За два дня до победы

Во сне перед его глазами цвела черёмуха… Дед Славка ощущал пьянящий запах до головокружения, он плыл куда-то в бескрайнюю даль легко и свободно. Радость бытия жила в каждой клеточке старого, израненного тела. Внезапно жгучая боль в груди перечеркнула недавние блаженство и покой. Дед Славка открыл глаза.
Шестьдесят лет подряд в этот день ему снится один и тот же сон: весна сорок пятого, почти нетронутое войной местечко под Берлином, разлитый аромат белых  кружев и он сам – крепкий, двадцатилетний солдат, сражённый очередью из немецкого автомата недобитого фрица за два дня до Победы. Полгода госпиталей, а до этого - три ранения и двенадцать орденов и медалей дополняли его послужной список.

Друг Назар на себе тащил Славку до санбата, сам рискуя попасть под пули, пока разъярённый Сашка с бойцами уничтожал залегших невдалеке немцев. Славка выжил, врач вытащил две пули, но третья… Она засела возле самого сердца. Трогать её было опасно. Три раза, уже после войны, врачи укладывали деда в госпиталь, но каждый раз операция откладывалась по неизвестным деду причинам. Пуля крепко вросла в дедову плоть и покидать тело деда Славки не собиралась. Так и жил дед с «подарком» под сердцем.

Давно умерла жена, дочь уехала за границу, выйдя замуж за аккуратного немца. А дед Славка, оставшись один, тихо доживал свой век. Раз в году надевал боевые награды, выходил в городской парк, встречался с немногочисленными друзьями, ряды которых постоянно редели, по возвращении выпивал сто грамм «фронтовых», пел «Катюшу» и «Землянку», и скупые слёзы, крадучись, падали на его боевые награды.
Ушёл из жизни в прошлом году его старый боевой друг Назар, зимой покинули этот мир Силантий и задиристый Сашка, и дед осиротел. Дочь не раз уговаривала отца уехать в Германию, но сама мысль быть похороненным в немецкой земле вызывала у деда чувство лютого протеста и неподдельного гнева. Дед хотел жить и умереть в России. Сухопарый, поджарый и высокий, с лёгкой искринкой в синих глазах дед был прекрасным собеседником, но поговорить стало не с кем. Соседи отгораживались от жизни железными дверями, оконными решётками. С дедом вежливо здоровались, но и только. Правда, Степан, живший в квартире над стариком и работающий в милиции, забегал перекинуться словом.

Время сегодня тянулось медленно. Заварив чай, дед перекусил, вынул из шифоньера парадную форму с блестевшими орденами, повесил её на дверцу. Ордена звякнули, напоминая о героическом прошлом. Не торопясь, дед прикрепил медаль «К шестидесятилетию Победы», полученную накануне, рядом с боевыми наградами, полюбовался. Затем присел и задумался.

Перед глазами проносились картины войны в разрывах бомб и визге пуль. Одна пуля свистела особенно настойчиво, заглушая остальные звуки. Дед прислушался. Протяжно звенел звонок. Дед вспомнил, что сегодня должны принести пенсию и президентскую надбавку ветеранам, и пошёл открывать дверь.

На пороге стояли двое парней: молодые, накачанные, в одинаковых кожаных куртках, с бритыми затылками. Их можно было принять за близнецов, если бы не глаза. У первого  - тусклые, скучающие, ничего не выражающие глаза, у второго – проворного живчика, - заискивающий взгляд и нахальная улыбка.

- Ну, здорово, дед! Не ждал? – в растяжку заговорил первый, лениво пережёвывая жвачку. Шагнул в комнату, оттесняя деда к стене. Он был выше деда на голову. Обвёл сумрачным взглядом комнату, и глаза его сузились. Второй уже хлопотал возле дедовой формы, с любопытством разглядывая ряды орденов и медалей.

- Вы чего, сынки удумали? – запричитал дед, - берите, что хотите, ордена не трогайте!

- Да что с тебя возьмёшь, пень трухлявый! – вступил в разговор «проворный»,- вот ордена – это вещь! Мы тебе, дед, хорошую цену дадим, нас благодарить будешь! Куда тебе в них красоваться, еле на ногах стоишь! А так будешь в День Победы сидеть дома да халву есть! Во, блин! Да тут две «Славы»! Дед, накинем ещё тыщонку!

Дед Славка вдруг неожиданно для парней выпрямился. Глаза его сверкнули стальным отливом, и внезапно прорезавшимся громовым голосом он гаркнул:
- Смирно! С вами, подонками, говорит гвардии рядовой Вячеслав Игнатьевич Доронин! Кругом! К выходу марш! Я боевыми орденами Родины не торгую!

Парни опешили ровно на одну минуту. Первым пришёл в себя «тусклый»:
- Глянь, Вован, а дедок ещё до сих пор воюет!  Что ж ты, такой прыткий, третью «Славу» не получил? Мы бы их комплектом загнали. А так – недокомплект, дешевле выйдет, ну да мы – не в накладе. Бери, дед, деньги, и разойдёмся по-хорошему!
С этими словами «тусклый» лениво положил на стол две тысячных бумажки.

«Проворный уже свернул пиджак с наградами, и оба парня двинулись к выходу, обронив напоследок:
- Живи, дед, и помни нашу доброту!

Дед Славка стоял в немом оцепенении. Щёлкнул замок в старой двери, отделив недалёкое прошлое от пустого будущего. На дрожащих ногах, превозмогая враз накатившую усталость, старик дошёл до шкафа и вытащил из потайного места орденские книжки. Остро кольнуло в груди, но не отпустило, как прежде, а заныло, мучительно засвербило старой болью. Перехватило дыхание, на лбу выступил холодный липкий пот. Прижимая к груди, как бесценную реликвию, свою последнюю ниточку с прошлым, дед с трудом добрался до дивана и рухнул, как подрубленное дерево. Теряя сознание, потянулся к телефону и набрал знакомый номер…

Старик молча умирал. Пуля, что так долго сидела возле сердца, наконец, зашевелилась и медленно поползла к намеченной цели. Через десять минут в дверь ворвался прибежавший с работы Степан. Он быстро вызвал «скорую». Дед слабел на глазах, на губах показалась сукровица, но ни Степан, ни приехавшая «скорая» уже ничем не могли помочь старому солдату.

Дед Славка умер через полчаса, сжимая в руках свои дорогие награды. Последнее, что почувствовал он – далёкий запах цветущей черёмухи…