Крымчаки

     Крым, райский полуостров, кусочек Греции и Италии на берегу пахнувшего океаном сказочного,  моря. Выжженные солнцем, белые скалы Ай-Петри прикрывают изнеженный Южный берег от северных ветров, и вносят испанские мотивы в легенду этого мира. А дальше к северу резким контрастом лежит истоптанная копытами татарских коней безводная степь, жестокая и безнадёжная, как судьба русских рабов взятых в плен в бесконечных набегах на Юг России.
       Но к концу семнадцатого века Россия властно и твёрдо пришла на эти земли, отодвинув Турцию. И в свободный, уже безопасный Крым, устремились из бывших турецких владений греки  и болгары, русские и малороссы, бессарабы и татары, армяне и евреи. И закипел котёл разных национальностей, культур и вероисповеданий, выплавляя новую расу сильных предприимчивых отважных людей, называющих себя крымчаками. В этот поток естественно и гармонично из средиземноморской Генуи влились и  генуэзские купцы, иудеи по вероисповеданию и предприимчивые авантюристы по складу беспокойной натуры. И вот среди калейдоскопа имен и судеб всплывает фамилия Анжело.
   Надо сказать, что генуэзские купцы начали осваивать Крым ещё в 13 веке и неплохо преуспели в этом деле. Они основали крупное поселение и порт в Пантикапее, нынешней Керчи. Построили там крепость. Торговля в те далёкие годы являлась делом опасным, и купцы были хорошими мореходами и неплохими воинами, хотя предпочитали всё же  договариваться мирным путём. Дела свои они вели в Кафе, в Феодосии, в Судаке, и даже в Балаклаве.  Но у Крыма была слишком бурная история. Наш Анжело, по имени Моисей, появился в конце первой половины девятнадцатого века. И не в виде лихого купца морехода, а тощим девятилетним оборванцем, вечно голодным, живущим в большой семье сестры отца, у которой было своих куча детей. Родители в то бурное время уже покинули этот не самый лучший мир. Мать, возможно, умерла после очередных родов, а отец, наследник генуэзских торговых традиций то ли сгинул в море, а может быть и налетел на нож контрабандиста. Хотя и не исключено, что  он был солдатом и погиб  где-нибудь на Кавказе.  В то время призывали на службу рекрутов разных национальностей. Иначе как объяснить, что  нищий мальчишка попал в кантонисты. 
      После бесчисленных войн восемнадцатого и девятнадцатого веков осталось много сирот и,  придя к власти, Император Николай 1 создал по примеру европейских государств специальные военные  школы сначала для солдатских сирот, а потом и для  гражданских детей, потерявших родителей, решая одновременно две проблемы, убирая с улиц беспризорных и готовя резерв армии. Детей поставляли общины, живущие в поселениях по мобилизационному предписанию. По-европейски в кантонах. Отсюда и название кантонисты - призывники  из кантонов. Школы были двух ступеней. В младшей группе, начиная с 9 лет, учили грамоте, арифметике, основам религиозных знаний, начальной военной подготовки. Старшие ребята учились каллиграфии, медицине, кузнечному и сапожному ремеслу, готовили шорников, портных. Учили и военному делу, например, готовили пушечную прислугу для артиллерии. После окончания учёбы многие из этих ребят проходили службу в  военных поселениях. Служили они 25 лет с момента призыва. И о  школах кантонистов и о военных поселениях ходят разнообразные, диаметрально противоположные суждения. Множество историков проклинали графа Аракчеева, ведь в те годы, молодой, полный сил мужчина на четверть века отрывался от нормальной жизни. А  в поселениях, кстати, построенных государством, он заводил семью, воспитывал детей, имея специальность, мог зарабатывать деньги помимо служебного содержания,  мог работать на земле. В военных поселениях была своя медслужба и школы для детей. Но это всё же была воинская часть, со своей программой обучения и жесткой дисциплиной. Конечно, это было ограничение свободы, но военная служба не может быть иной.
       И так, никому не нужный  Моисей Анжело был доставлен к вербовщику феодосийского пехотного полка и направлен в школу кантонистов.  Еврейская община выполнила своё предписание и на многие годы о Моисее забыли.
    Самая большая проблема в кантонских школах было вероисповедание. В начале никто не заморачивался об этом. В достатке были раввины, православные священники и мусульманские  мулы. Но Религия это стержень государства. Как же быть «За веру, царя и отечество»? За какую веру будет сражаться   солдат? Постепенно влияние религиозных пастырей стало преобладать над авторитетом командиров. И начался процесс  крещения, сначала добровольный, а затем и добровольно принудительный, естественно, с преобладанием принуждения. Нашла коса на камень.  Ортодоксы сильных конфессий, далеко не всегда лояльно настроенные к   православной Российской Империи, сопротивлялись, устраивали серьёзные провокации, вплоть до массовых самоубийств детей при крещении. Но государство давило.  Крещеные солдаты жили и женились по православному обычаю. Национальность в те далёкие времена не имела значения, главное было вероисповедание, и сколько иудейской крови смешалось с православной  только богу ведомо.  Моисея до армии никто не воспитывал, Тору  читать он не мог, так как был пока неграмотным. В школе ему нравилось всё и чистая форма и регулярное питание, и просто внимание руководства. Наконец-то кто-то им занимался.  Православный священник без труда уговорил его креститься. Так на свете появился Михаил Анжело, сначала кантонист, а затем и солдат Русской  армии.
   Судя по редким почти легендарным обрывкам воспоминаний оставшихся от его внучки моей прабабушки, Михаил был добрым человеком и хорошим профессиональным солдатом. Трудно сказать, где его носила военная судьба, но получить право бесплатного образования в гимназии для потомков мог не каждый солдат. Вполне возможно, что была, какая-то награда, или участие в военных действиях. Кавказ бурлил ещё долго, да и Турция не скоро смирила свои амбиции.
    До двадцати семи лет Михаил Анжело мотался по, фронтам и гарнизонам, но, наконец, был направлен на службу в Астраханское военное поселение. Вскоре ему нашли жену, тринадцатилетнюю девочку, возможно из староверов. Рослая, красивая, не по возрасту развитая Вера обучилась повивальному делу и стала акушеркой поселения. Семья росла. Вера исправно рожала.   Наверно, у этой женщины была сильная казацкая или сибирская кровь, если она смогла выносить и вырастить 13 детей. Правда, первый ребёнок у них погиб по вене молодой матери. Она очень устала и заснула с новорожденным ребёнком на высокой печке. Ребёнок выскользнул из рук спящей.   Может это и повлияло на выбор профессии? После гибели первенца, Михаил полностью взял на себя заботу о детях. Сам купал, пеленал и даже стирал пелёнки. А жена его принимала роды у солдаток. Со временем её стали уважительно называть Верой Григорьевной. Перед демобилизацией семья переехала в Крым, в посёлок Судак. Закончил службу Михаил Анжело уже в Феодосии, честно отслужив России  25 лет. Вера Григорьевна пользовалась большим уважением, как опытная акушерка. Единственный в то время врач Феодосии доктор Астахов всегда приглашал её с собой при тяжёлых родах.  Судьба детей сложилась по-разному. Но грядущий век для них вряд ли был счастливым.  Дочки вышли замуж, нарожали детей, как всегда с еврейским размахом. Но для меня интересен мой прадед. Один из сыновей Михаила Анжело стал раввином. Уже в преклонном возрасте, овдовев, привёз себе новую жену из Прибалтики, но молодая жена, родив одного сына, быстро сбежала от старого мужа и его многочисленных отпрысков. Раввин после такого предательства прожил недолго, и мальчик, названный в честь деда Моисеем, остался на попечении тетки Лили, младшей дочери Михаила и Веры.  Красавице Лиле в браке тоже не повезло. Она вышла замуж за Абрама Гуревича, который никакими достоинствами известен не был. Но то ли от скуки, то ли за компанию с такими же недовольными всем ребятами наш Абраша ударился в революцию. И это увлечение для него плохо кончилось. Он, конечно, попался на какой-то противоправной каверзе, возможно, даже на бомбе, потому что очень быстро загремел в тюрьму, и больше его никто не видел. Лиля осталась без средств к существованию с двумя детьми. Помогла еврейская община и художник Айвазовский. Надо сказать, что Михаил Анжело демобилизовавшись из армии, нашёл своих родственников в Феодосии. Или, скорее, родственники нашли его и убедили снова принять иудейскую веру. Михаил был прагматик и понимал, что семье вне общины будет очень трудно, тем более, что он был уже болен. Как говорил Генрих четвёртый: «Париж стоит мессы». И Михаил снова стал Моисеем. Когда Лиля осталась одна, община устроила её продавать  воду,  дарованную городу художником Айвазовским - 50000 вёдер в день. Но, чтобы поддерживать водопроводную сеть из поместья художника, воду продавали. По полкопейки за ведро. По городу стояли каменные будки-фонтаны, и в них принимали плату молодые женщины. Вот в такой будке теперь и сидела Лиля.
  Семья явно не купалась в деньгах. Родня понемногу разбегалась по свету. После смерти Моисея уехала с семьёй старшего сына в Иерусалим Вера Григорьевна. Кто-то   уехал в Одессу, кто-то в Батуми, кто-то в Ростов, оставив Лилю в Феодосии, в каменной водопроводной будке.
    А младший Моисей, как и все феодосийские мальчишки, делил улицу и море. Но было одно место, куда его тянуло больше всего. На прокалённой солнцем улице, недалеко от водяной будки, за постоянно открытой дверью была мастерская жестянщика. Там в углу на треноге в металлической жаровне постоянно тлел уголь, разогревая разнокалиберные утюжки паяльников. За тёмным, со следами ожогов столом сидел человек в старом парусиновом фартуке и, зажав в тиски  кусочек металла, делал очень интересные вещи. Иногда заготовкой была листовая жесть, иногда блестящая, как золото, латунь  или красная медь. Мастер возвращал к жизни прогоревшие кофейники и  кастрюли,  припаивал краники к пузатым самоварам. А однажды из латуни он вырезал специальными ножницами ажурное навершие на дымовую трубу. От работы оставались кусочки металла, и мастер раздавал их мальчишкам, Это были сокровища Моисея.
 С уставшей от жизни и одиночества тёткой у Моисея родственной близости не было. Он жил своей жизнью. На базаре всегда можно было разжиться чем-то съестным. Куском  лаваша у знакомой торговки или стащить громадный крымский помидор с прилавка. Иногда, если повезёт, перепадала миска ухи от артели грузчиков в порту. Но самым любимым местом всё же оставалась  мастерская жестянщика. Мастер привык к мальчишке завороженно следящему за его работой. Иногда пускал его в мастерскую, позволял помогать. Если Моисей был в мастерской, а жена мастера приносила обед, то обязательно наливала и ему тарелку вкуснейшего борща.
        В обязанности Моисея входило приносить в дом воду. Как правило, у водопроводных будок всегда стояла длинная очередь. Моисей брал воду не из Лилиной будки, а у мастерской. Во-первых, эта будка была значительно ближе к дому, а  во-вторых, можно было заглянуть в мастерскую. День был жаркий, мальчика Лиля подняла очень рано. Но всё равно он оказался в конце очереди. Вода шла с перебоями. Моисей поставил рядом с собой два добротных ведра из луженой жести, устроившись под стеной дома, в тенёчке, на кирпиче из известняка, стал ждать своей очереди. И уснул. Проснулся потому, что ушла тень. Очереди не было. Будка пуста, и самое страшное пропали вёдра. Моисей понял, жизнь кончилась. И так не самые тёплые отношения с тёткой грозили перерасти в войну. Или она просто выгонит его из дома. Нарыдавшись до икоты Моисей подошёл к мастерской. Двери оказались закрытыми. Идти некуда. Свернувшись клубочком на ступеньке, Моисей от горя и волнений заснул во второй раз.
Мастер с женой возвращались из гостей. Настроение было не важное. И хозяева были хлебосольные и дети их весёлые и красивые. В том-то и дело - дети. А детей у мастера как раз не было. И это была величайшая печаль этих добрых людей.  И тут прямо на пороге их дома лежит мальчик. Божий промысел. И жена мастера сказала: «Давай возьмём его себе». Сказала так, что Мастер понял, от этой мысли она не избавится никогда. Моисея разбудили, завели в дом, поднялись по лестнице на второй этаж в жилую квартиру. Мальчика сначала накормили, а потом Мастер приступил к расспросам с пристрастием.  Выяснив, где живёт Лиля ушёл. Обняв тощие плечи ребёнка, женщина поняла, что это чумазое чудо она из своих рук уже никому не отдаст или просто умрёт. Мастер вернулся нескоро.
  Разговор с Лилей был долгим, они поняли друг друга. Лиля была умной женщиной. С одним ребёнком у неё был шанс устроить свою жизнь. А Моисей в новой семье будет сыт и получит специальность. И ещё  мастер обещал сделать ей два новых ведра.
Так Моисей Гуревич обрёл новую семью. А Мастер за два ведра приобрёл себе сына.
  Прежде всего, Моисей взял на себя уборку мастерской. Мастер был аккуратным человеком. Инструменты, материалы, заготовки, готовые изделия, всё имело своё место, а у  Моисея была хорошая память.
 Утро начиналось с разжигания угля в жаровне, которую Мастер гордо называл горном. Потом шла подготовка инструмента для сегодняшней работы. Затем заправка керосином лампы на верстаке. Пока хозяйка готовила завтрак, Моисей успевал сбегать за водой. Потом завтрак, Жена мастера наслаждалась  минутами, когда за столом собиралась её семья. Мужчины вели неторопливый разговор, планируя работу, которая для обоих была в радость.
   У стены, рядом с горном стояла невысокая дубовая колода с небольшой наковальней. Мастер мог делать из металла всё, и Моисей, как губка, впитывал в себя  это потрясающе интересное умение. Время от времени Мастер, чуть ли не силой выгонял мальчика на море: «Пойди, погуляй, подыши воздухом, ты ещё растёшь. Наша работа нелёгкая, ещё успеешь  наработаться».  И Моисей покорно уходил, но через полчаса являлся с мокрыми волосами, предъявляя доказательство купания. И снова вставал к тискам.  Но пролетело лето, и приёмные родители отвели мальчика в школу первой ступени при Синагоге. Конечно, Моисею не хотелось терять столько времени, отрываясь от работы. Но мастер сказал:  «Пока не научишься читать, писать и считать, мастером не станешь». И время пошло. Память была отличная, трудолюбие и ответственность  от бога. И всё оказалось легко. Через месяц он уже читал тору, через два он уже мог читать любой текст. Приёмные родители стали покупать ему детские книжки, но они прочитывались мгновенно, и уже не вызывали интереса. Арифметика тоже усваивалась легко. А вот религиозный курс оказался ему не по зубам.      По врождённой деликатности он не вступал в спор с раввином, но на занятиях, мечтал   поскорей оказаться в мастерской.
     Однажды Мастер взял Моисея с собой к заказчику, старому знакомому, преуспевающему коммерсанту. Надо было починить прогоревшую каминную бронзовую решётку. Квартира была большая и богатая. И там мальчик увидел чудо. Большой застеклённый шкаф с книгами.
«Читать умеешь»? Поинтересовался хозяин.
«Умею» отважно сказал Моисей.
«Ну и что же ты читал»
 «Тору».
«Солидная книга, понравилась»? 
«Не очень».
«Что так»?
«Скучно и не понятно».

Хозяин квартиры хорошо знал и уважал Мастера, и был посвящён в историю Моисея. Он открыл шкаф: «Вот книга, тебе будет поинтереснее». Это был «Таинственный остров»  Жуля Верна, первый перевод на русский язык Марко Вовчко, недавно изданный в Санкт-Петербурге. Сказочный подарок.
