того холода, который свойственен пленным, а теплился огонек. 
- Что с вашей формой? Где рукава?
Я почувствовал, как страх сковал ее. Она молчала.
- Оберфюрер, - произнесла женщина, стоявшая рядом с номером 2437. Ее щека была распорота, а левый глаз полуоткрыт.   
- Штандартенфюрер, - поправил я ее.
- Штандартенфюрер, мы отрывали от одежды куски и делали примочки, чтобы хоть как то унять боль, - сказала она. – Нас почти двое суток продержали на плацу, избивая.
- Вас кормили? – спросил я у нее.
- Мы ели только утром.
- Я разберусь с этим. Отбой.

***
- Фрида, спасибо тебе, ты меня спасла. Я напрочь забыла все звания, которые мы разучивали.
- Я тоже, «оберфюрер» - самое короткое из всех, поэтому я его и запомнила.
Фрида быстро уснула, а я долго лежала и смотрела в окно. На темном небе тускло мерцала всего лишь одна звезда.
Утром на завтрак прикатили огромный чан, из которого валил густой пар, выдали горького кофе из дубовых желудей, кусок хлеба весом граммов двести, и я не могла поверить своим глазам поверх хлеба, лежал небольшой кубик жирного сладко-соленого сливочного масла. Кофе порадовал не только тем, что был горячим, но и к удивлению он оказался сладким. Все радовались словно дети. На этом сюрпризы не закончились, пришли солдаты и раздали по одному одеялу на двух человек. Мы с Фридой были в предвкушении, что сегодняшнюю ночь проведем в тепле. После завтрака нас вывели на плац для переклички, за ночь никто не умер. Когда перекличка закончилась, нас повели в неизвестном направлении. Мы прошли через лагерные ворота, миновали здание комендатуры и вышли к лесу, вскоре увидели огромный белый кратер глубиной примерно 50 метров, длиной в полкилометра, на самом его дне работали другие заключенные. Женщинам и детям приказали грузить куски необработанного гранита на телеги. Камни были небольшого размера, но их вес намного превышал мой собственный. Мы нагружали телеги, пока не стемнело. Когда нас вели в бараки, я уже забыла и про одеяло, которое нас ждало с Фридой, и про ужин. Я не чувствовала рук, ноги казались тяжелыми будто к ним приковали свинцовые гири, на ладонях не было живого места, кожа на них была содрана, на ступнях горели огнем мозоли. На ужин раздали по миски бульона с брюквой и по небольшому кусочку колбасы, в которой было больше перемолотых костей, чем мяса. После Фрида помогла мне снять с себя сапоги, казалось, что я оставила внутри всю пятку, мозоль была настолько ужасной, что Фрида не выдержала и отвернулась. Она оторвала кусок материи от своего халата, и перемотала им мою ступню. Была содрана вся кожа вплоть до мяса. От невыносимой боли я не могла уснуть всю ночь. Наутро, найдя в себе последние силы, я кое-как подошла к чану за кофе. Кружка показалась настолько тяжелой, что руки так и тянуло опустить вниз, дрожь пробирала все тело, каждое движение отзывалось тупой болью. 
После завтрака как обычно нас вывели на плац для переклички, но вместо того чтобы проверять наличие узников, солдат приказал всем выполнять приседания. После вчерашнего двенадцатичасового рабочего дня люди смогли только согнуть колени, некоторые повалились на бетон, не в силах выпрямить ноги обратно. Солдат, недовольный выполнением приказа, вывел из строя женщину, одним рывком содрал с нее лохмотья, которые несколько дней назад были ее халатом, и стал наносить по голому телу удары кнутом, после третьего взмаха, женщина повалилась на землю. Солдат взял ведро с водой и окатил несчастную, через несколько секунд она пришла в себя, но в тот же миг удары полетели с новой силой, около часа солдат истязал бедную женщину, обливал водой и снова брался за кнут. Ее спина была похожа на фарш, кожа была содрана до мяса, когда изверг окатил ее в пятый раз водой, женщина не пошевелилась, она была мертва. Солдат отдал приказ «встать смирно», все подчинились. Затем произнес «вытянуть руки вперед». Так мы простояли около четверти часа, только спустя это время он отдал следующее приказание «согнуть ноги в коленях, не отпуская рук», тут же последовало «ниже», «еще ниже». Солдат проходил вдоль рядов и проверял, достаточно ли хорошо был выполнен его приказ. В такой позе мы провели около часа, люди один за другим валились, не вынося мышечной боли, ноги огненно горели и дрожали, руки занемели, плечи налились свинцом. Солдаты наносили бесчисленное количество ударов на тех, кто падал от бессилия. 
Только после провели перекличку, не выдержали такого наказания четверо пленных, еще пятерых забили насмерть. Когда солнце было в зените нас повели на каменоломню. Таща очередной камень, я споткнулась и упала плашмя. Не сколько секунд не могла найти сил, чтобы подняться. Повернув голову, я увидела солдатские сапоги и приготовилась к удару. Вместо того, чтобы занести кнут над моей спиной, солдат взял меня за шкирку и в одно мгновение поставил меня на ноги. Я увидела, что это был штандартенфюрер, который приходил к нам в барак. Он достал что-то из кармана, быстро сунул какой-то небольшой сверток мне в руки и удалился. Что-то прямоугольное было завернуто в бумагу и перевязано шпагатом. Надорвав уголок бумаги, я увидела, что это был шоколад. В плитке было примерно граммов сто. Не веря своему счастью, я положила его в карман халата, и принялась за работу.
Вечером, после того как прозвучала команда «отбой», мы с Фридой легли спать, тесно прижавшись к друг другу и накрылись с головой одеялом.
- Фрида, - произнесла я шепотом. – У меня есть шоколад, - сказала я еще тише.
- Не неси ерунду, Ева. Я итак от голода скоро сойду с ума, - ответила она.
- Смотри, - я достала из кармана халата плитку шоколада, обернутую бумагой.
- Господи, откуда это у тебя! Где ты его взяла?!
- Тише, Фрида. Вдруг кто услышит нас.
- Он настоящий? – спросила она.
- Да.
- Откуда он у тебя? – повторила она свой вопрос.
- Мне дал его штандартенфюрер сегодня на каменоломне. Всунул мне его в руки так, чтобы никто не видел.
- Ева, ты дашь мне немного?
- Конечно, я его и берегла весь день, чтобы поделиться с тобой.
Мы аккуратно развязали шпагат, освободили плитку от бумаги, и я отломила ровно половину Фриде. Какое это было удовольствие, есть его. Шоколад мгновенно таял во рту, обволакивая насыщенно кофейным вкусом язык и нёбо, его маслянистая текстура затуманивала мое сознание. В считанные секунды мы расправились с целой плиткой.
- Ева, я не знаю, как тебя благодарить. Спасибо тебе огромное, - Фрида взяла меня за руку. - Как думаешь, почему штандартенфюрер тебе его дал?
- Не знаю, это меня настораживает больше всего.
Через несколько секунд Фрида сказала: 
- До 1939 года, до того момента, как немцы объявили войну Польше. Мы с мужем держали небольшую пекарню, у нас была самая вкусная хала в округе, люди вставали ни свет, ни заря, чтобы занять очередь за свежей выпечкой каждое утро.  Еще мы делали булочки и покрывали их густой шоколадной глазурью, за ними часто прибегали дети, стоили они всего пять грошей . 9 ноября 1938 года в «хрустальную ночь », нашу пекарню разгромили члены немецкой рабочей партии, а мужа убили.
От воспоминаний на глазах у Фриды появились слезы.
- Фрида, как думаешь, нас спасут?
- Мы никому не нужны.
- Мы умрем здесь?
- Не думай об этом, - ответила она.
- Почему Гитлер так ненавидит евреев?
- Он всех ненавидит.
- А почему тогда в лагере держат только евреев? Ведь тут только мы.
- Я не знаю, Ева.
Спустя некоторое время мы уснули, думая каждый о своем.

***
Утром после завтрака, я пытался сделать из бумаги какое-то подобие конуса, подогнув острие бумаги снизу несколько раз и убедившись, что фигура держит форму и не распадается, стал насыпать внутрь ядра орехов. Но от одного неверного движения, бумага разошлась, и фундук полетел вниз, звонко отскакивая от пола. На кухню, посмотреть, что случилось, зашла фрау Хайдрих:
- Господин Мельсбах, давайте вам помогу.
Быстрыми движениями она расправила бумагу, и свернула ее обратно, конус получился намного лучше моего. Набрав в ладонь ядра, она ссыпала их в конус, подогнула торчащий верх и протянула мне кулек.
- Давно подозревала, что в офицерской столовой готовят «спустя рукава». Вот если бы вы, Господин Мельсбах, приезжали на обед домой, я была бы счастлива, накормить вас как следует. С моим тыквенным супом никакой новомодный шнельклопс  не сравниться!
- Благодарю вас, фрау Хайдрих.
  Я буду долго помнить, как ее тыквенной суп заставил меня провести всю ночь в клозете. Оставив ее на кухне и спрятав кулек в кармане кителя, я направился в комендатуру, нужно было подготовить отчет о численности и составе заключенных. К полудню, подшив бумаги, я направился в кабинет коменданта.
- Господин Эдерман, отчет готов, - сказал я, положив бумаги ему на стол. - На настоящий момент в лагере насчитывается 6533 заключенных. Завтра будет готов отчет о смертности пленных и ее причинах.
- 6532, - прервал меня Эдерман.
- Простите, что?
- Уже минус один, 6532 заключенных.
Он стоял у окна, я подошел к нему и увидел следующую картину. Двое солдат снимали с забора, по периметру которого в два ряда была натянута колючая проволока, тело заключенного. Несчастного убило током при попытке побега.
- Господин Эдерман. Ночью температура опустилась до плюса трех градусов, а днем не поднимается выше восьми. Я считаю, что нужно выдать заключенным комплекты зимней одежды.
- Рано, мой милый Фридхолд. Подождем до декабря.
- Хорошо, господин Эдерман.
Через несколько минут я попрощался с комендантом, пообещав ему в который раз составить компанию в игре в вист. И направился на каменоломню. Работа шла во всю, до окончания года оставалось чуть больше месяца, с каждым разом гранита требовалось все больше и больше. По мнению верхушки СС, гранит символизировал «прочность и вечность идей и творений». Гитлер горел желанием выложить улицы Берлина и Вены гранитом. Также полным ходом шла стройка Зала собрания в Нюрберге, план и архитектура здания были схожи с римским Колизеем. Со всех каменоломен Германии везли необработанный камень в Берлин и Нюрнберг, помимо этого, был заключен контракт с Норвегией и Швецией, которые были обязаны поставить несколько миллионов кубометров гранита. Позже, в 1941 году будет создан специальный транспортный флот для доставки этого камня  и построены верфи для строительства судов с высокой грузоподъемностью.
Глазами я искал №2437, спустя час поиска, я наконец-то увидел ее. Она поднимала на телегу куски необработанного камня, солдат рядом не было. Проходя мимо нее, я положил на край борта телеги бумажный кулек, в надежде, что она заметит его.

***
Вечером, после команды «отбой», спрятавшись под одеялом, вместе с Фридой развернули бумагу, внутри лежала примерно горсть лещины, мы разделили поровну ядра, и один за другим отправляли их себе в рот.
- Как думаешь, что он завтра тебе даст? – спросила Фрида.
- Не знаю, меня больше заботит другой вопрос, зачем он это делает. Может быть, он подсунул в них яд?
- Вряд ли, вчера мы съели шоколад и остались живы.    
- Может просто яд на нас не действует?
- Не говори глупости, Ева. Если бы он хотел тебя убить, то сделал бы это совсем по-другому.
С каждым днем становилось все холоднее и холоднее, температура опускалась все ниже, приближалась зима. Мне казалось, что я знаю о холоде все, абсолютно все, обо всех его проявлениях. Одеяло пришлось разорвать пополам, как поступили другие узники. И сделать себе подобие накидок. Но и они не спасали от промозглого ветра и дождя, который лил, не переставая почти месяц. Мы проводили около двенадцати часов на каменоломне, по утрам ровно три часа длилась перекличка и истязания на плацу, по вечерам у солдат не оставалось сил на пытки, и после проверки численности пленных, нас  сразу же заводили в бараки. Почти каждый день на бортике своей телеги я находила небольшие бумажные пакетики, оставленные штандартенфюрером. С Фридой каждую ночь с содроганием ждали, когда солдаты отдадут команду «отбой», это было единственной нашей радостью. Внутри них помимо шоколада и орехов мы находили: хрустящие соленые галеты, стоит отметить, что немцы, давая пленным, супы экономили даже на соли, в организме ее катастрофически не хватало, помимо этого с потом от физических нагрузок выходили последние запасы натрия в организме, от его нехватки мы испытывали по ночам ужасные судороги в икроножных мышцах. Поэтому мы ждали с Фридой галеты ровно столько, сколько желали шоколада.

