Граждане! храните деньги в...

        Прапорщик Обжорин не спал. Глаза заливали слезы и пот. Руки привычно обнимали мокрую подушку, полную бумажных ассигнаций. Деньги... Да, это были деньги, но деньга¬ми они были вчера, а сегодня... Поток хлынувших слез и ледяной ком в горле мешали думать, есть, спать. Обида...
         «За что?!», - только и мог думать Обжорин, и толстые короткие пальцы тряслись в лихорадке. Поднявшееся давление обручем сдавливало голову, не давая дышать. Невралгия сковывала грудь. «За что?!», - и воздух снова сотрясался рыданием и запахом прокисшей капусты. Вчера утром объявили о скоропостижной кончине старых денег и замене их на новые. В трехдневный срок. Реформа...
        Узнал об этом Обжорин случайно, от мужика возле магазина которому продал ящик солидола в консервных банках, ловко замаскированного под тушенку. Не поверил, думал, мужик от жадности за свои деньги решил испортить ему настроение. А до чего была выгодная сделка! Как он радовался, когда при¬шел домой, не потратив ни одной копейки потому, что все магазины оказались вдруг закрытыми. Как они дома радовались вместе с Марфой! И только когда Обжорин рассказал жене про реплику жадного мужика, Марфа, продолжая глупо улыбаться, сказала:
         - Дык про то же с самого утра и по телевизору, и по радио талдычат ...
        Марфа не успела закончить фразу, как хлопнувшая дверь втряхнула в себя до неузнаваемости посеревшего от горя Обжорина старого. Глядя на него, Обжорин младший стал принимать тот же горестно-серый оттенок, а непонимающая Марфа, на всякий случай тихо ойкнув, перестала улыбаться. Обжорин старый свалился на стул, приперев сверху кухонный стол, с другой стороны стол подпирал Обжорин младший. В звенящей тишине Марфа быстро метнула кастрюлю с макаронами между родственников, поставила перед старым нераспечатанную бутылку водки, а перед мужем  нераспечатанную пачку элениума.
        - Я к маме, с ночевкой, - пискнула она, и исчезла.
        С водкой и элениумом было покончено в полчаса. Макароны остывали нетронутыми.
        - Вот такие дела, сынок, - начал старый, - а как хорошо начался день...
        - Да уж, - перебил его Обжорин младший, вспомнив утреннюю сделку, и куря одну за другой сигарету, рассказал про встречу с подлым обманщиком возле магазина. При этом его глаза
налились кровью.
        Обжорин привык к упрекам отца, и сейчас ждал, что тот, крякнув с досады, скажет: «Эх, ты, ты, дурень!». Но отец непривычно молчал. «Переживает», - с нежностью подумал Обжорин младший, и глаза его потеплели.
        - Это ничего, сынок, - тяжело вздохнув, сказал Обжорин старый, и прилив теплых родственных чувств наполнил душу сына.
        - Помнишь, - продолжал старый, - мне предлагали за гараж пять тысяч рублей, ты еще настаивал, а я не продал?
        - Помню, батя, ты правильно сделал, что не послушался.
        - Так вот, сегодня утром я продал гараж за пятьдесят тысяч...
        У Обжорина младшего алчно загорелись глаза, в голове сразу включился счетчик: «Сколько же он мне подкинет? Куплю новую квартиру, шубу Марфе, трико себе... с лампасами».
        - И куда ты дел эти деньги? - оживившись, спросил Обжорин младший.
        - Привез тебе, все до копейки. – Обжорин старый горестно вздохнул, глядя на обалдевшего от счастья сына.
        - И бумаги все оформили, за полчаса, бесстыжие морды, - бубнил Обжорин старый, выкладывая на стол пачки.
        - А когда деньги отдавали, говорили: «Бери, старик, пользуйся, нам теперь они не нужны, в Америку уезжаем!» и ржали при этом. Суки!
        Слушая брюзжание отца, Обжорин младший постепенно спускался с небес: «Это же надо так вляпаться! Зачем этому трухлявому пню, и именно сегодня, приспичило продавать свой гараж?» думал он.