     Мастер разобрал и  вынул из камина бронзовую решётку, распрощались с заказчиком, и пошли домой. Пообедав, снова спустились в мастерскую. Пока Мастер изучал изуродованную часть решётки, Моисей разжёг горн, добавив угля. Мастер решив, что надо делать, приступил к изготовлению формы, используя неповреждённый фрагмент.  В специальный тигель накрошили кусочки меди, старые сломанные оловянные ложки. Чтобы поднять температуру Моисей взялся за сделанные из свиной кожи мехи. Ложки превратились в серебристое озерцо, кусочки меди стали плавиться, постепенно растворяясь в олове. Мастер помешал расплав стальным прутком и, подхватив тигель клещами,  вылил в литок формы. От горна исходил обжигающий жар.  Мастер снял многослойные парусиновые рукавицы, присел на пороге открытой настежь двери мастерской. Рядом пристроился Моисей. Стали ждать пока металл затвердеет.
    «Ну, всё, пошли смотреть, что получилось». Мастер прямо на рабочем столе разбил форму, и специальным крючком достал из формовочного песка фрагмент решётки.
 «Значит так, когда деталь остынет, зажмёшь её в тиски, да не забудь подложить кожаные прокладки, чтобы не замять бронзу. Напильником снимешь заусенцы и ненужные отливы по краям. Потом позовёшь меня».
 Через час Моисей поднялся в квартиру и положил перед Мастером готовую деталь. С первого взгляда было видно, что работа выполнена чисто. Все грани ошлифованы и размеры соблюдены.
 «Молодец, иди, отдыхай»
«Сейчас, в мастерской приберусь и пойду».

Когда все инструменты были протёрты и разложены по местам, собран в ящик формовочный песок, сметены опилки и металлические стружки с верстака, протёрт мокрой тряпкой пол, Моисей помылся, поднялся на второй этаж и, наконец, открыл книгу.
«Поднимаемся?
«Какое там! К низу идём!»
«Хуже, Мистер Сайрес! Падаем!»
И зашумело штормовое море под, раскачивающейся над бушующими волнами, корзиной аэростата, И началась   необыкновенная жизнь среди смелых, благородных и умелых людей на остове Линкольна.
Книга так увлекла мальчика, что он даже стал реже бывать в мастерской. Конечно, все взятые на себя обязанности он, безусловно, выполнял, но при любой возможности стремился к книге. И главное, не приключения завораживали его, а знания и умение, позволившие,  не имеющих ничего кроме крепких рук, людям создать себе целую цивилизацию. Вот это был настоящий учебник.
Книга кончилась, но познание мира и мастерства началось. Моисей, как одержимый, вникал во все тонкости искусства Мастера. В двенадцать лет они уже наравне работали в мастерской. В четырнадцать  Моисей стал получать личные заказы. А в шестнадцать цех жестянщиков разрешил ему сдать экзамен на мастерство. Задача была непростая. Ему поручили сделать из меди и латуни умывальник для Синагоги. И он сделал такое произведение искусства, что кроме звания мастера получил золотую медаль от цеха.
Моисей продолжал жить с Мастером и его женой. Он по-прежнему оставался заботливым и внимательным человеком. В Феодосии его хорошо знали и ценили. Он крыл крыши медью в богатых домах, но ремонтировал за гроши прогоревшие чайники соседям.
 В конце девятнадцатого века стала бурно развиваться промышленность. Строились железные дороги, Судостроительный и Чугунно-литейный заводы. В Феодосии создавался мощный коммерческий порт, переведённый из Севастополя. Жизнь становилась всё интереснее. Моисея хорошо знали на заводах, часто обращались за помощью.
Среди работающих на заводах, преобладали русские, и скоро Моисей превратился в Михаила Абрамовича. Моисеев было много, а Михаила Жестянщика знали все. Менялись времена.  А в мастерской всё также потрескивал уголь в старой жаровне, да светились красным раскалённые паяльники.
 Как-то жена Мастера сказала:  «Пора Мишку женить». Ещё бы не пора. Парню уже пошёл двадцать пятый год. Приёмные родители очень постарели. Мастер всё реже брался за работу. Но любил сидеть в мастерской и наблюдать, как сноровисто и чётко работает ученик.
   Да какой это ученик - Мастер известный всей Феодосии. Даже инженер Зиновий Иванович Недель называет его Михаил Абрамович и здоровается за руку. Завидный жених, зарабатывает хорошо. Росточка небольшого, но зато крепенький, ладненький, руки золотые. И добрый. Все соседи могут подтвердить.
  И нашла всё-таки жена мастера   Мише невесту. Сонечку. Дальнюю родственницу из клана Анжело, только из другой ветви. Под стать будущему мужу. Невысокая, изящная, с хорошим добрым характером.  И тоже рукодельница. Вяжет кружева, загляденье. И борщ сварить может, не хуже соседок хохлушек. Мише Соня понравилась.
  Тянуть со свадьбой не стали. После синагоги собрались во дворе, как принято на юге. Соседи, родственники, мастера-цеховики, друзья. Стол накрывали всем двором. Пришла и Лиля с сыном, двоюродным братом Михаила. У них, слава Богу, всё сложилось неплохо. Лиля вышла замуж за приличного человека по фамилии Муквоз, предприимчивого, и небедного. Он занимался выращиванием и  продажей фруктов. Сын Лили был в деле.
  Михаил молодой жене подарил золотое колечко с ярким прозрачным камушком.
 Через год сбылась мечта стариков. На свет появилась Мария. Новая жизнь и новая судьба.
Семья росла. За Машей появился Моисей,  за ним Аркадий, ещё через два года Саня, потом  снова пошли девочки - Клара и Аня. Двадцатый век принёс первую кровь. Русско - Японская война. Пожар империи постепенно разгорался. Кончилось спокойное время государя Александра Александровича Третьего. Потянуло горячим ветром перемен с началом царствования Николая второго. Докатились до Крыма  страшные слухи о ходынской трагедии.
    Маша единственная из потомков Михаила Анжело воспользовалась правом бесплатного обучения в Гимназии. Кларе этого права уже не досталось.  Но и Маша доучиться до конца не смогла. В 1912 году это право отменили. Михаилу предложили заплатить 70 рублей. Но свободных денег в доме не оказалось. Только что умер старый мастер. Да и жена его совсем ослепла. Уходили оба из жизни в любви и заботе. Но хорошие врачи и лекарства, денег на которые Михаил Абрамович, конечно, не жалел, помочь не смогли.
    В начале века, в Керчи стал активно развиваться крупный железнодорожный узел. Было построено депо. Получены новые паровозы.  Открылся чугунно-литейный завод. Михаил Абрамович понимал, что пора что-то менять в устоявшейся жизни. Семья заметно увеличилась.  Но болезни стариков и учёба Маши держали его на месте. И вот все причальные канаты разом оборвались. Осенью 1912 года, поплакав на могилах своих приёмных родителей, продав квартиру и мастерскую сапожнику из Судака, семья Гуревичей погрузилась с мешками, чемоданами, ящиками с инструментами в поезд и поехала в Керчь. 
                Керчь.
Таких древних поселений в мире немного. Здесь 40 тысяч лет назад сводили свои счёты с мамонтами неандертальцы. Затем сменив каменные топоры на металлические мечи, решали свои проблемы  киммерийцы и скифы. Потом появились вездесущие греки и назвали это место Боспором Понтийским. В земле полно античной керамики и обломков римских мраморных колон. То, что строили предыдущие рубаки, с воодушевлением разрушали следующие поколения. Митридата  Евпатора VI сменила римская династия Тибериев, естественно, разрушив город. Римско-византийскую империю сменили тюрки с теми же последствиями. Затем были хазары. В тринадцатом веке отметились генуэзцы. Побывали здесь и гунны, как же без них. Славяне, татары вместе с турками заходили пограбить древний город. Отмывшись от средневековой грязи, цивилизованные французы и англичане тоже попробовали себя в грабеже. Последние остатки древних строений доломали  пушки коалиции в Крымскую войну.      
Но,  тем не менее, город под вечной горой Митридат так же привычно восстанавливался, правда, в конце концов, превратившись из столицы Царства в заштатный уездный городок.
  К тому моменту, когда от железнодорожного вокзала Керчи на двух извозчицких пролётках к меблированным комнатам «Лондон» (от 75 коп за сутки) въезжала многочисленная семья Гуревичей, город в очередной раз оживал. Восстанавливался металлургический завод, работал машиностроительный завод, мукомольные паровые мельницы, табачная фабрика Масаксуди. Рыбный порт и рыбо-перерабатывающий завод, давали неплохой доход городу. Из учебных заведений была отличная гимназия  с мужскими и женскими классами, Кушниковский институт благородных девиц. Мореходная школа и три профессиональных училища. И до двадцати начальных учебных заведений. В городе была своя электростанция. Улицы, предприятия и публичные места были освещены электричеством.  А для души два театра - Зимний и Летний. По сравнению с периферийной Феодосией прямо столица. Правда, с водой проблемы, и сырость в прибрежных районах.  Но это мелочи.
 У Михаила Абрамовича были кое-какие сбережения, да и за проданное феодосийское жильё имелись денежки. Так, что удалось купить неплохой домик почти в центре, на Ремесленной улице. В Керчи уже было много феодосийцев. Гуревича знали. Первое время он работал на железной дороге, но потом перешёл на  недавно восстановленный металлургический завод.
 Семья быстро обрастала друзьями. На молоденькую Машу уже поглядывали приехавшие на лето из Симферополя студенты. Да и молодые практиканты с завода заходили в гости к опытному мастеру. Дом был хлебосольный, и как-то за столом возник разговор об образовании Маши. Ребята студенты узнав, что девушке не удалось окончить гимназию, взялись подготовить её к сдаче выпускных экзаменов экстерном. В те либеральные годы это было возможно. И, что характерно, подготовили. Осенью 1913 года Маша вполне прилично сдала все экзамены и получила официальный диплом. В этот день, после экзаменов, молодёжь всей компанией пошли на пустырь за городом, где совершал свои полёты одесский лётчик Уточкин. Это было потрясающее зрелище. Фарман IV легко оторвался от земли, пыля костылём по взлётной полосе, и пошёл по пологой дуге вверх, к синему небу. И кто-то в толпе восторженно сказал: «Вот человек и обрёл крылья».
Однажды в гости к Михаилу Абрамовичу зашли два молодых человека. То ли родственники друзей, то ли друзья родственников. Эти детали история не сохранила. Ребята были постарше студентов, уже успели удачно попробовать себя в коммерции. Парни были хороши - красивые, умные, уверенные в себе. А один, поменьше ростом, но сильный, плотный Наум Шнейдер сразу глянулся Марии. Да и сам молодой человек был околдован красивой бойкой девушкой. Они стали встречаться. Михаил Абрамович уважал свободу молодых и ничего не имел против возможной партии.
  Но судьба уже топталась под окнами уютного дома. Маше исполнилось шестнадцать лет, и  грянул 1914 год. Наум заторопился и оглушил Машу своим признанием в любви, а затем и предложением руки и сердца. Маша, как в тумане, согласилась поехать с Наумом к знакомому, но хитрый коммерсант привёз её к раввину. И Маша в шестнадцать лет стала женой. А на следующий день, получив накануне повестку, Наум ушёл на фронт. Кончилось весёлое романтическое время. Небо затянулось тучами, подсвеченными кровавыми сполохами разгорающейся войны. И вместо щегольского костюма тройки и брелока с часами молодой муж одел военную  форму, перетянул солдатским ремнём грубое сукно шинели, и прикрыл голову папахой. Он никогда трусом не был. На старой фотографии, из векового далека, глядят на потомков два крепких, как дубы, суровых солдата, один из них мой дед, с единственной ефрейторской лычкой на погоне, а впереди их ждёт мировая война.
     Русско-японская война была последней войной, в которой ещё сохранялся дух рыцарства. Хотя по жестокости, боли, взаимной ненависти она была такая же подлая и бессмысленная, как и все войны на свете. Но первая мировая показала, во что можно превратить человека с помощью достижений пытливого ума и дьявольской изобретательности.
     Жестокая мясорубка, с помощью крупнокалиберной артиллерии, авиации, пулемётов, штыков и бомб, перемалывала, красивые молодые тела солдат, смешивая их с пахнущей гнилью, размокшей от дождей окопной землёй. И среди этого ада, воевал, стараясь выжить, и мечтая о своей не тронутой ещё молодой жене, ефрейтор Наум Шнейдер. Но лицо Маши вспоминалось всё реже. Страшное чудовище - фронт заполнило весь мир. Солдат приспособился, изменилась походка, обострились чувства. Теперь он стелился над землёй, готовый в долю секунды угадать приближающийся снаряд и вжаться в спасительное дно уже полуразрушенного окопа.
 А Маша взрослела и хорошела. Теперь она работала на железной дороге. Керчь  пока ещё была мирным городом. Все знали, что у неё муж на фронте, но сама Маша не чувствовала себя женой, она по-прежнему жила дома с папой и мамой, занималась братьями и сёстрами. Мальчики поступили в профессионально- техническое училище. Старший Моисей занимался живописью у знакомого художника, Клара  и Аня учились в городской общественной школе.
      Как-то незаметно Маша стала командовать домом. Она, конечно, не забывала Наума, но всё дальше отходил в памяти, восторженное детство. Ведь они совсем не знали друг друга. Письма с фронта были очень редкие. Казалось, что написал их совсем незнакомый человек, и пишет о чужих страшных и непонятных вещах.
     Михаил Абрамович много работал на металлургическом заводе. Пошли военные заказы. Но по субботам, одев приличный костюм, он выходил с Сонечкой  погулять на Александровскую набережную, подышать морем. Маша обижалась, она тоже хотела пойти в красивом платье, под восхищенными взглядами мужчин. Но Михаил Абрамович сказал:  «Стыдись, у тебя муж воюет». Маша очень уважала отца.
  1916 год. Тяжёлый год потерь и разочарований. Письма с фронта приходили очень редко. За всю весну не было ни одного письма. Наступил июнь.
       Войска генерала Брусилова очень тщательно готовились к летней кампании. Укомплектовывались новыми пушками артиллерийские дивизионы. С избытком подвозились боеприпасы. Пополнялись личным составом пехотные полки. Напряжение росло. Немцы доколачивали французскую армию под Верденом, и союзники молили Россию о помощи.
    22 мая началась артподготовка. Три часа по всему фронту била Русская артиллерия, перемалывая немецко-австро-венгерские части. Когда наступило затишье, и противник полез из укрытий посмотреть, что стало с передней линией обороны, добавили им ещё три часа ада.  А потом пошла в атаку пехота. Фронт немецкой коалиции был прорван. Немцы вынуждены были оттянуть свои войска от Вердена, что спасло французскую армию. Но стоило жизни пятистам  тысячам русских солдат. Правда, и немцы потеряли в этой драчке полтора миллиона. Попала под раздачу и батарея Наума. Он даже не успел почувствовать боли, когда взрывная волна, как тряпичную куклу вышвырнула его на бруствер окопа, ударила по ногам градом осколков, и сверху обрушился фонтан чёрной земли.
    Сознание вернулось от боли, под стук колёс санитарного поезда, в перевязочном купе, когда хирург снимал повязки с ног. Вернулось и сразу  же ушло в темноту, зашумело в ушах, и погас перестук колёс.
    Маша пришла домой поздно, усталая от бесконечных  бумаг и расчётов. Мама Соня налила в тарелку борщ, положила сметану. Михаил Абрамович вошёл в столовую и молча положил нераспечатанный конверт с адресом одесского  военного госпиталя.
    Стало очень тоскливо и страшно. Война явилась в дом. Маша решительно вскрыла конверт. Какой-то врач Колесов писал, что в госпиталь поступил тяжело раненный Ефрейтор Шнейдер Наум Израилевич. Состояние его очень тяжёлое. Ранение ног отягощено контузией. Возможно развитие гангрены правой нижней конечности. И тут Маша успокоилась. Такой характер. Чем тяжелее давит судьба, тем сильнее и собрание она становилась. «Я уезжаю в Одессу». Маша быстро написала письмо в канцелярию Депо Железной дороги, передала матери. Пусть кто-нибудь отнесёт. Михаил Абрамович вышел в спальню, тут же вернулся с пакетом. «Это деньги. Если будет нужна помощь  - телеграфируй». Маша пошла в свою комнату, собираться в дорогу. Только теперь Михаил прочёл письмо. Вышла Маша. Отец поцеловал её в лоб. «Я тебя провожу». Извозчика нашли быстро. Поезд на Одессу ушёл в ночь.