***
Утром я получил письмо, оно было от моей сестры, которая проживала в фамильном имении в Нижней Саксонии.

Дорогой мой Фридхолд, в Гёттингене уже выпал первый снег. Прогуливаясь по Веендерштрассе, я набрала столько снега в ботиночки, что поклялась сама себе, что ни за что на свете не выйду из дома, пока не наступит весна. Город уже вовсю готовиться к наступлению Рождества, в кондитерской у Бернштейнов начался прием заказов на медовые пряники, я не удержалась и заказала целую дюжину, а теперь жалею, ведь от них невозможно оторваться, так и хочется за раз съесть все до последнего.
О, Фридхолд, я совсем забыла поблагодарить тебя за подарки, которые ты прислал к моим именинам. Эти шелковые чулки просто бесподобны, их практически не видно на ножке. А духи божественны, купаж ванили и иланг-иланга раскрываются на прозрачном, морозном воздухе настолько тонко, что даже не знакомые мне фрау останавливают меня на улице и спрашивают у какого парфюмера, я их приобрела!
С Вернером мы расстались, от того, что он назвал меня глупой, будто я ничего не понимаю в произведениях Ганса Гримма, я приняла решение оставить его наедине «С народом без пространства» . Надоест ему книжонки читать, и прибежит ко мне руки целовать. 
Мой милый, горячо любимый Фридхолд, как я скучаю по тебе! Не забываю о тебе ни на секунду, каждый день молю Богу, чтобы он тебя оберегал.

Твоя сестра, Эльза. 
   
Закончив читать письмо, я тут же взялся за бумагу, и написал ответ.

Дорогая моя Эльза, я безумно обрадовался, когда увидел на конверте родной адрес. Мысли о том, как ты, не дают мне покоя изо дня в день. Несмотря на то, что тебе исполнился двадцать один год, я не перестаю беспокоиться о тебе. Тебе должно быть ужасно скучно и невыносимо одной в нашем имении, надеюсь, что прислуга не доставляет тебе больших хлопот.
На днях сдам отчеты коменданту лагеря, и выберусь в наш местный городок. Куплю тебе все, что пожелает твоя душа.
Пфальцский лес занесло снегом, по вечерам, каждый день любуюсь живописным видом, который открывается из окна моего кабинета. 
Помнишь, в прошлом письме рассказывал тебе про Бинди, овчарку, которая подвернула лапу на каменоломне. Можешь не беспокоиться, с ней все в порядке, лишь прихрамывает на переднюю лапу, но думаю, что скоро все пройдет.
Береги себя, Эльза.
                Фридхолд 

P. S. Передай Вернеру, что ему несдобровать, когда я вернусь в Гёттинген.

В конверт вместе с письмом, я вложил фотографию, на который был изображен я, а у моих ног сидела Бинди, с перемотанной лапой. Спустившись вниз, чтобы отправить письмо, в гостиной я увидел фрау Хайдрих. Она сидела в кресле, перед ней на журнальном столике лежал ворох сушеной травы, она аккуратно ее перебирала и складывала в мешочки.
- Господин Мельсбах, у вас случайно не болит голова?
Я призадумался.
- Нет, фрау Хайдрих, не болит.
- А жаль, очень жаль… Я получила посылку от моей кузины, она живет на юге Бадена, и вот на старости лет она увлеклась сбором лекарственных трав. Вот это, например, - она протянула мне засушенный стебель. - Тысячелистник обыкновенный, он обладает удивительными свойствами расслаблять мускулатуру кишечника, а вот это Плаун булавовидный …
- Извините, фрау Хайдрих, - прервал я ее. – Мне нужно срочно отправить корреспонденцию.
- О, извините, господин Мельсбах, да-да конечно.
Я вышел из дома с мыслью, что в сегодняшний вечерний чай, по доброте душевной, она все-таки не добавит своих чудодейственных трав.

***
В начале декабря, когда уже вовсю лежал снег, нам выдали по комплекту зимней одежды, который состоял из пальто и нового халата. В ноябре, когда мы прибыли сюда, барак был полностью забит людьми, а сейчас он полупустой, каждый день солдаты уносят труппы, каждый день из трубы крематория идет черный дым. В бараке нас осталось около тридцати человек. Благодаря подаркам судьбы, в виде шоколада, галет и орехов, мы с Фридой держались на плаву, правда не уверенно, но все же держались и не шли ко дну. Благодаря портянкам, которые сделала мне Фрида из своего подола, я больше не натирала ноги, мозоли потихоньку заживали и не причиняли мучительных страданий как раньше.
Ночью, 25 декабря солдаты и офицеры лагеря праздновали Рождество. После команды «отбой», мы с Фридой, как обычно подкрепившись на ночь ядрами лещины, легли спать. Через пару часов, в барак зашел солдат и прокричал команду «Подъем». Нас вывели на плац. На площади стояло около десятка охранников, при каждом из них была овчарка. Они еле удерживали собак. Когда овчарки увидели нас, узников, то подняли лай, начали вырываться и скалить озлобленно зубы.
- По истечению десяти секунд, - начал солдат, - мы спустим на вас собак. Тем самым мы хотим проверить, насколько быстро вы бегаете и как сильно еще хотите жить. Итак, отсчет пошел: десять … девять …
- Ева, бежим! - крикнула Фрида и схватила меня за руку.
- Восемь … семь …, - считал солдат.
Мы побежали со всей мочи. Когда добежали до третьего барака, собак спустили. Фрида начала стучать изо всех сил по деревянной двери барака. Никто не отпирал. Медлить было нельзя.
- Фрида, бежим! Мы побежали через пятый, шестой, седьмой бараки, пока не уперлись носом в забор с электрическим проводом. Это был конец. На нас стремительно летела гестаповская овчарка. Фрида стояла в двух метрах от меня. Овчарка согнула передние лапы, оскалила зубы и приготовилась к прыжку. Она смотрела прямо мне в глаза. С ее красного огромного языка стекала слюна. Согнув лапы еще ниже, она кинулась на меня. Стараясь хоть как-то защититься, я выставила левую руку вперед, овчарка впилась в нее своими острыми, словно лезвие клыками и повалила меня на землю. Фрида, спасая меня, толкнула ее в бок. Собака разжала окровавленную пасть и устремила взгляд на Фриду. К моему ужасу Фрида побежала прямо на забор, ее тело затрясло от электрического тока. Овчарка, не предполагая об опасности, кинулась за ней на проволоку. Бедная Фрида, я заплакала, впервые за все пребывание в лагере. Она погибла, спасая меня.
  Слезы отчаяния, горя и злобы текли по моим щекам. Фрида! Моя бедная, несчастная, Фрида. На ее безжизненное тело падали крупные хлопья снега.

***
В столовой помимо того, что было душно, стоял дым от сигарет Eckstein – излюбленной марки офицеров СС. Громко играла музыка, со всех сторон раздавался хохот, шнапс лился рекой. Мы закусывали холодное шампанское свежими фруктами, объедались изумительно-вкусными пирожными, а на горячее разделали вестфальский окорок. Я сыграл несколько раз в вист с господином Эдерманом, и каждый кон поддавался ему, отчего он словно дитя радовался выигрышу. Я был в приподнятом настроении, мы выполнили план по поставки гранита и комендант лагеря назначил меня своим преемником. Господин Эдерман набирал игроков для Бриджа, я решил принять участие, с комендантом мы оказались в паре «Север-Юг» . Как только начали раздавать карты, дверь столовой отворилась, и в нее вошел рядовой Бёмер:
- Штандартенфюрер, - начал он, подойдя ко мне ближе. – У меня для вас строчное донесение. Солдаты спустили собак на заключенных из барака №16.
- Как давно это произошло? – спросил я, надевая шинель.
- Не могу знать, штандартенфюрер. Примерно минут двадцать назад, дежуря на вышке, я услышал лай собак, но из-за дыма крематория не мог разглядеть, что именно происходило на Аппельплац. Когда ветер сменил направление, и смог развеялся, я увидел несколько тел, лежащих на площади, тотчас прибежал к вам.
Мы прошли через ворота комендатуры, на плацу лежали труппы, разорванные в клочья, это было самое жуткое, что я видел за всю свою жизнь. Солдат нигде не было видно, собаки выдирали мышцы из остывающих тел узников, повсюду валялись окровавленные лохмотья одежды.
- Рядовой Бёмер, найдите себе подмогу и приведите плац в порядок.
Бёмер удалился, я остался стоять один на Аппельплац. Я был готов к тому, что увижу №2437 среди этих мертвых тел. Сердце в один миг сжалось, когда я вспомнил ее глаза, ее лицо, ее тонкую фигуру. Я приблизился к первому труппу: нет, не она, отогнав овчарку, перевернул второе тело – тоже нет. Подойдя к третьему и перевернув трупп, который лежал на боку, я рефлекторно сделал несколько шагов назад. За место глаз зияли пустые черные глазницы, щеки, и губы были оторваны. Переведя взгляд с лица на номер, который был выкрашен на груди пальто, я успокоился, нет, это была не она.
За углом барака я увидел Бинди, она жадно обгладывала чью-то оторванную руку. Ударил ее под зад ногой со всей дури, она заскулила и отбежала на несколько метров, так и не бросив свой трофей.
- Старая кляча, я с тобой позже разберусь.
№2437 нигде не было, я обошел около двадцати тел. Нашел и выживших, но ее нигде не было. От отчаяния, начал подбирать лохмотья и искать на них №2437. Поиск не принес результатов. Прибежал рядовой Бёмер вместе с другими солдатами, они увели собак с плаца, оставшихся пленных заперли в бараке, и начали грузить на телегу тела, вернее все, что от них осталось.
Она не могла испариться! Где же она? Спрашивал я сам себя. Обойдя шестнадцатый барак, я прошел вдоль семнадцатого, восемнадцатого и девятнадцатого бараков, ее нигде не было. Двери бараков на ночь запирали, так что внутрь попасть она никак не могла. Я сменил направление и двинулся к северо-западной сторожевой башне. Приближаясь к границе лагеря, я увидел следующую картину: около забора лежала женщина, и рядом с ней овчарка. На теле заключенной ран не было, я сделал предположение, что ее убило током. Видимо от безысходности она кинулась на проволоку, отдав предпочтение  смерти от электрического тока, чем смерти от собачьих клыков.   
За спиной, около восьмого барака я почувствовал, что кто-то шевелиться. Подойдя поближе, я увидел №2437. Она сидела, вжавшись в деревянную стену барака. Заметив меня, она сжалась еще больше. Я подошел к ней ближе, рукав ее пальто был полностью пропитан кровью. Слезы текли по ее щекам. Присев на карточки, аккуратно взял ее окровавленную руку. Страх сковал меня, оттого что я не мог ничем ей помочь.
Послышался приближающийся топот солдатских сапог, я оглянулся и увидел рядового Брёмера.
- Неси срочно аптечку! – крикнул я ему.
Он остановился, замер и уставился на меня.
- Шевелись! – крикнул я еще громче.
- Есть штандартенфюрер.
Все время пока он бегал за аптечкой, я держал ее за руку.
- Как тебя зовут? – спросил я по-немецки.
Она ничего не ответила.
- Меня Фридхолд.
- Ева, - ответила она.
Достав из кармана платок, я отер им слезы на ее лице. Вернулся Брёмер с аптечкой.
- У тебя, что работа кончилась?! Чего вылупился? – кричал я на него. - Вон еще два труппа, не видишь?
Прогнав Брёмере за телегой, я принялся помогать Еве. Сняв с нее пальто и разорвав рукав халата, я обработал перекисью водорода раны. Не имея медицинского образования, я понимал, что обычной перевязкой здесь не обойтись. Перемотав туго бинтом руку, я проводил Еву до барака. В бараке сидело всего шесть человек, это все кто остался жив после сегодняшней ночи. Оставив Еву там, я пошел разбираться с солдатами, которые устроили самосуд.
Стрелки показывали четвертый час, была глубокая ночь. Передо мной на плацу шеренгой стояли десять солдат, которые затеяли расправу над пленными. Приказав им снять шинели и кители, стал вызывать вперед каждого из них и наносить по голой коже удары плетью. Бил я со всей силы, не считая количество взмахов. Помимо этого отдал распоряжение заключить их на сутки в штрафное помещение, лишив завтрака, обеда и ужина.
Утром, когда расцвело, я поднялся в комендатуру:
- Здравствуйте, господин Эдерман.
- Доброе утро, Фридхолд. Мне уже доложили о выходке солдат. Я считаю, что с наказанием ты перегнул палку и распорядился выдать им хотя бы завтрак.
-  Господин Эдерман, я пришел к вам с просьбой. После расправы в бараке осталось всего семь человек, одна еврейка серьезно пострадала, ей требуется наложить швы. Разрешите поместить ее в солдатский лазарет.
Эдерман сморщил брови.
- Я наблюдал за ней на каменоломне. Она выполняет работу лучше, чем остальные пленные. Ее телосложение позволяет с легкостью пробираться через камни там, где другие расшибают лбы. И потом, в ее телеге всегда больше белого гранита, чем у остальных.
- Вот видишь, Фрихолд! А ты мне тогда не поверил, когда я сказал тебе, что женщины могут заткнуть за пояс любого мужика.  Ладно, так уж и быть, пусть проведет сутки в лазарете.
- Спасибо, господин Эдерман.
- Еще чего! Благодарить за еврейку вздумал!