        - Да, сынок, отдай мне ключи от своего гаража, - попросил Обжорин старый и после того, как Обжорин протянул ему ключи, продолжил: - Я ведь твой гараж продал, сынок.
Хлопнувшая в тишине входная дверь заставила Обжорина младшего вздрогнуть. Оставшись один, он негнущимися пальцами попытался вскрыть вторую пачку элениума.
        Знаменитый Шерлок Холмс думал, играя на скрипке. Обжорин задумался об этом еще в детстве и, поэтому приучил себя в тяжелые жизненные минуты тоже играть, только на гитаре. Правда, думать оказывалось гораздо сложнее, зато под звуки струн он впадал в меланхолию, и забывался. На этот раз забыться не удалось. В разгоряченном мозге продолжала биться одна только мысль: «За что?!».
        Комнату наполнили сумерки. Время шло. Первый день, из трех отпущенных для обмена денег, проходил. Нужен был со¬вет.
Советоваться Обжорин любил, потому что совет не надо было брать в долг, а потом отдавать, тем более платить за него деньги. Его даже называли "Советопопрошайка". Удачливые советы становились достоянием интеллекта Обжорина, в случаях же неудачи были виноваты только те, кто давал эти сове¬ты. Оставаясь один и гордо глядя на себя в зеркало, он говорил сам себе: «В каждом совете есть зерно, и только я его вижу». При этом пальцы его рук привычно скатывали в зернышко зеленую, липкую массу, только что выковырянную из носа.
        Встав с крепко сколоченного табурета, Обжорин решил, что надо действовать. Трясущимися, неумелыми руками он стал обматывать себя лейкопластырем, подкладывая под него пачки с деньгами. Скоро его живот стал похож на гранату-лимонку, выкрашенную в белый цвет. Вздохнув, насколько это было мож¬но в этом тугом корсете, Обжорин надел по заказу сшитую, на вырост, парадную телогрейку, нахлобучил шапку и вышел на улицу. Оставлять сегодня деньги дома он не хотел, пусть они еще раз согреют его душу и тело, решил Обжорин.
        Совет по секрету со всем населением поселка занял много времени, но результатов не дал. Только у немногих в глазах была такая же тоска, как у Обжорина, но они старательно обходили тему реформы. Остальные же смотрели на него преданно-мутным взором, материли, по привычке власть и заботились не столько о своих накоплениях, сколько о том, где же достать выпивку при закрытых, мать твою, магазинах. Возвращался прапорщик домой далеко за полночь. Раскаленным углем пек¬ли натертые лейкопластырем подмышки. Тупо уставившись в дорогу, Обжорин с остервенением пинал непонятно откуда взявшуюся пустую консервную банку.
         «За что?!»,- думал он после каждого удара по банке, и жалобное бряцанье разлеталось далеко по пустым улицам.
        Дома, закрывшись в ванной, он долго, но аккуратно выстригал банкноты со своего живота. Пересчитав, и сложив деньги, тихо и устало поплелся в спальню. На неприкрытом пузе, напоминая шахматную доску, пятнами белели куски лейкопластыря, оставленные для нежных и заботливых рук Марфы. Сложив на край дивана влажные от пота деньги, Обжорин потянул за угол подушку и, запустив в ее чрево руку, вытащил тряпочный сверток, бережно перемотанный изолентой. В нем тоже оказались деньги. На протяжении долгих лет он каждую ночь разворачивал этот сверток: разглядывал, как любимые детские фотографии, разглаживал утюгом, если они вдруг мялись, пересчитывал, и убирал обратно в подушку. Это было упоительное таинство. Обжорин помнил каждый рубль, каждую трешку, где, как и когда он ее получил. И вот сейчас, раскладывая их на широком матраце дивана, он, напоминая медсестру, ставившую горчичники, вспоминал: «Вот этот рублик, самый первый, папа дал мне заплатить за обеды в школе, а я спрятал его, а обедать ходил со всеми вместе. Вот эту десятку я занял у прапорщика Павловича обмыть свои звездочки прапора, да и забыл вернуть. Впрочем, проставиться забыл тоже».
На глазах выступили слезы. Обжорин туго набил подушку купюрами, прижал к себе и сел на диван. Медленно раскачиваясь, он твердил: «За что?!».
