Сказки 100 и 1 ночь книга первая

Виктор Солодовников
СКАЗКИ
100 и 1 ночь
книга первая

Про Синдбада-морехода,
учебу, службу, машину
и подводную лодку,
рассказанные
штурманом подплава
2015 г
Санкт-Петербург

К несчастью,
мир сейчас не таков,
каким был раньше.
Всякий хочет писать книги,
а дети не слушаются родителей.

Папирус Присса, рукопись Среднего царства,
3350 год до н.э.

Знаешь, каким я буду дедом? Просто классным! Я буду самым лучшим дедом на свете. Я буду безумно баловать своих внуков, потому как внуки отомстят за меня моим детям. Когда-нибудь я внуков усажу перед камином, сам устроюсь в кресле, укутаюсь пледом и буду рассказывать сказки о своей жизни. Про детсад и школу, про училище и службу, про учебу и работу. Про то, как сдавал экзамены, получал контейнер, как искал КУСы и прочее и прочее. А если внуки не зарыдают горючими слезами, я возьму суровый флотский ремень…

 
                Сказка первая
В начале было то, чего ещё не было,
но было так, как есть.

Насколько себя помню, когда я родился, мамы не было дома. Она лежала в Ленинградском роддоме на Петроградке. Помнится, акушерка сказала: «Какой головастый, откуда только силы берутся таких рожать». Моему возмущению про «всяких таких» не было предела, и я завопил во всю мочь. Бестолковая тётя решила, что требую сиську и передала меня маме. От мамы пахло очень родным. Было тепло от горячего тела, а её голос просто завораживал. Это – свои. Меня в школьные годы приводили к роддому и показывали окно на втором этаже, куда папа, обмыв каждый пальчик наследника, как полагается подводнику, пытался войти пешком.

Потом был переезд в Гаджиево. Помнится жуткий холодный ветер, томительное ожидание катера. В те времена катер шел от Мурманска до Сайды-Губы. Изнуряющая качка. Куча котомок, чемоданов. Вусмерть пьяный мужчина помог маме выгрузиться с катера. Ему доверили самое ценное. На замечание какой-то скандальной тетеньки мама сказала, что нетрезвый скорее сам расшибется, чем выпустит из рук ребёнка. Я с этим согласился и уснул.

Йодистый запах водорослей, перегретого мазута и стылого железа – запахи раннего детства. Я столкнулся с ними спустя двадцать лет, стоял, нюхал и в мыслях уносился в детство.               
Взрослые купили огромную деревянную грузовую машину. Меня сажали в кузов и катали на зависть всей детворе. Оставляли в песочнице, думая, что такой подарок я не брошу. Сама наивность! Лужи привлекали меня больше, чем техника. Можно было померить глубину или сильно-пресильно топнуть так, чтоб брызги в разные стороны.

Улицу я переходил весьма оригинальным способом. Чинно подходил к краю, оглядывался, вставал на четвереньки и задом(!) переползал быстро-быстро. Отучить меня стоило большого труда.

Любил строить из песка, не торопясь, вдумчиво, обстоятельно. Обычно приходил какой-нибудь откормленный карапуз – сын интеллигентнейших родителей. Вставал в позу, сопел, наблюдал. Потом ногой – раз по моему шедевру. Отодвинешь его в сторону, а он опять приставным шагом подкрадется и давай топтать. Толкнешь его или в глаз дашь. Тут же налетают мамки-няньки с воплями и истерикой: «Ах, наш Артурчик или Игорёчек, тут одни хулиганы. Жизни лишают. А вот этот настоящим бандитом растет!»
Помню, ужасно болело ухо. Мама стояла у окна, держала меня на руках и пыталась отвлечь от страданий:
– Вот скоро придет лодка, а на ней наш папка.
Ну, подводная лодка – это ещё понятно, а какой такой папка?
– Папа – это самый близкий и любимый наш человек.
– Зачем любить кого-то ещё, когда у меня есть ты, мама? 4
– Нет, малыш, не было бы папы – и тебя бы не было на свете.

Снега в Заполярье было до фига или чуть больше. Сижу себе в сугробе, снаружи только пипка от красного комбинезона торчит. Подбегает какой-то шумный дядька в черной форме, небритый, пропахший табаком, острыми запахами масла и стылого железа. Выдергивает из сугроба, берёт на руки, обслюнявливает всего и ещё домой несёт.
Дядька сильный, колючий, голос громкий. Безопасней не рыпаться. Дверь открывает сияющая от счастья мама: «А вот и наш папка вернулся!»

Моряки иногда не возвращаются.
Отец умер 21 апреля 2013 года.

                Сказка про сказки
Помнится, в раннем детстве пичкали меня какой-то курочкой рябой, колобком, зайкой и прочим зверинцем. Я сосредоточенно сопел, пускал слюни и наотрез отказывался говорить. Всяким королевнам и прынцам я предпочитал Мальчиша-Кибальчиша. Особенно его «а больше я вам, буржуины, ничего не скажу!»
И что это современные бабки и деды не рассказывают внукам сказки? Ведь это так важно – слышать неторопливый завораживающий голос, вникать в народную мудрость про живую и мертвую воду, про добро, которое побеждает зло, про то, что дуракам закон не писан. Вот интересно, мертвая вода – это прокипяченная, а живая – из родника? И почему третьему везет? Потому что по проторенному пути идет после всяких умников? А если бы буржуины победили, то это было бы добро?
Говорить я начал очень поздно. И так всё понятно. Покажешь пальцем – дай, отвернёшься – не хочу. В песочнице тумак доходчивее волшебного слова.

Картинки в задрипанных детских книжонках были какие-то чмошные, я и то лучше малевал на обоях. Были изображения героев сказок даже откровенно злые и страшные. Потом они приходили по ночам в виде детских кошмаров. Приходилось натягивать одеяло поверх головы и дышать в дырочку.
Редко, но попадались озорные рисунки Огородникова и Чижикова. Их можно было рассматривать с упоением, разглядывая каждую мелочь. Даёшь такую книжонку спиногрызам  – и полчаса минимум в доме тишина и спокойствие.

А что бы произошло, если бы прекрасный принц не поцеловал принцессу? Это только с возрастом понимаешь, что ничегошеньки страшного не произошло бы.
Ну, не женился бы на лягушке. Не получил бы полцарства приданого в двух чемоданах с почти новым семнадцатилетним Москвичом 2140 за свои кровные 700 долларов. Не отстроил бы царские двухкомнатные хоромы.
Не пришлось бы выслушивать принцу из уст принцессы очередную сказку. Не услышал бы от сопливых лягушат, что за тридевять земель в тридесятом царстве королевичи посостоятельнее будут. Лежал бы себе принц на диване перед телевизором, смотрел бы футбол да пивко попивал. Все вещи во дворце находились бы на своих местах, и зубную пасту никто не выдавливал бы с середины тюбика.

Сказки – бесценное наследство поколений. И откуда в нас такое неверие и отрицание? Всё хочется познать на своей шкуре. Написано «Окрашено!» – всё равно надо потрогать пальчиком. А потом рядом с табличкой вытереть окрашенный палец о стену. Ничего не попишешь. Опыт – лучший учитель. Берёт, правда, дорого, но объясняет доходчиво.7
Заглядываю в глаза своего младшенького наследника. Как же тебя уберечь от всех напастей? Какую тебе рассказать сказку, чтобы не повторил чужих ошибок?
Вот мой отец знал только одну сказку – про аленький цветочек. И если глупые девчонки считают, что одним поцелуем можно из чудища сделать принца, то я на всю жизнь запомнил, как страшно опоздать или не сдержать своего слова.

                Сказка про игры
В Заполярье пришло лето. Наш дом в посёлке Гаджиево почти упирался в сопку. В сопки ходить категорически запрещалось. Мальчишки постарше приняли в свою игру. Мне ещё не было пяти лет. Длинный дошкольник Мишка дал мне в руки черенок от швабры:
– Это пулемёт. Ты остаёшься в засаде вот у этой тропинки. Мы уходим в разведку. У всех, кто спускается с сопки, спрашиваешь пароль. Если это немцы, то берёшь их в плен или расстреливаешь.
Конечно, я ничегошеньки не понял. Но как это здоровско, что со мной обращаются, как с равным. Пацаны дружной стайкой полезли в сопку.
Одному стоять было скучно и быстро надоело. В низинке оказались заросли черники. Кое-где сохранились цветки. Если их сорвать и лизнуть с обратной стороны, то будет сладко. Я так увлёкся, что не заметил, как на тропинке оказались две девчонки. Девчонки были постарше меня на год или два. Белые трусики, белые носочки, белые сандалики. Жара. Такая редкая для этих мест. Схватив в руки пулемёт, я одним концом упёр его в живот незнакомки.
– А ты что? – закричал я, сам испугавшись своего крика.
– А я ничего! – смело ответила девочка и улыбнулась.
Что делать дальше, я не знал, а спросить было некого. Видя мою растерянность, девочки предложили:
– Мы, пожалуй, пойдём?
– Да! – согласился я.
Через какое-то время с сопки спустились разгоряченные и возбуждённые мальчишки.
– Где немцы? Ты девчонок видел – и что? Не спросил у них пароль?
– А у них ничего не было, ни оружей, ни пароля этого, совсем ничего.
Ругали меня долго, только не понял, за что.

Лет через тридцать я стоял помощником дежурного по дивизии. В 1-й флотилии Краснознамённого Северного Флота шли противодиверсионные учения. Это военная игра такая. Казармы, лодки, береговой строительный комплекс, штольня с запасным командным пунктом Северного Флота – все перешли на боевой режим. Выставили усиление, вокруг рыскали патрули. Звонки, телефонограммы, вводные. Начальник штаба приказал снаружи выставить матроса, закрыть входную дверь. Внутри усилить дверь мичманом, а ещё лучше – старшим мичманом. Помощнику из рубки дежурного не отлучаться, даже не выходить до отбоя учений. И бдить.
 Бдили с самого утра и до обеда. В адмиральский час к штабу подошли двое: капитан и матрос с чемоданом. Фельдъегерская служба, секреты по учению лично начальнику штаба.
– Тащкапнант! – кричит старший мичман от входной двери. – Пришли двое без пропусков к начальнику штаба.
– А документы у них есть? – спросил ошалевший от вводных помощник.
– Есть предписание с дюжиной печатей и командировочное с кучей подписей!
– Доложить начальнику штаба!
– Есть! – четко ответил старший мичман и набрал телефон начштаба.
Через пять минут двое проследовали мимо рубки дежурного по коридору в штаб.
Минут через пятнадцать в рубку ворвался взбешённый начальник штаба:
– Вы тут кто?!!! Вы здесь где?!!! Нас всех заминировали и взорвали!!! Да я вас!!! Поймать!!! Доложить!!! Фамилия!!!
– Чья? – опешил помощник.
– Ну не твоя же!!! – бился в истерике начальник штаба. – Диверсантов фамилия?!!
– Я по вашему приказу из рубки дежурного не отлучался, в рубку никто не заходил, документы мне не передавались, фамилии не назывались!