   Она его не узнала. Указала пальцем пожилая санитарка. Наум очень похудел. Всегда гладкое холёное лицо заросло серой щетиной. Короткий ёжик отросших волос на висках присыпался белым пеплом седины. Руки бывшего коммерсанта, огрубевшие с обломанными ногтями и въевшейся окопной грязью, просто пугали. Ржавая от бесконечных стирок, больничная рубашка не скрывала выпирающих рёбер. И запах гниющей плоти. Маша  глубоко вздохнула и пошла к Науму.
  Он её не узнал. От постоянной боли раздражение и обида клокотали в груди. И вдруг к нему подошла статная красавица, с высокой грудью, в тёмно-синем приталенном платье, и сквозь больничную смертельную вонь, вдруг пробился лёгкий запах духов.
 «Здравствуй, Наум».
 «Вы кто?»  Голос грубый срывающийся на истерику.
 «Я твоя жена Маша».
 Лицо обиженное, застывшее, мимики нет, только слёзы неудержимо потекли, запутываясь в пеньках давно небритой бороды.
Нет, Маша не бросилась успокаивать Наума. Повернувшись к санитарке, она холодно попросила: - Будьте добры найдите, пожалуйста, хорошую бритву чистое полотенце мыло и горячую воду.
В палате заглохли разговоры, и даже стоны раненных. С подушек стали подниматься головы. Прибежала услужливая санитарка. Наклонившись к мужу, Маша очень спокойно сказала
 - Не волнуйся, я тебя побрею, а то смотреть страшно. 
И взбив помазком пену в миске, не торопясь нежно сбрила страшную серую шерсть со щёк и шеи. И проступили, наконец, знакомые, хотя и постаревшие черты щёголя коммерсанта.
Но Маша понимала, самое тяжелое ещё впереди.
 Разговаривал с ней Начальник Госпиталя.
 «Состояние Наума Израилевича очень тяжелое. Из контузии он, слава богу, постепенно выходит, но правая нога очень плоха. Боюсь не избежать ампутации». Маша сжалась в комок, но спросила:                «Это приговор или всё же, что-то можно сделать». «Можно попробовать, но надежды мало. Повторная операция, лампасные разрезы, присыпка стрептоцида, новокаиновая блокада. К сожалению, наш арсенал ограничен. Поговорите с доктором Ключевским. Он хороший оператор. Смел, но осторожен. Учился у Войно Ясинецкогокого, слышали, может быть? Лука-хирург,  священник? И какой хирург! Вот уж действительно божьей милостью. Молодой Ключевский у него в Москве год стажировался в институте топографической анатомии».
Ключевский Борис Борисович, высокий поджарый мужчина, лет тридцати с обширными залысинами светлых, редких волос сначала Машу насторожил. Уж больно хищно блеснули его серые глазки. Но очень скоро блеск погас и открылся очень умный, добрый человек. Наума взяли в перевязочную. Борис Борисович дал Маше халат и разрешил присутствовать при осмотре. Левая нога подживала, два осколка удалили сразу ещё в санитарном поезде. Они оказались не глубоко, в мягких тканях. А вот правая нога была страшной. Сильный отёк, горячая покрасневшая кожа, из входных отверстий вытекает гной. Часть осколков вынуть не удалось. Наум, сжав челюсти, молча перенёс перевязку. Маша наклонилась к лицу мужа, взяла за руку и тихо сказала,  «Я тебя вылечу» и сказала так уверенно, что раненный поверил, поверил и врач.
 Борис многое перенял от Войно Ясинецкого. Операции были тяжелые и кровавые, местная анестезия в гнойной среде не действовала. Слава богу, был хлороформ. Борис смог очистить раны от размозжённых погибших тканей, сделал пластику сосудов, удалил все осколки снаряда. Маша не отходила от постели мужа. Кормила его с ложки, мыла брила, стригла ногти. И присутствовала на всех перевязках. Дни сплетались в недели, недели в месяцы.  И чудо произошло, раны стали подсыхать пошла регенерация. Снизилась температура, но доктор ещё долго не вынимал трубочки дренажей из свищевых ходов. Силы возвращались. Лицо Наума округлилась, больше не торчали рёбра. Несколько дней была нормальная температура, и Ключевский рискнул  убрать дренажи. Через 10 дней Науму принесли новую форму. Начальник госпиталя вручил ему присланный из военной канцелярии Георгиевский крест и свидетельство о тяжёлом ранении. Война для Семьи Шнейдеров кончилась.
                Но началась революция.

Пока Наум зализывал раны, жили за счёт заработка  Маши да помощи Михаила. Чтобы не позорить зятя, Михаил денег не предлагал, но сам заходил на рынок и покупал продукты. Как только Наум смог достаточно уверенно наступать на больную ногу, он начал искать работу. Ну, какую работу мог найти израненный инвалид в разваливающейся стране?  Нашлась такая работа. Мести улицу. А Георгиевский кавалер не привередничал. Пока всё сметающая волна анархии не докатилась до Крыма, Наум исправно махал метлой на своей, как он говорил «пыльной работе». С Машей отношения были сложные. Это была совсем не та девочка, на которой он почти обманом женился в начале войны. Маша была сильной женщиной спасшей ему жизнь, и теперь он должен был снова завоевать её любовь и доверие. Близость после  госпиталя разочаровала обоих. Он был ещё очень слаб, а она неопытна. Всё не слава богу. Но как говорится дело сделано. Маша забеременела. Отчаянные поиски работы дали результат. Такой же, как и он, покалеченный войной солдат, но чуть более удачливый, вовремя окончивший ещё в мирное время керченское мореходное училище, был капитаном на каботажной шхуне. Он взял Наума стюардом. Шхуна перевозила разнообразный мелкий груз между Крымом и Батумом. Были и пассажиры. Стюард занимался продовольствием, закупкой и приготовлением пищи для пассажиров и экипажа.
Вынужденная разлука пошла на пользу. Здоровье Наума восстанавливалось. Пришла и уверенность в себе. Шхуна стала на ремонт в порту Батуми. Как-то сидя с приятелем на песке пляжа, когда шторм разогнал черноморскую волну до пяти баллов, они увидели парусник, который  закрепившись на двух якорях, спускал в кипящее море шлюпку.
Зрение у ребят было отменное, и среди пассажиров Наум увидел беременную женщину. Самое сложное было пройти через прибой, мужчины бросились в море, чтобы поймать шлюпку. И в пенных брызгах Наум увидел свою жену. Маша, как всегда поступила по-своему. Рожать, так рядом с мужем.  Женя появилась  на свет в октябре 1917 года. Не самое лучшее время для начала новой жизни.
    Но кто  об этом знал? Наум всегда объединял  вокруг себя людей. Он не был искромётным остроумцем,  не давил  волей, но люди всегда чувствовали в присутствии Наума мощную доброжелательную силу и тянулись к нему. Надо  сказать, что национальность и тем более вероисповедание в компании Наума не имели никакого значения. Друзья у него были русские, прошедшие войну, и татары, греки и евреи, контрабандисты и моряки каботажники.
Когда Маша  родила, весь порт стоял на ушах. Наум пошёл на рынок и купил стаю гусей. 12 птиц. У больницы, где рожала Маша, собралась толпа. Но вместо сына, на которого, не понятно почему, рассчитывал Наум, и даже придумал имя Евгений, по-гречески благородный, медсестра вынесла девочку Женю. Наум был  в таком расстройстве, что пинками разогнал гусей. И даже  не прошёл к Маше в палату. Видимо, образование всего два класса хедера и  недостаток культуры всё же сказались. Когда Маша вышла из больницы, все друзья собрались в их доме. И Науму, я думаю, прочистили мозги. Но Маша была очень обижена. Хотя на третий день, она застала своего мужа уже умильно агукающего над кроватью Женьки. Эту обиду ему пришлось замаливать долго.
 Через два года Наум уже активно занимался коммерцией. Пришло время Остапов Бендеров. Раны зажили, силы вернулись. Аналитический ум и организаторский талант дополняли друг друга.
Он уже давно распрощался с капитаном старой шхуны. Теперь он создавал общества, покупал и привозил продукты на рынки Аджарии. Сохранив старые связи среди каботажников, организовывал перевозку товаров по всему российскому Черноморью. Конечно, он был игрок, но игрок особой породы. Ему нравился сам организационный процесс. Деньги он зарабатывал, но это никогда не было самоцелью. Наум был щедр с компаньонами и нанятыми рабочими. А самое главное, был абсолютно честен в делах. Это, конечно, был самородок, романтик коммерции.
Мария некоторое время поработала на строительстве Железной дороги Батуми – Трапезунд, но стройка шла уже по инерции. Война продолжалась.  В 1916 году русские войска выбили турок из Трапезунда, но акционеры стали сворачивать дело. В 1919 году на свет появился долгожданный сын. Его назвали в честь деда, отца Наума, Израилем. К сожалению, об этой ветви семьи Наума я почти ничего не знаю. Их было пять братьев и одна сестра. Двоих записали на фамилии, родственников, Розенталей и Уманских, у которых сыновей не было. В России ещё в девятнадцатом веке единственного сына в армию не брали. Но в двадцатом веке, в Первую мировую войну  уже брали всех.   В результате Наум чудом остался жив, Яков погиб в 1918 году на Украине, а третий Лев уехал вовремя в Америку ещё до войны. Тоже был ещё тот авантюрист. Судьба остальных братьев и сестры мне не известна. Их разметали по свету войны и революция. Наум очень переживал смерть брата Якова. Мария Михайловна, моя бабушка рассказывала, что Наум с горя один выпил четверть водки, а это два с половиной литра, и двое суток пролежал на диване. Сильный был мужик.
   Но, а пока раскручивалась спираль  гражданской войны, в Батуми делать уже стало нечего. Забрав детей, семья вернулась в Керчь. А в Керчи власти нет, город переходит из рук в руки. Идёт грабёж, обыски, а это тоже грабёж.  Жили пока у Михаила Абрамовича. Однажды когда Михаил был на заводе, завод, конечно, уже не работал, но рабочие охраняли его от мародёров.  В дверь властно постучали, вошли несколько вооружённых  солдат и офицер. Искали большевиков. Начался обыск. В прихожей стоял сундук. Вот его-то первым делом солдат и открыл.  «Ваше благородие, посмотрите». Офицер осматривал ухоженную столовую, но вышел в прихожую. Крышка сундука открыта, и на самом верху солдатских вещей  Наума, офицер увидел новенькую, всего один раз одетую солдатскую гимнастерку с Георгиевским крестом. «Чьё обмундирование?» «Моё» сказал Наум. «Где воевал».  «8 армия, Юго-Западный фронт» «У Алексея Алексеевича»? «Да, у генерала Брусилова». «Почему не встрою?» «Тяжелое ранение. Уволен по инвалидности» и достал прямо из кармана этой самой гимнастёрки слежавшийся документ. Офицер с погонами поручика прочёл, вернул бумагу. Отдал честь Георгиевскому  кавалеру. «Извините, мадам» поклонился испуганной Соне «Такие времена, гибнет Россия».  Коротко бросил «Уходим».
 «Да времена мрачные. Спрячь, Маша, куда-нибудь «Георгия», не ровен час, придут красные. Расстреляют». На всякий случай Наум купил на базаре маленький дамский револьвер «Монтекристо». Снарядил его шестью патронами. Оружие хранилось в прихожей в тумбочке под зеркалом.
 Мужчин в доме в то утро не было. Наум ломал керченский камень в Аджимушкайских катакомбах. Подвернулся заказ на ремонт причала в порту. Михаил, как всегда, на заводе, делал какие-то поделки на продажу. Семью надо было кормить. Кто- то рванулся в дверь.  Но сработанный мастером запор выдержал. Михаил именно на этот случай сам отковал толстую пластину, хоть ставь на крепостные ворота. За дверью  послышались матюки.  Соня в ужасе пискнула. «Что вам надо». «Открывай, жидовская сука». В прихожую вышла Маша, на руках маленький Изя. За ней  высунулась Клара. Если Соня побледнела, то Маша  вспыхнула от гнева.  Быстро сунула в руки Клары малыша, прикрыла дверь в комнату. А потом достала из подзеркального ящика револьвер. Мать прижалась к спине дочери, а Маша взвела тугой курок. В этот момент топор пробил дверь. Маша нажала на курок. Бабах! Звук выстрела страшным эхом разнёсся по квартире. За дверью затихли. «Ты чего, дура, с ума сошла». Маша чуть опустила револьвер, и снова Бабах!  Попала. На лестнице завизжали. На улице зашумели соседи. У многих тоже было оружие, а мужики уже научились стрелять. Бандиты бросились, грохоча сапогами, вниз. Хлопнула входная дверь. Маша положила револьвер на место, и пошла кормить сына.
 Первым пришёл домой Михаил  Абрамович с сыновьями. Увидел изуродованную дверь. Сделал выводы. Дома, с уважительным страхом поглядывая на Машу, девчонки рассказали отцу про нападение и Машин подвиг. Наум пришёл поздно, принёс продукты, полученные за работу. Дверь ребята под руководством Михаила уже починили. Поставили мощные петли, набили ещё один слой досок. Наум вдруг почувствовал очень остро, что чуть не потерял семью. В эту ночь они были близки, как никогда раньше. Маша, прижимаясь к Науму, почувствовала надёжную силу его любви, бесконечную верность и, наконец, смогла ответить  на его чувства.
 На утро мужчины решили, женщин одних не оставлять ни на минуту.
  Моисей рос нервным мальчиком. Рано пробудившийся талант  властно требовал все силы. Он самозабвенно рисовал и  панически боялся повредить руки. Учитель – художник, сам мастер средней руки. Был восхищён его успехами. Появились первые заказы. Хозяин мясной лавки, продававший конину, заказал молодому художнику рекламный щит. Моисей написал на большом, сделанным из старого паруса, холсте, поднявшуюся на дыбы лошадь. Написал так, что от вознесённых копыт  шарахались прохожие .
        Моисей острее всех переносил трагедию развала такого уютного привычного мира, что окружал его с детства. Ночная стрельба на улицах, чужие военные корабли на рейде. Грубые патрули то белых, то красных. В городе началась эмиграция. Уходили корабли с военными, Иерусалим прислал пассажирский пароход за единоверцами. Французские пароходы за умеренную плату забирали всех желающих и уходили в Стамбул. Из Турции эмигранты разъезжались по всему миру. Аня самая младшая из Гуревичей уговаривала Моисея уехать. Она тоже была напугана. Подруги из еврейских семей звали её с собой.  Михаил уезжать не хотел. Он не был религиозен, Родиной считал Россию и Крым. И не собирался менять свой завод на непонятную чужую заграницу. Тем более что родным языком считал русский. На иврите знал только несколько неприличных выражений, да и то от русских же друзей. Соня могла немного читать на иврите текст торы, но по словам Маши мало, что понимала. Ребята - Аркадий и Саня были за революцию. Тем более что началась интервенция, и ничего хорошего от французов и англичан ждать не приходилось.
 Соня решила вместе с Моисеем съездить в Феодосию. Там ещё оставались ученики Айвазовского, и была неплохая школа живописи.
Поезд уходил вечером. Из Керчи в Феодосию нужно было ехать через Джанкой. Михаил не хотел отпускать жену с сыном, но тихая Соня, когда хотела, очень даже могла настоять на своём.