***
До команды «подъем» я так и не смогла сомкнуть глаз, рука невыносимо болела и кровоточила, повязку, которую мне наложил штандартенфюрер, за несколько часов пропиталась кровью. Голова кружилась, меня начало тошнить. Найдя в себе последние силы, вместе с остальными пленными я вышла на плац для переклички. Как только мы построились в шеренгу, солдат огласил мой номер и приказал идти за ним. Мы вышли за лагерные ворота, прошли через здание комендатуры, и повернули к казарме, на блоке охраны, солдат вытащил из кармана листок бумаги и протянул его дежурному. Через несколько минут мы были уже в лазарете, я поняла это по запаху лекарств, все было стерильно белым, туда-сюда носились санитарки. Меня определили в палату, за несколько месяцев я впервые почувствовала тепло. Врач зашил мне раны, наложил чистую повязку и приказал лежать. Сутки я провела в больнице, почти сутки провела в сладких, теплых, обволакивающих объятиях Морфея. Проснувшись утром, на следующий день, около своей руки я обнаружила завернутый в бумагу бутерброд с ветчиной. Через пару часов за мной пришел солдат и повел обратно на Аппельплац для переклички.   
Спустя неделю после происшествия, пришел новый эшелон с пленными. И барак снова заполнился людьми. Я вспоминала о Фриде каждый день перед сном, мне ее сильно не хватало.

***
В обед принесли почту, я обрадовался, когда увидел письмо от Эльзы.

Дорогой Фридхолд, не устаю восхищаться теми кружевами, что ты мне прислал на Рождество! Они просто чудо! Я непременно пришью их к своему новому платью, которое заказала у фрау Кёнинг. Уже нахожусь в предвкушении того момента, когда надену его. Вернер будет сражен моей красотой, поделом ему!
К слову о нем, каждый день в знак прощения он присылает мне эклеры из кондитерской Бернштейнов. Но я держусь с ним по-прежнему холодно. Пускай помучается еще немного, будет знать, как обзывать меня глупой.
Милый Фридхолд, не могу налюбоваться твоей фотографией, ты так возмужал, в твоих глазах все отчетливее виден нормандский характер.
А Бинди просто великолепна. Бинди … Как же мне хочется иметь возле себя такого же преданного друга.
Фридхолд, посылаю тебе воздушный поцелуй.
                Твоя сестра, Эльза.
Допив чашку чая, я написал ответ.

Дорогая Эльза, не мучь Вернера, оставь его, с твоей красотой ты запросто найдешь себе другого, более умного и перспективного мужчину. Он дурак, если считает, что пирожными можно вымолить прощение за такое оскорбление!
Эдерман назначил меня своим преемником, через какое-то время я стану комендантом лагеря во Флоссенбурге. И непременно изменю политику по отношению к заключенным.
Чуть не забыл, в выходные, прогуливаясь по Флоссенбургу, в витрине одного из магазина случайно увидел необычайной красоты ботиночки, в следующем письме непременно напиши размер своей ножки. Я приобрету их для тебя, для своей единственной и любимой сестренки.

Твой Фридхолд.

P.S. Бинди перестала хромать и ждет щенков.

Спускаясь вниз, чтобы отправить письмо, в гостиной я столкнулся с фрау Хайдрих. Она стояла с лопатой в руках и отряхивала снег с головного убора.
- Фрау Хайдрих, зачем вам понадобилась лопата?
- О, господин Мельсбах, прошу прощения за свой вид. Я ходила в лес и около часа пыталась найти под снегом корни одуванчика, но все тщетно! – она печально вздохнула. Моя кузина из Бадена приболела, и написала мне с просьбой выслать корни одуванчика обыкновенного. Что же мне теперь ей ответить, так не хочется ее расстраивать …
Она опустила голову и вздохнула еще глубже.
- Фрау Хайдрих, может быть одуванчик можно чем-нибудь заменить? – попытался ее успокоить.
- Да, можно, господин Мельсбах, плодами жостера , но последние ягоды я добавила сегодня вам в чай. Утром из окна своей комнаты я видела, что вы долго находились в уборной, и сделала выводы, что у вас проблемы с кишечником. Надеюсь, что я была права.
- Фрау Хайдрих, благодарю вас за заботу о моем здоровье, - сказал я ей напоследок.
Оставив старушку со своими мыслями, я направился к почтовому отделению, чтобы отправить письмо.

***
Жизнь в лагере текла своим чередом, было до того все монотонно, что нет смысла вдаваться в подробности. Подъем, завтрак, перекличка, погрузка гранита, перекличка, ужин, отбой. На следующий день все повторялось с одинаковой точностью. Даже угощения от штандартенфюрера были однообразны: шоколад, фундук, галеты; шоколад, фундук, галеты … Эшелоны с новыми пленными все прибывали и прибывали, все лагерные бараки были забиты до отказа. Из трубы крематория каждый день шел черный как смоль дым. Люди умирали от истощения, от переохлаждения, от наказаний, кончали жизнь самоубийством. Швы на руке затягивались, и каждый раз смотря на рубцы, я вспоминала о Фриде, о моей бедной Фриде.
В середине января во Флоссенбурге выпало столько снегопада, сколько не было за всю историю города. Часть заключенных вместо работ на каменоломне расчищали лагерь от снега. Температура воздуха держалась аномально низкой, ночью достигала отметки минус 10 градусов Цельсия и ниже. Вдобавок к этому в лагере вспыхнула эпидемия тифа и дизентерии. Каждый день из барака солдаты уносили по несколько тел умерших.
Однажды ночью я проснулась, почувствовав, что кто-то стоит рядом. Повернув голову, я увидела штандартенфюрера, у него в руках был металлический лоток, в котором лежал шприц, вата, и стоял пузырек с какой-то жидкостью.
- Ева, это я Фридхолд, - произнес он шепотом, - не бойся, я достал для тебя лекарство, после него у тебя выработается иммунитет к инфекции тифа. Помоги мне, - попросил он.
Я села и закатала рукав халата. Фридхолд взял шприц и набрал из пузырька жидкость, обработав кожу спиртом, вколол мне лекарство. Мне оставалось только надеяться, что это было действительно противоядие от эпидемии.
После очередной утренней переклички нас как обычно повели на работы на каменоломню. Ничего не предвещало беды. Штандартенфюрер по обыкновению положил на колесо телеги бумажный пакетик с галетами. Поднимая очередной камень, где-то вдалеке послышались крики, я обернулась, несколько заключенных с кирками в руках бросились на солдат. Солдаты и охранник с вышек открыли огонь по взбунтовавшимся узникам. Пули свистели практически рядом со мной, я никак не могла определить с какой стороны идет стрельба. Пригнувшись, я побежала к телеге, в надежде укрыться за ней, мне оставалось чуть менее метра до нее, как вдруг я почувствовала, что что-то горячее коснулось моей головы. Я дотронулась рукой до виска, он был весь в крови. Земля закружилась под моими ногами, сознание затуманивалось, в глаза заволокло молочной пеленой.

***
Я сидел за столом в своем кабинете и плакал.
- Ева. Ева. Ева! - звал ее я. 
На что я только надеялся, почему не смог уберечь тебя? Ведь я без пяти минут комендант этого чертого лагеря! От распиравшей меня злости я смел одним махом все, что было в тот момент на моем столе. Я видел в ее глазах жизнь, видел ту самую искру. В них теплилась жизнь! В них была любовь! Все угасло в один миг. Все к чему я стремился, скатилось до нуля, провалилось в пропасть!
Крематорий не справлялся со своей задачей, эпидемия тифа унесла около четырехсот жизней, вдобавок ко всему в результате беспорядков, которые были вызваны заключенными на каменоломне, погибло около шестидесяти человек. Крематорий работал круглые сутки.
Рядовому Брёмеру больше всего доставалось дежурств на юго-восточной башне, по причине того, что еще служа в Польше, он окончательно и бесповоротно подсел на «танковый шоколад», другое название этому наркотику «первитин». За одну его упаковку Брёмер был готов на все, включая постоянные дежурства на башне, рядом с крематорием. Мне было искренне жаль его.

***
Я очнулась от холода, который сковал мое тело. Открыв глаза, несколько секунд не могла понять, что со мной и где я нахожусь. Катастрофически не хватало воздуха. Первое что я увидела, это была, чья-то рука, я дотронулась до нее, холодная и твердая. Затем стала различать и другие части чужих тел. Освободившись от них, я сделала глоток чистого, морозного воздуха, оглядевшись по сторонам, поняла, что нахожусь в куче сваленных мертвых тел. На виске и на волосах я нащупала запекшуюся кровь. Пуля лишь задела меня. Вероятно, когда я потеряла сознание, то меня приняли за мертвую и свалили в кучу к остальным телам. Выбравшись окончательно из-под завала, я осмотрелась. Была глубокая ночь, не было ни одной звезды на небе, луна зашла за облака. Из трубы крематория по-прежнему валил густой дым. Было тихо. Как можно аккуратнее я обогнула здание крематория и подошла к забору. В два ряда весела колючая проволока, по которой бежал электрический ток. Нужно было думать, соображать быстрее. Посмотрев на свои сапоги, которые состояли из деревянной подошвы и резины, я сняла их и осталась в одних портянках. Резина вот как раз она мне и нужна, отделив ее от прогнившей подошвы, я сделала что-то наподобие прихваток. Сердце учащенно билось. С опаской я поднесла руку к проволоке, зажмурив глаза. Но ничего не произошло. Все было, как и минуту назад. Я убрала руку от забора. Через пару секунд, приподняла проволоку, согнулась как можно ниже и перелезла через ограждение. Я была на свободе, за пределами лагеря. От сапог ничего не осталось, лишь куски резины. Растянув пальто, я оторвала подол от халата и обмотала еще одним слоем ступни ног.

***
Фрау Хайдрих помогала мне собирать бумаги, которые в порыве бешенства я разбросал по кабинету.
- Господин Мельсбах, я сейчас принесу вам чай с ромашкой, он успокоит ваши нервы, - сказала она.
- Благодарю вас, фрау Хайдрих.
Мне действительно было необходимо что-нибудь выпить.
Она вышла на кухню, а я, взяв бинокль, подошел к окну. Второй год, а ничего не меняется. На вышке двое солдат стоят неподвижно, устремив взгляд на бараки, луна то появляется, то вновь исчезает за облаками. Я перевел взгляд на лес, все та же неподвижная пугающая чернота. Вдруг я заметил фигуру, в лагерной одежде. Человек двигался вдоль Зильберхюттенштрассе. Что за чертовщина! Проверив, заряжен ли «Маузер», я выбежал из кабинета, чуть не сбив с ног фрау Хайдрих, которая с подносом в руках поднималась на второй этаж.
Я завел автомобиль и выехал через лагерные ворота, сильно удивив караульного, который поднимал шлагбаум.

***
Я шла вдоль дороги, не понимая, в какую сторону направляюсь. Но самое главное было то, что мне удалось сбежать. Вдруг через некоторое время я услышала рев мотора, оглянувшись, увидела, свет приближающихся автомобильных фар. От ужаса ноги подкосились, но найдя в себе силы, я побежала к лесу, в надежде найти там себе укрытие. Сугробы были настолько огромными, что я проваливалась по колено в снег. Портянки развязались, я бежала босыми ногами по холодному колючему насту . Силы были на исходе, посмотрев назад, я увидела фигуру в военной форме со свастикой, не было никаких сомнений, солдат с вышки заметил мой побег. Запутавшись в полах пальто, я упала, провалившись в снег. Не в состоянии передвигать ноги, я начала ползти. Расстояние между мной и солдатом стремительно сокращалось.