Ругали меня долго, только я опять не понял, за что.
 
                Сказка про бабушку
Современные тётки как-то так стесняются этого высокого звания. Одну соседку по даче за шестьдесят зовут Ниной, другую Галей. А у меня была бабушка. Не «бабуля», как звали мои двоюродные сестрёнки. Никаких сюсюканий, никаких наставлений и лекций! Никаких наказаний, упаси боже! Всё четко и по правилам.
Сам встал, сам позавтракал, сам за водой, сам за молоком, сам клубнику собрать, кроликов покормить, обед в два и в 23 часа отбой. Всё остальное – по желанию и непременно вместе.

Бабушка отличалась завидным трудолюбием и крепкой крестьянской хваткой. Приехать из украинской деревушки в Ленинград, получить комнату в коммуналке, прописку, пройти войну, блокаду, схоронить первого мужа, выйти второй раз замуж, воспитать и поднять на ноги троих детей – проявление отличных деловых качеств. Любила плавать. Заплывала далеко-далеко. На час, не меньше.

Помнится детсадовский дресс-код. Мальчикам надевали шорты поверх девчачьих колготок.
– Внучок! Заруби себе на носу на всю оставшуюся жизнь! Две полоски – это жопа!!!
– Внучок! Ох, как трудно найти для себя человека, у которого хватает ума не делать тебе больно!
               
В третий раз бабушка вышла замуж в семьдесят! И до самой смерти говаривала:
– Внучок, всё суета сует. Полная х…ня, главное, чтоб не было войны.
А как она полола грядки, с пяти утра и до заката! Урожаю клубники можно обзавидоваться.

Бабушка пережила блокаду, поэтому в доме на антресолях был постоянный запас трехлитровых банок с черными ржаными сухарями, хозяйственное мыло 63 и 72 процента, соль, свечки и спички.

Вы видели спички в коробке из шпона, оклеенные синей бумажкой с желтой этикеткой, а на этикетке – ероплан? Когда достаёшь спичку, настоящую, деревянную, с темной головкой, чиркаешь о стенку коробка, а она зажигается со взрывом, китайские петарды отдыхают. Водка в бабушкиных запасах была из тех же времён, «Московская особая», с зеленой этикеткой и пробкой с козырьком! Я пробовал эту водку из неприкосновенных запасов вместе с бабушкой уже в 21 веке. Вкусная, зараза!

До самой смерти бабушка сохранила четкий ум, великолепную память и интуицию. Благодаря её непререкаемому авторитету столько раз мирились с родными и близкими. Во все проблемы врубалась сразу с полнамёка. Сегодня день прорыва Блокады, и мы сейчас запалили свечу в окне и крепко сидим, как положено. Мир праху твоему, моя дорогая бабушка!

                Сказка про квартиру
Я жил по переулку Талалихина в доме 5/15, квартира 18. Две ступеньки полированного гранита, дверь в парадной с тяжелыми латунными ручками (поди, сперли в 90-е вместе с резной дверью). Лестница с дубовыми перилами и лифт на два человека с деревянными створками. Четвертый этаж, направо. Дверь двухстворчатая, и латунная табличка: кому сколько раз звонить.

Один звонок – общий, три звонка – нам. Изнутри дверь обшита ватином с черным кожзаменителем и не раз становилась воротами в наших играх. Как мы бесились и лупили мячом по двери – и никто(!) никто из соседей не делал нам замечаний!

Слева от двери жила интеллигентная бездетная пара очкариков: муж – шкаф два на два, мастер спорта по боксу и миниатюрная супруга. Жили тихо, как мышки, к своему стыду, даже имен их не помню. В комнате стояло черное немецкое фортепьяно, а на шкафу под самый потолок – настоящие репродукторы. Владельцы колонок С-90 облезли бы от зависти. Очкарик читал моей маме стихи на немецком и подарил мне книжку с жуткими картинками тоже на немецком. Вот чудак! Вторая комната была наша, метров 30, два окна, широченные подоконники, лепнина на потолке и старинная люстра. У нас была великолепная румынская мебель (сохранилась до сих пор) и скрипучий паркет, где под половицами был оборудован тайник с картой острова, где зарыт клад самого Флинта.
 
 В следующей комнате 11 метров жила тихая пара старичков. Николай Алексеевич считался ответственным по коммуналке. Он был не старым, а древним, принимал участие в Октябрьской революции, и мы с ним вместе натирали мастикой пол в коридоре. На стене у них висела картина в золоченой рамке, где детвора весело скатывалась с горы на деревянных санках.
Картина мне не нравилась, она была из каких-то мазков и цветной фотке явно проигрывала. А чашки у Николая Алексеевича были замечательные: бледно-розовый фарфор с вензелями. Держа чашку на весу, можно было рассмотреть пальцы через стенки чашки. И ложечки были серебряными с двуглавыми орлами одна тысяча восемьсот сорокового года – это приданное супруги Николая Алексеевича. Николай Алексеевич постоянно что-то мастерил. Что-то перепадало мне. Самолет, пушка и военный корабль – всё крутилось и выглядело взаправду, какое там Лего или радиоуправляемые китайские машинки!
Дальше по коридору была ванная. Какая у нас была ванна! Чугунная, метра два с половиной в длину. Я с закрытыми глазами проплывал от стенки до стенки в два гребка! В восьмидесятые ванну сняли за перерасход воды и заменили на стандартную 1,7 метра. В освободившееся место тут же встроили шкафчики для всякого барахла. Справа от входной двери две комнаты с окнами во двор занимали тетя Дуся, дядя Миша и сын Антон на пару лет моложе меня.
 
Тетя Дуся работала в институте по изучению торфа и один раз дала мне задание: все, что я увижу в микроскоп, нарисовать на листке. Это было открытием настоящего невидимого мира. Оказалось, что торф – это сплетение всевозможных елочек, хвощей, папоротников и прочей фигни.
 Дядя Миша – метр с кепкой – был из отряда воинствующих драчунов. Стоило ему понюхать водки в полрюмки, как в коммуналке менялась власть. Мастер спорта по боксу переговаривался с супругой вполголоса за забаррикадированной дверью, а дядя Миша пытался вызвать его через замочную скважину на честный бой. Каждый раз всё заканчивалось тем, что тетя Дуся, спрятав благоверного под мышкой, уносила своего рыцаря на воспитание в апартаменты.   
К приходу моих родителей в коммуналке всегда устанавливался мир и спокойствие. Дальше по коридору была кухня с окнами во двор, с индивидуальными кухонными столами, с двумя газовыми плитами, черным ходом, холодной кладовой и чуланом невероятных размеров, где в непролазном хламе водились привидения, совсем не страшные, а даже добрые и печальные.
               
                Сказка про уроки
В памяти остались уроки Александры Ивановны. Постоянно витал дух не то игры, не то состязания, хотелось поднять руку. Как переходили от прописей к тетради в линейку и начинали писать мелко-мелко.
Кажется, первая звездочка на тетрадь за три пятерки подряд появилась у Ивановой Светы (может, кто и поправит). С каким нетерпеньем мы ждали выдачи тетрадей.
Очень досаждал знак «См» и две точки разделённые косой чертой. Долго ломали голову, что за знаки и какую оценку они скрывают.
 Помню, писали изложение по картине, где кошка спасается от собак на спине лошади. Я исписал два листа и заслуженно получил пару, а Лиза, что сидела за мной, получила пять с плюсом и все предложения у неё были из трёх слов (подлежащее, прилагательное, сказуемое – изящество!).
 В сочинении про весну я взял стихотворение «Снег теперь уже не тот…» и написал его прозой. Отец перерыл все книги дома, решив, что этот текст где-то кем-то уже был написан, пока я не сознался. А один раз дали домашнее задание придумать стихотворение про животное. Вот тут я насочинял. Вообще любил фантазировать.
Помню уроки физкультуры, меня назначили старостой за выглаженные сатиновые трусы. Мы передвигались по брусьям. Учительница по физ-ре сказала, что в бою надо уметь переползать даже раненым, и это я запомнил на всю жизнь.

 А уроки физкультуры в бассейне!? Мне давали две монеты по три копейки на трамвай и одну копейку на минералку из автомата. Толик подговорил выпить воду с сиропом за три копейки и проехать зайцем. Меня в трамвае поймал кондуктор, и было очень стыдно и перед учительницей, и перед родителями.

В кинотеатрах прошел фильм «Золото Маккены», и в лице Валерки Сидоренко я нашел компаньона по поиску кладов. Первый клад мы нашли за забором в нашем дворе по переулку Талалихина. Там было какое-то ремонтное предприятие, и остывшими металлическими брызгами мы набили полные карманы.
               
                Сказка про каникулы
Первые осенние не помню, потому как не мог понять, как это так – не ходить неделю в школу. Я сидел на подоконнике и с высоты четвертого этажа смотрел на демонстрацию с плакатами, флагами, портретами. Гремела музыка, торжественная и патриотическая. Все были такими нарядными и весёлыми. Пришла мама. Она сделала прическу и покрасилась в блондинку.
Светлые волосы с её зелеными глазами – это было просто чудо. Мама обняла меня и спросила, не пора ли нам завести братика или сестричку. О ужас! А мои будущие поломанные игрушки! Сопли и слюни! А какашки! Лучше я буду один у вас ни хорошим, ни плохим. С точки зрения закоренелого семилетнего эгоиста это меньшее из того, чем кто-то лучше, а кто-то хуже. Праздник был испорчен. До самого салюта. Вечером мы ходили на мост Строителей, оттуда Петропавловка была как на ладони, и наслаждались короткими минутками фейерверка.
В зимние нам выдали абонементы на детские утренники, и мы бегали в планетарий, в кинотеатр «Великан» (это где нынешний Мюзик-Холл) на фильмы-сказки про отважных рыцарей и дурацких принцесс. На японском полнометражнике «Брат сирота» было страшно, честное слово, и я решил не заводить себе собаку, а девчонки вообще после мультика были с распухшими носами, красными глазами и играть с нами отказались. В Александровском парке были раскатаны ледяные горки, мы с Валеркой вывалялись в снегу по уши. Нам влетело по первое число дважды.

                Сказка про продлёнку
Бабушка с дедушкой жили своей жизнью, родители работали и первоклассника, т. е. меня, оставили на продлёнку. По моему представлению, на продленку попала не самая лучшая часть человечества.
Первым подошёл второклассник Алексей Шипков (по прозвищу Шип, естественно) с дежурным вопросом, нет ли запасной тетрадки.
Он так артистично прикусывал нижнюю губу и делал страдальческое лицо, что не дать лишнюю тетрадь было просто невозможно. Тетрадь тут же использовалась по назначению. Ах, какие замечательные самолеты можно сделать из тетрадного листа! На крыльях изображались звезды и устраивались бои, но кресты рисовать никто не хотел, поэтому войнушка выглядела какой-то игрушечной. Зато когда из листа мы научились делать пистолеты и револьверы, вот тут мы оторвались по полной!
Шип заявил, что наша школа такая древняя, в ней учился Пётр Первый и где-то в стенах замурован клад. Подвергать сомнению авторитет второклассника не пришло в наши головы, и мы с Валеркой Сидоренко с упоением ежедневно простукивали стены, пока уборщица не пообещала оторвать нам уши.
А потом мы под впечатлением фильма подсовывали записки девчонкам, где Шип выводил на латинице «FANTOMAS». Фильм с Луи де Фюнесом и Жаном Маре только что вышел на экраны.
               