Состав резко затормозил. Кто-то сдёрнул стоп-кран. На пол вагона полетели чемоданы, мешки, корзинки и даже пассажиры с верхних полок. Раздались крики и выстрелы. По вагонам побежали, какие-то страшные вооружённые люди. Громкий мат, малороссийский говор. Бандиты. В поезде был много уезжающих в эмиграцию. Очень знатная добыча. Людей выгнали в ночь. Начался грабёж. Кто сопротивлялся, убивали сразу. Евреев отделили в сторонку. Начали обыскивать, раздевать догола. Выстрелы не прекращались. Соня была ещё очень красивой женщиной. Моисей бледный от ужаса походил на библейского мученика. К ним подошёл здоровенный бородатый мужик, взял маленькую Соню за плечо, Моисея за воротник. Из толпы бандитов раздалось «Петро, ты это куда жидовочку повёл»? «Я сам их кончу. У меня с ними счёты».  Когда они отошли в ночную  степь от поезда, мужик затушил факел. Ещё  были слышны голоса и крики, когда совсем другим голосом бородач сказал: «Скоро начнёт светать, идите вдоль железной дороги, бандиты на лошадях поедут к Перекопу. Не бойтесь, впереди большая деревня, там сможете найти лошадь. Ну, с Богом». И канул в ночи. В темноте сверкнули, грохнув два выстрела. Чемодан с вещами Моисея остался в поезде, но кошелёк с деньгами у Сони за пазухой сохранился. Уже днём, смертельно усталые они добрались до дома. А ещё через несколько дней проводили Аню и Моисея на переполненном беженцами русском пассажирском пароходе в Стамбул.
 Наум бежать не собирался, он был оптимистом, и достаточно читал. Он знал, сколько раз возрождалась Керчь. Но где-то переждать смутные времена было надо. Ещё в бытность в Батуми Наум подружился с аджарцем из  Махинжаури. Курортный посёлок под Батуми, небольшой и тихий вдали от войны. И вот, не доверяя поездам, семейство Шнейдеров, распрощавшись с родителями Маши погрузилось на каботажную парусную шхуну и отбыло к новому месту жительства. В 1922 году на свет появилась Лиля.
      Ушли пароходы. Унося русскую армию в небытие. Ушли в неизвестность сотни испуганных, отчаявшихся людей. Бросая свою Родину, разрывая родственные связи в безумном беге. Ушли и военные корабли интервентов, подгоняемые штыками красной армии. Опустела Керчь. Но  советская власть постепенно стала набирать силу. На  металлургическом заводе появилась новая администрация из лояльных власти  инженеров и служащих.  Из активных молодых рабочих стали формироваться  боевые отряды.  Город надо было зачистить от воров и бандитов. Аркадий и Саня, как потомственные пролетарии, конечно, не остались в стороне. Михаил Абрамович революцию, войну и развал страны не одобрял, но  наведение порядка приветствовал. Ни в какие комитеты и отряды он, конечно, не вступал, но, не жалея сил, восстанавливал завод.
На улицах появилась милиция. Заработала городская администрация. Город надо было кормить. Снабжать водой. Обеспечить топливом. Наладить работу  больницы и школ. У Михаила Абрамовича было много друзей ставших после революции во главе города. Они хотели и могли что-то сделать, но не знали как. Не хватало специалистов.
  В Махинжаури пришла телеграмма Науму. «Приезжай, есть работа». Оставив Машу в Аджарии, Наум приехал в Керчь. В городском комиссариате народного хозяйства приняли его без восторга. Но всё же решили использовать. А Наум загорелся интересным делом. Город голодал. Надо было создать хотя бы несколько столовых для работающего населения. Закупить зерно для паровых мельниц,  открыть пекарни. Завозить продовольствие. Найти мазут для электростанции, дрова для отопления. И Наум закрутился в этой увлекательной работе.  Из Махинжаури приехала Маша с детьми. Науму выделили квартиру, хорошую, оставшуюся от уехавшего банкира. С мебелью и даже с хорошим роялем. В городе стали открывать школы. Появились первые послереволюционные деньги. Российские советские медные  пятаки. Эти пятаки, сыграли с Михаилом Абрамовичем злую шутку.  Однажды в квартиру на ремесленной улице пришли милиционеры, молодые ребята, только что получившие форму, и попросили изготовить для них милицейские свистки. Мастер, конечно, не отказал. Но из обычной жести звук был глухой, не звонкий. В дореволюционное время свистки  городовым делали из меди. А меди как раз у мастера не было. И Михаил Абрамович, сделал свистки из пищевой жести, вставив в боковые щёчки резонаторных камер медные пятаки. Звук получился звонкий и громкий. Милиция была очень довольна. Но вскоре, в квартиру Михаила Абрамовича пришли другие ребята - чекисты. Парни активные, приехавшие из Москвы, искоренять контрреволюцию. И Михаил Абрамович с маленьким арестантским узелком оказался в большой камере Керченской тюрьмы. Жестянщика Михаила Керчь хорошо знала и уважала. Крутые, прожжённые бандюганы сразу освободили койку под окном. «Михаил Абрамович, вас то за что?»  Весть об аресте Гуревича быстро облетела Керчь. Прежде всего, взволновался завод. Звонки в ЧК ничего не прояснили. Поднялась милиция. Наум стал выяснять, что случилось в комиссариате. Но пока дни шли.  Родные посылали в тюрьму передачи. Как только охранник  сообщал, что передача идёт Михаилу Абрамовичу, корзинка передавалась из рук в руки до адресата не тронутая. А дальше начиналось самое интересное для сидельцев. Михаил из подсобного материала, реечек, палочек и шнурочков, сделал весы. И начинался раздел передачи, всем поровну. Как-то незаметно получилось, что самым влиятельные человеком в камере  стал Михаил Абрамович. Попросив у  Начальника тюрьмы кое-какие инструменты и материалы, он сделал ловушку для насекомых, значительно облегчив жизнь заключенных.  Передачи шли от домашних, от завода, и даже от милиции. Наконец, выяснилась причина ареста. Кто-то  очень наблюдательный углядел в свистках издевательство над гербом Советской России. «Изделия Гуревича высвистывают Советскую власть». Когда это дошло до Москвы Начальника Керченского Чека вызвали в столицу, и больше о нём никто не слышал. Провожали  из тюрьмы Михаила Абрамовича очень тепло и торжественно воры, бандиты и контрреволюционеры. Переживал, только начальник тюрьмы. «Такой хороший заключенный, жаль, что уходит, навёл порядок в камере, за всё время ни одного нарушения или драки». Все чувствовали себя победителями и дирекция завода, и милиция. И, наверное, камерные сидельцы.
 Был ещё один подвиг Михаила Абрамовича. В середине тридцатых годов Керченский металлургический завод уже работал в полную силу. Приезжали практиканты из столичных городов, с Урала, с Северного Кавказа. И вот к Михаилу Абрамовичу обратился директор завода с проблемой. Нет наглядных пособий для изучения сталеплавильного процесса. И не сможет ли мастер как-то помочь. Это был вызов судьбы, испытание мастерства высшей пробы. Конечно, Михаил Абрамович согласился взяться за эту работу. Даже директор не представлял себе, что это будет за пособие, а мастер уже планировал необыкновенное изделие. Всё началось с книг, учебников и чертежей. Потом была детальная проработка всех устройств и механизмов, подборка материалов, изготовление инструментов. И, наконец, самое сладостное в работе, изготовление изделия. Я не знаю, сколько продолжалась работа месяц, два, год, но это случилось. Мастер позвал руководство завода в свою мастерскую. На большом металлическом столе стояла сделанная из стали меди и латуни доменная печь со всеми воздуховодами, кранами, рельсами и вагонетками, с поездами и паровозами. И модель эта была действующая.
       Ни одно поколение инженеров училось металлургическим наукам на этом макете. Его посылали в Москву на ВДНХ. За эту работу и многолетний труд  Михаила Абрамовича Гуревича наградили Орденом Трудового Красного Знамени.
В конце двадцатых годов нэпманская вольница стала сходить на нет. Новая власть окрепла, почувствовала силу и решила заняться идеологией. На горизонте замаячили чистки и обострение классовой борьбы. Не смотря на довольно успешную работу, умный Наум почувствовал затылком не доброе дыхание конкурентов и завистников. А так, как многие из них успели войти в победившую партию, и даже поучаствовать в борьбе с чуждыми элементами, то вступать с ними в борьбу Наум не стал. А стал готовить себе достойное отступление. Прежде всего, он записал младшую Лиличку на пролетария Михаила Абрамовича, сменив ей фамилию и отчество. Женя уже училась в текстильном техникуме, а Изя в школе. Маша к этому времени, окончила  бухгалтерские курсы, и помогла мужу подготовить  рабочие документы для сдачи дел в идеальном порядке. А затем он уволился к величайшей радости конкурентов, и печали сослуживцев и начальства. Объяснив свой уход необходимостью учить детей.  Время было, действительно, стремительного подъёма образования, и Науму поверили и отпустили.
  И вот в 1930 году в Ленинграде появилась семья Шнейдеров. Помыкавшись, некоторое время по знакомым, они сняли две комнаты в пригородном посёлке Левашово, в деревянном бревенчатом доме на улице Лассаля дом 11. Мария Михайловна поступила работать экономистом в какую-то строительную организацию. Наум тоже нашёл себе работу, как всегда, что-то налаживать, создавать, организовывать.  Ленинград был большим рабочим  городом. И в нём требовались знающие управленцы. Наум много работал, но на вторых ролях. Во-первых, он не был членом партии. И, как я понимаю,  не рвался, но свою точку зрения не афишировал. Во-вторых, хотя это в то время и не являлось обязательным, регулярное образование у него было всего два класса церковной школы. Но опыт и талант в карман не спрячешь. Постепенно умные чиновники в городе узнали и оценили его способности. А главное, честность и компетентность. Наум  организовал столовую на железной дороге. Единственно, что однажды он себе позволил, это принести домой, небольшой кулёк бракованного пережаренного лука.
     С продуктами было довольно тяжело. Однажды, проходя между составами, Наум почувствовал сильный запах гниющих фруктов. Не поленился, откатил вагонную дверь. Вагон, деревянная теплушка была полна ящиками с абрикосами. Весь состав, неизвестно когда пришедший с юга, стоял неразгруженный. Он набрал, свернув из газеты пакет, немного абрикосов и принёс домой Маше. «Посмотри, что можно из этого сделать». И Маша сделала. Добавив немного муки ещё чего-то дешёвого, подробности история не сохранила. Получились конфеты. Наум записал  весь технологический процесс. И наутро пришёл к начальнику вокзала. Сначала угостил его конфетами. Сахара в Ленинграде катастрофически не хватало. «Как тебе конфетки»? «Где достал»? «У тебя стоит целый эшелон». И показал пакет с абрикосами, а затем и готовую технологическую карту производства конфет. В продажу эти абрикосы пускать нельзя, гнилые, а переработать можно, и направить в детские сады, в школы больницы, в рабочие столовые. Бесплатно! Ведь сырьё уже списано. Вряд ли производство конфет из абрикосов было налажено. Скорее всего, дальше жены начальника вокзала технологическое изобретение Маши не пошло. А состав быстренько убрали с глаз долой. Ведь кто- то должен был бы ответить за погубленный товар, и возможно головой. Вскоре Наума перевели на работу в управление Ленинградского порта.
     Дети пошли учиться. Лиля в левошовскую школу. Она ещё была маленькой. Изя поступил, сдав экзамен, в спецшколу для одарённых детей. И там успешно учился, получая награды и поощрения. Женя поступила в институт иностранных языков и изучала французскую литературу. Родители водили детей по театрам, музеям. Вся семья проникалась сказочным городом, архитектурой, парками, великолепной Невой, таинством белых ночей. Это были интересные и счастливые годы. Семья была далека от политики. Да и Наум делал всё возможное, чтобы уберечь детей от поднимающихся волн репрессий. Это была пока не их жизнь. После школы Изя поступил в Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта. Наум с гордостью следил за успехами сына и даже с помощью его учебников освоил азы высшей математики, просто так, для интереса.
    В 1936 году Женя окончила институт и вышла замуж за хорошего парня Ивана Феоктистова, молодого инженера, а в1937 году родилась дочка, которую назвали Шарлоттой. Женя очень отличалась, даже внешне от женщин клана. Высокая, светловолосая, весёлая предприимчивая до авантюризма. Она всегда была душой компании и с юности на неё с обожанием смотрели друзья и подруги. Я думаю, что в ней проявилась кровь той далёкой сбежавшей прибалтийской жены старого раввина, но хорошо подправленная верностью и добротой Михаила Гуревича.
 В 1940 году Лиля окончила школу и  поступила в ленинградский университет на исторический факультет.
       В Крыму Аркадий, учился в  педагогическом институте, и собирался стать школьным учителем. Саня учился в техникуме, не изменяя металлургии. Клара вышла замуж и родила дочку Веру. У постаревших Михаила  Абрамовича и Софьи Моисеевны появилась идея навестить дочку в Ленинграде.
К концу тридцатых годов у всего крымского клана жизнь наладилась и как-то определилась. Но мир уже пролил  кровь на алтарь второй мировой войны. В 1939 году пришла очередь и России. Финская война, маленькая, но кровавая, захватническая, но необходимая для России в ожидании грядущих катастроф. Финляндия была союзником Гитлера.
 Россия воевала уже давно, и враг был определён. Русские гибли в Испании, в далёкой Монголии на Холкин-Голе, в Китае. Но для многих это были далёкие бои, как бы ни наша война. А вот теперь пришла наша. К самому порогу.
   Михаил Абрамович, понимая, что повидать родных больше, возможно, не удастся, заторопился, и в начале июня 1941 года вместе с Софьей Моисеевной и внучкой Верой приехали в Ленинград.
 22 июня немцы стали бомбить наши города.
                ВОЙНА.
 Из Крыма ещё доходили письма. Аркадий призван и направлен на фронт. Саня эвакуирован на Урал вместе с заводом. У него бронь, и на фронт его не пускают. Кто-то должен делать оружие.
Изя,  не успев получить диплома, направлен в распоряжение Министерства путей сообщения инженером мостопоезда. На все его вопли в военкомате усталый Майор зло заорал: «А кто мосты будет строить, войска перевозить? Ты ещё поползаешь под бомбами. Война и смерть повсюду. Не геройствовать, а  работать надо». Примерно такая же картина была на Урале, где пытался вырваться на фронт Саня, но с тем же эффектом.
   Уходили на запад эшелоны с солдатами, с военной техникой. На восток эвакуировали население, заводы, научные институты. Страна сжималась в кулак, пятясь от границы, скользя по крови своей и вражеской.
   Немцы рвались к Москве. Мощная северная группировка коалиции фашисткой армии стала окружать Ленинград. Эта армия была послабее московской. Там воевали, кроме немцев,  румыны, итальянцы, испанцы. И цели были другие. Задушить город блокадой, убить голодом. В Ленинград прорвался с большими потерями Балтийский флот.  Кольцо окружения сжималось, но, как пружина сжимаясь, уплотнялась и оборона города. Работали заводы, выпуская танки, пушки, автоматы, пулемёты, снаряды и патроны. Но городу готовили не битву. Ленинград не был готов к длительной осаде. Запасы продовольствия не соответствовали военному времени. Немецкая разведка заранее знала расположения продуктовых складов. Первые же налёты разрушили основные хранилища. Конечно же, ввели продуктовые карточки. Строгий учёт продовольствия, но голод становился хозяином осаждённого Ленинграда.
   Наума Шнейдера вызвали в исполком Выборгского района и поручили организовать и возглавить снабжение продовольствием и топливом посёлок Левашово. Для  этой работы мог подойти только абсолютно честный, ответственный  и знающий человек. Науму доверяли.