***
Сердце мне подсказывало, что это Ева. Она не могла погибнуть. Не могла. Я чувствовал, что она жива. Настигнув беглеца, я схватил его за ворот и повернул лицом к себе. Это была Ева. Я не ошибся.
- Ева, это я Фридхолд.
Я помог ей подняться. На ее ногах не было обуви, лишь лоскуты, оборванной ткани. Испугавшись, что она отморозит ноги, я взял ее к себе на руки и направился к автомобилю. Первым делом нужно было предотвратить возможность обморожения. Недолго думая, я снял с себя шерстяные носки и одел их Еве.
- Как тебе удалось сбежать?
Будто не слыша моего вопроса, она сказала:
- Отпустите меня, штандартенфюрер, просто дайте мне уйти.
- Ева, куда ты пойдешь? На тебе лагерная форма, у тебя нет обуви, в городе, на первом же пропускном посту тебя схватят и расстреляют.
Я положил голову на руль и начал думать, что делать дальше. Единственный выход был спрятать Еву в подвале своего дома, данный поступок в Третьем рейхе приравнивался к тяжкому преступлению. Я попросил Еву, перелезть на заднее сидение и опуститься вниз, на днище автомобиля.
Подъехав к дому и убедившись, что на улице тихо и нет ни одной живой души, я помог Еве выбраться из автомобиля. Когда я  внес ее на руках в гостиную, фрау  Хайдрих при виде нас без чувств скатилась на диван, прижимая руки к сердцу. Посадив Еву в кресло, я принялся приводить в чувства домработницу. Она медленно открыла глаза, как бы боясь увидеть снова ту же самую картину.
- Фрау Хайдрих, очнитесь, мне нужна ваша помощь, - она села в более  благопристойную позу и огляделась, заметив беглянку, дрожь пробежала по ее телу. -  Фрау Хайдрих, зашторьте все окна в доме, включая второй этаж, - попросил я ее.
Я принялся за Еву, нужно было убедиться, что она не отморозила себе ноги. Кожа ступней была белая с мраморными прожилками. Обхватив руками пальцы ее ног, я начал их отогревать, они были холодные словно лед. Фрау Хайдрих спустилась вниз, на ней не было лица.
- Срочно несите какую-нибудь емкость с горячей водой, - сказал я ей.
Вскоре она принесла таз, потрогав воду, я убедился, что она приемлемой температуры и опустил в него Евины ноги. Тем временем фрау Хайдрих ушла на кухню за горячим питьем. Вода в тазу начала остывать, я поднялся наверх и взял две пары шерстяных носок. Пока я переворачивал комод в поисках одежды, фрау Хайдрих придерживая пиалу, поила Еву травяным отваром. Старушка помогла мне снять с Евы грязную лагерную форму, по ее телу бегали вши.
- Господин Мельсбах, ее нужно срочно в ванную, от нее чудовищно пахнет! И эти вши, они совсем скоро доберутся и до нас!   
Она призадумалась и чрез пару секунд произнесла:
- Здесь поможет только отвар репейника.
Фрау Хайдрих окончательно придя в себя от увиденного, взяла все в свои руки. И тотчас направилась с Евой в ванную комнату. Я, взяв лопату и лагерную форму, вышел на задний двор, чтобы схоронить улики. Земля была мерзлая, я кое-как смог выкопать небольшую ямку, бросив туда одежду, затоптал холмик и прикрыл его снегом. Вернувшись в дом, я увидел, как фрау Хайдрих кормит с ложечки Еву. Это был недоеденный мною в обед айнтопф.
Скоро начнет светать. Оставив их вдвоем, я спустился в подвал, нужно было оборудовать место для Евы. Повсюду были развешены пучки сушеной травы, стояли склянки с отварами и настойками. Обнаружив старый матрац, я перетащил его в угол. Порыскав в ящиках, нашел два старых одеяла. Одно послужит простыней, а другой сойдет в качестве покрывала, подумал я.
Под утро, я переселил Еву в подвал. Сняв с нее носок, я увидел, что кожа на ступнях приобрела багрово-красный оттенок, мне это не о чем не говорило, я не знал: плохо это или хорошо. Фрау Хайдрих пообещала мне, что ни при каких обстоятельствах не выдаст меня.    
Для офицеров Вермахта, в свое время были обязательны курсы «Распознавания евреев». Нас учили отличать иудеев от других рас по чертам лица. Глаза: «заметно разнесены, при пучеглазости напоминают глаза земноводного, наблюдается заметная асимметрия, которая служит признаком вымирания нации; глаза располагаются существенно ближе к поверхности лица, на нижнем веке часто можно заметить желвак». У Евы же глаза посажены глубоко, одинаковы по размеру, строго горизонтальны, зрачки имели цвет темно-синего сапфира. Что касается бровей, то у евреев они изогнуты, дугообразны, у Евы же прямые, словно росчерк пера. Рот: у иудеев маленьких размеров, с тонкими и плотно сжатыми губами, Ева имела тоже небольшой ротик, но с по-детски пухлыми губками. Уши были самым важным критерием различия, у евреев, как правило, мочка отсутствует напрочь, внешняя верхняя кромка уха имеет заострение, при виде в профиль ухо значительно отклонено назад, у Евы мочка уха имеет правильные очертания, внешняя кромка закруглена. Я бы мог часами проводить сравнение, но Еве это заметно не нравилось. Ее смущал мой пристальный взгляд. Что так нагло вглядываюсь в ее черты лица, и рассматриваю форму ее черепа. Единственное, что выдавало Еву за еврейку, это были волосы – черные как смоль и сильно курчавые, они доходили ей почти до плеч.
Около комендатуры стояла небольшая группа офицеров, они курили и о чем-то разговаривали, изредка раздавался смех.
- О! Фридхолд! Зря ты вчера не пришел в казино, ты бы только видел, как Ханс разнес в пух и прах господина Эдермана, - сказал один из офицеров. – Комендант будет сегодня брать реванш, тебе нужно быть обязательно. Такую игру невозможно пропустить!
- Господа, у меня есть дела и важнее глупых игр. 
- Какие же, Фридхолд?!
- Например, помогать фрау Хайдрих: сматывать пряжу в клубок, или искать ее пенсне по всей гостиной, - попытался отшутиться я.
- Фридхолд, а панталоны ты ей случайно не помогаешь надевать? – сказал оберштурмбанфюрер. После его слов вся компания дружно рассмеялась.
Я заметил рядового Брёмера, он шел с Бинди, по направлению к нам. Когда расстояние сократилось приблизительно до двух метров, Бинди резко кинулась в мою сторону, скаля пасть и оглушая всех своим звонким лаем. Рядовой Брёмер еле удерживал ее на поводке. Шерсть на холке встала дыбом, рыча, она захлебывалась собственной слюной. Все замолчали, и сделали несколько шагов назад. Взгляд Бинди был направлен строго на меня. Рядовой Брёмер с трудом удерживал ее, ему на помощь подбежал другой солдат, только тогда они смогли увести Бинди подальше от меня. Около двух минут мне потребовалось, чтобы отойти от ужаса. Я понял, в чем была причина столь агрессивного поведения Бинди. Я был в той же одежде, в которой вчера нес Еву. Запах ее тела остался на поверхности моей шинели и кителя. 
Не смотря на всю опасность моего решения – спрятать у себя Еву, я чувствовал радость и легкость в теле, меня не покидало чувство какого-то обновления, чувство чего-то нового. Вернувшись вечером домой, на пороге меня встретила фрау Хайдрих:
- Господин Мельсбах, час назад я спускалась к Еве, она спит. В обед я отнесла ей чечевичный суп с хлебными клецками.
Поблагодарив ее, я направился в подвал, нужно было проверить Еву. Она проснулась от скрипа старых ступенек, по которым я спускался в подвал.
- Ева, как ты?
- Я в порядке, штандартенфюрер.
- Зови меня просто, Фридхолд. Мне нужно взглянуть на твою ногу, сними, пожалуйста, носок, - попросил я ее.
Обе ступни были сильно опухшие.
- Тебе больно? – спросил я ее.
- Нет, лишь, когда прикасаюсь к ним.
Я испугался и не знал, что делать дальше. В моей библиотеке я не нашел ни одной подходящей книги, где было бы написано хотя бы два слово об отморожениях. Я вспомнил, что господин Эдерман тоже был любитель собирать книги, в конце концов решил направиться к нему в гости.
Он встретил меня с широкой улыбкой и сразу же предложил выпить рюмку шнапса. Я не отказался, после мы сели за карты.
- Слышал, что финны разгромили советские войска?
- Нет, господин Эдерман, не слышал.
- Красноармейцы побросали всю свои технику, бросили все танки, бронемашины, пулеметы, даже радиостанции оставили финнам.
- Я так и думал, что их нападение на Суоми закончится провалом.
Вечер стремительно перерастал в ночь. То зачем я пришел к нему, нельзя было откладывать.
- Господин Эдерман, разрешите воспользоваться вашей библиотекой.
- Конечно, Фридхольд … Я могу тебе чем-нибудь помочь?
- Нет, благодарю, думаю, что сам справлюсь.
Я подошел к стеллажам книг и начал читать корешки: «Записки о Галльской войне»,  «Легионы Рима», «Военно-морской словарь» … нет, определенно все не то. Я перебрался к другому шкафу: «Бусидо», «Искусство войны» … вот, наконец, то, что нужно «Военно-медицинская подготовка», я принялся искать нужную мне информацию. Спустя час, я имел полное представление об отморожениях. Еве опасность не угрожала. У нее была первая, наиболее легкая степень обморожения. Симптомы, которые наблюдаются у нее – багрово-красный оттенок и отёк должны полностью пройти через шесть – семь дней. Я вздохнул с облегчением. 
Вскоре так оно и произошло, отёк спал, и появилось чувство жжения, что говорило о заживлении поврежденных тканей.

***
Уже почти месяц как я в доме у штандартенфюрера. В отличие от лагерного барака здесь более чем тепло, вместо жестких деревянных нар – мягкий матрац из перины.  Мои кости наконец-то начали отогреваться, по ночам я чувствовала сильную боль внутри них. Большую часть времени я спала, проваливалась в глубокий, болезненный сон, после двух-трех часов бодрствования, глаза закрывались вновь. Мне снилась моя жизнь до войны, моя семья, мой дом. Я видела маму, как она убаюкивала моего младшего брата, видела отца, сидящего за газетой с сигаретой в зубах. Видела наш дом, обнесенный палисадником. По утрам фрау Хайдрих приносит мне завтрак, как правило, это поджаристые хрустящие тосты с джемом или яичница с беконом. На обед был всегда густой айнтопф на свиных шкварках. На ужин фрау Хайдрих готовила шницель, клопсы или штрудли с капустой. Она готовила настолько вкусно, что я чуть не проглатывала язык и всегда была рада добавки. Также фрау Хайдрих любила готовить выпечку, а именно лучше всего ей удавались булочки Бухтельн, которые отлично сочетались с яблочным муссом. Ее страстью были всевозможные штоллены: с марципаном, с маком, с вяленой вишней или с фундуком. Несколько раз она пыталась заговорить со мной,  но я плохо понимала по-немецки и ничего сказать в ответ ей не могла.
Благодаря ее травяным отварам, я быстро встала на ноги и начала понемногу набирать в весе. По моим представлениям на момент, когда я покинула лагерь, я весила примерно килограммов тридцать пять, при росте в 170 сантиметров.
Фридхолд спускался в подвал лишь по вечерам, все остальное время был занят работой в концентрационном лагере. В отличие от фрау Хайдрих, он знал польский язык, и мы могли свободно общаться. От него я узнала, что численность лагеря удвоилась примерно в два раза, и к первому февралю достигла отметки в 18 тысяч пленных. Солдаты не церемонились с заключенными, с прежней жестокостью избивали их и придумывали новые наказания. Фридхолд рассказывал о своей жизни, о том как погиб его отец во время Первой мировой войны в бою под Лотарингией. Рассказывал о своей сестре, которая живет одна в фамильном имении на юге Нижней Саксонии, в Гёттингене. Он говорил о ней с придыханием, в его глазах я замечала тоску по родным краям. В свою очередь, Фридхолд спрашивал меня о моей семье, как мы жили до войны.
С каждым днем я все больше и больше привязывалась к нему, и с не терпением ждала вечера, когда он, освободившись от службы, навестит меня. Фридхольд не был похож на истинного арийца, он был брюнетом с темно-карими глазами, лишь нордические черты лица выдавали в нем немца. Мое сердце было переполнено благодарностью к нему и к фрау Хайдрих.

***
В начале февраля я получил письмо от Эльзы:

Дорогой Фридхольд, я днями и ночами грежу о Бинди, ее милая мордашка не дает мне покоя. А когда ты мне написал, что она ждет щенков, я чуть не сошла с ума от счастья! Ох! Эти маленькие пушистые комочки! Что за радость иметь такого верного друга рядом!
Январь в Гёттингене выдался снежным, и я почти две недели просидела дома, получая каждый день от Вернера сладкие подарки и письма с просьбами простить его. И я все-таки сдалась, не смогла устоять перед его обаянием. Да и потом, Хильда, моя новая подруга стала заглядываться на моего Вернера! Представляешь, какова нахалка! 
О, Фридхольд, драгоценный мой Фридхольд, спасибо тебе за те ботиночки, что ты мне прислал. Я не могу подобрать слов, насколько они превосходны. Кожа настолько мягкая, что не хочется их снимать. Я не могу оторвать глаз от них!
Храни тебя Бог!

Твоя сестра, Эльза.