В те времена посещение кинотеатра было не просто мероприятием, а какой-то церемонией. Сначала надо было отстоять сумасшедшую очередь и взять билет. Потом загодя обойти фойе, рассматривая выставочные стенды. Потом занять свое место. Стулья были деревянными, с откидывающимися сидениями. Видно было очень плохо. Но в зале была тишина. Никто не грыз попкорн и не рыгал пивом. Фильмы запоминались, их сюжеты проигрывались, киногерои были образцом для подражания.

Иногда мы гуляли у Юбилейного, там от души носились с девчонками. К тому времени я уже просмотрел кучу фильмов про индейцев и запросто мог подстрелить бледнолицых из лука, винчестера или револьвера. Мы брали в плен ковбоев, выкручивали им руки, и одна так томно стонала «Сгинь», что хотелось рвануть в Америку спасать оставшихся индейцев. Потом мы убегали от девчонок, они ловили нас, что при этом рисовало их воображение, не знаю, но первый поцелуй от девочки помню до сих пор.

А ещё помню, как выручал Ткаченко Олега, передавая ему послания от девочки из Б класса (да простят меня оба за молчание 39 лет!), организовывал им свидание на последнем этаже школы и как страшно переживал, что у них так рано зарождается такое светлое чувство.

Год промучился на продлёнке. Домашнее задание делать было архисложно. Очень шумно, все отвлекают, мешают. Было принято решение на семейном совете обучить меня искусству подогрева супа и варки сосисок. Старая конфорочная плита внушала ужас и уважение. Газ зажигался от спичек с грохотом петарды и не сразу, а через десять секунд.
Сдав зачёт на допуск к самостоятельному пользованию плитой, я получил полную свободу в послеурочное время. Теперь путь в школу занимал пять минут, а обратно – полтора-два часа. Зато домашка выполнялась качественно, без помарок и всего минут за десять.

                Сказка про каток
В моём детстве на стадионе Петровский (раньше он был имени Ленина) зимой заливали огромный каток. Родители доставали из кладовки коньки – такие полуботинки с хоккейными лезвиями. Лет через тридцать я попробовал надеть их – стоять невозможно, не то что шагнуть или проехать.
Мне купили фигурные коньки, белые, девчачьи. Походив в коньках по паркету и получив вводный инструктаж, я понял: главное – не падать на спину и обязательно при падении хвататься за рядом стоящего.

И повели меня в морозный вечер на каток. Народу – уйма! Кого только не было: новички, спортсмены, лихачи, парочки любого возраста и влюблённые парочки тоже. Помню свой первый выход на лед, точнее первый отрыв от бортика. Глаза по полтиннику, руки, как крылья, ноги согнуты в коленях, чтоб попе пониже падать, в ушах ветер и ощущение щенячьего восторга. Продвижение по прямой до другого не увернувшегося человека, почему-то кто-то все время норовит сбить с ног.
А как классно, когда за руки тебя берут мама и папа! Можно и пошланговать, и ноги поджать. И все вместе по большому кругу, и снег мохнатыми хлопьями в открытый рот!

                Сказка про Великую лужу
Во второй «А» с нашего дома попали я, Надя Бедерштет, Марина Шумилова и Света Мазурова. Часто мы стайкой возвращались из школы домой.

Стоял апрель. Между двумя пятиэтажками был вырыт котлован под детский садик. Котлован был наполнен водой и строительным мусором. Ну какой нормальный ребенок сможет пройти мимо, не померев глубины? К большой радости детворы, в луже плавали двери. В те времена они были однотипными – из сосновых брусков, обшитых с двух сторон оргалитом. Чем не плот? Я вооружился шестом, выбрал самую прочную из дверей и в роли Синдбада-морехода, корабела-первооткрывателя отчалил от берега. На какую-то секундочку я позволил себе забыть, с кем имею дело. Девчонки решили не отставать. Подобрали подходящие палки, забрались на другую дверь и оттолкнулись от берега. Одного меня плот держал великолепно, но под весом троих стал стремительно погружаться в воду. Воплей и визгов было много.
От берега уже далеко и довольно глубоко, где-то по колено, а местами, может, и по пояс. Сообразив, что и двоих мой плот может не выдержать, я подогнал ещё одну дверь. Девчонки перепрыгнули на неё разом и опять утонули. Ну что за хрень! Спасаться надо организованно и в порядке живой очереди. Досталось мне от девчонок по первое число. И вода мокрая, и лужа глубокая, и плоты плохие, и спасал их долго, и идея мореплавания им ужасно не понравилась.
 Маринка сказала, что в таком виде её дома убьют, и мы пошли ко мне.

 Моя мама смотрела на подобные вещи просто. Обсушила, переодела и напоила горячим чаем.
– Ну что, бедолаги, кому-то, значит, суждено вырасти моряками и морячками, – сказала мама и как в воду глядела.

 С торфяной горы мы начали кататься до первого снега. Приходили домой, вымазанные торфом с ног до головы. Специфический запах стоял с вечера до утра. Мама сказала, что ругать не будет, если объясню, как торф набился под майку и трусы. А мы играли в царя горы. Это когда сильнейший оставался на вершине царем, пока его не спихивали в низ. Спихнуть удавалось совместными усилиями, и мы с Димкой Михалёвым это быстро просекли. Двоим царям на вершине было тесно, и мы, не поделив власть, скатывались кубарем или на пузе в общую толпу.
Родители пытались взять с меня слово, что на гору ходить не буду, но она манила нас, как магнитом, и слова я не давал. Зимой гофрокоробки у магазина разбирались детворой влёт. На картонке можно было съехать вниз с ветерком до самой Киришской улицы. Счастливые обладатели припрятывали свои картонки до следующего раза.
 
                Сказка про четвёртый класс
Были в нашем классе Серёжка Власов и Алёшка Смирнов. Шпанистые, в меру хулиганистые друзья. Серёжка и Алёшка хорошо играли в футбол. Выходил очень спаренный дуэт.

Серёжка строчил ручкой, лёжа грудью на парте и держа тетрадку под девяносто градусов. Переучить его было невозможно. Как-то пришёл с загипсованной рукой – попал в ДТП. Точнее, на их машину вылетел лось. Мы с уважением по очереди ощупывали гипс. Серёжка картинно морщился, немногословно отвечал на наши расспросы. Выглядело очень героически.

Алёшка воспитывался без отца и постоянно клянчил булочки в столовке. Денег не просил, просто спрашивал, не жалко ли угостить друга. Кто-то из педагогов заприметил, принял меры, и в школу пришла Алёшкина мама. Она отводила каждого мальчугана в сторону и допытывала, сколько задолжал её сын. Было чертовски неудобно. Никто Алешку не сдал. Тогда тот пригласил мальчишескую ватагу к себе домой. Мы слушали бобинный магнитофон с иностранными записями. Было славно. Немного непонятно. Как будто мы прикоснулись к жизни старшеклассников. Алёшка сказал, что дураки мы все. Это же Битласы! Их достать их простому смертному практически невозможно. Слово «круто» мы ещё не знали, оно пришло значительно позже.

Через год открыли сто сорок девятую школу-восьмилетку. Часть одноклассников перевели туда и сократили один класс «Г». В ту школу ушла и моя соседка по парте – Рита Оглезнева. Очень уравновешенная девочка, само спокойствие и рассудительность.
На прощание она подарила мне зеркальце от микроскопа. Одной стороной можно было пускать солнечного зайчика, другой выжигать, как увеличительным стеклом. Это зеркальце я проносил до самого выпускного во внутреннем кармане школьной формы.

Вместе с Димкой бегали кататься на санках и лыжах на горку к сто пятому дому. Один раз под самый вечер над нашими головами совершенно беззвучно по безлунному небу поплыл непонятный светящийся объект. Он отбрасывал за собой след, переливаясь всеми цветами радуги. Мы заорали от переполнявшего нас восторга, замахали руками. Потом бежали на лыжах от сто пятого к сто семнадцатому дому изо всех сил. Но догнать непонятность нам так и не удалось.
 Про НЛО в те времена как-то не принято было говорить. Родители нас внимательно выслушали. Сказали, что нам надо читать больше нужных книг. Пришлось перечитать всё, что было в школьной библиотеке по астрономии.
 
 По утрам Димка светил из своего окна фонариком, это означало, что через пять минут он будет проходить мимо моего дома. Мы встречались внизу. И по дороге в школу я успевал ему пересказать всё прочитанное. Удивительно, но Димка всё схватывал на лету. Запоминал с ходу. Его незавидную успеваемость объяснить было невозможно.

В сто девятом доме жили на первом этаже наши одноклассницы Светка, Ирка и Анька. Очень удобно. Кого-нибудь обязательно выпустят гулять. Но девчонки с малолетства стали проявлять врождённое коварство. Выйду, если выйдет подруга. А чем мы будем заниматься? А где мы будем гулять? Как будто мало сугробов у них же под окнами. Ведь это так здорово – рыть в снегу норы или складывать крепость, а потом штурмовать её!

Девчонки пригласили нас на утренник в кино. Не знаю, как Димка, а я не спал всю ночь, боялся проспать. Мама сказала, что свидание – это в любом возрасте волнительно. Особенно первое.               