    А семья, увеличившись с приездом крымских родственников, сплотилась вокруг Маши, теперь уже Марии Михайловны. Она по-прежнему работала на железной дороге, но дома завела почти армейские порядки. Самое главное, никому не позволить сдаться. В доме должна быть идеальная чистота. Все должны работать. Пусть понемногу,  пыль вытереть на подоконнике, подмести у печки буржуйки, но у каждого должно быть своё дело. Обязательно умываться, выходить на улицу. И чем тяжелее был голод, тем строже соблюдался этот распорядок. С началом войны Мария Михайловна перешла работать на железнодорожный вокзал в посёлке Левашово.
 Все карточки отоваривала Мария Михайловна.  К ноябрю выдавался уже только хлеб. Рабочие карточки были у Наума и Марии. У Михаила Абрамовича, Софьи Моисеевны, у детей - Лоты, Лили и Веры карточки иждивенцев. У Жени карточка служащей. Лиля училась в Университете.  Негусто. Но еда делилась поровну. Три раза в день семья собиралась за столом,  накрытым белой скатертью. Хлеб нарезался равными кусочками и подогревался на печке буржуйке. Завтрак, обед и ужин. Если удавалось достать кусочек мороженой капусты или морковки, распаривали овощ в горячей воде, и это был суп. Вместо чая горячая вода.
 Руководство страны спешно искала возможность прорвать блокаду. На Невской Дубровке склоны крутого берега Невы были красны от крови. Но всё напрасно. Фашисты сидели плотно. Было одно место на противоположном берегу Ладоги в районе Кобоны, где немцы не смогли замкнуть кольцо. По  льду Ладоги. Гляциологи из Арктического института и изыскатели Автодора прокладывали трассу. В районе Кобоны строились склады, и накапливалось продовольствие. Строители железнодорожники срочно подводили  рельсовые пути, строили мосты через речки и овраги. Тем временем продовольствие в городе кончалось. Хлебная норма уменьшилась до 250 грамм для рабочих и 125 грамм для служащих, иждивенцев и детей.  Да, и хлеб был одно название. Мука, смесь из всех круп найденных в пустых мешках, в складских коробах, на складах, на неубранных полах пекарен. Чуть пшеницы, ржи, овса, гороха, чечевицы, пшена. Сосновый луб вместо витаминов, целлюлоза для объёма. Наум еле ходил. Опухшие от голода ноги почти не сгибались в коленях, но каждое утро он шёл в свою контору и обзванивал склады, воинские части, предприятия добывая крохи еды для самых слабых, хоть несколько поленьев для буржуек, самым замершим.  Искал и находил машины, чтобы вывезти трупы.
В конце ноября на Ладоге окреп  лёд и пошли первые грузовики с продуктами. Но смерть набрала инерцию. Ещё до ледостава в город с боем пробивались партизанские обозы с продовольствием, по ещё незамёрзшей Ладоге под бомбами Юнкирсов прорывались редкие баржи, но это была капля в море. Машины с продовольствием весь декабрь и январь ходили по ледовой трассе круглосуточно. Но ощутимо изменить положение дел удалось только в середине марта.
  Быстро стал сдавать Михаил Абрамович. Он острее всех переживал своё иждивенчество. Человек, который всю жизнь работал и содержал большую семью, вдруг решил, что ест хлеб, которого так не хватает детям. Он не был очень здоровым человеком. Всю жизнь, проработав с металлом, с  паяльной химией в цехах,  с вечными сквозняками, трудно остаться здоровяком. Но страдание любимых людей, смерть, безнаказанно царящая на улицах, высасывала силы. И ещё у Михаила Абрамовича был один секрет. В конце января он не смог встать с кровати. Сони сказал: «Моё время пришло». Маша, придя с работы, всё поняла и, пряча слёзы, пошла за Наумом.
Михаил Абрамович ушел, как и жил, тихо и достойно. И скорбь его близких была глубокая и искренняя. Когда стали поднимать его невесомое тело обнаружили под подушкой его секрет. Матерчатый мешочек с высушенными кусочками хлеба. Он собирал их, отламывая от своей иждивенческой пайки,  для детей.
 Хоронили Михаила Абрамовича 1 февраля 1942 года. Наум не мог говорить от слёз. Он написал маленький листок, который сохранился. Я приведу его полностью:
                Дорогой отец и друг Михаил Абрамович!
В последние минуты расставания с тобой выражаю свои глубокие чувства и уважение к тебе. 27 лет тому назад я с тобой сроднился и на протяжении всего этого времени  я, Дорогой мой отец, всегда питал к тебе самое глубокое уважение, как к хорошему, честному человеку, труженику. Ты всегда с открытой доброй душой жил с людьми в дружбе.
Ты, дорогой Михаил Абрамович, своими мозолистыми руками, со своими спутниками: молотком и ножницами воспитал и вырастил семью из 6 человек. Сыновья твои специалисты трудятся в настоящее время для нашей дорогой Родины, и ты, дорогой отец, со своей специальностью отдал все знания и труды на пользу Родины.
    Прощай, дорогой Михаил Абрамович. Спи спокойно. Я, твои дети, внуки и правнуки долго будут помнить Твою Светлую добрую душу.
                Твой зять и друг
                Наум.
1 февраля 1942г



Вскоре, после похорон Михаила Абрамовича, Наум  за грудой старой ветоши обнаружил несказанное богатство. Мешок солода. Весной 1941 года он к приезду тестя хотел сварить пиво и притащил к всё умеющей Марии Михайловне  солод. Но идея тогда так и не прижилась. «Это папа нам подарок прислал» сказала, плачущая, не верящая ни в бога, ни в черта,  Мария. Это действительно был божественный дар. Из солода можно делать всё. Печь оладьи, варить суп, делать отвары  вместо чая. Но проведение не оставляло эту семью. Уже в конце марта к ним с фронта пришёл гость. Давний друг семьи, офицер с романтическим именем Ариэль. Он прошёл много километров пешком. Попросил раскурить ему папиросу и лёг на пол, чтобы не упасть в обморок от слабости. Не вставая, пододвинул к Марии Михайловне солдатский вещмешок. Солдаты, особенно пехота, тоже голодали, но всеми силами хотели помочь гибнущему любимому городу. Узнав, что лейтенант идёт в Ленинград,  фронтовики собрали всё, что смогли найти съедобного в своём скудном хозяйстве, в этот бесценный мешок. Кусочки хлеба были перемешаны с гороховым концентратом, по жменьке ребята делились своим. На дне оказалась россыпь  пшённого концентрата, облепившего кусочки колотого сахара. Там же   нашлись, облепленные пшённой крупой, кусочки сала.  Сколько десятков километров прошёл  Ариэль никто не считал. Но он донёс друзьям это солдатский дар доброты щедрости и мужества. Дар Жизни.
 С открытием Дороги Жизни через Ладогу смерть стала нехотя отступать. Но город воевал. Почти на линии фронта стоял и работал Кировский завод. Ремонтировал танки, изготовлял пушки. Специалисты рабочих профессий были в основном старики пенсионеры. Сварщиков, ослабевших от голода, подвешивали на мостовых кранах над изуродованными снарядами танками, и старые мастера возвращали машины к жизни. А на токарных станках точили снаряды и мины мальчишки из ремесленных училищ и женщины.
 Пайку хлеба увеличили, но это пока не решало проблему. Науму, как руководителю снабжения, полагалось на семью буханка хлеба. Возвращаясь вечером домой, он  встречал безумный взгляд голодных женщин, поджидающих его на заснеженной улице, и,  не размышляя, отрывал от семейной буханки кусок за куском.
 Как правило, до дому доносилась только последняя горбушка.
     А в самом Ленинграде люди гибли ещё и от  арт-налётов тяжёлой артиллерии немцев, от бомб прорвавшихся самолётов.
  У Наума в Ленинграде, на бульваре Профсоюзов жила племянница Дина. Муж её работал в горкоме партии, по профессии инженер. Дина тоже была членом партии с тридцатых годов. Честная, дружная  семья. Свою дочку Зину они называли Зорькой. Семья увлекалась спортом. Дома были велосипеды, лыжи. Отец с дочкой занимались фотографией, собирали радиоприёмники. Жизнь была полная и интересная.  Девочке было 12 лет, когда пришла война. Её отец в первые же дни в должности политрука полка ушёл на фронт. На город опустился голод и холод. Дина работала в исполкоме. Светлое воскресное утро. Сегодня на работу можно прийти чуть позже. Со вчерашнего вечера Дина набрала в титан ванны воды, а знакомый исполкомовский водитель привёз небольшую охапку дров. Дина мечтала помыться и помыть Зорьку. Утром, пока Дина возилась в ванной,  Зорька прибежала в нагретую мамой постель и свернулась комочком под одеялом. Ей стало тепло и уютно. Взрыв ударил тугой волной по окнам, ещё и ещё. Короткий резкий удар по стеклу. Дина вбежала в спальню,  бросилась,  леденея от предчувствия, к белому холмику на кровати, краем глаза замечая дырочку в стекле. Осколок вошёл Зорьке в висок. Маленький, крови почти не было. А Зорьки не стало. Похоронили девочку на шуваловском кладбище. Наум помог с машиной. Пришли те, кто мог, у кого оставались силы.
 Муж Дины погиб, так и не узнав о смерти дочери. На Невском пяточке,  на том самом, на котором, скользя по окровавленному льду, пыталась и не могла пробить кольцо блокады обессиленная израненная пехота.
    В марте ослабели морозы, удлинился день. Хлеб уже давали по 400 грамм иждивенцам. На производствах стали открываться столовые. Заработали специальные отделения в больницах, принимая больных дистрофией. Уже редко встретишь страшную в своей обыденности картину, когда обессиливший человек везёт на саночках завёрнутое в простыню окоченевшее тело своего близкого.
  Город оживал. Немцы отчаянно бомбили ледовую дорогу, искали подъездные пути, спрятанные в лесах грузовые поезда. Но машины шли, проваливаясь в воронки под лёд, но поток их не ослабевал. Лётчики истребители сбивали немецкие бомбардировщики. Зенитчики прикрывали дорогу прямо на льду. Железнодорожники за ночь перекладывали рельсовые пути, ремонтировали и строили мосты. В одном из этих мобильных мостопоездов работал под бомбами и пулемётами Юнкерсов инженер Израиль Шнейдер.  Теперь и  на его душу хватало бомб и смертей. Был один мост, через небольшую речку с весьма распространённым в Ленинградской области названием «Чёрная». Мост нужно было построить железнодорожный под узкоколейную ветку. Построить из дерева. Начало весны, снег в лесном массиве выше колен, под снегом оттаявшая земля.Тяжеленные сосновые брусья выскальзывают из рук, ослабевших от голода и усталости, ленинградских железнодорожников. И наступил момент, когда люди не смогли подняться. Ни угрозы, ни мат, ни обещание дополнительного пайка не помогали. «Хорошо!» сказал инженер - «Даю бочку спирта, чистого медицинского». Несколько минут ушло на осознание сказанного. Потом началось вялое движение тел. «Хорошо, начальник, считай, что уговорил». «Бочка будет стоять на  том берегу». Инженер махнул рукой в сторону Кобоны.  Изя позвонил отцу. Наум позвонил в управление снабжением и доходчиво описал обстановку. Дежурный снабженец связался с авиаторами, и к вечеру, потрёпанная на Ладоге полуторка привезла вожделенную бочку к строящемуся мосту. Она была хорошо видна с противоположного берега. Рядом поставили часового. И работа закипела. Открылось второе дыхание, из загадочной русской души взялись, уже казалось несуществующие, силы. На третий день мост был готов. Строители честно получили спирт. Спустя много лет, бывая в этих местах, Израиль Наумович с удивлением находил целым и невредимым тот деревянный «Спиртовой» мост своей молодости. Мужики не подвели. Построили на совесть. 
        Весну торопили все. Измученный холодом город мечтал о тепле. Но кольцо блокады не ослабевало, хотя всем уже было ясно, на штурм города у немцев сил уже не хватит. Машины через Ладогу шли в воде по ступицы колёс.  Машины для Дороги Жизни делали специально упрощённой и удешевлённой конструкции. Тормоза только на задних колёсах, рессоры тоже. Кабина деревянная. Даже фара одна. Во время движения дверцы кабины всегда открыты настежь, чтобы у водителя был шанс выскочить из тонущей машины. И шанс действительно был, один.
     В начале мая вскрылась Нева. А затем и развалилась ледовая дорога. Но в городе уже было достаточно продовольствия, чтобы пережить ледоход. А когда лёд сошёл в Финский залив, по Ладоге пошли буксиры с баржами. Цистерны с горючкой просто загоняли по рельсам в озеро, им хватало плавучести. Собирали в поезда, и буксир тащил такой состав в Ленинград. А затем построили даже нефтепровод. Теперь кончилось полное господство немецких Мессершмитов и Юнкерсов в балтийском небе. Им наперерез выходили новенькие Яки и Лавочкины. Но война ещё только разгоралась. Горели Мессеры, но горели и Яки. Тонули баржи. И гибли солдаты. И разваливались под огнём немецкой дальнобойной артиллерии прекрасные дворцы Петергофа. Правда, теперь не безнаказанно. Корабельные орудия главного калибра балтийского флота давали хорошую сдачу.
   В июне 1942 года окончив второй курс истфака Ленинградского университета, добровольцем на фронт ушла Лиля.

                1 ВДААН
    Потребность в воздушных корректировщиках  резко возросла. Обученные офицеры были. Аэростаты тоже были. Их делали на заводе резиновых изделий в Ленинграде. Но не было младшего звена специалистов. Солдат со средним образованием, из которых можно было подготовить экипажи обслуживающие аэростаты: заправщиков водородом, газоизготовителей, ремонтников оболочек, укладчиков  парашютов, связистов.
   Наконец, пришло долгожданное пополнение. Сократили личный состав службы аэростатов заграждения, значительно снизилась интенсивность авианалётов немцев, и освободившийся контингент  передали воздухоплавателям. 100 девушек  молодых, но истощённых блокадой. Многие служили газоводами - водили по улицам газгольдеры для заправки заградительных аэростатов. Первым делом, разведя девушек по отрядам, их покормили. При виде полных подносов хлеба глаза у девушек заблестели.   
Сапоги Лили подобрать не смогли. На такие маленькие и тощие ножки армия не рассчитывала. Дивизионный сапожник, раздобыв где-то кусочек хрома, сделал сапожки 35 размера, голенища сшил из куска плотного брезента. Намазал брезент гуталином, и получилось вполне прилично. Даже девчонки из санитарного отряда позавидовали.
  Лиля прошла ускоренные курсы связистов и получила направление в 1 воздухоплавательный дивизион аэростатов артиллерийского наблюдения (1 ВДААН).
 Воздухоплаватели не плавают, а скорее всплывают вверх в воздухе на 1000 метров перед линией фронта. Аэростат - большой надутый водородом баллон в форме бомбы, сшитый и склеенный из серебристого перкаля. Аэростат прошит специальными стропами. К ним с помощью металлической трапеции прикреплялась четырёхугольная, сплетённая из ивовых прутьев, корзина, по-научному - гондола. Из корзины офицеры-воздухоплаватели, они же артиллеристы-корректировщики направляли огонь наших батарей. Офицеры наверху, корзина привязана тросом к лебёдке на полуторке, а внизу в палатке сидит связист. Иногда перед ним радиостанция, чаще коммутатор и полевой телефон. У уха трубка полевого телефона, и провод уходит к аэростату. Корректировщик сообщает координаты целей, а связист передаёт по рации или через коммутатор по телефону же эти координаты на батареи. Всё просто, если не считать, что ветер заходит с нашей стороны, а аэростат ложится почти на линию фронта, и его можно сбить из пушки или  пулемётной очередью даже из немецкого  окопа.  Вторая «приятность»: если корректировщик видит цель, то и эта цель видит его в отличный немецкий цейсовский бинокль. Немецкие прифронтовые аэродромы тоже расположены в зоне видимости. Чтобы опустить аэростат надо 15 минут, а мессершмитту, чтобы долететь, хватает и трёх. Стреляют даже не по офицерам, а по баллону. Промахнуться невозможно. Но сначала немецкий лётчик бьёт из пулемёта по машине-лебёдке. Слава богу, если солдаты успели нырнуть в щель. А рядом с лебёдкой палатка связиста. А связист девушка в наушниках, и она, торопясь, передаёт последние данные от наблюдателя. В общем, воздухоплавателями должны быть очень везучие люди, причём везти должно всему экипажу.