Бедный Вернер, подумал я, лучше бы ты ушел к Хильде, даже не можешь  представить, сколько горя и страданий принесет тебе Эльза. Мне было искренне его жаль. В отличие от него, я хорошо знал свою сестру. Насколько она хитра и глупа одновременно. Я искренне не понимал, как можно было думать только лишь об одних заколках, платьях и о прочей женской чепухе. У Евы ничего этого не было, но она была привлекательна по своему, привлекательна своей естественной красотой: большими глазами, правильными чертами лица и черными, словно смоль волосами. Помимо внешнего обаяния в Еве все больше я замечал и духовную, внутреннюю красоту. Помимо всего, она была замечательным рассказчиком и внимательным слушателем. Время с ней проходило мгновенно. Каждый день я не мог дождаться, когда покончу со всеми делами и смогу спуститься к ней. Подвал стали и моим убежищем от реальности тоже.
Однако, я понимал, что Ева не может жить вечно в подвале. Лучи солнца туда не проникали, единственным источником света была одна единственная лапочка, от которой исходило тусклое и мутное свечение. Я принял решение, за которое мог бы поплатиться жизнью. Я намеривался выдать Еву за свою сестру, Эльзу, которая будто бы приехала  проведать меня и погостить неопределенное время. 
Вместе с фрау Хайдрих, я спустился в подвал, чтобы ознакомиться с содержимым ящиков и коробок, которые были оставлены прежними хозяевами дома. Подключив к этому занятию Еву, мы выпотрошили все, что находилось внутри коробов. Наши поиски увенчались успехом, мы нашли несколько женских нарядов. Еве они были несколько великоваты, но фрау Хайдрих мастерски подогнала их под нужный размер. Вышло, правда немного старомодно, но в целом Ева выглядела восхитительно. Сытные айнтопфы, которые фрау Хайдрих готовила каждый день, сыграли свою роль, Ева больше не была похожа на узника концлагеря, только лишь взгляд хранил печать тех ужасных дней, которые она пережила за колючей проволокой Флоссенбюрга. В ее глазах я видел грусть и тоску по дому, семье, по прежним беззаботным дням. Я не знал и не мог ответить сам себе на вопрос: будет ли все, так как раньше? Не смотря на нацистскую пропаганду Геббельса, я в глубине сердца искренне переживал за судьбу евреев. Обретут ли они когда-нибудь свое место на земле? В чем была виновата Ева, в чем были виноваты ее родители перед Гитлером? Подобных вопросов с каждым днем возникало все больше и больше.
В ближайший выходной день вместе с фрау Хайдрих отправились в город. Нужно было приобрести массу вещей для Евы: обувь, заколки для волос, шелковые чулки, духи, косметику, нижнее белье и так далее. Взглянув на Еву в новом облике, мы вместе с фрау Хайдрих заключили, что идея выдать Еву за Эльзу имеет право на существование. Ее северные, нордические глаза и пронзительный взгляд полностью перехватывал внимание с черных, курчавых волос. Единственная проблема, возникшая на нашем пути, заключалась в том, что Ева не достаточно хорошо говорила и понимала по-немецки, если языку можно было хоть как-то научить, то с акцентом дела обстояли куда хуже. Устроив небольшой совет, мы решили выдать Еву не только за мою сестру, но и сделать из нее глухонемую. Но все же я надеялся, что пребывание Евы никто не заметит, в гости я ходил редко, и к нам с фрау Хайдрих захаживали лишь изредка. На мой взгляд, идея выдать Еву за свою сестру была куда лучше, чем держать ее взаперти, в подвале своего дома.
Ева стала помогать фрау Хайдрих по дому, делали вместе уборку, расчистили мой кабинет от ненужных бумаг и многолетней пыли, вместе готовили, домработница охотно делилась с Евой кулинарными рецептами, передавала свой опыт в ведении домашних дел, посвящала в тайны лекарственных трав. Тихими и долгими вечерами мы втроем играли в карты, раскладывали пасьянсы, слушали произведения Вагнера, обсуждали политику, размышляли о происходящем. В один из таких вечеров в дверь неожиданно постучали. Ева словно актриса приготовилась исполнять роль моей сестры, фрау Хайдрих насторожившись пошла встречать незваного гостя, им оказался Рудольф Эдерман. С его длинного, черного плаща стекали капли дождя, несмотря на морозную и холодную зиму, весна во Флоссенбюрге пришла достаточно рано.
- Добрый день, фрау Хайдрих, - поздоровался он с ней.
- Добрый день, господин Эдерман. Фридхолд в гостиной, - сказала она, забирая у него плащ и фуражку, полностью пропитанные дождевой водой.
- О, Фридхолд! Как же все-таки хорошо, что твой дом самый первый при въезде в наш городок – сказал он, когда я вышел к нему на встречу. – Я ездил во Флоссенбюрг, хотел выбрать своей супруге подарок на годовщину и так увлекся, что не заметил, как стемнело. По дороге в лагерь проколол колесо, и около четырех километров шел пешком под проливным дождем.
- Будем только рады приютить и обогреть вас, господин Эдерман. Я познакомлю вас со своей сестрой, пару дней назад она приехала из Геттингена проведать меня и погостить. Но должен вас предупредить, она родилась глухонемой. Родители обращались ко всем известным врачам в Германии, но, к сожалению, их старания не увенчались успехом.
Мы прошли с ним в гостиную, фрау Хайдрих накрывала на стол.
- Господин Эдерман, хочу представить вам мою сестру Эльзу.
Он поцеловал ей руку, по лицу Евы тотчас пробежала тень страха. Но она прекрасно понимала, что от ее актерской игры зависит моя и ее жизнь. Эдерман, уставший от серости лагерной жизни, был только рад приезду «Эльзы». Своей свежестью, молодостью и красотой она сразила старика наповал. Комендант весь вечер ухаживал за Евой, подливал ей чай, накладывал пирожных, и все ругал Бога за то, что отнял у такого прекрасного существа способность слышать и разговаривать. Заходя каждый раз в комендатуру, я часто заставал его развалившимся в кресле, сейчас же он сидел с выпрямленной спиной и все время втягивал живот, и ни разу не притронулся к портсигару.
- Фридхолд, ты маленький засранец, почему сразу же не доложил о приезде Эльзы? – сказал он, надевая плащ, с которого все еще капала вода. – Эльза словно глоток свежего воздуха стала для меня. Сегодня я впервые пожалел, что женат, - сказал он и глубоко вздохнул.
Я дал ему ключи от своего автомобиля, тепло попрощался с ним и вернулся в гостиную. Фрау Хайдрих и Ева сидели неподвижно.
- У нас все получилось, - выдохнув, сказал я.
Отныне, почти каждый день господин Эдерман стал захаживать по вечерам к нам в гости. Ева все больше вживалась в роль, играла глазами, улыбкой, так что у бедного старикана поднималось давление. Он дарил ей различные безделушки и выписывал на бумагу строки из толстого сборника стихов Гете и преподносил их Еве. Мы играли в карты, пили шнапс, обсуждали боевые действия, все шло, так как я и не мог мечтать.
Одним вечером он пришел не один, а притащил с собой Ганса, унтер-офицера концлагеря.
- Фридхольд, такую красоту как Эльза, нельзя держать все время лишь при себе, дай другим насладиться ее обществом. И потом для бриджа нужно четыре игрока. Мне уже давно надоело играть с тобой в вист, ты постоянно мне поддаешься. А я жажду настоящей игры, поэтому и привел Ганса.
Но игра в тот вечер не задалась, Ганс не сводил глаз с Евы, которая сидела рядом с вышивкой в руках. К тому времени Эдерман уже поостыл к Еве и считал ее чем-то уже привычным, своим. Ганс часто стал забегать не только вечерами, но и днем к Еве, принося каждый раз букеты цветов, вырванные с корнями на опушке леса. Самым ужасным было то, что я не мог понять, Ева просто играет роль или Ганс действительно нравиться ей. Я никогда раньше не говорил Еве о своих чувствах, всегда считал, что моя любовь видна как на ладони, к чему лишние слова. Я показывал свои чувства через поступки, через проявленную заботу. Ганс же писал ей письма кипами, посвящал стихи, Ева отвечала ему, но что именно я не знал.
Однажды, выпроводив всех гостей, я зашел к ней в комнату, она готовилась ко сну.
- Ева мне нужно с тобой поговорить, - начал я. – Ты испытываешь к Гансу чувства?
- К Гансу? – переспросила она. – Как тебе могло прийти это в голову? Нет, Фридхолд, у меня нет чувств к нему.
Видя в моих глазах печаль, она добавила:
- Фридхолд, я никогда не смогу полюбить немца. Ганс видит во мне лишь очередную юбку, вот и все. Я совершенно уверенна, что его чувства ко мне лишь пустышка.
- А меня? Смогла бы полюбить?
- Фридхолд, что с тобой? – она прикоснулась руками к моему лицу. – Я безмерно благодарна тебе, ты спас меня, я обязана тебе жизнью.
Я взял ее руку и поднес к губам.
- Ева, чтобы не случилось, я не отрекусь от тебя. Даже под дулом автомата не отрекусь от своей любви к тебе. Ты стала моим смыслом, моей жизнью. Я нее вижу ее без тебя.
Она отдернула руку.
- Фридхолд, ты же знаешь, что у нас нет будущего, мы живем одним днем. Не нужно, не причиняй мне боль. Я знаю, что в один день все это рухнет словно карточный домик. Прошу оставь меня, - она отвернулась в надежде скрыть слезы.
Я вышел из комнаты. Ева была права, нельзя давать волю своим чувствам, этим мы можем выдать себя. Мне оставалось лишь надеяться, что пыл Ганса остынет. 
Дни шли своим чередом, господин Эдерман посещал нас все реже и реже, все жаловался на здоровье, зато Ганс не отступал, заваливал Еву письмами и подарками. Однажды, в апреле 1940 года в комендатуре лагеря проходило совещание, эшелоны с заключенными стали прибывать все чаще, бараки были забиты до отказа. Офицеры, включая меня, думали, куда распределять людей. Нашу активно развивающуюся беседу прервал коридорный дежурный:
-  Господин Эдерман, я не смог ее остановить, она шла напролом.
Оттолкнув солдата, в двери появилась фрау Хайдрих. Держа в руках сумочку на уровне груди, она произнесла:
- Господин Мельсбах, в наш дом забежала крыса. Большая и наглая крыса, - сказала она и крепко сжала тонкие губы.
В кабинете повисла тишина. Первое, что я подумал, что старушку покинул разум.
- Фрау Хайдрих, я сейчас распоряжусь, отправить с вами солдата, чтобы он поймал крысу, - сказал Эдерман, видя мое замешательство.
- Нет, я требую, чтобы это сделал господин Мельсбах лично, - сказала она. – Мне будет так спокойнее.
- Фридхолд, ты можешь идти, продолжим обсуждение завтра, - сказал Эдерман.
Только лишь выйдя из комендатуры и пройдя значительное расстояние, фрау Хайдрих сказала:
- Приехала ваша сестра, Эльза. Я не знала, как предупредить вас, господин Мельсбах.
После этих слов, я чуть не потерял сознание, земля под моими ногами пошатнулась.
- Эльза?!
- Да, господин Мельсбах. Уже час как сидит в гостиной. И словно полноправная хозяйка отдает приказания: снимите с нее туфли, поправьте подушечку, принесите мне то, принесите мне это …   
Войдя в гостиную, Эльза кинулась мне на шею:
- О! Фридхолд, как же я скучала! Сколько же я тебя не видела?! Дай же наглядеться на тебя!
После объятий, я выяснил истинную цель приезда Эльзы, это был щенок, она хотела забрать с собой в Геттинген щенка Бинди. Она проехала более чем четырехсот километров, чтобы забрать щенка.
- Эльза, как помню, Бернштейны помимо того, что держат кондитерскую, так ее и разводят цвергшнауцеров, почему нельзя было взять щенка у них?
Она посмотрела на меня недоумевающим взглядом:
- Фридхолд! – воскликнула она. – Мне нужна настоящая собака, а не ее подобие! И Бинди, как я хочу посмотреть на нее!
У меня возникла проблема, к которой я не был готов. Я ждал опасности совсем с другой стороны, думал, что Эдман или офицеры догадаются, что Ева – еврейка, что она не справиться со своей ролью. А на деле оказалось, что опасность пришла оттуда, откуда ее совсем не ждали. На следующее утро, за завтраком я сказал Эльзе:
- Бинди вместе с солдатами ушла в лес, искать сбежавшего узника. Когда они вернуться, я не знаю. Вечером я принесу тебе щенка и отвезу во Флоссенбюрг. Здесь оставаться опасно, в лагере несколько тысяч заключенных и никто не знает, что у них на уме.
- Фридхолд, ты меня уже выпроваживаешь?
- Нет, Эльза, просто здесь действительно опасно.
- А как же тогда твоя прислуга? - она посмотрела на Еву и фрау Хайдрих. – Им можно, а мне нельзя здесь жить?
С ней спорить было бесполезно. После завтрака, принимая очередной эшелон, ко мне подбежал рядовой Бёмер:
- Штандартенфюрер, вас срочно вызывают в комендатуру.
Покинув плац, я направился к господину Эдерману, что за срочность думал я.
- Фридхолд, уже все офицеры наслышаны о твоей сестре, в лагере среди солдат не утихают разговоры о ней. Но сегодня дежурный доложил мне, что вчера к тебе приехала еще одна сестра, как это понимать? – всем своим видом он давал понять, что сейчас не до шуток. Эдерман сдвинул брови и крепко сжал зубы.
- Вчера в 12:45 на КПП дежурный сделал запись о въезде некой Эльзы Мельсбах. Тогда кто у тебя живет в доме? С кем я пил чай несколько дней назад?! – он повысил голос. – Отвечай, с кем?!
Я молчал, сердце бешено стучало в груди.
- Не знаешь?! А я скажу тебе. Ева Гольдштейн, №2437.
Он швырнул папку с ее делом. На титульном листе я увидел ее фотографию – пронзительные синие глаза и черные курчавые волосы. Отпираться не было смысла.
- Фридхолд, если бы ты не был сыном человека, который вырвал меня из цепких лап смерти, то я расстрелял бы, тебя сию же минуту, не раздумывая! Для этого ли твой отец отдал свою жизнь? Чтобы ты прятал в своем доме еврейку?  Нет, ты даже ее не прятал, ты нагло выставил ее всем напоказ. То, что лежит у всех на виду, всегда труднее найти, чем то, что запрятано где-то глубоко. Как ты мог, Фридхолд?!
После этих слов он тяжело опустился на кресло и обхватил руками голову. Я все еще стоял, молча, не в силах сказать что-либо в свое оправдание.
- Тогда под Лотарингией, твой отец нес меня раненного на своих плечах несколько километров, истекая кровью и превозмогая боль, - на его глазах выступили слезы. – Я приказал караульному держать язык за зубами и исправить дату въезда на несколько недель назад. Я отправлю ее в Дахау , сделаю все сам и мы забудем об этом инциденте. 
- Господин Эдерман, если вы отправите ее в Дахау, тогда и меня тоже.
- Да как ты смеешь! Ты… ты …- сорвался он. – Ты хоть представляешь, что было бы с тобой будь на моем месте кто другой?! Ты бы не стоял сейчас здесь, а лежал вместе со своей Евой в груде с остальными мертвыми телами.
- Пускай будет так, я не отступлюсь от нее. Я готов посмотреть смерти в глаза.
- А к такому ты готов?! – он подошел ко мне и со всей силой ударил по лицу. Из носа пошла кровь.
- Вы можете избить меня здесь до смерти, но я не отрекусь от Евы. Я люблю ее. Она моя жизнь, весь ее смысл. В чем повинны все эти тысячи людей? Вы слепо идете на поводу у Гитлера.
- Фридхолд, твое дело исполнять приказы, а не думать как, что и почему. Благодаря Гитлеру твой зад в тепле, ты сыт, у тебя есть деньги и дом. А остальное все не важно.  Мне плевать на этих людей, - он кивнул в сторону окна, которое выходило на Аппельплац. Любовь приходит и уходит, найди себе немку в местной деревне, и развлекайся с ней, сколько хочешь. 
- Евреи не повинный ни в чем народ, их гонят испокон веков. Почему именно они?!
- Закрой свой рот и иди принимать эшелон. Еву отправят сегодня же в Дахау.
Доверив эшелон рядовому Бёмере, я помчался домой. В гостиной застал фрау Хайдрих, она успокаивала рыдающую Еву. Эльза насупившись, сидела в кресле. Взяв Еву за руку, я повел ее наверх, где кратко пересказал ей диалог с Эдерманом. Весь оставшийся день до наступления глубокой темноты, мы просидели крепко обнявшись. Мы понимали, что конец нашему счастью близок. Я не мог поверить в случившееся, глупая-глупая, Эльза, думал я. Не прислав бы ей фотографию Бинди, она бы носа не высунула из Геттингена. Мои размышления прервал стук в дверь:
- Господин Мельсбах, внизу вас ждет господин Эдерман, - сказала фрау Хайдрих.
Я спускался вниз в предчувствии, что увижу его в сопровождении нескольких солдат. Но он был один, в руках держал папку с какими-то бумагами.
- Фридхолд, мне нужно поговорить с тобой наедине, - сказал он.
Я провел его в свой кабинет.
- Фридхолд, я тщательно изучил дело №2437. Выяснил вот, что она обучалась востоковедению во Вроцлавском университете. Кафедрой заведовал ее отец, Авраам Гольдштейн, специалист по древнеиндийскому языку. Его расстреляли в сентябре 1939 года, но не в этом дело. Гиммлер собирает вторую экспедицию в Тибет, первая как ты помнишь, принесла свои определенные плоды, но рейхсфюрер не готов останавливаться на достигнутом. Через несколько дней будут готовы документы, и вы с Евой отправляетесь на поиски древней, мифической страны под названием Шамбала.