                Сказка про учителей
Во втором классе классным руководителем была Инесса Петровна. Сорок три шалопая со своими соплями, воплями – и она, спокойная, величавая, как скала в Баренцевом море. В четвертом классной дамой назначили молоденькую училку по русскому языку и литературе. Она так картинно хмурила бровки и стучала кулачком по столу, что всё воспринималось мною как игра в злую тётеньку. Слава богу, её перевели в соседнюю школу, а то бы я вырос отъявленным хулиганом. Читали на литературе сказку по ролям. Мне досталась роль Иванушки-дурачка. Поймал Иван птицу и говорит:
– Мочи моей нет терпеть голод, съем птицу, – прочитал я громко и с выражением, только в первом слове перепутал, ударение не там поставил. Класс ох..евал с минуту. Переваривал. Потом грохнул оглушительным хохотом. Андрюха Кошелев съехал под парту и оттуда кричал:
– У него! Ха-ха! Нет! Ха-ха! Мочи! Ха-ха! Закончилась!!!
И класс снова заходился в хохоте. Чуть урок не сорвался.
Помнится, не везло нам на учителей по рисованию. Пришел какой-то дядечка в постоянно возбужденном состоянии. Бегал по классу, корчил рожи, брызгал слюной. Первый урок мы прохохотали, второй просмеялись, на третьем было уже неинтересно. Нарисовал я картинку, как провел лето. Всё как обычно: трава зелёная, небо синее – и получил двойку. Нет мыслей в моем творчестве. Следующую картину я нарисовал с точностью наоборот. Черное небо, красное море, зелёные скалы – и получил пятёрку.
Учитель расхваливал моё самовыражение пол-урока. Я сделал вывод: хочешь хорошо учиться – делай не так, как на самом деле, а как того ждут от тебя.
Очень нравился историк Кюкис Игорь Адольфович. Андрюха Кравчук всё смеялся, что не может быть такого отчества. Вполне нормальное для прибалта. История древнего мира сама по себе интересна, а в устах Игоря Адольфовича была просто очаровательной и увлекательной. Жаль, сосватали его в другую школу, я бы не отпустил.
Наталья Григорьевна – наша Наталка. Великолепная училка по математике и наш классный руководитель до восьмого класса. Очень острый ум, практичная сметка. Сразу сорвала с нас розовые очки и вернула в действительный мир черного и белого. Привила желание учиться всегда, всему и делиться знаниями.
У директора Владимира Васильевича был постоянный тик на лице от ранения. Он дёргал щекой и прищуривал один глаз. Помнится, сидело руководство школы в президиуме на сцене, а по залу передавалась записка: «Владимир Васильевич! Перестаньте подмигивать нашим девочкам. Просто неудобно!»
На экзамене по русскому языку отвечал я вполне достойно. Директор поставил пять, завуч пять, а Маргарита Андреевна – три. Её спрашивают, как же так. А она: «Я этого шалопая знаю, он постоянно с моей дочки списывал».
 В итоге влепили мне четвёрку по русскому языку. Я не в обиде, так как до сих пор иногда даже думаю с ошибками.
 Галина Ивановна – учительница по алгебре и геометрии в десятом классе: «Что вы думаете, я не всегда такой пышкой была? Я, между прочим, мастер спорта по гимнастике. У меня, единственной в нашем потоке, даже водительские права есть. Вот кому-то вздумалось в институте ввести сдачу на права. Измученный экзаменатор в сердцах меня спросил, если повернуть руль вправо, куда поедет машина. Я ему говорю: «влево».
– Как так?
– Логично предположить, что поедет в ту же сторону, но тогда зачем мне задали такой вопрос.

Физик Геннадий Александрович по прозвищу Квант. Ну, Квант и Квант. Одна мамаша пришла в школу и ему с порога: «Квант Александрович!» Бедняга чуть со стула не упал. На экзамене я расписал, что скорость – производная расстояния по времени, а ускорение – производная скорости. На что Квант сказал, что не зря учился и ему пятерки совсем не жалко.

Химичка Октябрина Терентьевна. Как сказала одна медсестра зубному врачу: «Эти не сбегут, у классного руководителя имя такое – Октябрина!». Октябрина Тереньтевна могла замучить у доски до крайностей.
– Солодовников, почему химию не учишь? Без химии никуда.
– А я в военное училище пойду, там химию не учат!
– Серьезный выбор, нарисую тебе четверку. Но всё равно ты химии не знаешь!
Знала бы Октябрина Терентьевна, что её тройки по химии – не ниже вузовских пятёрок.
Директор вел у нас обществоведение. Рассказывал интересно, расхаживая по обыкновению между рядами парт. Я с упоением рисовал Синьора Помидора в тетрадке. Димка Писарев двинул меня ногой под партой, я его двинул. Стукнул локтем, я его в ответ. Над ухом: «Так-так, что это у нас?». Только педагогический такт позволил не разглядеть Владимиру Васильевичу в карикатуре собственное лицо.
А было похоже, очень-очень.

Уроки географии из сериала «тётя Валя рассказывает». Валентина Ивановна Громова:
– Девочка, ты учила?
– Да.
Пауза затянулась.
– Так, – организм наполняется кислородом. – Готовилась?
– Да.
Ещё одна пауза.
– Ты точно учила?
– Да.
Тишина.
– Ты будешь отвечать?
– Да.
– Вот за «да» ставьте мне «три», Валентина Ивановна.
– Садись, «три».

                Сказка про деда
А знаешь, каким был мой дед?
Нет, не дед Дима, который, будучи командиром взвода морской пехоты, погиб в степях под Сталинградом в 1942 году. Черный песец, когда моряк погибает на суше. Моей маме тогда еще не исполнилось три года.

После войны бабушка второй раз вышла замуж. Я про Александра Константиновича, моего дедушку с редкой по нынешним временам фамилией – Иванов. Сухощавый, поджарый, жилистый, спокойный, как удав. Вставал ежедневно в пять утра, надевал три свитера, тюбетейку, кирзовые сапоги с газетой. Говорил: «Внучок, лучше портянок из газеты на этом свете ещё не придумано». Загорелый до черноты лицом и кистями рук. Редкие в те времена торговцы с востока принимали его за своего. Выпивал офигенную кружку горячего пресладкого чая – и в огород (двенадцать соток!).

Дедушка рядовым прошел три войны, практически ничего не рассказывал. Бывало, устроишь ему допрос, а он: «Внучок, для меня ефрейтор – начальник, старшина – очень большой начальник, а офицеры – небожители, какая там армия, полк или часть, не знаю».
 На Халхин-Голе кормили солониной под испепеляющим зноем. Он был наводчиком в зенитном расчете.
  Сбили японца, бросили зенитку и побежали поглазеть. Всем по восемнадцать, интересно же. Самолетик картонный оказался, а летчик голый с одной белой повязкой.
 Подумали, что с обмундированием у японцев туго. Японец очень бранился, поэтому отгреб тумаков по полной – на всякий случай. В далекие семидесятые разыскал дедушку орден Красной звезды за 39-й год.

В зенитном расчете был один татарин, все выпивали чай с сахаром, а он пил вприглядку и сахар заворачивал в тряпицу. С ним никто не дружил, думая, что жмот ещё тот. Только под самый конец войны узнали, что сахар татарин отправлял домой детям.

Про финскую дедушка говорил неохотно. Бездарная война. Замерзших и брошенных бойцов было очень много. Повезло тем, кому достались валенки, их мочили водой и выставляли на мороз до образования непромокаемой корочки. Звук от выстрела из снайперской винтовки эхом отражался от деревьев, практически не определить, с какой стороны стреляли.
Про кукушек дед говорил, что это чепуха: кто высидит в мороз под сорок на дереве. Финские лыжники – это да, доставали своими наскоками, казалось, что у каждого по пулемету в руках. Для красноармейцев пистолет-пулемет еще был в диковинку.
Снег, брошенная техника и жуткий холод.
 
Про Отечественную дед говорил с иронией: «Внучок, я немецкие танки и автоматы только в кино увидел. Немец – на подводе и с винтовкой, стреляет отменно и с колена, и стоя, при том, что двух выстрелов с одного места не производит. А нас учили на Ворошиловского стрелка стрелять лежа по неподвижной мишени. Ты, внучок, смотри фильмы, читай книги и газеты, да разумей, там много-много чего красивого придумано».

При жизни от него никто не слышал бранного слова. Даже когда слетело топорище и тюкнуло его по ноге, дед только поморщился и сказал: «Не повезло». Но стоило ему примерно выпить, сесть на спину  и закрыть глаза, то тут уши опадали. Такие обороты и такое красноречие – командно-матерный язык и рядом не стоял. Так жалею, что не записал, в жизни не раз бы пригодилось.
С дедушкой всегда было интересно: никакого трепа, нравоучений. Красить – так красить, пилить – так пилить, косить – так косить. Любая работа делалась вместе степенно, немногословно. Даже когда я с приятелем Димкой извел весь запас гвоздей на модели деревянных кораблей, дед только крякнул и сказал, что мужское умение забивать гвоздь, как охота или рыбалка, приходят с опытом.

 Только спустя годы я вывел золотое правило домостроя. Никогда не критиковать мужчину в процессе его работы или дела. Что-то не так – переделаете сами в его отсутствие и не ленитесь поощрить и вдохновить его на новые подвиги.
 
Помнится, лет мне было тринадцать, дедушка сел рядом со мной послушать магнитофон с последними записями Аббы и Бони-М. Терпеливо дослушал до конца и сказал: «Барабанов многовато, но хорошо поют, душевно, не понятно только, про что. Ты, внучок, не расскажешь?»

У дедушки было своеобразное чувство юмора. Он запросто вешал на сливу купленные груши. В процессе перекура с соседом дядей Петей ненароком ронял про урожайный год.
 Доставалось и бездельникам, приезжающим на дачу. Взрослые обижались страшно, а мне шутки казались совсем не злыми.
 Можно было, имея кучу высших образований, разобрать мопед в поисках причины отказа заводиться, а можно просто понюхать бензин и вычислить, что Витька бензин смешал не с маслом, а с олифой.

Как то раз на даче с десяток соседских девчонок пришли к дедушке на расправу со мной. Дед их внимательно выслушал, пожал плечами и сказал: «Милые барышни, пройдет совсем немного времени, и кто-то из вас станет женой моему внуку. Кого-то из вас он будет защищать и оберегать, самую достойную».

Девчонки ушли слегка озадаченными и почему-то разругались между собой в пух и прах.
                Сказка про одноклассника
Странно устроено человеческое зрение. Вроде смотришь вперёд на 120 градусов, а всё равно по профессиональной привычке фиксируешь на кормовых горизонтальных углах обстановку, как лётчики, подводники и водители.
Где то по правому борту, в смысле за правым ухом, в доли секунды выплывает коренастая фигура. Пять минут пересечки курсов – что поделать, у ветеранов всё по минутам, – мозг с быстротой супкеркомпьютера выдает: 78 год пятый «А» 89 школа Дмитрий Зубатенко. Тот, да не тот. Это уже давно не маленький щуплый мальчик в аккуратном клетчатом костюмчике. Из разряда тех, которые не стираются из памяти.
Доставалось ему от одноклассников потому, что выделялся чем-то неуловимым. И серьёзен не по годам, и рассудителен, за границей жил и даже жвачками угощал, не жмот и не хвастун.
Доставалось ему и от географички за непохожесть. Вот раздражало Валентину Ивановну отсутствие на пацане синей школьной формы и гнобила она его нещадно со всей широтой Громовской души. Кто прошел школу тети Вали, тот знает, что это такое. Доставалось и за писание левой рукой. Вот никто так не пишет, а он пишет и даже не отстаёт от всех. Вот удобно ему – и почему он должен быть похожим на всех? И действительно, почему? А возразить учительнице, не надерзить, а именно поставить на место полубога, не испугавшись возможных репрессий, вот этому Дима научил своим примером. Поэтому я с удовольствием пожал широкую крепкую руку, сильную, как у массажиста или землекопа, машинально отметив, что у подводников таких рук не бывает.
 
                Сказка про профессию
Почему я выбрал героическую профессию подводника?
Вопрос, конечно, интересный. Ответить сложно. До восьмого класса я не хотел быть никем. Романтика открытого моря меня не прельщала, так как укачиваюсь от одного вида белых барашков. Любил играть в войнушку с пацанами. Не в компьютерную, а всамоделишную. Участвовал и организовывал «Зарницу» в школе.
 Потом меня как-то внезапно посетила мысль поступить в Нахимовское училище.
Нахимовцы и суворовцы выглядели старше своих сверстников. Держались увереннее, с достоинством, с некоторым зазнайством, да и в училища поступали без экзаменов. Я даже сдал туда документы.
 Мать проплакала всю ночь. Наутро отец психанул, поехал и забрал документы. Сказал, что оболтус, может быть, за два лишних года без казармы найдет свое призвание.