        За этим занятием и застала его утром жена Марфа. От выпитого элениума Обжорин впал в коматозное состояние. Поэтому Марфа смело стала скоблить непослушный лейкопластырь кухонным ножом. Обжорин, уставившись в потолок, только мычал.
        - Как же дальше жить?! - очнувшись, спросил он у жены.
        Побагровевшее, но чистое пузо было смазано подсолнечным маслом.
        - Ничего, - успокаивала Обжорина Марфа, - макаронов нам хватит надолго, как-нибудь переживем.
        Марфа махнула рукой и пошла на кухню открывать любимую мужем семипалатинскую тушенку.
        Через некоторое время из спальни раздался грохот падающего тела. Испуганная Марфа, вбежав в комнату, увидела сидящего на полу Обжорина, лихорадочно раскидывающего купюры. С экрана телевизора гнусавый диктор передавал последние известия.
        - Ты знаешь?! - голос у мужа дрожал, - будут менять только пятьдесят и сторублевки, а остальные останутся. Вот только ограничение маленькое - меняют до пятисот рублей.
        - Дык это еще вчера все знали, - удивленно сказала Марфа.
        Продолжая перебирать деньги, Обжорин ненавидящим взглядом посмотрел на жену.
        Рассортировав и пересчитав наличность, Обжорин поспешил в финансовую часть, менять сто и пятидесяти рублевые купюры. Три часа подряд начальник финансового отдела капитан Романенко выдерживал прессинг заходившего снова и снова Обжорина. И когда в очередной раз на пороге кабинета появилась заискивающе улыбающаяся физиономия, маленький худощавый начфин едва заметным движением от бедра, швырнул печатную машинку в голову прапорщика. Юркнув за дверь, Обжорин растворился в очереди меняющих деньги. Вылетевшая следом машинка с грохотом свалилась на ногу жены начальника штаба. Раздался истерический вой, который многие приняли за сигнал воздушной тревоги и, бросив свои дела, направились в бомбоубежище. Большинство взрослого населения поселка всегда мечтало попасть в бомбоубежище - именно в нем магазин военторга хранил неиссякаемые запасы спиртного.
        Выйдя на улицу, Обжорин увидел жену начфина, которая, курсируя вдоль очереди, скупала в полцены пятидесяти и сто¬рублевые купюры. Глядя в ее надменное лицо, Обжорин закипел от ярости: «Наживаться на мне?! Да лучше я в кочегарке их сожгу! Сволочи!».
        - Эй ты, трихомонада! Скидывай бабки, пока я добрая, - нагло уставилась на него начфиниха.
        - Да откуда у простого бедного прапорщика? - ответил Обжорин, преданно улыбаясь.
        Не задерживаясь больше у штаба, он направился в кочегарку к другу Василию, которого вчера не нашел, и посоветоваться не успел.
        Проходя мимо бомбоубежища, Обжорин заметил толпу орущих людей, но не придал этому никакого значения: в период демократии народ собирался часто.
        Василий оказался на месте. Выслушав Обжорина и зевнув, сказал:
        - Мой юный друг, ты гадил сам под себя, и даже не замечал этого. Раньше надо было думать.
        - Васенька, отец родной, - брызгая слюной, затрясся Обжорин, - поделись секретом: куда ты свои деньги дел? Век буду, благодарен, не дай по миру пойти.
Глядя на похудевшего, трясущегося Обжорина, Василий по¬тянулся и доверительно сообщил:
        - Только тебе, как другу: чтобы они сами менялись, я держу их в разных банках.
        - Ты это серьезно?! - от простоты решения у Обжорина перехватило дыхание и, заглянув еще раз Василию в глаза, понял - он не шутит.
Мысленно ругая свою жену за то, что она не догадалась отнести семейный бюджет в сбербанк, Обжорин засеменил к дому.
        Недалеко от бомбоубежища, посередине дороги, шатаясь, стоял начальник особого отдела подполковник Длинноухов. Рядом, на ящике с водкой, сидел майор Факов с повязкой дежурного по гарнизону на рукаве. Было видно, что они изрядно поддали, и сейчас пытались добраться до теплого штаба, но ноша - три ящика водки - была непосильным грузом, с которым надо было что-то срочно делать.