Часть II


- Тибет! Нужно срочно телеграфировать моей кузине в Баден, вот она обрадуется, - хлопая в ладоши, произнесла фрау Хайдрих.
- Фрау Хайдрих, вы неверно поняли, в Тибет едим только я и Ева. Предлагаю вам переселиться в  Геттинген, Эльзе всегда не хватает прислуги.
Фрау Хайдрих и Эльза враждебно переглянулись, у них сначала не задались отношения. Как помню, Эльза всегда была капризным ребенком, вечно не давала родителям покоя  своими истериками.
- Господин Мельсбах, ни за что на свете! – запротестовала она. – Тибет – это же кладезь лечебных трав! И потом, я просто обязана поехать с вами, ваш кишечник я уже вылечила, остались только почки.
Я взглянул на нее с недоумением.
- Не смотрите на меня так, господин Мельсбах, каждое утро я засекаю время, когда вы заходите в уборную и выходите из нее, и могу вам сказать, что время пребывания там значительно сократилось.
Она достала из кармана фартука небольшой блокнот.
- К примеру, - произнесла она. В январе вы проводили в среднем в уборной 15 минут 34 секунды, а к апрелю время сократилось почти вдвое и данный момент составляет около восьми минут.
Я не мог поверить она это серьезно? Я покраснел, помимо нас в гостиной еще находились Ева и Эльза. Чтобы она больше ничего не рассказала о моих физиологических потребностях, я отправил ее на кухню, приготовить чай.
Слизывая крем с пирожного, Эльза произнесла:
- Фридхолд, я поеду с вами!
Я поперхнулся чаем.
- Вернер сделал предложение Хильде. У них скоро помолвка, - на ее глазах выступили слезы. – Я не могла больше находиться в Геттингене. Поле того как встретила их вместе в кондитерской у Бернштейнов, на следующий день отправилась во Флоссенбюрг, - слезы уже катились градом по ее щекам. – Я ни за что не вернусь туда! И ты не можешь меня бросить! Я твоя сестра!
Утирая слезы, она добавила:
- И Бинди возьмем с собой! Не смей мне перечить, иначе хуже будет, - сказала она, топнув ножкой.
Хоть Вернеру повезло, думал я, вовремя одумался. Потом бы всю жизнь жалел. Не смотря на милую мордашку и кукольную фигуру характер у Эльзы был еще тот.
Эдерман как и обещал, подготовил документы для Евы. Вопрос – включать ли в экспедицию фрау Хайдрих и Эльзу? Переложил на мои плечи, решение должен принять был я. Ева за столь короткое время сильно привязалась к фрау Хайдрих, и фрау Хайдрих уже не обходилась без нее. Что касается Эльзы, то я больше всего переживал за нее, ее нельзя было отпускать  в Геттинген в таком состоянии, это могло бы плохо кончиться для Вернера и его подруги. Щенки у Бинди подрастали и становились самостоятельными. Бинди и Эльза, две истерички, быстро подружились, не побоюсь этого слова – нашли друг друга. Они подолгу проводили время, играя с мячом. Правда иногда обижались друг на дурга, когда Эльза давала ей тумаков за то, что в игре Бинди нечаянно наступала лапами на ее ботиночки. В последний день перед отъездом Эдерман выдал мне приличную сумму денег, помимо командировочных на всех четверых, я получил еще и увесистый мешочек, в нем находились золотые коронки, вырванные из зубов евреев, а также отнятые у них драгоценности. Фрау Хайдрих тоже не осталась в стороне и  удивила нас, выложив огромные пачки немецких рейхмарок:
- Все свое жалования я берегла, предчувствуя, что оно пригодиться когда-нибудь, - произнесла она.
Таким образом, к началу нашего дальнего путешествия мы имели весьма крупную сумму денег. Утром 14 мая 1940 года, в то время как немецкая армия бомбила Роттердам, мы сели на поезд во Флоссенбюрге, следовавший в Нюрнберг, который являлся на тот момент крупным транспортным узлом Третьего Рейха. Именно в этот город со всех каменоломен Германии завозился гранит, он был излюбленным местом Адольфа Гитлера. Здесь проводились нацистские парады и съезды НСДАП. До прибытия нашего поезда «Нюрнберг - Берн» оставалось около трех часов, мы решили провести их с пользой. На рыночной площади отведали жирных и сочных братвурстов , которые подали нам вместе с жареным картофелем и тушеной капустой. Обед мы закончили поеданием лебкухенов, пряников, глазурированных шоколадом. В них было много миндаля, фундука, грецкого ореха и цукатов, которые так любила Эльза. В дорогу также прихватили жестяную коробочку белых пряников от фабрики Генриха Хеберлайна, которые при надкусывании таяли во рту, не смотря на высокое содержание ореховой массы и твердой глазури. В Мюнхене мы сделали последнюю остановку и мысленно попрощались с Германией. Какое будущее нас ждало, никто не знал.
В поезде мы принялись за обсуждение предстоящего путешествия. Правда, принялись не все, лишь мы с Евой, Бинди мирно спала в наморднике, забившись под вагонные кресла, фрау Хайдрих глядела в окно и думала о чем-то своем. Эльза непрерывно что-то писала, заглянув через ее плечо, я увидел, что это было письмо, адресованное Вернеру.
- Фридхолд, господин Эдерман, явно переоценил мой потенциал в знании востоковедения. Мое образование закончилось, когда началась война, к тому моменту я перешла лишь на второй курс, и совсем немного помогала отцу на его кафедре, - сказала Ева.
- Это все ерунда, главное, что мы живы и что сейчас вместе. Найти Шамбалу – пустяк, у нас есть карты Индии, Непала и Китая, если заблудимся, в крайнем случае, спросим дорогу у местных. По прибытию туда сделаем фотографии, нанесем границы Шамбалы на карту, вернемся в Нюрнберг, тыкнем пальцем в то место, где располагается эта якобы мифическая страна и будет таковыми, заживем долго и счастливо.
- Фридхолд, ты такой наивный! – воскликнула Ева, разбудив задремавшую фрау Хайдрих. – Мы можем не вернуться!
- Мы мо-жем не вер-ну-ться …, отлично так и напишем, - сказала Эльза, услышав слова Евы, и снова уткнулась в письмо Вернеру.
- Это опасно! - продолжала Ева.
- Эт-о опа-сно …, подхватила Эльза и внесла новую запись в письмо.
- Нас могут убить! – заключила Ева.
- На-с мо-гут уб-ить …, - повторила Эльза.
- Эльза! – в один голос сказали мы с Евой. – Не мешай нам, пожалуйста, в отличие от тебя мы заняты делом, - попросил я ее.
- Мы можем и вовсе ее не найти и вернуться с пустыми руками. До сих пор никто так и не смог определить ее точное местонахождение. Нам предстоит исследовать огромную территорию: часть Китая, Монголии, Индии и Непала. По одной из версии, Шамбала располагается в Тибете, примерно на высоте четырех тысяч метров над уровнем моря, по другой версии – мифическая страна находится в бескрайней пустыни Гоби. Приверженцы третьей версии утверждают, что она и вовсе не существует в физическом мире, лишь в духовном. Фридхолд, они отправили нас на верную смерть.
- Ева, не перегибай палку, посмотри какой вид из окна, нет ни единого намека на угрозу для нашей жизни.
Поезд двигался по равнине, усыпанной мелкими желтыми цветами с серовато-зелеными листьями, по мнению фрау Хайдрих это был алиссум, цветение которого приходится на май месяц.  Вдалеке были видны альпийские вершины, грозные, могучие скалы, покрытые молочной туманной пеленой. Дорога до Берна предстояла долгая, за это время мы успели отобедать и поужинать в вагоне-ресторане. На обед нам предложили свиную рульку с кислой капустой, щедро сдобренной тмином. На десерт, отказавшись от сладкого мы попробовали брецели , запивая их радлером . Ужинали мы жаренным, сочным шницелем. Когда стрелки пробили полночь, поезд сделал остановку в Цюрихе, еще пару часов, и мы будем в Берне. По истечению этого времени, стряхнув с себя остатки сна, мы сошли на перрон. Купили билеты в Генуе, которая и по сей день является крупным морским портом Италии. Отсюда каждый день выходят суда, направляющиеся в Африку через острова Корсика и Сардиния, а также из Генуи можно было попасть в Турцию, наш путь лежал именно туда. Проведя ночь на вокзале, ранним утром мы наконец-то сели на поезд. В дороге нам предстояло провести около двенадцати часов. Эльза казалось, что устала от путешествия, которое только началось, часто вздыхала, сидела с потупленным выражением лица, думая о Вернере. Фрау Хайдрих не сводила глаз с окна, всю свою жизнь она прожила в Германии, опыт ее путешествий был скуден, будучи уроженкой Гессена, она прожила в Дармштадте чуть больше полувека, ее муж погиб в Первой мировой войне, в бою на реке Ипр, под Верденом. После проигрыша Первой мировой войны в Германии возникли серьезные экономические проблемы, которые прямым образом отразились на благосостоянии населения. Фрау Хайдрих предложили должность домработницы в лагере под Флоссенбюргом, так я и познакомился с ней. Она была милой, доброй женщиной, часто вспоминала своего покойного мужа и плакала. Долгими, тихими вечерами занималась вышивкой, вязала шарфы, писала большие, подробные письма своей кузине в Баден. Бинди было все равно, куда ее везут, главное, что рядом с ней была Эльза, ее родственная душа. Спокойная обстановка и огромное количество времени способствовали тому, чтобы начать раздумывать о вариантах поиска мифической страны, Шамбалы.
- Ева, поделись тем, что ты знаешь о Шамбале, - попросил я ее.
- Не так, много, Фридхолд, первые упоминания о ней уходят далеко в глубину веков. Последние же научные работы принадлежат перу Елены Блаватской, в 1885 году она впервые побывала в Тибете, оставшись там на семь лет изучать оккультизм, мой отец тщательно следил за выходом ее книг и статей, я же знакома только лишь с последним ее трудом «Тайная доктрина».  Не так давно в 1923 году русский художник и путешественник Николай Рерих организовал Центрально-азиатскую экспедицию, но, к сожалению, я не знаю какие результаты, она принесла. Из множества различных версий о цели данной экспедиции мой отец выбрал одну, он был уверен, что координатором Рериха было советское НКВД.
- Зачем НКВД потребовались данные о Тибете? – спросил я.
- Они хотели свергнуть Тибетское правительство, спровоцировать войну и установить пролетариат на данной территории. Но это лишь одна из версий. По другим источником Рерих отправился с экспедицией в Тибет, чтобы объединить учение буддизма с идеологией коммунизма. И третьей версией был поиск Шамбалы, Рерих преследовал цель вернуть туда таинственный камень, исполняющий желания, - пояснила Ева.
- Ева, ты вскользь сказала о первом упоминании Шамбалы, что именно в нем говорилось?
- Первое упоминание о ней относится к восьмому веку нашей эры, в древнеиндийском тексты «Калачакра-тантры».
- Почему все так хотят попасть туда?
- Согласно легенде, тот, кто найдет эту страну, будет иметь неограниченную власть над всем человечеством.
- К этому и стремиться Гитлер, - сказал я.
- Помимо этого, в Шамбале хранятся главные тайны человечества.
- Я бы очень хотела знать, действительно ли любит Вернер Хильду, или сделал ей предложение мне назло…, - прервала нас Эльза.
- Ева имела в виду тайны человечества, связанные с происхождением жизни на Земле, и с ее будущим, - объяснил я Эльзе.
- По прибытию в Генуе нам нужно будет посетить библиотеку, наших представлений о Шамбале недостаточно для проведения полноценной экспедиции, Фридхолд, - сказала Ева.
15 мая 1940 года в шесть часов вечера мы прибыли в Генуе. Время для посещения библиотеки было поздним, мы решили отправиться в гостиницу. Хозяева, которой оказались милыми добродушными людьми и согласились приютить нас вместе с Бинди, место отвели ей на заднем дворе дома. Погода стояла по-летнему жаркая, Бинди нежилась в ласковых лучах заходящего солнца, и казалось, что совсем не тосковала по дождливому Флоссенбюргу. Вечером с Евой, после сытного ужина, оставив вдвоем фрау Хайдрих и Эльзу, вышли на прогулку. Около двух часов бродили по Виа Гарибальди, уличные музыканты подсчитывали мелочь, которую они заработали за весь день, ставни многочисленных магазинов и лавочек опускались, день клонился к логическому своему завершению. Возвращаясь в гостиницу, мы наткнулись на небольшой ресторанчик, хозяин, которого казалось, не торопился подсчитывать выручку и закрывать двери. Мы вошли внутрь, не застав никого из персонала, собрались уже уходить, как вдруг появился мужчина преклонного возраста, видимо услышал звук колокольчиков, звонко переливающихся при каждом открывании входной двери.