 В девятом классе водили нас на экскурсию в ЛОМО. Заглянул в цеха, где работают рабочие. Шумно, грязно. Поглядел, как работают на конвейере по сборке оптики. Пипец, роботы человекообразные.
Прошелся по кабинетам с работниками умственного труда. Пустая трата времени и постоянное чаепитие. Бррр! Не моё, однозначно.

Попытал отца обо всех непрелестях военной службы. Вроде всё просто и понятно, терпимо и решаемо. Из училищ выбрал училище подводного плавания, командный факультет.
 От Калининского военкомата отправили нас семерых поступать в летний лагерь. Набрать надо было 22 проходных балла. Четыре с половиной (средний балл за среднюю школу) уже было в кармане, оставалось набрать пару четверок и пятёрок. Задачки я решал влёгкую. Окружающие почему-то думали, что я из института. А я обычный выпускник 89-й Ленинградской школы.
 Когда вылетел Эдик Давидов, у которого всё было схвачено, появился лёгкий мандраж. Но ленинградцы поступили все. Абитура пролетела, как один миг. Настал Курс молодого бойца. Это когда из гражданского лепят военного человека. Гоняли нас по полной.
Серёжка Алёшин, стоя часовым на КПП с автоматом без магазина, умудрился уложить двоих гражданских нарушителей лицом в землю. Получил два внеочередных увольнения. Слово-то какое – увольнение. Это когда из казарменного режима могут отпустить на несколько часов в город при соблюдении определённых условий. Ты должен не иметь хвостов по учебе, неснятых дисциплинарных взысканий, не стоишь в наряде, не стоишь оповестителем, нет оргпериода и прочих военных заморочек. И так все пять лет взращивания из военного человека человека военно-морского.

Закончился Курс молодого бойца, нас перебросили в училище, выдали новенькую форму и стали готовить к присяге. Всю ночь подшивались, гладились. Спать не довелось. Утром до присяги нас повели на вводную лекцию Петухова.
 В училище была кафедра «Тактика морской пехоты» под руководством двух морпехов, дядьки Розанова и дядьки Петухова, так называемых «черных полковников». Они не разговаривали. Они орали во всю глотку даже на лекциях, словно старались перекричать шум прибоя и грохот канонады.
 «Если у бойца ложка лежит не так – это уже ЧП!!!» – вбивали в наши стриженые головы. Вопли полковника Петухова о нашей роли в грядущей войне убаюкивали, глазки мои самостоятельно защелкнулись и секунд десять я даже успел поспать. Ровно столько лёгкие черного полковника наполнялись воздухом для следующей команды.
– Товарищ курсант! Вот вы!!! – грохотал голос морпеха, – Вы спите!!!
В секунду я проснулся и сообразил, что меня расстреляют прямо сейчас, не дожидаясь, когда присягну партии и правительству.
– Виноват, исправлюсь!!! – по-военному четко доложил я.
Шок был таким, что спать на лекциях я перестал на всю оставшуюся жизнь.
               
                Сказка про командира роты
Командиром роты на первом курсе у нас был капитан второго ранга Ромейко по прозвищу Колун. Колун, потому как тупой. Смотришь на него – и удивляешься, как можно было дослужиться до капитана второго ранга такому тупице.

– Подушку расправляем за четыре углы!
– Ботинки надо чистить вечером, чтобы утром надевать их на свежую голову!
– Не чищена бляха – в бою дал промаха! Подраил на ночь и спишь с чистой совестью!

Построение первого курса штурманского факультета в коридоре учебного корпуса. Больше сотни пар глаз настороженно смотрят на командира роты.
– Курсант Маципура!
– Я!
– Выйти из строя!
– Есть!
Вышел из строя на два шага и развернулся лицом к строю курсант Маципура.
– Товарищи курсанты! Курсант Маципура порочит высокое звание советского курсанта. Во время проверки у него за укладкой была обнаружена вот эта бутылка Рижского бальзама.
Над строем из сотни стриженых голов раздался гул.
– Дневальный!
– Я!
– Принести обрез и молоток!
Дневальный принес то и другое.
Командир роты взял бутылку в левую руку, молоток в правую. Резко соединил всё это над обрезом. И по всему коридору поплыл пряный запах благородного напитка.

Строй первокурсников качнулся. Рожденная в сотне стриженых затылках мысль обрела совсем одушевленный стон: «Ссссу-каааа!»
– Как же так? – вырвалось у курсанта, стоявшего перед строем.
– Курсант Маципура!
– Я!
– Поднять правую руку вверх!
– Есть!
– Опустить руку!
– А как же...?
– Курсант Маципура!
– Я!
– Поднять правую руку вверх и резко опустить!
– Есть!
– Товарищи курсанты! На некоторые вещи надо уметь просто махнуть рукой. Встать в строй!
               
                Сказка про наряды
Стою дневальным на тумбочке. Это так говорится – «на». На самом деле стоишь рядом с тумбочкой по стойке «вольно» и приветствуешь всех старших прибывающих и убывающих. Пока не сменят. Тогда ты становишься подсменным дневальным и шуршишь вечную приборку. На тумбочке телефон. Если он зазвонит, надо поднять трубку, представиться и вежливо выслушать. Ночь. Тишина. Рота спит мирным сном, только Лешка с первого взвода бредит во сне:
– А-а-а! Не хватает шести бачков! Милейшая, шести бачков не хватает!

Тётки на камбузе были крупными и горластыми. Одна ко всем обращалась «Милейший», её так и прозвали. Бачок – это такая чугунная латка, в которую наливали первое или накладывали второе блюдо на четверых. Вечная нехватка бачков – головная боль наряда по столовой. Их тырили друг у друга постоянно, обычно к пересменке всё количество сходилось, иначе нельзя было сдать дежурство.

В наряде по столовой были свои прелести. Во-первых сыт, во-вторых сыт до отвала, в третьих можно щедро накормить кореша. Наряд участвовал в разгрузке и погрузке продуктов. Обшаривал все закоулки и шхеры в поисках съедобного и приключений.

 Как-то раз, опившись какао, кому-то в голову пришла неумная мысль вылить остатки в окно. Всё было организовано по-военному. Из окон третьего этажа наблюдающий вычислял пеленг и дистанцию до объекта. Передавал корректировщику. А тот, в свою очередь, – на второй этаж заряжающим. Бачок с какао выливался в форточку.

 Мастерство росло с каждым выстрелом. И всё бы ничего, если бы не наше любопытство. После залпа надо уходить на глубину, а не выглядывать в форточку и не кричать «Ура! Попали!». С улицы тоже прокричали: «Попали!» и ещё что-то ругательное.

 Через полчаса наряд был построен в полном составе дежурным по училищу. Перед строем провели усатую скандальную тётеньку с испорченными настроением и прической.
– Ну, и кто хулиганил? Покажите обидчика, – предложил капитан первого ранга даме.
– А они у вас все как один, сплошь негодяйские рожи.
– Лица защитников Отечества, – осторожно поправил дежурный по училищу и за спиной тётеньки показал всему наряду огромный волосатый кулак.
– Я требую наказать их всех в моём присутствии, – заявила дама.
– Да, пожалуйста, – вежливо ответил дежурный. – Курсанты, смиррр-на!
И понеслась воспитательная речь прожжённого морского волка. Цензурным было только одно зловещее предложение, не сулившее ничего хорошего:
– За цугундер каждого и на кукан по самые помидоры!
Остальное сказанное литературному изложению не подлежало. Через десять минут тётеньке стало плохо, и она взмолилась:
– Я пойду, пожалуй, – и на ватных ножках поплелась в сторону КПП.

Самым отстойным в камбузном наряде считалась «лакомка». Так называлось место, где пищевые отходы попадали в однокубовые контейнеры. Но среди асов по этому наряду была конкуренция. Оказалось, что наряд – сплошная лафа, главное – вовремя менять контейнеры. Лакомщика более ни на что не задействовали.
 Однажды Лёшка проспал смену контейнера, и отходы заполнили мусоропровод до второго этажа. При открытии нижней крышки вся эта лабуда хлынула и снесла контейнеры вместе с дежурным лакомщиком на улицу.
Так вот! На флоте бабочек не ловят. Даже рядом с закрытой крышкой.
 
 
                Сказка про курсантский патруль
Простота – природная смесь наглости и простодушия. В нашей роте было два простых человека, простых до безобразия. Подумаешь, твоим одеколоном побаловался – ты бы всё равно разрешил. Ну, сходил в твоем бушлате в увольнение – тебе жалко, что ли?

 Мишка и Шурка. Про Мишку вспоминать много и долго, благо учились в одном взводе. А с Шуркой единожды пересеклись в патруле.
Как Шурке удалось за время нашего патрулирования шесть (шесть!) раз за двенадцать часов отпроситься у смурного майора отлучиться к невестам (жили они по различным непересекающимся маршрутам города Ленинграда) на часик к каждой – до сих пор не пойму. Мне, курсанту третьего курса, было обидно и завидно. Пока я ногами шлёпал по асфальту, Шурку шесть раз вкусно накормили и шесть раз приласкали.

Мишка и Шурка столкнулись в ротном помещении, где одновременно спали на двухъярусных койках более сотни курсантов. Что они не поделили, не столь важно, но словесная перепалка закончилась истошным воплем одного из них:
 - «Ты что? Проще меня?!!»
 После этого в ротном помещении повисла театральная пауза, даже пофигисты выглянули в центральный проход, ожидая кульминационной развязки.
Развязка не наступила.

Патруль. Повязка на рукаве – символ и олицетворение ответственности и власти. Приходит Вовка в составе патруля на танцы следить за порядком. Подкатывается разбитная деваха:
– Ты чего такой важный-преважный? – потрогала повязку пальчиком.
– За порядком смотрю, – солидно отвечает курсант.
– Пойдём ко мне? – с придыханием предложила девушка.
– Зачем? – сделал лицо топориком курсант.
– Чай пить! – томно протянула барышня.
– Видишь, я в патруле стою, – показывает повязку.
– Так ты повязочку-то сними, – простодушно улыбнулась девушка.

Чаще всего патруль получался смешанным: армейский офицер и два морских курсанта.
Восемьдесят шестой год, разгар борьбы за трезвый образ жизни.
 Идем мы с Шуркой Стригиным и старым пехотным майором по Московскому проспекту. Бдим в три пары глаз. Подходим к злачному месту, ресторану. А там армейский капитан сидит. Всё как положено: закусочка, коньячок и дама как приложение. Натасканные курсанты взяли след:
– Товарищ майор! Задерживаем капитана?
– Отставить! Ишь, какие прыткие. Нельзя так служебную лямку рвать. Наша задача – упреждать правонарушения и искоренять безобразия. А капитан уже вкусил вкус блаженства, так зачем мы ему будем кайф ломать?
 