  Лиля была направлена в третий отряд. Конечно, это была особая часть. Молодые офицеры каждый день рискующие жизнью. Приравненные к лётчикам, но привязанные к земле.
   Человек привыкает ко  всему. Постоянная опасность только обостряет чувства. Девушки и без того красивые своей молодостью находили время сделать причёску, подогнать по талии гимнастёрку.
 Лиля привыкала к этой незнакомой, но такой отчаянной жизни. Научилась без раздумий вылетать из палатки по первому крику «воздух» и нырять в маленький окопчик у лебёдки. Привыкла жить в землянке, спать на маленькой лавке, накрывшись шинелью. Кормили солдат сравнительно неплохо. Конечно, не так как офицеров, но лучше чем в пехоте. И Лиля, уходя в увольнение, могла что-то приносить родным. Самый вкусный был концентрат пшённой каши. Порции были небольшие, но Лили хватало полпачки, она же была такая маленькая, вторая половина шла в Левашово. Здоровые мужики-солдаты доливали в котелки просто холодной воды, чтобы казалось больше, иногда перепадало немного колотого сахара или галеты от щедрот офицеров.
 Война шла своим чередом. Стала привычной работа, вспышки боли от гибели друзей. Постоянные обстрелы аэростатных биваков. Появились новые знания о воздушной корректировке. Осознание своего места в этой работе по имени Война.
Бои за Ленинград становились ожесточённее. Каждый день поднимались аэростаты. Их работа становилась всё необходимей. Аэростаты АН-540 1000-кубовые, поднимающие на полтора километра двух наблюдателей, при такой интенсивной работе несли потери. Их не успевали ремонтировать. Немцы поджигали их с самолётов, дырявили осколками бризантных снарядов. Воздухоплаватели прыгали с парашютом, успевали экстренно  опуститься на пробитой оболочке. Но были и  погибшие. Чтобы не прерывать работу, решили использовать старые 700-кубовые уже списанные аэростаты Ан-350. их потолок был 700 метров и поднять он мог только одного человека. И ещё они были очень не устойчивы в воздухе. Однажды капитан Анатолий Шальопа пошёл в воздух на АН- 350. Неожиданный порыв ветра развернул аэростат к земле, и аппарат спикировал прямо на стену полуразрушенного дома. Воздухоплаватель, пристёгнутый к корзине, повис на страховочном ремне.  И в этот момент аэростат ударился в стену и, как мячик, отскочив, рванулся вверх, заняв положенное место. Лебёдка притянула корзину, и капитан с трудом выбрался на утоптанную землю бивака. В этот день он больше в воздух не ходил.
  Капитан был опытным офицером. Прошёл финскую войну, имел награды. Человек физически сильный он нашёл способ, как сохранить трудоспособность в подобных ситуациях. Надо подпрыгнуть и повиснуть на трапеции крепления корзины к аэростату. Тогда возможный удар примет на себя мягкая оболочка.  Потом многие молодые воздухоплаватели с успехом пользовались этим приёмом.
   А что же наши крымчаки. Аркадий, отступая, шёл дорогами войны, начиная с Белоруссии и дальше в сторону Сталинграда. Он уже был             старшим лейтенантом, командовал пехотной ротой и считался удачливым и инициативным командиром. Саня на Урале делал сталь для танков, смирился со своим гражданским статусом, стал бригадиром и понял, что принесёт гораздо больше пользы Родине у мартена, чем в окопе.
Ленинград всё ещё был в блокаде. Когда сошел снег, Наум добился, чтобы все жители Левашова смогли получить участки земли под огороды. Накапливал продовольствие. Теперь, кроме хлеба, выдавали крупу, иногда даже колбасу, мясо и сахар. Самое сложное было организовать доставку в посёлок продуктов. Надо было найти машины, надёжных и честных водителей. Организовать охрану. По лесам вдоль дорог скрывались бандиты, были случаи нападения на шоферов. Еда ценилась дороже золота, дороже произведений искусства, дороже денег. Но Наум  Израилевич справлялся. Однажды, в конце зимы к нему домой пришёл человек в тёплом, на меху пальто, с гладким не измождённым лицом вполне здорового человека и попросил Наума переправить его на большую землю. Теоритически это можно было сделать, посадив человека на машину порожняком  идущую в Кабону. У Наума было право вывозить самых слабых женщин, детей, стариков, и он всеми силами старался, как можно больше людей отправить по «Дороге Жизни» за кольцо блокады, но пока это было очень трудно.
        Наум, сначала даже не понял, что хочет от него этот сытый мужик, но потом спокойно отказал. Теперь не понял посетитель. «Я хорошо заплачу».  «У тебя ещё много сил, потерпишь. Нет!» «Я заплачу золотом».  И посетитель вытащил из внутреннего кармана пальто плотный парусиновый мешочек, и высыпал на ладонь золотые цепочки, массивные золотые часы, несколько золотых червонцев. В мешочке еще много чего оставалось, но Наум плотно упёршись в деревянное крыльцо опухшими от голода ногами, схватил одной рукой за воротник добротного пальто названого гостя, а другой за толстый зад и зашвырнул его вместе с золотом в сугроб. И дверью хлопнул так, что с навеса над крыльцом сорвался пласт снега. Уже в комнате, за грудиной вспыхнула боль, онемела левая рука. От гнева и ненависти покрасневшее лицо покрылось потом. Подбежавшая Мария накапала в рюмку валерьянки. Боль отпустила.
      Через несколько дней в дом пришли милиционеры, и смущённый начальник милиции Левашова предъявил ордер на обыск. Наум был на работе, без него не начинали. Из НКВД был всего один человек, остальные левошовцы. Пришёл Наум, сам без сопровождения. «Начинайте ребята». Обыск проходил тщательно, но аккуратно. Ни золота, ни продуктов, конечно, не нашли. В сарае под давно пустующей кормушкой, до войны Мария держала несколько куриц, обнаружили закатившуюся ещё с довоенного времени стеклянную поллитровую банку с горсточкой позеленевшего от плесени пшена. Её решили к делу не подключать. Кто написал донос, было понятно сразу.
       Наума забрали. Суд был скорый и какой-то странный. Зачитали обвинение. Наум обвинялся в том, что расплачивался с шоферами, привозившими в Левашово продовольствие, продуктами. Причём все жители знали свои продуктовые нормы до грамма, и недовеса никогда не было. Но Наум не оправдывался, он действительно, иногда давал шоферам какую-то еду, часто отрывая от себя, чтобы как-то отблагодарить их за тяжёлый труд и риск. Когда ему дали последнее слово, он с трудом встал и сказал «Спасибо родной советской власти за доброту и гуманность, если бы я сорвал снабжение Левашова, меня надо было бы расстрелять». Ему дали три года тюрьмы. Очень странный срок в военное время. Суд проходил в Левашово. Народ угрюмо молчал. Женщины плакали. За Наума, не побоявшись, вступились жители. Возможно, где-то вовремя сказала нужное слово соседка по дому Герой Советского Союза полковник Гризодубова. Известно, что в деле Наума Шнейдера принимал участие Калинин. Наум пробыл в тюрьме до 1944. Домой его доставили прямо из тюремного лазарета на носилках с отёками и  острой сердечной недостаточностью. И на этот раз его, как всегда, выходила Мария.
 Изя став начальником мостопоезда мотался в Блокадном  кольце, строя мосты и железные дороги, ремонтируя разрушенное. Дел и опасности у него хватало. Лица ленинградцев стали строже, пока для радости поводов было мало. Ещё немцы надеялись победить. Но Россия уже знала, что рано или поздно победа будет за нами. И копила в себе взрывную силу ненависти, уже не чувствуя от напряжения ни боли, ни холода, ни горя.
Крым весь в крови и пороховом дыму бился из последних сил. Весь в руинах погибал Севастополь. Бились в Аджимушкайских катакомбах керченские партизаны. Многие знакомые и родственники ленинградских крымчан погибли при обстрелах, были расстреляны за еврейство в Феодосии, Судаке, Керчи.
   А на Ленинградском фронте ефрейтор Лиля Гуревич познакомилась с капитаном Воздухоплавателем Анатолием Шальопа. Странная эта была пара. Он крупный сильный уже опалённый войной командир. Она маленькая, ещё не успевшая отъестся, блокадница. Он сын паровозного машиниста, попавший в армию из слесарей, окончивший семилетку. Она студентка второго курса Университета, дочка бывшей гимназистки и коммерсанта, правда, окончившего всего два класса церковно-приходской школы. Но у Войны другие ценности, очищенные от шелухи условностей. Мужество, доброта, самоотверженность, верность. Всего этого  у обоих было с избытком. Анатолий нечасто приезжал в 3 отряд. Их редко видели вместе. Но постепенно оба погружались в жизнь друг друга. Анатолий побывал в Левашове, познакомился с Марией Михайловной и Софьей Моисеевной. Он довольно быстро попал под обаяние этих женщин.
   Лето 1943 года. Всезнающие подавальщицы офицерской столовой нашептали Лили, что капитан Шальопа после обеда должен быть в отряде. Лиля заволновалась, засуетилась. Последние дни были очень напряженные. Её роскошные каштановые волосы, с крупными локонами слежались под пилоткой, потеряли пышность и блеск.
 Рядом на невысокой пологой горушке в молодом ельничке стояла замаскированная 87-миллиметровая артиллерийская батарея. У санинструктора батареи Глаши Синицыной был большой алюминиевый таз. Предмет зависти женского состава 3 отряда воздухоплавателей. Лиля решила вымыть голову. День был яркий солнечный, очень тёплый. Немцы, почему-то не стреляли. До линии фронта было всего метров  800. Наш аэростат готовили к подъёму. Лиля быстро по склону горушки,  пробираясь между ёлочек добежала до землянки Глаши. Санинструктору было 25 лет, и по сравнению с Лилей она чувствовала себя взрослой и мудрой. За таз она потребовала исповедь. Рассказ длился недолго, информации было пока маловато, но таз был вручён. Выйдя из полумрака землянки, счастливая Лиля не торопясь пошла по тропинке вниз к хозяйству 3 отряда.
Первая мина упала ближе к макушке горки, ударив горячим кулаком взрывной волны между лопаток, сдув пилотку и сыпанув песком за шиворот. Лиля быстро очнулась от грёз, и, прижимая к груди драгоценный таз, понеслась, что было сил. Вторая мина, пришла чуть ниже,  как раз туда, где только что была девушка. Лиля, не  останавливаясь, метнулась вправо.  Все стоящие внизу под соснами солдаты и офицеры замерли от ужаса при виде этой охоты за человеком. Третья мина не учла Лилиного манёвра и взорвалась значительно левее. Внизу заорали «Лилька давай в лес» и ещё «Ложись». Но Лиля, снова изменив направление, помчалась влево. И опять немецкий корректировщик ошибся, вверх на вершине земляного фонтана взлетела маленькая ёлка. А Лиля, петляя, как заяц, всё неслась вниз к спасительному сосновому лесу. Ещё один взрыв грохнул, но уже совсем далёко. А Лиля влетела в толпу ребят, чуть  не сбив с ног злощастным тазом командира отряда Женю Кирикова.  Она тяжело дышала, глаза горели победным огнём. Только, через несколько секунд она заметила побледневшие, ещё не отошедшие от пережитого ужаса лица друзей. Подошёл Женя, обнял Лилю за плечи и развернул её к горушке.  Вдоль всего склона почти по её следам зияли рваными язвами уродливые воронки. Тут Лилю затрясло. А  смутившийся Кириков сказал своему напарнику по сегодняшнему подъёму, Володе Грановскому: «Пойдём, аэростат заждался, поищем этого фрица, а артиллеристы с ним разберутся ,чтобы не обижал больше наших девочек».
Этой странной любви на границе жизни и смерти судьба отмеряет скупые мгновения радости. Встретились, прижались друг к другу. Скрылись ото всех в сосновой роще. И уже сигналит жестокий водитель не раз пробитого пулями отрядного «Виллиса». Пора, пора, товарищ капитан. На взлётном поле аэростат к работе подготовили. Вот и всё. Гарантированное время жизни закончилось. Впереди неопределённость. А судьба никогда не раскрывает своих тайн.
   Осталось ещё несколько часов до заката. Володя Сударев уже в комбинезоне и парашюте ждет, облокотившись на плетеный борт гондолы. Анатолий натягивает комбинезон, водитель  помогает закрепить лямки парашюта. Воздухоплаватели отдают фуражки солдатам наземной службы, одевают лётные шлемы и, ухватившись за трапецию, запрыгивают в корзину. Затрещала лебёдка, с корзины сняли мешки с балластом, и тысяче кубовая серебристая рыбина аэростата вошла в вечернее небо.
Панорама Синявина изучена до кустика. На откидном столике карта, таблицы, планшеты, расчёты стрельбы. Внизу, в палатке связи, замерла у телефона связистка  ефрейтор Маша Ковальчук. Вспышка, над озером глухо доносится звук выстрела. Немцы начали вечерний концерт. Начали работу и офицеры корректировщики. Через коммутатор связной палатки пошли координаты на батарею. Два пристрелочных выстрела, поправка наблюдателей, и вот, наконец, подсвеченный огнём взлетает широкий фонтан земли. Попадание в боезапас немецкой батареи. Воздухоплаватели продолжают работу.  Ещё два взрыва  в районе железнодорожной гаубичной немецкой батареи.  С запада, на фоне заходящего солнца появились две точки. Первым их заметил Володя Сударев. «Толя, немцы, два мессера от солнца идут». Внизу тоже уже всё поняли и лебёдка на четвёртой скорости начала скручивать трос. «Володя, прыгай», не отводя бинокля от горизонта, приказал Анатолий. Что-то горячее тронуло шею. Взгляд вверх, а там вместо серебристой рыбы горит и плавится пробитая трассерами оболочка. Володя, подтянувшись на гайдропе, уже выпрыгнул из гондолы и от ранца пополз вытяжной парашют. Горящий аэростат, подгоняемый лебёдкой, всё набирал скорость планирования, а немцы уже пошли на второй заход. И прыгать нельзя, мессеры уже готовы срезать русского офицера пулемётами. И в корзине не сгоришь, так разобьешься. Земля рядом. Анатолий подпрыгнул, схватился руками за трапецию, поджав ноги. Корзина врезалась в землю, принимая на себя всю силу удара и перевернулась, прикрыв  собой воздухоплавателя. Мессеры удовлетворённые ушли горкой восвояси, а солдаты бросились с баграми растаскивать горящую оболочку. Корзина уже дымилась. Анатолий, кашляя, выкатился из обломков гондолы целый и невредимый, только сильно подкопчённый и пропахший сгоревшей резиной.
Старший лейтенант  Сударев благополучно приземлился, сохранив себя и парашют. Вечером в офицерской столовой ребята приняли по стопке наркомовской. Ведь заслужили, накрыли две батареи фрицев. И за то, что выжили.
  А рано утром, вместе с уходящим утренним туманом, новая оболочка и новая корзина уносила капитана Шальопу и старшего лейтенанта Сударева на высоту 1000 метров, для поиска немецкого прифронтового аэродрома Юнкерсов j-88. Аэродром они нашли, дали координаты артиллеристам, и скорректировали стрельбу. Но немецкие истребители неожиданно вывалились из облака, шквальным пулемётным огнём превратили в лохмотья взорвавшуюся оболочку. Оба офицера успели выпрыгнуть. Но уже у самой земли капитана накрыла пылающая оболочка. Только стремительная и самоотверженная работа наземного экипажа спасла офицеру жизнь. Капитан был оглушён падением, загорелся плотный лётный комбинезон, глаза защитили очки. Пострадали  щёки, нос и руки. Ожоги были несильные, но до пузырей. Ну, как в таких условиях договариваться о свиданиях. Мало того, что мужественное лицо попорчено,  так к тому же полная неопределённость в дальнейшей судьбе.