        - Эй, прапорщик Обжорин! - изрек Длинноухов, увидав знакомый силуэт. - Вижу, что ты прибыл, - отмахнулся он от док¬лада прапорщика. - Хочешь совет? - распечатав бутылку, спросил начальник Особого отдела, сделав большой глоток.
        Сидящий Факов зашевелился. Взяв в руку бутылку, он за¬мычал, и стал тыкать ею в грудь Обжорина.
        - Да он не пьет, - сказал Длинноухов майору. - Покупай у нас три ящика водки, в полцены. - Изложил он свой совет. - Завтра все с похмелюги приползут к тебе, а ты толкнешь ее в три, нет, в пять раз дороже.
        Доходность дела Обжорин обсчитал мгновенно. Расчет произошел тут же, на дороге. Прапорщик попытался сунуть старые сторублевки, но его обозвали гнусом и козлом. Вся наличность, которая не менялась, перебралась в карман под¬полковника Длинноухова в уплату за водку. А измученные икотно-отрыжечным состоянием товарищи офицеры ушли, поддерживая друг друга.
        Оставшись один, Обжорин стал толкать по очереди ящики в направлении к дому. Жена Марфа, вышедшая на поиски мужа, героически помогла ему в этом. Через час, сидя в комнате, прижавшись к теплой батарее, Обжорин с нежностью глядел на ряды запотевших бутылок.
        Отогревшись и поужинав, Обжорин, добравшись до спальни, повалился на диван. От усталости и переживаний прапорщик заснул сразу.
Выглянув утром в окно, Обжорин порадовался ярко светившему солнцу. День обещал быть теплым. К подъезду подкатил крытый грузовик, и высыпавшаяся из него рота автоматчиков в пятнистых камуфляжах быстро оцепила дом.
         «Как в кино!», - с восторгом подумал Обжорин, устраиваясь по удобнее на подоконнике.
        Топот кирзовых сапог на лестничной площадке и звонок в дверь заставили екнуть его сердце. Перебирая ватными от волнения ногами, Обжорин подошел к двери и, отодвинув засов, открыл ее. Не успев сообразить, что происходит, он почувствовал, как в его лоб уперлось холодное дуло автомата, а затрясшиеся вдруг руки сковала сталь наручников.
        - Прапорщик Обжорин? - спросил входящий начальник Особого отдела подполковник Длинноухов.
        - Не-е-е-т, то есть да, - просипел Обжорин, почти потеряв сознание.
        - Вот ордер на ваш арест и обыск в вашей квартире! - Длинноухов повернулся, и крикнул в коридор: - Понятых ко мне!
        С диким любопытством в глазах вошли соседки.
        - Вчера, - объявил подполковник, - было совершено ограбление винно-водочного склада магазина военторг. Расследование выявило, что руководителем и исполнителем являетесь вы, прапорщик Обжорин. А эти вещественные доказательства, - без пяти минут полковник кивнул на стоящие ряды бутылок, - подтверждают это.
        Что было дальше, Обжорин помнил плохо. Дуло автомата, упирающееся в ребра, сопровождало его до самого кабинета Длинноухова, и мешало изогнуть распрямившуюся от страха во вспотевшем мозгу извилину. Только когда Обжорину, сняв наручники, дали стакан холодной воды, его блуждающий взгляд стал останавливаться на отдельных предметах. В углу кон¬фискованные ящики с водкой, стол, перед которым сидел Обжорин, на столе хлебные крошки и папка, на которой каллиграфическим почерком написано: «Дело о разбойном на¬падении на  винно-водочный склад магазина военторг».
        - Ну что, бывший прапорщик, - затянувшись сигаретой, под¬полковник Длинноухов пустил дым в отупевшее лицо Обжорина, - зона раскрыла свои объятия, и с нетерпением ждет тебя. - И, вылив содержимое графина в пересохшее с похмелья горло, продолжил: - Сознавайся, все факты против тебя.
        - Да я… Да я...- Стал выкрикивать, от возмущения заикаясь, Обжорин.