В другой раз достался нам высоченный подтянутый майор, слушатель академии. Майор почти всю службу провел в Иваново, городе невест. Всё патрулирование вешал нам лапшу на уши, рассказывая о своих подвигах, а мы с благодарностью внимали.
Под конец спросили майора, а какой он, этот идеал женщины. Ну, подумали мы, сейчас нам этот мачо выдаст.
 Майор как-то погрустнел, вздохнул и сказал:
– Женщина должна быть доброй.
– И всё? – разочарованно удивились мы с напарником.
– И всё! А больше она никому ничего не должна, – афоризмом подвел черту бравый майор.
 
                Сказка про первый курс училища
Пока ты курсант первого курса, в случае наступления войны уготована тебе роль командира взвода морской пехоты. Привезли нас в Печенгу к Норвежской границе. На практику.
Июнь месяц, солнце на небе круглые сутки. Сопки покрыты разноцветьем. Скудные карликовые деревца, больше похожие на кустарник, теснятся в распадках. Военный городишко скромненький, бригада в шаговой доступности.
Офицеры морской пехоты в подавляющем большинстве сухопарые, жилистые, поджарые. Там не разговаривают – там обращаются друг к другу командным голосом.
Проинструктировали нас сразу: не мешаться, не задираться, со всеми быть предельно корректными, а то сломают нам чего-нибудь.
Метод учёбы – делай как я.
 На моих глазах строптивый новобранец с Кавказа заявил, что влажную приборку делать не будет. Он, мол, мужчина, а уборка – удел женщин. Капитан сделал просто:
– Боец, смиррр-на!!!
– Упор лёжа принять!
– На счет «раз» руки в локтях согнуть, на счет «два» руки в локтях распрямить!
Сам капитан принял упор лёжа рядом и поехали. «Раз!» «Два!» Я считал до двухсот, пока не закружилась голова, потом сбился. Строптивый боец выдохся и упал лицом в пыль.
 – Пока не будешь отжиматься наравне со мной, мужчиной не будешь! Боец! Встать! Взять тряпку!
– Нэ буду!
– Упор лёжа принять!
И по новой. Через пару часов бледно-зелёный гордый сын аула с тряпкой в руках бабочкой порхал по казарме.

У морпехов суровый распорядок: до обеда – сплошная физическая подготовка, после обеда – подготовка боевая, после ужина – свободное время. На завтрак, обед и ужин каждому по целой буханке белого ноздреватого хлеба.

 Еды – до отвала. Бело;к для наращивания мышечной массы.
Подъем в шесть утра. Пока курсанты умывались, две роты новобранцев с голым торсом, в сапогах вприсядку гусиным шагом пошли по периметру стадиона. Курсанты позавтракали, покурили, привздохнули, а морпехи всё так же гусиным шагом в полуприседе дефилировали по кругу.

Выдали нам каски, противогазы. Отвели на стрельбище, дали пострелять из автомата. Каждому по пять патронов. Показали технику и вооружение. Прошли обкатку танком.
 Под конец практики был марш-бросок. Марш-бросок мне не понравился нисколечки.
На следующий день нам показали, как снаряжать гранаты. Каждому выдали по одной. И вот я в окопе со старшиной-инструктором.
– Гранату достать!
– Есть достать!
– Кольцо!
– Есть кольцо!
– Бросок!
– Есть бросок!
Швырнул гранату за бруствер, пригнулся, как учили. Любопытство взяло верх. Как она там? Только потянул голову вверх. Удар по каске кулаком старшины-инструктора был подобен молоту. Проникло до самого копчика. Доходчиво.

И тут рвануло. Классно! Только ушки заложило и в голове звенело до самого вечера.
 
                Сказка про роту почётного караула
Нижайший поклон нашему Егору Советского союза. Интереснейшая личность контр-адмирал Томко. Пытался навести железную дисциплину в училище. Война с неуставными элементами формы одежды: грибанами (белыми фуражками, доведенными очумелыми ручками до совершенства), курсовыми галками, обручальными кольцами.

Вот кто придумал флотскую фуражку образца 1980-го года?
 Нахлобучить бы это творение тому челу на голову, чтоб его бестолковку картоном, как железным ободом, сдавило, пластмассовый козырёк прочертил на лбу глубокую морщину до самой кости и передавил лобные вены, а волосы от недостатка питательных веществ чтоб сбежали с маковки к ушам, набитая вата чтоб мокла под питерским дождём и, как гиря, тянула голову вниз, а большая парусность позволяла малейшему дуновению ветра сорвать этот шедевр и под неописуемый восторг штатских лиц гражданской наружности укатить до ближайшей лужи или под колёса транспорта.
Кто придумал нарукавный знак из желтой резины взамен шитого из галуна?
 А обручальные кольца кому помешали?
Подумаешь, какой-то женатик, удирая в самоволку, зацепился за забор обручальным кольцом и оторвал себе палец.
Курсант толкнул портфелем адмиральскую жену – тут же приказ: в увольнение курсантов с дипломатами не пускать.
Как курсант в город пойдёт? Может, у него руки трясутся, когда не заняты.
На верхней ступеньке эскалатора распахивается дипломат и по ступенькам вниз – оп-оп – сыплется набор курсанта: пачка Беломора, два батона по двадцать пять копеек, пачка презервативов, носки, платок, военный билет, комсомольский билет, увольнительный билет, мелочь медью, расческа, ручки шариковые, конфеты «Раковая шейка» россыпью. Неужели это всё по карманам распихивать?

Война за строевую подтянутость имела и положительные моменты. Как классно смотрятся строевые занятия с преподавателями!
Годок капитан первого ранга Маринкин, этакий шкаф два на два, вышагивал направляющим в строю старших офицеров. С первого круга линял за дерево, доставал Беломор. С превеликим удовольствием затягивался, временами выглядывая из-за дерева на предмет шухера. Сплоченный строй вышагивал без правофлангового. Точно сказано, отряд не заметил потери бойца. Отправив окурок снайперским щелчком в плевательницу, Маринкин, просеменив и не сбившись со строевого шага, пристраивался на свое место. «И раз! И раз! И раз, два, три! Держать ногу!» Команда «Держать ногу!» безумно нравилась, она ставила штатских в ступор.
Курсантов Высшего военно-морского училища подводного плавания имени Ленинского комсомола иногда привлекали в гарнизонную службу.
 Томко выбил нам роту почётного караула. Это обеспечение мероприятий высшего уровня, так сказать, для ВИП-персон. Отобрали курсантов ростом не ниже метр семьдесят пять. Выдали особо парадную форму. Всё индивидуального пошива из сукна и шерсти для старшего офицерского состава. Шитые бескозырки, аксельбанты, кремовые рубашки, белые кашне, погончики с буквой «Ф». Шик и блеск. Начались муштра и обеспечение мероприятий. Открытие памятников, спуск «Авроры», встреча президентов и министров обороны иностранных государств.

Приятные моменты были связаны с обеспечением в Большом концертном зале «Октябрьский». С нашей стороны курсанты все как на подбор. От училища Вагановой – девушки. Тоже как на подбор. Все одного роста, блондинки в голубых джинсах, фигурки точёные, губки бантиком, непривычный макияж. Аж дух захватывало.
 Столько публики набегало посмотреть на репетиции, просто полюбоваться!
 Молодость прекрасна уже потому, что молодость.
 
                Сказка про увольнение
Сладкое слово "увольнение".
 Как курсанты проводят увольнения. Написал.
Предоставил на строгий суд жене. Смеялась до колик в животе. Когда просмеялась, сурово сдвинула бровки и сказала:
– И что? Такое было? Честно-пречестно? Добрый совет. Дорогой, ты про себя лучше убери. Дочка уже невеста. Сделает неправильные выводы. И наследнику нужен положительный пример для подражания.
Убрал себя из истории.
Первым читателем был Олежка.
– Было всё не совсем так, но для мемуаров потянет. Ты только про меня вычеркни.
Вторым читателем был Вовка. Наставил лайков.
– Классный опус! Только Шурке не показывай, а то обидится. А ещё лучше зачеркни про меня и про него.
Зачеркнул.
Третьим читателем был Саня.
– Здо;рово написано! Можно добавить про Андрюху и Юрку. Про то, как они, а потом их. У тебя это лучше получится. Одна просьба. Я теперь человек солидный, ты про меня вычеркни или имя переправь.
Вычеркнул.
Четвертым был Андрюха:
– Ты что насочинял? Враньё! Не был, не был, не был. Даже рядом не стоял. А если и стоял, то далеко. А последствия – простая бытовая травма. Так и напиши! Или зачирикай.Зачирикал.
Серёжка позвонил сам:
– А-ха-ха-ха!!! Ну, ты даёшь! Не пью, но это дело надо отметить.
 Мои друганы до сих пор катаются по полу. Только третий и четвертый эпизод убери. Как-то совсем не героически.
Лучше обрисуй, как я попал совсем не туда и как меня там, а я их потом тоже по второму разу.
Убрал.
Валерка огорошил:
– Я опоздал всего-то чуть-чуть, а Эрик на два часа, даму до конца провожал. Вот про него и пиши. Если про меня не сотрёшь, всё, ты мне не друг!
Стёр.
Лёшка подсказал:
– Ты про Ваньку не пиши. Про него теперь только хорошее или ничего. Про меня как-то скучно написал, вычеркни. Изобрази про Стаса. Где он сейчас, никто не знает, так что обид не будет.
Вычеркнул.
Гоша:
– Пора писать книгу. Подмечено точно. Тютелька в тютельку. Про меня и Эрика писать не надо. Вымарай, а то тютельку оторву.
Вымарал.
Лёха:
– Что это за наезд на спортсменов! Тут наши дети читают. Ты про меня и про Мишку больше не пиши. Или пиши, но никому не показывай. А ещё лучше сожги или отформатируй.
Игорёк:
– Какую жизнь проспал! Сейчас бы сбросить лет так двадцать пять-тридцать. А что, у нас в увольнение совсем никто не ходил?