 

А в Левашове, в дом к Шнейдерам постучался военный лётчик, майор. Их эскадрилья тяжёлых ночных бомбардировщиков только, что прибыла на левошовский аэродром. А там ещё ничего не готово к их приезду. «Мария  Михайловна,  нам посоветовала обратиться к вам ваша соседка полковник  Гризодубова, не разрешите  ли вы на вашей кухне нашему солдату приготовить обед для офицеров». Мария Михайловна очень смутилась. В доме никаких запасов не было. Тем более для целой эскадрильи. Лётчик всё понял: «Да вы не волнуйтесь, Мария Михайловна, еда у нас есть, и солдат всё приготовит и дров для печки принесёт. У нас просто негде пока приткнуться, приготовить еду и поесть». «Конечно, приходите, товарищ майор, если что понадобится, я помогу вашему солдату».
От аэродрома прикатила полуторка, привезла уже наколотых берёзовых дров. Молодой парнишка - солдат притащил полный солдатский мешок с продуктами и полмешка картошки. Сноровисто растопил печь на кухне. А дальше его сноровка закончилась. Когда Мария Михайловна увидела, как  солдатик чистит картошку, её чуть инфаркт не хватил. Картошка в Ленинграде ещё была на вес золота. Стало ясно, что поварское умение не самое сильное достоинство молодого человека. А когда выяснилось, что лётчики  уже давно не имели горячей пищи, Мария Михайловна не выдержала. «Послушай, сынок, давай я приготовлю обед для ваших офицеров, если, конечно, ты не возражаешь». Радость бойца трудно передать. С питанием технического состава начальство уже определилось, и солдат, подложив дров в печку, стремительно ускакал на аэродром, доказав, что он ни силён не только в кулинарии, но и в дисциплине. К двум часам на крыльце застучали сапоги. Пришли офицеры под командой майора. Мария Михайловна уже натопила все печки. Достала из комода почти забытую за войну праздничную скатерть и роскошный сервиз ещё из керченских времён: с большой супницей, красивыми сине-белыми тарелками. Правда, ложки и вилки были разномастные. Но обалдевшие лётчики этого не заметили. Всё, и тепло в доме, и белая скатерть, и  столовые приборы, и обед, достойный Метрополя, перенесли этих ещё молодых ребят в счастливый довоенный мир. Стараясь подольше сохранить эту иллюзию,  лётчики не говорили о своих делах. Вспоминали родных, довоенную жизнь. Но вот обед закончился.  Офицеры стали собираться. Мария Михайловна сложила оставшиеся продукты в вещмешок,  обрадовалась, что удалось сэкономить, и передала его майору. Тот очень удивился «Мария Михайловна, спасибо за чудесный праздник. Это вам». Мария Михайловна даже испугалась. «Я не могу это взять. Это ваш паёк, чтобы у вас были силы нас защищать. Не возьму, не настаивайте». Майор задумался. «Вы даже не представляете, как бы мы били немцев с такими обедами. Не возьметесь ли вы кормить нашу эскадрилью хотя бы до налаживания нашего быта». «Ну, что ж  помогать так, помогать».  Майор с облегчением поставил  мешок на пол. «Но раз вы согласились войти в нашу команду, я буду требовать, чтобы и вы питались с нашего стола. И никаких возражений». Так в жизнь семейства Шнейдеров вошла эскадрилья тяжёлых ночных бомбардировщиков.
 Мария Михайловна и её мама Софья Моисеевна кормили лётчиков два раза в день. Утром после полётов и вечером перед вылетами. Утром было самое тяжёлое время. Довольно быстро молодые лётчики вошли в семью и души женщин. У Софьи Моисеевны на фронте был  сын Аркадий, он отчайно сражался в Сталинграде, был уже дважды ранен, командовал ротой. У Марии Михайловны на ленинградском фронте, воевали дочь Лиля и зять Ваня Феоктистов.  Так что заботы и волнения женщин и лётчиков были общие.
   Тяжёлые ночные бомбардировщики, переделанные из пассажирских самолётов, в основном из ПС-84 были тихоходные, шумные, сделанные по американской лицензии машины ЛИ-2НБ. Скорость 280 км/час. Три пулемёта, один из них крупнокалиберный 12,7 мм, но зато почти тонна бомб. Лётчики, молодые ребята с транспортных самолётов или чуть постарше из ГВФ, призванные с гражданских авиалиний.
       Солнце оранжевое, тревожное пробивается сквозь налитую красным полосу облаков на востоке. Над острыми вершинами елей чёрной шрапнелью взвилась стая птиц. И сразу стал слышим нарастающий рёв двигателей заходящих на посадку тяжёлых ночных бомбардировщиков. Наши вернулись.
  Над Вуоксой ночной бомбардировщик оказался уже перед рассветом. Небо становилось всё выше и прозрачнее, и на этом акварельном фоне чёрный крестик самолёта прекрасно читался немецкими зенитчиками. Машину окружили хлопковые коробочки взрывов. ЛИ-2 задрал нос и из последних сил потянулся вверх, уходя от разноцветных трас счетверённых зенитных пулемётов.  До аэродрома осталось всего ничего. Но стал терять обороты левый двигатель. Застучал пулемёт из блистерного колпака вверху фюзеляжа. Его поддержал стрелок правого борта. Пара мессеров догоняли тяжелую машину. Лейтенант Володя Соколов оторвал левую руку от подковы штурвала, перчаткой вытер пот, выступивший из-под шлема. Повернувшись к штурману, сказал «Хоть какая-то польза   от мессеров. Перестали лупить зенитки, боятся своих подбить». А затем отдал штурвал от себя и вправо, завалив  самолет вниз и вправо к заливу, подставляя немцев под огонь наших зениток у Сестрорецка.
  Над аэродромом левый движок совсем скис и задымил. Заходя на посадку, Володя его просто отключил. Доложив командиру эскадрильи результаты разведки и передав машину технику - старшему лейтенанту Смирнову, Соколов отправил штурмана сдавать карты в развед.отдел. А сам поспешил на улицу Лассаля. Дом 11. И уже на крыльце на него навалилась усталость и пережитое напряжение. Мария Михайловна увидев ввалившиеся глаза и осунувшееся лицо молодого пилота, сразу вручила ему большую, на поллитра кружку крепко заваренного, горячего сладкого чая, усадив его у кухонного стола. От горячей кружки согрелись руки, от чая стало жарко и, Володя заговорил, освобождаясь в рассказе от всего пережитого, от страшного напряжения сил и нервов, возвращаясь к жизни. 
    На крыльце зашумели пришедшие лётчики. Оживший Володя пошёл встречать товарищей.  А Мария Михайловна, только что впитавшая в себя рассказ лётчика, торопясь, пересчитывала своих гостей, каждый раз замирая в страхе не заметив то Сашу, то Васю, то Андрея. Леденея душой услышав безнадёжное  «Он больше не придёт». Но сегодня пришли все. Так и жили они почти год.  Две маленькие девочки, две немолодые женщины, целая эскадрилья офицеров лётчиков и ещё множество воинов и близких,  которых посылала в этот дом обогреться и отдохнуть Война.
С 12 января 1943 года 1 ВДААН воевал в районе Невской Дубровки. Началась операция Искра. Мороз -30 градусов. Гондола раскачивается, ударяясь о стабилизатор аэростата. Ветер явно больше 20 метров.  По всем канонам воздухоплавания в воздух идти нельзя.  Морозная дымка периодически  закрывает обзор. Снизу батареи требуют, просят, умоляют дать корректировку огня.  Земля дрожит от взрывов снарядов и мин.  Немцы, понимая, что советские войска пошли на прорыв открывают мощнейший ответный огонь. Наступление останавливается, наши артиллеристы не видят целей, не могут поддержать пехоту огнём. Послать вверх воздухоплавателя  нельзя - верная смерть. Пока командиры думают, капитан Карчин одевает комбинезон, берёт ранец парашюта. «Я пойду, может, что и выйдет».  И шагнул  в буран. Через минуту застучал мотор лебёдки. Аэростат пошёл вверх. И действительно вышло. На батареи пошла корректировка. Ударили наши пушки, поднялась пехота. Но аэростат всё-таки оторвался. Последнее сообщение было  «Аэростат в свободном полёте». К счастью,  капитан остался жив. Только побился немного, аварийно  приземляясь на невских торосах, да обморозился, добираясь до своих.
   Недалеко от взлётной площадки 3 отряда расположена батарея «катюш». Когда «катюши» ударили, земля просто закачалась под ногами. Несмотря на ветер воздухоплаватели всё же пошли в воздух. Прозревшие батареи усилили огонь.
  Внизу, в связной палатке на коммутаторе Лиля Гуревич. Две ночи почти не спала. Батарея напрямую подключена к корректировщикам. В гондоле капитан Женя Кириков. И вдруг в наушниках, «Фиалка, фиалка, не слышу тебя». Это позывной артиллеристов. Вокруг грохот разрывов,  пропала связь. В палатку просунулся техник младший лейтенант Ерошенко «Лилька, обрыв связи с батареей». И связистка Лиля надела на шапку ушанку каску, перекинула, через плечо катушку с проводом, сунула в мешок от противогаза телефонную трубку, плоскогубцы, изоленту. Правую руку оттянул тяжёлый  автомат ППШ, а в левой заскользил оборванный провод на батарею. Зимний лес перепахан разрывами. Немцы бросают мины в сторону взлётного поля аэростата. Снег уже не белый, а  чёрно-коричневый. Над воронками горят обугленные, расщеплённые минами стволы ёлок. Провод выскользнул из рукавицы.  Вот и обрыв. Теперь надо найти второй конец, идущий на батарею. Он оказался метрах в десяти, заброшен на ствол корявой ёлки. Лиля подсоединила к контактам телефонной трубки оборванный провод. Слава богу, обрыв один. В трубке раздался охрипший голос батарейного телефониста. «Арбуз, арбуз, я фиалка»,  повторяющий, как мантру, позывные корректировщика. «Фиалка, связь  сейчас будет» и повеселевший голос с батареи «Спасибо, Лиличка.» Пассатижами быстро сорвала изоляцию с проводов. Скрутила обнажившиеся концы, соединила оборванный провод с катушкой. Несколько витков изоленты, и скорей, раскручивая катушку, к первому проводу из связной палатки. Откусила нужный кусок провода с катушки, соединила концы. В трубке голоса Кирикова   и батарейца. Ура! Теперь бегом к взлётной площадке отряда. Обстрел не прекращается. Наконец, загрохотала наша артиллерия. Немцы стали затихать. Лиля бежала, обходя воронки, спотыкаясь о сбитые ветки. Услышав вой мины кувыркнулась в сугроб. Взрыв засыпал горячей землёй и ветками,  звонко стукнул щепкой по каске, больно приложил толстой веткой по левой ноге. Лиля вскочила, прихрамывая, побежала к уже видимой сквозь кусты палатке. С немецкой стороны обстрел совсем прекратился. Накрыли мы всё-таки немцев. Лиля устало вошла в палатку. Нога болела всё сильнее. Почему-то кружилась голова. У коммутатора сидел лейтенант Сударев. «Спасибо, Лиличка, за связь». Лиля тяжело подошла к своей лавке, сняла с плеч катушку, повесила автомат на гвоздь, вбитый в стойку палатки, и стала падать. Сударев успел подхватить девушку, посадил её на скамью и тут увидел, из голенища  левого сапога торчит окровавленный осколок металла.
         День был очень тяжёлый. Отряд потерял двух офицеров корректировщиков, лейтенант Перлович разбился на подожжённом аэростате, лейтенант Кузенок застрелен немецким лётчиком прямо в гондоле. Тяжело ранен техник лейтенант Мамчич. В палатку сунулся Кириков. Ещё возбуждённый боем, счастливый, что хорошо поработал и остался  живой. «Лилька, ну ты молодец». «Лиля ранена», сказал осевшим голосом Сударев,  «Где? Куда?» Вся радость из глаз Жени испарилась. Из сапога на земляной пол палатки уже натекла порядочная лужа крови. Ребята при виде осколка растерялись, стали искать санинструктора, но Кириков подхватил  Лилю на руки и проваливаясь в снег побежал в медсанбат на батарею. Крови Лиля потеряла изрядно, правда, больше всего жалела о потере сапога. Его пришлось разрезать. Ранение оказалось нетяжёлое, осколок попал в мягкие ткани левой голени, и кусочек мышцы всё-таки вырвал. Что на форме ножки никак не сказалось. Вырвавшись на пару часов, в медсанбат примчался Анатолий. После того, как его накрыла горящая оболочка аэростата, они ещё не виделись. Парочка была загляденье. Она, бледная, с зеленоватым отливом после кровопотери. На, случайно выглянувшей из под одеяла, левой стопе, следы ещё не отмытой до конца крови. Он, с коричневыми струпьями на щеках и носу, с ещё перебинтованными кистями рук. Ни обнять девушку, ни поцеловать.
     И всё-таки мы пробили блокаду. Пусть коридор шириной всего 11 километров, но железнодорожники уже подвозят рельсы и шпалы, ставят мосты. Ещё блокада не снята, но кольцо разорвано и, значит, ленинградцам будет легче. В госпиталь Лиля, конечно, не поехала, отлежалась в медсанбате. Её усиленно кормили и баловали. Навестил и начальник штаба дивизиона Филиппов. Привёз медаль «За отвагу». А новые сапоги Лиля всё-таки получила. Их купила Дина в Ленинградском Военторге. Почти такие же, как и были - брезентовый верх и кожаный низ.
 Приближался 1944 год. Сквозь прорыв в кольце уже регулярно проходили поезда с большой земли. Бои шли с нарастающим ожесточением. Неумолимо сближались Ленинградский и Волховский фронты. Расширялось хозяйство  воздухоплавателей. Артиллеристы так привыкли к зорким глазам воздушных корректировщиков, что пришлось создавать новые отряды и дивизионы.
        Морозный январь, 1944 года. Ветром обжигает лицо. Два воздухоплавателя в громоздких комбинезонах неуклюже забираются в гондолу, цепляясь парашютами за стенки корзины. Заступила ночная вахта. Застрекотала лебёдка, и пошла вверх невесомая туша аэростата. Всё тише  шум мотора лебёдки. Раскрывается панорама поля боя. Ночь звёздная, только на севере сквозь редкие облачка пробивается тусклая луна. Но снег хорошо отражает звёздный свет. Воздух прозрачный. Видимость  до горизонта. Корректировщики обшаривают биноклями немецкую сторону. А педантичные немцы начинают вечерний артналёт. Вспышки выстрелов, кончилась тишина. На координатные сетки планшетов наблюдатели наносят цели. Пошла информация вниз. Вот и наши пристрелочные снаряды полетели к немецким дальнобойным орудиям. Началась корректировка. Наш аэростат плохо виден на фоне ночного неба, но немцы знают, где наше взлётное поле. Теперь и в сторону аэростата пошли немецкие осколочные снаряды. Вспышки выстрелов подсвечивают морозную дымку над Невой. Всё больше отмеченных целей на планшете. Наконец, снаряды наших батарей накрыли немцев.  Взметнулась чёрная волна на огненном основании, взорвался склад боеприпасов, уничтожая орудия  и калеча прислугу. Заткнулись немцы. Огонь перенесён на следующую цель.   
      
                Мои дорогие!                7.01.1944 г.   
   Только, что пришла с воздуха. Настроение приподнятое – решила вам написать письмо, похвастать. Видимость сегодня исключительная, виден был даже Ленинград. Немцам сегодня мы устроили бессонную ночь, а у вас зато, было немножко тише. Жаль, что небесные боги плохо следят за погодой. Когда погода за нас можете спать спокойно. Интересно, на земле сегодня сравнительно тепло, а в воздухе – 30 градусов.   Я в комбинезоне одного из наших воздухоплавателей. Он мне велик, но зато не продувается ветром.