        - Ну, вот и молодец! - понял по-своему Длинноухов. - Вот тебе ручка и бумага. Пиши чистосердечное признание. Я продиктую.
        Уставившись на белый лист, Обжорин крутил в руках ручку. Раздался хруст.
        - Я ни в чем не виноват! – Выдавил из себя прапорщик, держа в руках обломки ручки.
        Лицо подполковника стало суровым.
        - Ничего, - угрожающе заскрежетал ржавым металлом в голосе Длинноухов, - ручек у нас хватит. - Открыв папку, он положил ее перед носом Обжорина: - Для начала ознакомься с обвинительным заключением.
        Обжорин взял протянутые ему листы. Вызвав охрану, огромного роста дебила-первогодку, Длинноухов приказал увести заключенного в камеру.
        В камере было холодно и сыро. Крысы возмущенно шушукались, давно отвыкнув от посетителей. Стоя перед маленьким зарешеченным окном, Обжорин читал обвиниловку. Выходило, что он, под предлогом обмена денег, пробрался в штаб, где, воспользовавшись скоплением народа, включил сигнал оповещения округа о воздушной тревоге и, разбив в финчасти печатную машинку, скрылся. После этого, последовав на склад винно-водочных изделий хранящихся в бомбоубежище, усыпил сто¬рожа алкогольно-отравляющим веществом, взломал полутора¬метровую дверь, и похитил девяносто ящиков с водкой, которую продавал тут же, возле спящего сторожа. Его действия пытались пресечь дежурный по гарнизону майор Факов и начальник Особого отдела подполковник Длинноухов, но, применив к ним недозволенные приемы, Обжорину удалось скрыться с остатками водки.
        Теряя сознание, Обжорин свалился на то место, где когда-то находились нары. Наглые крысы, радостно попискивая, набросились на его армейские ботинки из чистой свиной кожи.
        Тем временем подполковник Длинноухов докладывал о случившемся ЧП командиру гарнизона, генералу Иванову. Генерал Иванов, знающий о вчерашнем народном гулянии, отметил быстроту и оперативность, с которой особист нашел козла отпущения, но выносить «сор из избы» он не хотел. В его приемной ждали своей очереди возмущенная завмаг и плачущая жена Обжорина. От вызванного финансиста Романенко генерал узнал, что Обжорин пытался обменять вместо одной положенной на двоих - пятьдесят три тысячи рублей. Пригласив в кабинет завмага и заплаканную прапорщицу, генерал, чтобы не доводить до суда дело, предложил Обжориной заплатить за похищенную водку пятьдесят две тысячи не подлежащих обмену рублей, завмагу оформить продажу водки задним числом, а финансисту принять, и оприходовать деньги. Все уставились на Марфу.
        - Я, я сейчас принесу, - пролепетала Марфа и, боясь, что генерал передумает, бросилась домой за деньгами.
        На стуле недовольно заерзал особист Длинноухов.
        - Ну что ты, подполковник, мнешь г… в ж…? – Не оборачиваясь, спросил особиста генерал Иванов. - Тебе же останется конфис¬кованная водка.
        Лицо Длинноухова растянулось в довольной улыбке.
        Обессиленный, обросший, грязный и без ботинок, Обжорин поздно вечером появился дома. Измученная переживаниями жена бросилась ему навстречу. Они обнялись и долго стояли, прижавшись, друг к другу, испытывая счастье и радость. Так прошел третий, последний день обмена денег.
        На следующий день проснулись Обжорины далеко за пол¬день. Марфа привычно пошла на кухню, а Обжорин также привычно выглянул в окно. По дороге шел его друг Василий.
        - Куда путь держишь, Вася? - Высунувшись в форточку, слабым голосом спросил Обжорин друга.
        - В банк, мой юный друг, денег надо снять маленько, - ответил Василий и, махнув рукой, пошел дальше.
         «Да, - задумался Обжорин, глядя на удаляющуюся фигуру, - наворовать легко, а вот сохранить «заработанные» деньги... Вот проблема!», - и, тяжело вздохнув, посмотрел на лежащую в углу дивана подушку.