                Сказка про однокашника
Каждый нормальный курсант военного училища с первого и до последнего курса мечтает стать лейтенантом. Бывают и исключения, такие как Юрка Гриценко.
 С первого курса Юрка отличался целеустремленностью. Всё, что пришло в его светлую голову, было реализовано с творческим подходом. Сконструировать собственное тело – нет проблем, и Юрка самозабвенно качался. Он первым научился переделывать бескозырки уставного вида в удобные грибаны, шить погоны, наращивать каблуки и ушивать форменные брюки.
 Где-то в глубине души Юрка бредил кладами и собирал металлоискатель на основе блокинг-генератора с дискретностью на цветные металлы.
А еще ему принадлежит знаменитая фраза, рожденная при созерцании фотографии белого медведя на фоне всплывшей во льдах подводной лодки. «Да уж, – изрек Юра, – на что белый медведь большой, а подводная лодка все равно больше!»
На практике четвертого курса он убедился в том, что на подводных лодках нет иллюминаторов, и подался в родную Бессарабию искать драгоценности времен покорения Измаила.
 Правда, сначала Юрке пришлось дослуживать срочную в Заполярье. Юрка обменял курсантские шмотки на матросские и был направлен в роту охраны военного аэродрома. Столкнулся с накаченными годками. Дежурным вопросом «Ты сюда служить пришел или стучать?» Юрку озадачить было сложно.
«Ребята, я сюда попал спать!» Все его метр девяносто с неподражаемым обаянием расплылись голливудской улыбкой.
На всякий случай определили Юрку в кочегарку. Лафа: ночью покидаешь уголек, а днем можно отсыпаться. Юрке не лень было разобрать пружинную кровать, устроить конструкцию вроде гамака. Сверху аккуратно заправленная кровать, а внутри мерно посапывающий шланг.
И всё бы ничего, но случились в те времена учения. Бывает иногда на военной службе. О кадете вспомнили, достали из недр шхеры и конкретно припахали по полной.
Через полгода дембель.
Юрка пришел в училище. Наш взвод стоял в карауле, и всё общение происходило через железные прутья решетки, только Юрка был со стороны свободы.
От него просто пёрло взрослостью и мужественностью. Мы с упоением слушали размеренное повествование. Юрка и в курсантские времена не отличался трепом, к тому же он продемонстрировал такие весомые аргументы, которые впечатлили нас на долгие годы.
 «Ребята, все вы хорошие пацаны. Я искренне желаю вам получить ваши звезды. О своем выборе не жалею. Я за эти полгода повидал и испытал столько, что вы за пять лет не испытали. С парашютом прыгал, марш-броски с полной выкладкой совершал, на бронетехнике катался, на стрельбище настрелялся до отвала, сгущенки с белым хлебом натрескался за альбомы дембельские, карты и схемы начальнику штаба, к молодухам через сопки бегал исправно, чуть не женился и ждут меня теперь тюльпаны в южной стороне».
А до нашего производства оставалось полгода.
 
                Сказка про порядок
Странный порядок в жизни. Мы смотрим вперёд и редко оглядываемся назад.
 В школьные годы присматриваемся к старшеклассникам и совершенно не обращаем внимания на мелюзгу.
 Я полжизни прожил на восьмом этаже. Знаю всех соседей с верхних и весьма смутно представляю, кто живёт на нижних этажах.
 В училище с первого курса смотришь вперёд. Бежишь и смотришь. Вот четверокурсники. Они не бегают, а ходят. Вне строя. Часть из них – твои начальники от заместителя командира взвода до заместителя командира роты.
 Наш ЗКВ, Андрюха по прозвищу «Мышь», был самым тихим на своем курсе. А для первокурсников – вполне большим начальником.
 Старшина роты Бойко, ярчайшая харизматичная личность. До сих пор вспоминаю, как от его команды зычным голосом: «Жду-у-у-у-у-у-у-у!!!» хотелось сжаться до размеров микроба и зашхериться тихо под ветошью. Перекличка на вечерней поверке:
– Глазков эСэС!
– Не эСэС, а эСДэ!
– Ну, гестапо, так гестапо.
               
 Пятикурсники.
 Тех вообще практически не видно. Практика, дальний поход, стажировка, экзамены, диплом. По училищу пятаки не бегали, не ходили. Они проплывали. Вальяжно.
 Курсанты первого курса были обязаны отдавать им честь.
Бывало, стоишь дневальным по факультету. Проплывает мимо тебя метр с кепкой в новой робе пятьдесят восьмого размера. Рукава засучены, штаны болтаются, как у наложившего с пуд. Ни погон, ни бирки, ни головного убора. Буратино, да и только. Упрётся в тебя маленькими круглыми глазками на остроносом лице и сверлит, и сверлит. Потом с максимальным презрением в голосе, с усилием выжимая из себя слова:
– Товарищ курсант! Вы не приветствуете старшего. Доложите своему ЗКВ, чтоб вас наказали. Приду через час и проверю. – и отплывает в сторону учебного корпуса.
Приходит заспанный ЗКВ:
– Ты по сторонам поглядывай и клювом не щелкай. Это клоун с тридцать пятой роты по прозвищу «Доктор». Нарвёшься на него, будет лечить мне и тебе мозги.
– А что он пятикурсник – это на каком месте написано?
– Не дерзи и не лезь в бутылку. От тебя нужны всего три слова. «Виноват, молод, исправлюсь». И подавляющее число недоразумений будет исчерпана.
– Виноват! Молод! Исправлюсь!
– Молодец, быстро схватываешь!
– Служу Советскому Союзу!
Приходилось и выручать пятикурсников.
 Кирилл по прозвищу "псевдоэстет" прибежал с ватманом и плакатными перьями:
– Коммерческое предложение. Как брат брату. Сам пишу, как курица лапой, и времени катастрофически не хватает. Надо изобразить наглядную часть курсовика. Тушь, перья, бумага, лезвия в неограниченном количестве. Научишься писать плакатным пером – в жизни пригодится не раз.

Действительно, пригодилось, и не раз.

На подводной лодке командир Безручко:
– Штурман, вам поставлена задача не умничать, а рисовать Решение командира. Показывайте, что я тут придумал и решил.
 
                Сказка про техполк
Первый день службы в должности инженера электронавигационной группы. Получил назначение в часть, а корабля у пирса нет – в море корабль, в полигоне боевой подготовки на сдаче задач.
 Что делать?
Сбегал к флагманскому. Приписали временно в технический экипаж, техполк по-простому. На каждую лодку два экипажа плавающих и один экипаж в сокращённом виде – технический. Вся служба технарей проходит в казарме и на прилегающей территории.
Прибыл в казарму. Большое четырёхэтажное здание из серого кирпича. Казарма обустроена. Всё как положено. Красный уголок, тумбочка дневального, старшинская, кубрик, санузел и комнаты офицерского состава.
Захожу в комнату БЧ-1. Обстановки никакой. Две койки, вешалка, стол и четыре стула. За столом четыре старых-престарых капитан-лейтенанта режутся в домино.
 -  Во, здорово!
 - Молодое пополнение прибыло.
 -  Что делать? Служить, конечно.
 -  Какие зачёты, какие инструкции и справочники? Служи! Ты же в техполк попал, а не на лодку. Ещё понравиться, и проситься к нам будешь. Вот, как раз надо с моряками политинформацию провести с утра и до обеда. Лейтенант! Твоя очередь. Надо, так надо. Провёл политинформацию. Сходили на обед в береговой камбуз. После обеда адмиральский час. Два каплея улеглись на койки, два других принялись резаться в кашу.
Скоротал время в Ленинской комнате за подшивкой Красной звезды. В три часа построение:
 -  До конца рабочего дня всем служить!
Все разбежались по комнатам.
 - Лейтенант! Не расслабляйся. Мы пока в домино порежемся, а ты служи. И смотри! Поймает старпом за ничегонеделанием, выдерет. Изображай, что чем-нибудь занят. Нарисуй на лице озабоченность, вдумчивость. Сам себе придумай занятие и не расслабляйся.
А чего придумывать, если ни книжек, ни пособий нет. Голые полки, голые стены. Под конец рабочего дня слегка одурел от бесцельного слоняния по казарме и ничегонеделания. Домой не пришёл – приполз. Давно так не уставал.
Так прошёл первый день. Затем второй, затем третий. Через пять дней я готов был хоть к чёрту на рога, только не в техполк. В пятницу отловил меня помощник командира:
– Лейтенант! Отлично! Закроешь грудью амбразуру. Завтра заступаешь дежурным по части. Что делать? Всё как обычно. Числиться дежурным по части и за всё отвечать. Делать ничего не надо. Механизм флотской организации старый, ржавый, но шестерёночки все крутятся. Главное, ни во что не вмешивайся и ничего не сломай. Годки (старослужащие) сами за тебя всё сделают.
 Заступил дежурным по части. С непривычки хотелось порулить, покомандовать, построить, сорганизовать. Но всё делалось и без моего желания. Само строилось, убиралось, организовывалось. Даже понравилось.
 
– Товарищ лейтенант! С вами здорово служить! Вы себе глотку и жилы не рвёте. Нам башки не откручиваете. Мы с вами послезавтра опять заступаем, – огорошил дежурный по команде.
Настало послезавтра. Хожу по казарме, бдю. После отбоя прибыл в казарму дежурный по дивизии. Проверил порядок. Потянул носом, нахмурился:
– Лейтенант! Что так жареной картошкой пахнет? Как пить дать годки чифанят!
– Дык, форточки открыты, тяга по всему коридору, с камбуза затянуло, – не моргнув и глазом, соврал я.
 А запах конкретный, аж слюну вышибает.
– Пойду, проверю, – сам себе сказал капраз и удалился.
Из кондейки показалась голова дежурного годка:
– Тащ лейтенант! Как обстановка?
– Горизонт и воздух чист!
– Прошу к столу, как раз картошка с грибами поспела.
Молодой лейтенант не шибко отличается от вечно голодного матроса в части, касающейся приёма пищи.
 Наелись до отвала, а утром пришёл мой корабль.
               
 
                Сказка про контейнер
      Пришел в Мурманск контейнер с Большой земли. Отловил лейтенантов из второго экипажа. У двоих пришли контейнеры полупустые, а я скромно умолчал, что мой забит барахлом под завязку. На троих заказали КамАЗ от береговой базы.
 Утром на шестичасовой лошади прибыли в Нерпичью.      Машину с матросом-водилой выделили, но надо найти старшего с допуском на машину, без него никак нельзя. Час потратили на поиски и уговоры старшего на машину. Взяли командировочные документы и поехали.
В кабине трое, а мы с Арсеном Недошковским в кузове скотовоза. КамАЗ пустой, на ухабах подпрыгивает, а мы скачем на деревянных лавках и пыль глотаем. На выезде из Западной Лицы стояло суровое КПП-5.
     На КПП меня высадили из-за неправильно оформленного командировочного. Сунув деньги и документы на контейнер Арсену, я побежал в Нерпичью. Туда и обратно смотался часа за три. Покрытого расстояния точно не знаю, в те времена я ещё был молод и здоров, может, километров десять в один конец. На КПП сел в попутку и к обеду был на контейнерной станции.
Крановщица тётя Валя битый час в упор не замечала машущих ей снизу лейтенантов. Пока старший не подсказал помахать ей рублём. Волшебство!
– Сынки! Где же вы раньше были, у меня как раз обед!
Вмиг контейнеры были выловлены из общей кучи и поставлены под разгрузку. Машину забили под завязку, для двоих места нет.
Побежали мы с Арсеном на автобусный вокзал. Последний автобус помигал нам габаритами и, мягко шурша шинами, проследовал из Мурманска.
На двоих три рубля с мелочью, на утренний автобус хватает, но машина в пути, и разгружать её надо бы. За три рубля мы на попутке доехали до Мурманского моста. Времени - девятнадцать часов, машины в Мурманск идут, а из Мурманска в сторону Печенги нет. До Западной Лицы девяносто пять километров. И пошли мы пешком.