- Чем могу вам помочь? – с улыбкой спросил он.
- Нам бы что-нибудь выпить освежающее, - сказал я.
- Могу вам предложить аранчату, согласны?
- Да, - ответили мы, не зная, что это означает.
Мы уселись за небольшой столик, и спустя несколько минут он принес нам прохладный напиток, который состоял из апельсинового сока, воды, сахара и углекислого газа. Познакомившись с ним, мы выяснили, что его зовут Антонио Казадио , он был хозяином этого заведения.
- Может быть, вы подскажите, есть ли здесь где-нибудь библиотека? – спросил я.
- Библиотека есть при местном университете, здесь недалеко, буквально два квартала пройти нужно. Правда, не уверен, что библиотека открыта по воскресеньям. Как давно вы в Генуе? – спросил он.
- Мы приехали сегодня, всего несколько часов назад.
Он удивился, высоко подняв брови.
- Надолго ли вы к нам?
- Планируем послезавтра отправиться в Стамбул.
Ева заметно расстроилась, узнав, что в библиотеку можем не попасть в выходной день. Синьор Казадио увидел тень печали на Евином лице.
- Могу вам предложить воспользоваться моей личной библиотекой, если хотите, конечно, - сказал он.
- Боюсь, ту информацию, которую мы ищем у вас нет, - сказала Ева.
- Моя жена была большой любительницей книг, охотилась за ними по всей Италией.
Мы решили не отказывать доброму старику и поднялись с ним на второй этаж, где располагалась жилая часть помещения. По периметру довольно просторной комната стояли стеллажи высотой около трех метров, полностью забитые толстокожими фолиантами. Синьор Казадио удалился закрывать ресторан, оставив нас с Евой наедине. Мы не верили, что нам удастся найти древневедические источники на немецком или на польском языках. Нам просто хотелось побыть здесь среди древних книг, заглянуть на их странице, полюбоваться иллюстрациями. С большим энтузиазмом принялись за дело, здесь была литература на различных языках: на итальянском, английском, немецком, испанском. Спустя час мы отыскали, то, что нам как раз подходило. Это был достаточно увесистый, объемный фолиант древнеиндийского эпического сказания, под названием «Махабхарата», который к великому нашему удивлению был написан на санскрите. Древнеиндийский язык Ева изучала около двух лет в университете, так что проблема понимания написанного у нас не возникла.
Синьора Казадио пришлось долго уговаривать взять деньги за книгу, он все убеждал нас, что фолиант ему не нужен, что по-немецки говорит плохо, а читать и подавно не умеет. Но все-таки он сдался и принял от нас скромную плату. Вернувшись в гостиницу, всю ночь до рассвета мы провели за чтением этого сокровища. Как объяснила Ева, Махабхарата состоит из восемнадцати полноценных книг, ту, что мы держали в руках, была первой по счету. К утру, мы осилили лишь четверть книги. После завтрака я отправилась на телеграф, нужно было сообщить, что мы прибыли в Генуе и готовимся отплыть в ближайшее время в Турцию. Позже я осведомился на морском вокзале о времени отплытия судна в Стамбул. Оказалось, что оно отплывает через два часа, купив билеты, я помчался в гостиницу за всеми остальными. В полдень мы благополучно заняли свои места в каюте. Эльзу сразу же стало укачивать, все оставшиеся время она провела лежа, не вставая с Бинди в одной каюте. Фрау Хайдрих проводила время на палубе, играя в вист с другими пассажирами судна. Мы с Евой продолжили читать  Махабхарату, около пяти дней мы провели, не выпуская из рук книгу. Именно столько длилось наше морское путешествие, 21 мая через пролив Босфор мы добрались до Стамбула. Этот город ошеломил нас своей густонаселенностью, в морском порту были тысячи и тысячи людей, посмотрев налево, мы увидели огромную толпу, повернули головы направо то же самое, повсюду были люди, огромные их скопления. Проверив вся ли моя компания на месте, мы начали пробираться через толпу. Бинди нам в этом здорово помогала, при виде ее люди шарахались и расступались. Толпа привела нас на Египетский рынок, тесно прижавшись к друг другу, мы двигались в след за остальными людьми.
Турция во второй мировой войне занимала позицию нейтралитета, но на самом деле негласно была на стороне Германии, поэтому опасаться подвоха со стороны властей данной страны не стоило, гораздо больше меня беспокоила английская разведка. Все время, которое мы провели в море, меня не покидало чувство, что кто-то наблюдает за мной, но предположить кто это я так и не смог. Я чувствовал на себе чей-то взгляд и сейчас, на этом рынке. Толпа будто течением сносила нас, не давая остановиться ни на секунду. Сотни глаз смотрели на нас. Смотрелись мы действительно странно. Попробую описать, как выглядела наша команда со стороны: во главе процессии шел мужчина (то есть я), одетый в элегантный приталенный темно-серый костюм в крупную клетку из дорогой шерсти. Можно было бы его принять за английского денди, если бы не два огромных чемодана в обеих его руках и мученическое выражение лица. Рядом с роскошно одетым мужчиной шла молоденькая девушка, в старомодном бардовом платье, выкройку такой модели можно было увидеть на страницах модного журнала Вог  лет эдак десять назад. Глаза девушки выражали искреннее любопытство. Они бегали по бесчисленным торговым рядам, по людям, по их лицам и одеждам, по расписным сводам и мозаичным стенам. В ее руках тоже был чемодан, но в отличие от ее спутника он не причинял ей каких-либо неудобств. За ними шла хорошенькая фройляйн в удивительно нежном, воздушном белоснежном платье, которое так и дышало свежестью и юностью. Однако то же самое нельзя было сказать про ее лицо, спору нет, оно было прелестно, но его омрачняла тень вечного недовольства. В руках у нее был лишь кожаный поводок и дамская сумочка, рядом прижав уши и хвост, семенила овчарка. Ее нос улавливал каждый незнакомый запах: пряные специи, фисташковая халва, ореховая нуга, лоснящаяся от сиропа пахвала, разноцветный лукум, сотни сортов чая и различных фруктов. Все это будоражило сознание нашего четверного друга и наводило тревогу. Замыкала цепочку невысокого роста старушка, в руках у нее был небольшой ридикюль, она боялась отстать от своей команды и поэтому особо по сторонам старалась не засматриваться, вся ее фигура и выражение лица выражали благородство, чистоту ума и сердца.   
Вскоре толпа стала двигаться все медленнее и медленнее, в конце концов, и вовсе остановились, я вытянул шее и встал на цыпочки, чтобы разглядеть, что за затор образовался. Впереди увидел, как две мужчин в красных фесках громко спорили и активно жестикулировали. Судя по всему, предметом их раздора стал огромный истошно орущий петух. Вдаться в подробности я не мог по причине не знания турецкого языка. Через пару минут к ним подошел жандарм, и толпа снова стала продвигаться вперед и вскоре мы вышли на небольшую площадь. Повсюду нас окружили мечети с минаретов, которых беспрерывно звучали голоса муэдзинов. Босфор был неспокоен в тот день, волны хлестали борта причаливших кораблей, вода, не смотря на ясную погоду, была темной, нагнетала тревогу во мне. Я повернулся и увидел молодого человека одетого в строгий английский костюм, после того как наши глаза встретились он тотчас поспешил раствориться в толпе. Однозначно, я видел его уже на палубе судна несколько дней назад. Сердце мне подсказывало, что это был резидент СИС , нужно было срочно телеграфировать в Германию. Разгуливать по улицам Стамбула с гестаповской овчаркой было как минимум опрометчиво. Наняв извозчика, мы попросили отвести нас в ближайшую гостиницу. Оставив там всю свою команду, я поспешил на телеграф, нужно было, как можно срочно отправить сведения о потенциально возможном английском разведчике. Я серьезно переживал за фрау Хайдрих, сможет ли она дойти с нами до конца, видел, как тяжело давались ей часы, проведенные в дороге. Но она держалась крепко, не подавала виду и не жаловалась в отличие от Эльзы на все подряд. Моей сестре было то холодно, то жарко, то сыро, то слишком сухо, она вечно хотела пить и есть. Как только я делал решительный вид, что намерен купить ей билет до Геттингена, с нее сразу спадала вся нервическая спесь, и пару часов ее было не видно и не слышно.
Чтение Махабхараты продвигалось со скрипом, мы спотыкались на каждом предложении из-за огромного количества труднопроизносимых имен. Отчаянно пытались найти на карте Индии, что имелась у меня все те географические названия, которые всплывали в тексте древнеиндийского сказания. Строили схемы родства, кропотливо работали над каждым словом и искали в нем тайный смысл, который указал бы нам на местонахождение Шамбалы.
Через пару дней мы пересекли границу Ирана, который так же как и Турция занимал позицию нейтралитета, но настроения в Бывшей Персии к Третьему рейху были настороженными. Иран богат месторождениями нефти. А Германия требовала все больше и больше горючего. Скорее всего, Иранское правительство было осведомлено о плане «Блау», который подразумевал несколько ступенчатый захват всех нефтяных месторождений Майкопа, Баку, Ирана и Ирака, а также Кавказа. В Тегеране женской части моей команды за исключением Бинди пришлось надеть на головы платки. В Иране дела обстояли с внешним обликом куда серьезнее, чем в соседней Турции. Тегеран нам запомнился не только восточным колоритом и добродушием местного население, но и тем, что мы потеряли фрау Хайдрих. Я не мог вспомнить, когда и где именно видел ее в последний раз. Мог бы понять ее исчезновение в многолюдном Стамбуле, но как она смогла отстать от нас здесь на Вали-Аср ? Может быть, ей стало плохо от духоты? Или с сердцем? Усадив Эльзу и Еву в ближайшей чайхане, вместе с Бинди побежал искать фрау Хайдрих. На Вали-Аср находилось множество торговых рядов, по обеим сторонам улицы росли высокие, необъемные платаны. Где же ее искать? Где она могла быть? Все ли с ней в порядке? В моей голове была тысяча вопросов. Два часа вместе с Бинди обыскивали каждый куст и каждый закоулок, заглядывал в окна магазинов и лавочек, пытался жестами объяснить местным, что ищу женщину преклонного возраста, что мне нужна помощь, но все было тщетно. Во рту все пересохло, по телу пробегал тремор, сердце бешено колотилось от ужаса, что не смогу ее отыскать. В глубоком отчаянии я решил уже возвратиться в чайхану к Эльзе и Еве, как вдруг на обратной стороне дороге увидел до боли знакомую фигуру. Фрау Хайдрих неспешно шла по тротуару, в руках у нее был достаточно объемный бумажный пакет, а на лице блаженная улыбка.
Со всей силы я закричал, чем не на шутку напугал прохожих, которые и без того на меня косо посматривали:
- Фрау Хайдрих!
Она обернулась. Со всей мочи вместе с Бинди я побежал к ней.
- Фрау Хайдрих! К-к-как?! Г-де вы бы-ы-ли? – заикаясь, произнес я.
- О, господин Мельсбах, должно быть я от вас отстала …
- Я вас искал почти два часа! – перебил я ее.
- Не кричите на меня, господин Мельсбах! У меня для вас кое-что есть, и потом здесь в округе всего одна гостиница, я бы нашла вас непременно! – она протянула мне увесистый бумажный пакет. Я заглянул внутрь и увидел книги, это были второй и третий том «Махабхараты». Я был поражен.
- Как вам удалось их найти?! – спросил я.
- Когда мы проходили вдоль лавочек, в витрине одной из них я увидела альбом лекарственных трав Древней Персии, но продавец никак не хотел уступать мне его в цене, зато «Махабхарату» отдал за бесценок, почти даром.
- О, фрау Хайдрих, если бы вы знали, как я испугался, когда увидел, что вас нет с нами, и спасибо за книги, они для нас единственный источник информации.
Мы вернулись в чайхану, Эльза и Ева пили чай из маленьких пестрых пиал. Мой нос уловил запах тушеных овощей и тотчас желудок подал знак, что пора подкрепиться. Нам подали отварной рис и фесенджан , на десерт предложили отведать засахаренный миндаль. Куда мы бы не заходили везде встречали нас с сердечным добродушием и поистине восточным гостеприимством. Бинди, вымотанная долгими переездами, не обращала ни на кого внимание, кроме, конечно же, Эльзы. Отныне слушалась и выполняла команды, отданные только моей сестрой. 