   В шлемофоне, унтах и парашюте с  трудом залезла в гондолу. Я теперь хожу в воздух каждую ночь. После работы меня и Толю Якименко встретил Андрианов, новый командир отряда, вместо Кирикова, которого перевели в другой отряд, что очень жаль. Андрианов встретил нас с воздуха, замёрзших (2 ,5 часа пробыть на таком морозе и ветру не шутка). Он дал нам по сто граммов водки, да к тому же напоил чаем. Так что я сижу сейчас размякшая,  добрая, и наполовину уже спящая. Ну, спокойной ночи, мои дорогие. Сегодня святки. Что-то мне присниться?
        Целую вас крепко, крепко. При первой возможности увидимся.
          Ваша Лиля.
У меня на рабочем столе разложены выцветшие листочки военных писем, карточки с короткими посланиями, полные беспокойства за родных и воюющих друзей. Фронтовые треугольники, с почти стёртыми карандашными сточками. Длинные письма, написанные во время затишья, разборчивым почерком и чернилами. В них тоска по дому и боль утрат, страшная летопись жестоких боёв. Как весенний цветок пробивается сквозь последний снег, оживает любовь в перекопанном воронками прифронтовом лесу. 
   Ленинградский фронт соединился с Волховским. Всей силой ненависти, накопленной пережитыми страданиями и горем, ударили наши артиллерия, авиация, корабельные пушки главного калибра. Пошла в долгожданную атаку пехота,  сметая ненавистное кольцо блокады.
Но война ещё не кончилась. Лежит в госпитале с проникающим ранением грудной клетки Аркадий. Погиб в Эстонии Ваня Феоктистов. Погиб, получив, наконец, отпуск первый за всю войну.  Перед отъездом поднялся на наблюдательный пункт, попрощаться с другом и в этот момент немецкий снаряд попал в крону сосны, на которой находилась смотровая площадка. Погибли оба.
    Лиля прислала письмо о воздушном бое над взлётной площадкой их аэростата:
…Мы были в воздухе, корректировали работу наших артиллеристов.   С немецкого аэродрома поднялся Юнкерс j-87 . Наперерез немцу, спасая воздухоплавателей, пошёл возвращающийся с задания наш штурмовик ИЛ-2 . Завязался воздушный бой. Ил пошёл в отчаянную  лобовую атаку. Пулемётные и пушечные трассы скрестились. Немец, не выдержав отвернул и тут же, вспыхнув, стал падать на землю. Но ИЛу тоже досталось. Мотор задымил, заработал с перебоями. Лётчик еле дотянул до линии фронта и машина, разваливаясь на ходу, запрыгала по кочкам  опушки леса почти у взлётной площадки.   Солдаты, выскочив из окопа, бросились к самолёту. И какое же было счастье, когда из-под обломков вылезли измазанные, исцарапанные, израненные, но  живые оба лётчика. Их чуть ли не на руках перенесли в палатку. Промыли и перевязали их, слава богу, поверхностные раны. Ребят покормили, и от души напоили. Оказалось что они с Левошовского аэродрома, земляки. Вечером за лётчиками пришла машина…
   После снятия блокады и уничтожения северной группы войск  фашисткой Германии,  наши войска двинулись на запад.
    К лету 1944 года Институты и Университеты стали отзывать из армии своих студентов. Осенью вернулась в Левашово и Лиля. К этому времени Клара забрала Верочку. Муж Клары Иван Николаевич в это время работал в Алапаевске. Эскадрилья тяжелых ночных бомбардировщиков передислоцировалась  вслед за армией в составе Второго Белорусского фронта на запад. Дом опустел. Анатолий, распрощавшись с Лилей продолжал воевать. 1 ВДААН двигаясь по дорогам Европы добивал  немцев. Судя по письмам, Анатолий и Лиля уже поженились. Лиля восстановилась в Университете и спешно сдавала зачёты. После боевой работы, особой армейской жизни, в постоянном окружении фронтовых друзей и подруг, появилось чувство одиночества и острое желание, сдав зачёты, снова вернуться в армию, но это уже было вряд ли возможно. 
     Только в ноябре 1944 года удалось добиться пересмотра дела Наума, и вскоре к великой радости всей семьи и друзей он был освобождён. Дом сразу заполнился. Несмотря на тяжёлую болезнь, Наум Израилевич заряжал своей энергией всех окружающих. С помощью Марии Михайловны и Лили он довольно быстро встал на ноги и сразу включился в работу, вернее работа его нашла. Он очень радовался союзу Анатолия и Лили. Науму  очень нравился Анатолий, его героическая работа. Они были чем-то похожи. Широтой души, предприимчивостью, организаторскими способностями, бесхитростностью и врождённой порядочностью. 
 Приведу письмо Наума:
Левашово 29.01.1945г.
   Доброе здоровье уважаемый  Анатолий Евгеньевич.
Шлю вам свой отцовский сердечный привет и наилучшие пожелания скорей закончить битву и вернуться с победой в свой родной дом, где вас ждёт теплота и уют. Письмо ваше от 10.01 получил. Ну, Лиля, наверное, вам пишет, и всё знаете о ея здоровье. Могу доложить, я часто к ним заскакиваю. Она выглядит хорошо, загружена уроками. Дома тепло и уютно, ждут хозяина.
Мой вам совет, держите свою марку мужчины высоко. Всё, что вам принадлежит, будет ваше. Всё остальное осталось позади и беспокоится нечего. Все предосторожности считаю излишними, (Вы меня понимаете?).
Ну, я работаю директором подсобного хозяйства. Дополнительно имею нагрузку, заготовил для строительства лес. Также организовал рыболовное дело. Идёт неплохо. Ремонт дома заканчиваю, даже остеклил. Машина ваша хранится в порядке, что надо сделано.
 Дома у нас в Левашово всё по старому, все живы, здоровы, тепло. Мамаша хозяйничает, Женя занимается, Лоточка играет с котом Рыжиком. Кошек в блокадном Ленинграде вообще не было, понятно почему. Котёнка привез знакомый офицер, уже после снятия блокады. Меня обижают, не дают выпить. Но когда я приезжаю к Лиле, то там меня угощают. И я иногда украдкой тоже себя угощаю.
   Ну, будьте здоровы и счастливы. Пишите, буду рад.
                Ваш Отец.
  Привет от Марии Михайловны, Жени, Лотты, Привет вашему начальнику т. Филиппову.
К этому времени Лиля уже  полным ходом  училась в университете, догоняя однокурсников, и жила в Ленинграде вместе с   бабушкой Софьей Моисеевной. Помог получить жильё командир 1 ВДААНа полковник Филиппов.
 Страна возвращалась к мирной жизни. Но наши войска на западе ещё дотаптывали последние очаги немецкого фашизма. Ещё не скоро иссякнут потоки похоронок. Но однажды Лили пришло коротенькое письмо:
      09.05.1945.
             Милый котёнок! Поздравляю тебя и всех родных от глубины   всей души с добытым нами праздником. ПОБЕДА!
Желаю Вам мои дорогие всех благ в жизни и плодотворной работы на своих постах.
         Целую Вас, любящий
                Вас Анатолий.
   29 сентября 1945 года в день рождения Лили в короткий отпуск приехал Анатолий. А 29 июня 1946 года появился на свет я. Новая жизнь, новая судьба.
    Аркадий всю войну провоевал в пехоте. Начав с младшего лейтенанта в Белоруссии. Дрался, отступая до Волги. В Сталинграде немцев, наконец, остановили. Бывший студент симферопольского педагогического  института  воспитывал  солдат в кровавом месиве сталинградской битвы. Рота Аркадия, теперь уже капитана, билась насмерть в развалинах разрушаемого немцами города. Аркадий был дважды ранен, один раз в рукопашной, с здоровенным эсесовцем, получил удар кинжалом в лицо, но смог немца застрелить. Кинжал перебил нижнюю челюсть. Умельцы в медсанбате как-то закрепили осколки, и капитан повёл свою роту дальше. В Европе немцы за неделю завоёвывали целые страны,  а здесь часто месяцами не могли захватить руины одного дома. Страшным капканом стал Сталинград для немцев. Два миллиона жизней унесла война в этой битве.
 А рота Аркадия, пополненная новыми бойцами и подлеченная в медсанбатах и госпиталях, пошла на запад. За взятие одной важной безымянной высотки капитана Гуревича представили к Звездой Героя Советского Союза, но получился только орден Александра Невского. Тоже неплохо.  Были ещё три медали «За отвагу», орден «Боевого Красного Знамени», орден «Отечественной войны», медали за взятие городов. Все честно заработанные кровью. И снова Белоруссия. Полк, в котором служил Аркадий, добивал  бендеровцев. В 1945 году уже в Германии к Аркадию по вызову приехала семья: жена Рая и дочка Света. В1947 году Аркадий, наконец, демобилизовался. Но служба его не кончилась. Как боевого офицера его  по партийной линии направили в посёлок Калищи председателем сельсовета, с задачей выселить от туда всех карело-финов. Аркадий приехал, поговорил с народом.  Оказалось попытки их выселить уже были. Здоровые, сильные работящие мужики, родившиеся в России и всю жизнь прожившие в этих местах. Многие семьи уже смешали карело-финскую кровь с русской. Выселять таких людей, когда страна в разрухе, преступление. Аркадий собрал возможных выселенцев и предложил: «Тем, кто хочет уехать, я помогу, кто хочет остаться, живите на здоровье, буду только рад таким работникам». Решение было оформлено, как желание всех жителей Калищи. И посёлок оставили в покое.
   Через 15 лет Света приехала в Калищи. Огромный карел подхватил её, уже взрослую женщину на руки «Как же, Светочка, помним тебя и твоего папу Аркадия Михайловича. Ведь он тогда отстоял и спас нас».   
          В этом деле есть одна маленькая нестыковка.  Следующая работа члена партии капитана орденоносца, бывшего студента педагогического института оказалась место слесаря сборщика Адмиралтейского судостроительного завода. Видимо, не забыли чиновники самоуправство фронтовика. Да и чёрт сними. Эта работа так понравилась Аркадию, что со временем став бригадиром, всю свою жизнь строил корабли.
   Для Израиля Шнейдера продолжалась кочевая жизнь мостостроителя. Теперь он восстанавливал то, что разрушила война. Работы было невпроворот,  наломали порядочно и мы и немцы. Вот и носились по всей стране мостопоезда, поднимая со дна рек разбитые фермы мостов, снова сшивая сети железных дорог, восстанавливая экономику страны.
  На очередной стройке Изя познакомился с девушкой Розой, они поженились. И скоро на свет появилась моя двоюродная сестра Лида, а через несколько лет к ней прибавилась Женя. Нашего полка прибыло. Но и убыло. В 1950 году ушёл из жизни Наум. Для всего крымского клана это была невосполнимая потеря. Проклятая стенокардия, полученная ещё в блокаду, голод,  тюрьма, работа на износ незаметно отбирала силы. А он силы никогда не экономил. Уже больной он закончил дом в Левашово для своей любимой Машеньки, для детей и внуков.
      Дом строил инвалид плотник , без правой кисти. Он пристёгивал двумя солдатскими ремнями к предплечью плотницкий топор и срубил из сосновых брёвен большой дом, где были четыре комнаты, веранда, кухня с погребом и большой чердак, где со временем можно было добавить ещё пару комнат, для гостей. До этого Шнейдеры своего жилья не имели, снимали две комнаты на улице Лассаля. Новый дом вырос на месте блокадного огорода Шнейдеров.
      При переезде Наум сам идти уже не мог, его перенесли на стуле Изя и мой отец. И всё-таки Наум вошёл в свой дом. Хотя стены ещё были голые, просто ошкуренные брёвна, но был накрыт стол, наготовлено много еды и закусок. Стояли бутылки со спиртным. За столом сидели дети, внуки, друзья, родня. Дай бог каждому такую родню и таких друзей. Это был праздник 1 Мая.
    Мне тогда было четыре года, и я нечаянно разбил хрустальный бокал. Оказалось на счастье. Потому что в этом доме всегда тёплом и гостеприимном, как к родному очагу всегда стремились и собирались близкие люди. Рождались дети и дети детей, и их друзья собирались под крышей этого дома. И был сытный и вкусный стол и вино и коньяк. И память о Науме. Наум прожил в своём доме всего три дня. Потом больница, и 3 июня его не стало. В памяти осталось: мелкий дождь, гроб с телом деда в кузове старого ЗиС-5. Люди, идущие за машиной и плачущая бабушка,  вдруг упавшая на еловый лапник, укрывший могильный холмик.
    Осенью 1950 года отца послали в длительную командировку в Китай на четыре года. Мама и я поехали вместе с ним.
 И началась уже другая история, но об этом, как-нибудь в другой раз. Скажу только, что Мария Михайловна прожила длинную достойную жизнь. Она воспитывала внуков и правнуков. Ей ещё долго писали письма лётчики эскадрильи тяжёлых ночных бомбардировщиков, фронтовые друзья Лили, родные и знакомые, спасённые  и обогретые ею в тяжелейшие годы двадцатого века. Дом в Левашове всегда был открыт для гостей. В саду росли яблони. Перед верандой был цветник,  где весной цвели крокусы и тюльпаны, летом лилии, гладиолусы, мощные кусты  золотого шара, а осенью, яркие громадные георгины, разноцветные астры  и розы. Гости всегда уходили с богатыми букетами.   Сто лет отмерила природа Марии,  сохранив ясный ум сильный и добрый характер и, главное, любовь внуков и правнуков.
       Старый дом по-прежнему стоит в Левашово. Рядом с ним дочка Лотты Женя построила свой новый, современный дом, но старика не обижают. Его обновили, усовершенствовали, и там летом живет Лотта с мужем Володей. По-прежнему роскошный цветник разбит вдоль веранды, в саду растут яблони. Небольшой огород для молодой, картошки и парничок с огурцами. Так было всегда, сколько я себя помню. Бабушка приучала меня, Лиду и Женю к земле - вдруг пригодится.
            9 мая 1965 года праздновали двадцатилетие победы. В Ленинград приехали на встречу и воздухоплаватели 1 ВДААНа. У меня есть фотография этой встречи.  Они были ещё в самом расцвете сил. Здоровые, сильные, красивые успешные люди. На груди ордена и медали. У них были взрослые дети, у некоторых уже внуки. И в тот день они ПОБЕДИТЕЛИ ! были очень счастливы.
      Много лет назад, в Китае, в долгие зимние вечера, когда отец был на службе, а маме было очень одиноко, мы разжигали печку, сделанную по китайской традиции в межкомнатной стене. И мама рассказывала мне о сказочной стране на берегу моря, которую от северных ветров защищает могучий скальный массив Ай-Петри. На берегу стоят красивые дворцы, и даже есть волшебный маленький замок, построенный на высокой скале прямо над морем. Там с  нагретых солнцем причалов в удивительно прозрачную воду прыгают отчаянные крымские мальчишки,  а  в старинных городах Феодосия и Керчь когда-то жили наши дедушка и бабушка.
         В Питере уже, опадают пожелтевшие листья, и тонут в холодных осенних лужах. А перрон симферопольского вокзала ещё раскалён жаром южного солнца. Потускнела за долгое лето листва, опалённая щедрым южным теплом.
  Знаменитый крымский троллейбус отвалил от переполненной людьми остановки, и повёз купивших билеты счастливчиков к Южному берегу. Вдоль реки Солгир, по Солгирской  долине, сначала по степному Крыму,  а затем вверх мимо скал Четыр-Дага к Ангарскому перевалу. И вдруг будто отдёрнули занавес. Между раздвинувшихся  гор, широко развернулся, отразивший синь неба необозримый простор Чёрного моря.   
                2017 год.