Следующим пунктом должен быть стать Афганистан, мне было известно, что правительство данной страны относится с недоверием к сталинскому режиму. Поэтому каких-либо политических преград опасаться не стоило. Моя тревога по поводу того незнакомца в английском костюме нарастала с каждым днем, Ева стала замечать что я нервничаю и постоянно оглядываюсь. В поезде, который двигался по направлению к Кабулу, я вновь увидел того странного молодого человека в вагоне-ресторане. Он прикрывал лицо газетой, и периодически опускал ее верхний край, чтобы подглядеть за нами. Пора было, с этим разобраться подумал я и стал ждать, когда он выйдет из-за столика, спустя час, когда мы допивали кофе, он встал и направился к выходу. Я мигом выскочил за ним, в коридоре вагона, убедившись, что мы одни, я схватил его за шиворот и прижал к стене.
- Кто ты такой? Отвечай! – спросил я его по-немецки. Он заметно испугался и, заикаясь, произнес.
- Немедленно отпустите меня! – у него было идеальное немецкое произношение, ни одного намека на британский акцент.
- Я отпущу тебя после того как ты скажешь, что тебе от нас нужно. Кто тебя послал?
- Никто, я сам, - ответил он.
- Так что тебе нужно? Ты начал следить за нами еще в Стамбуле.
- Мне нужна Эльза! – твердо заявил он.
- Эльза?! – спросил я недоумевая.
- Да, я готов на смерть драться за нее! Ни за что не отдам ее тебе, она моя и точка! – произнес он и тыкнул мне пальцем в грудь.
- Откуда ты ее знаешь?!
- Мы познакомились с ней год назад в кондитерской у Бернштейнов. И я ни за что не отступлюсь от нее!
- Так ты из Геттингена? – спросил я.
- Да, а ты откуда это знаешь?
- И тебя зовут …, дай угадаю… Вернер!
- Откуда ты меня знаешь, черт подери! – сказал он. Мое недоумение резко перескочило на моего оппонента.
- Эльза, моя сестра, рассказывала про тебя, она до сих пор вздыхает по тебе, - сказал я.
- Правда?
- Да. Но как ты нашел нас? – спросил я.
- Я получил письмо от Эльзы, в котором она прощалась со мной, в нем было написано, что вас послали в горы на верную смерть и что мы больше никогда не увидимся с ней. Эльза также указала в нем, что следующим пунктом вашего путешествия станет Стамбул. Бросив письмо, я тут же помчался упаковывать вещи. Там в порту, я сразу же увидел вас, вас было трудно не заметить. И почему то принял тебя за нового жениха Эльзы. И безгранично рад, что все открылось так легко и просто, - произнес Вернер и выдохнул с облегчением.
- А я принял тебя за английского разведчика.
Он улыбнулся и пожал плечами. Мы вернулись с ним в вагон-ресторан. Эльза со слезами радости кинулась к нему на шею. Бедный-бедный Вернер, какую же ошибку ты сделал, думал я, жил бы тихо-мирно со своей Хильдой в Геттингене. Таким образом, к нашей экспедиции присоединился еще одни участник. 
Мы перебрались в купе.
- Фридхолд, как я понял, вас послали в Тибет, - сказал Вернер.
- Да, все верно, - ответил я.
- Какова цель экспедиции?
- Указать точное местонахождение Шамбалы и еще кое-что....
Все насторожились, до этого момента моя команда четко знала цель предпринятого путешествия.
- Нам нужно отыскать в Тибете тех самых арийцев, которые, по мнению фюрера, покинули Северную Европу, и ушли далеко на восток, в Индию и Китай.
- Фридхолд, я запутался, - произнес Вернер, - тибетцы представляют собой монголоидную расу, характерные черты которой никак не сопоставимы с нордической внешностью истинных немцев. 
- Все верно, но есть небольшой народ, который проживает в горах Тибета, где именно нам и предстоит узнать, который является прямым потомком тех самых нордических арийцев. И в отличие от коренного населения Тибета, у них голубые глаза и светлые волосы. Именно они имеют божественное происхождение и обладают высоким уровнем интеллекта. Другими словами нам предстоит найти несуществующую страну и несуществующий народ.
Кабул представлял для Третьего Рейха особый интерес, территорию Афганистана Гитлер рассматривал как плацдарм для захвата Индии, которая была на тот момент колонией Великобритании. Военные действия Вермахт планировал на февраль 1941 года. А сейчас в конце мая 1940 года в столице Афганистана было относительно спокойно. По мере приближения к Индии, мы постепенно прощались со всеми удобствами цивилизации. В кратком инструктаже, который я получил в день отъезда, было написано, что средняя продолжительность жизни в Афганистане составляет всего 31 год. Это объяснялось высоким уровнем бедности населения. Данный факт поразил меня больше всего. Минуя вокзал, мы вышли на рыночную площадь, первое, что бросилось в глаза, то, что большинство людей, в том числе и дети, были босиком, совсем у немногих имелись «чаплй», подобие сандалий из кожи. Абсолютно все женщины были закутаны в паранджу. Меня и моих спутников охватило чувство тревоги и беспокойства, что-то нехорошее грызло меня изнутри, о чем я только думал, когда соглашался на эту безумную авантюру. Местные жители глядели на нас с опаской и с недоверием, что-то нехорошее чувствовалось в их взгляде. Повсюду сновали мужчины в паколях  с неподъемными тюками. Воняло экскрементами, оставленными повсеместно верблюдами. В отличие от Тегерана, здесь не было того душевного гостеприимства, которым славится Восток, около получаса мы простояли на месте, пялясь по сторонам. Пестрые прилавки рынка немного смягчали настороженную обстановку. Они были заполнены кишмишом, мандаринами, лимонами, плодами граната и орехами. Как только я собрался подойти к одному из продавцов, чтобы купить фруктов, стоит отметить, что мы не ели около шести часов, как вдруг к нам приблизились несколько человек. Один, из которых был старик с глубокой сединой на волосах, остальные его спутники были намного положе его.
- Откуда вы? – спросил старик на языке фарси.
Ева, которая все это время пряталась за моей спиной, вышла вперед и произнесла:
- Мы прибыли из Германии, наш путь лежит в Тибет. В Кабуле мы останемся ненадолго, покинем столицу сразу же, как только найдем средство передвижение до Дели.
- Вы хорошо говорите на фарси, - заметил старик.
- Благодарю, у нас был обязательный курс персидских в университете.
- Меня зовут Бехнам, а это все мои сыновья, - он показал рукой на всех тех мужчин, которые стояли позади него. – Прошу пройти в мой дом, он совсем недалеко отсюда, там мы можем спокойно поговорить. Такие гости, как вы в наших краях большая редкость.
Идти нам пришлось снова через рынок, мы прошли через длинные ряды с медной посудой самых разнообразных объемов и размеров. Мы задержались около одного из прилавков, среди множества мелких предметов мое внимание привлекла курительная трубка, что-то необычное было в ней, но что именно мне было трудно объяснить, возможно, цвет металла, который получался в результате сплава никеля, цинка, меди, олова и серебра, а возможно и восточный орнамент с затейливым рисунком.
Я попросил Еву спросить у продавца, сколько она стоит. Оказалось, что недешево. Но ради такой вещи я был готов расстаться с несколькими серебряными монетами. Я вытащил из мешочка и протянул продавцу, показывая на трубку, мол, я хочу ее купить. В свою очередь, торговец не проявил никакой активности, все также сидел и курил, созерцая на верхушки гор, которые виднелись вдалеке. Бехнам, видя, что наша группа затормозила, подошел ко мне, разузнать, в чем дело.
- Продавец не берет денег, я бы хотел приобрести эту трубку, - посетовал я через Еву Бехнаму.
- Ты же даже не попытался сбросить цену! – сказал он в ответ.
- Но эта вещь абсолютно стоит своих денег, - сказал я, не выпуская из рук трубку.
Бехнам заговорил с продавцом, с каждым словом тон их разговора повышался. Ева сосредоточенно вслушивалась в их беседу, но передать ее смысл так и не смогла, слишком уж бегло они вели диалог.
- Ты обидел его, - сказал Бехнам, глядя на меня.
- Я?! – на моем лице тут же появилось негодование и удивление.
- Да, ты! В нашей стране, и на всем Востоке торг считается неотъемлемой частью торговой сделки.
Я был обескуражен. Видя, мою печаль Бехнам взял дело в свои руки. Между продавцом и стариком вновь завязался эмоциональный разговор. В конце, которого Бехнам отсчитал пять серебряных монет из моей ладони и положил их на прилавок.
- Она твоя, - произнес старик. Сделка состоялась, чему я был безгранично рад. Помимо этого продавец подарил Еве странную брошь в виде лягушки, длина которой была около трех сантиметров. На латунной эмали было множество выемок, но как объяснил Бехнам: брошь старинная, и чем больше различных дефектов на ней, тем цена ее выше. Ева осталась довольна подарком, брошь гармонично подошла к ее темно-зеленой блузке.
Через пару минут мы были уже в доме. Как мы узнали позже, Бехнам был старейшина. У него было тринадцать сыновей, самому младшему не так давно исполнилось шестнадцать лет. Жен у старейшины оказалось три, но разглядеть их лица не представлялось возможным, они были одеты в паранджу, даже глаза были прикрыты густой сетчатой тканью. Дом представлял одноэтажное строение, с небольшим внутренним двориком. Нас разместили на веранде под спасительной тенью фисташника. Слуга принес чай и разлил его по пиалам. Так же подали лепешки с тыквой.
Бехнам, видя, как мы мигом смели все лепешки, сказал:
- Скоро будет готов ужин, потерпите немного.
Спустя минуту, отхлебнув чая, добавил:
- Как долго вы пробудите в Кабуле?
- Пару дней, от многочисленных пересадок и бессонных ночей в поездах мы очень сильно устали, мы хотим выспаться, как следует и, конечно же, узнать расписание поездов, которые идут в Дели, - сказала Ева.
- Я буду рад, если вы останетесь у меня, здесь достаточно места для всех.
- Благодарим вас.
- Не советую вам ехать туда на поезде. Это может быть опасно, - сказал Бехнам.
- Почему?
- Железнодорожные пути проходят через Пешевар и Равалпинди, там сейчас не спокойно.
- Что же делать? Ждать, когда ситуация нормализуется?
Бехнам улыбнулся.
- Дети мои, вам придется ждать несколько столетий, когда вражда наконец-то стихнет. Испокон веков там царит хаос.
- Как же нам добраться до Дели? – спросила Ева.
- Мне есть, что вам посоветовать. В сорока километрах от Кабула, в Мес Айнак работает группа английских археологов. Мы доставляем им воду и продовольствие, первого июня они отправляются в Индию, я поговорю с ними, думаю, что они примут вас в свою компанию. Их караван пойдет в обход Пешевара и Равалпинди. Их путь будет лежать на Север Индии через Камдеш и Лангару. В Амритсаре вы сможете спокойно пересесть на поезд, который довезет вас до Дели.
- Было бы здорово, если бы англичане взяли нас с собой. Но, если они узнают, что мы немцы, то однозначно не захотят иметь с нами дело, - вполне справедливо заметила Ева.
- Я попытаюсь уладить этот вопрос. Как-никак они ведут раскопки на моей земле, - сказал Бехнам.
- Что мы будим, вам должны за данную услугу? – спросила Ева.
- Пообещайте, что войск Вермахта никогда не будет здесь.
На лицо Бехнама легла тень горечи.
- Я, так же как и вы, надеюсь, что Гитлер одумается, и прекратит свою захватническую бессмысленную войну против всего человечества.
На следующий день нас ждали хорошие новости. Старейшина провел переговоры с англичанами, за солидную плату они приняли нас в свой караван. Им нужно было несколько дней, чтобы свернуть археологический лагерь, упаковать все ценности, которые они нашли и подготовить продовольствие для дальней дороги. Все оставшееся время, мы провели, изучая Кабул. Кроме особого местного колорита ничем другим город не мог похвастаться. Фрау Хайдрих была расстроена из-за того, что здесь не было ни одной травинки, лишь сплошной песок. Эльза и Бинди поссорились, я так и не понял из-за чего, но не разговаривали друг с другом дня два. Бинди ходила с опушенной головой, а Эльза делала вид, что не замечает ее. Но в день перед отъездом они все-таки помирились, и все утро Эльза расчесывала ее шерстку. Мои отношения с Евой за все путешествие перешли на новый уровень, мы понимали, что никто не сможет нас разлучить, нам было хорошо вдвоем. Флоссенбюрг был за тысячи километров от нас. Что касается Вернера, этот бедный малый не сводил глаз с Эльзы, терпел ее капризы и бесконечные упреки.
В Мес Айнак нас доставили на плохеньком фургоне, мы то дело подпрыгивали на ухабах, ударяясь головой о потолок.