Август месяц в Заполярье.
Красота!
Ночь холодная. Одежды на нас – кители да белые фуражки. Пока попадались столбики километража, шли со скоростью семь километров в час. К полуночи стало смеркаться, и столбики закончились. Ножки подустали, а сесть не на что и холодно жутко. Тепло, пока движешься.
К часу ночи показался попутный Запорожец, забитый под завязку котомками, тётками и детьми. Спрашиваем, чего остановился. Так интересно, мол, – пустынная трасса и две одинокие белые фуражки в свете фар видно издалека. Куда идем? А откуда? Ну, вы, блин, даёте! Счастливо!
 И так мы шли всю ночь. К шести утра стало светать и на восемьдесят девятом километре наткнулись на передвижной КПП морпехов. Кто такие? Из Мурманска? В Мурманск-150? Пешком? На идиотов вроде не похожи. Нас усадили.
 
Какая красота  - просто посидеть!
 Новенькие ботиночки на микропоре разорвались в хлам. Ног не чуем. Ничего не соображаем.
 Тут же остановился попутный КамАЗ, и нас посадили до Лицы. В семь утра были уже дома. Машина с вещами пришла ещё вечером, разгрузилась у дома и уехала в часть. Жена села на ящики охранять и ждать мужа.
 Мимо пробегал однокашник Андрюха Береговский. "А, фигня, сейчас помогу". И один (метр с кепкой ростом) забросил вещи на девятый этаж дома без лифта.
Помнится, из вещей там были трехстворчатый шкаф, диван-книжка, два кресла, детская кроватка-манеж, четыре неподъёмных ящика с посудой и всякая дребедень в коробках. Просто карманный Рембо. По гроб жизни обязан Андрюхе.
 Итого за сутки я прошагал под сотню километров. Когда через несколько лет рассказал эту эпопею морпехам, те спросили, с полной выкладкой или нет, пожали плечами, прикинули что-то в уме и сказали: «Это -  нормально».
               
 
                Сказка про транспорт на службу
Поначалу немного шокировало.
Стоят страждущие попасть в Нерпичью. Мичманы, офицеры, моряки – все в одну очередь. Человек пятьсот. Всем надо на построение к подъёму флага.
 Какая там субординация!
Подходит рейсовый автобус. В шесть утра один, в семь утра второй, в восемь третий, но последний исключительно для береговой базы и штаба. Тридцать шесть посадочных мест. Двери распахиваются, и очередь превращается в толпу. Сзади напирают. А надо попасть в проём двери, уцепиться за поручень и поднять ногу на ступеньку. При этом надо сохранить в целости и сохранности свой хлястик. Хлястик – это такая на двух затёртых от вертикального трапа пуговицах тряпочка, соединяющая две полы шинели или пальто.
Мудро поступал тот, кто облачался в инвентарное имущество - канадку. Канадка из натуральной кожи очень здорово скользила в толпе. И хлястика сзади нет. Никто не зацепит и не тормознёт. Автобус забивается под завязку.
 Поехали!

 Оставшиеся делятся на четыре категории. Спортивные идут через сопки. Близкоживущие идут домой в неостывшую постель к тёплой жене на второй завтрак. Стойкие остаются на месте. Нетерпеливые бегут на Колышки перехватить попутку.
Через сопки по прямой – километра три. Только надо четыре раза спуститься до уровня моря и три раза подняться на триста метров.
73
 Хреново идти после дождей или по весенней распутице, перепрыгивая с валуна на валун. Зато в сухой период или зимой дорога занимала минут сорок. Мои мичмана бегали через сопки в трусах и кедах по любой погоде, пока почки не стали отказывать у одного за другим.
Зимой по дороге из Нерпичьей замерз гражданский специалист Яманаев. Грамотный дядька. Его жена приходила на лодку, разыскивала мужа. Тело Урал Хасаныча обнаружили спустя три месяца. Не дошёл до первых домов метров двести.
 Неоднократно выходили приказы, запрещающие ходить через сопки. Одно время комендант Нерпичьей строил силами арестованных из силикатного кирпича новую губу прямо на тропе – чтоб сразу хватать и сажать. Не достроили, бросили.
С улицы Колышкина военные Уралы забирали головастиков. Это обслуживающий боеголовки персонал. Иногда подвозили подводников.

А стойкие продолжали стоять.
Подавали к остановке КамАЗы с брезентовым верхом. Скотовозы. В кузове две деревянные лавки вдоль бортов, одна посредине. Подтягиваясь на руках, надо умудриться закинуть ногу, дипломат, перекинуть своё тело и не садануть ногой очередного влезающего. Забивались, как селёдки. Один раз для смеха сосчитались. Семьдесят восемь человек!
Экипаж Домнина всех переплюнул человек на двадцать. Отличная организация, потому и стал Домнин командиром дивизии.
 
Со службы добирались в городок так же. Обидно, когда в последний автобус забились все, кроме тебя. И ты стоишь на остановке один. Почему-то со мной это приключалось не раз.

Как-то вывозили нас на скотовозах в двадцать третье февраля после праздничного построения в дивизии. Выпрыгнул с КамАЗа при полном параде в белом кашне и с кортиком.
 Идёт ребёнок и во всю глотку как закричит:
– Мам! Смотри! Дядька красивый, как наш папка, только грязный-прегрязный!

Отряхнулся. Иду по улице, а все незнакомые женщины в этот день как-то уж совсем не по-зимнему на меня смотрят. Заглянут мне в глаза – и улыбнутся.
 Я им тоже улыбаюсь. Специально проверил. Прошёлся по улице Ленинского комсомола туда и обратно. И на душе прямо какой-то праздник.
 Надо же, столько счастливых женщин в городке! Прихожу домой. А шапка на голове повернулась на девяносто градусов и кокарда смотрит на ухо.
 Вот нелепость какая!
               

                Сказка про гражданских специалистов
Выдернули сальник гидродинамического лага.Силами водолазов воткнули новое основное приёмное устройство - ногу. Протянули кабель внутрь прочного корпуса. Прибыли на лодку гражданские специалисты, мужчина и женщина, кабель подключать. Мужчина убыл в первый отсек. Раскрыл в распределительном шкафу клеммную коробочку и давай контакты замыкать по команде своей напарницы. Напарница в восемнадцатом отсеке на нижней палубе водит пальцем по формуляру, командует в первый отсек на прозвон жил и проверяет по светопланам правильность подключения.
На вахте в гиропосту сидел раздолбай Виталик. Виталик – вечный холостяк, каждое лето подающий рапорт командиру с просьбой отпустить его жениться. Обратно из отпуска Виталик возвращался по-прежнему холостым. Благо, командиры менялись часто, и Виталику за эти шалости не попадало. Скучно и монотонно идёт вахта. Книжку отобрал вахтенный штурман. Развлечений никаких. Виталик слушал-слушал работу гражданских, да и включил на переговорном устройстве «Лиственница» кнопку центрального поста. В центральном шум-гам. Командир БЧ-5 руководит проворотом оружия и материально-технических средств. Тут раздаётся отчетливый женский голос:
– Один-один. Вставляй, Вася. Ноль. Вынимай, Вася. Один-два. Вставляй, Вася.
Старый, как г-но мамонта, механик не поверил своим ушам.
– Ась? – переспросил самого себя.
А ему в ответ женский голос: Вынимай, Вася. Ноль. Один-три!
– Не понял! – набычился механик.– Чего тут непонятного! – развеселился вахтенный центрального поста. Игра такая. Зачёт-незачёт. Точь-в-точь. Тютелька в тютельку. Дело молодое!

Прибыла на лодку женщина, специалист по корабельной доплеровской аппаратуре. Потребовала приготовить формуляры и полтора килограмма спирта.
Пошёл к штурману за спиртом.
– Полтора килограмма?!!! – возопил бычок. – Упиться можно! Всей гопкомпанией. Не дам!!!
Женщина пожала плечами:
– Не будет спирта – не будет и обслуживания техники. А вашему руководству будет доложено, что положенное довольствие до техники не доходит.
Пошёл к бычку (командиру БЧ-1). Разъяснил требования. Бычок почесал в затылке и достал из сейфа неполную трёхлитровую банку спирта.
Выдал спирт специалисту. Поднялся в штурманскую рубку. Минут через двадцать вызывает вахтенный штурманский электрик.
Спускаюсь по трапику на нижнюю палубу. В гиропосту собрались все штурманские электрики, все шесть мичманов. Что за сборище? Вокруг витает запах спирта. Голова плывёт кругом.
Смотрю. Тетка выливает спирт прямо на стойку аппаратуры и протирает панели тряпочкой. Каждое движение гражданского специалиста сопровождается шестикратным скрежетом зубов. У-у-у, су-ука! Валерий Палыч как самый галантный из штурманских электриков не выдержал:
– Мадам! Я готов целовать ваши продезинфицированные ручки и выжимать все ваши тряпочки! Возьмите меня к себе в оруженосцы!
 
                Первое путешествие Синдбада
То ли было это, то ли никогда не было. Много Солзенской воды утекло с тех пор. Воскресным вечером случилось смотреть телевизор в окружении сослуживцев. Передавали гороскоп на следующую неделю. Дошли до Стрельца. Понедельник начнётся для Стрельцов с подготовки к увлекательной поездке в дальние страны.
– Куда тебе с подводной лодки деться? – пошутили коллеги.
– Брехня! – под общий смех бросил я. И забыл. И совершенно напрасно.
После подъема флага вызвали меня в центральный пост к командиру.
– Лейтенант! Собирайся-ка ты в командировку. Поедешь за молодым пополнением в город Казатин Винницкой области. Возьмёшь в помощь матроса из БЧ-2. Задача следующая: вернуться без замечаний, особенно от патрулей и гарнизонных начальников.
Дали мне целого старшего матроса – тезку по фамилии Джамбау. Обаятельнейшая личность. Билеты взяли с пересадкой в Москве. Класс! Вырваться с закрытого территориального образования и повидать первопрестольную. В дорогу взяли гражданскую форму, чтобы не нарваться на патруль и не схлопотать неприятностей.
Москва. Июнь 91 года. Патрули на каждом шагу, а нам по барабану, вроде как студенты или вчерашние школьники на каникулах. Идём по Арбату. Необычно. Улица для пешеходов. Матрёшки с ликами руководителей партии и правительства. Барды, студенты, школьники, художники, разношерстная публика.
 
Пьянящее ощущение свободы. Минут через пять захотелось присесть на брусчатку, поиграть на музыкальном инструменте или залезть на перила и продекламировать стихи просто так. Увидели милиционера в новой форме, сфотографировались вместе с ним: на Арбате можно, а в другом месте нельзя. Посетили Мавзолей.
Сколько ранее ни был в Москве – не удавалось, а здесь в легкую. Взяли билеты на трёхчасовую экскурсию и прокатились на автобусе по всей Москве. Посетили Макдональдс. Первый раз в жизни. Прикольно так, очередь огроменная, как за бананами или туалетной бумагой, но стояли ровно семнадцать минут. На входе симпатичная девушка. Проходите, делайте заказ. Растерялись немного. Нам подсказывают, укажите на картинки и заказ тут же готов. Набрали всякой всячины, уселись за свободный столик. Перепробовали всё набранное: пепси и колу, картошку фри и мороженое с клубникой, чай в фирменных чашечках с ложечками и прочее, и прочее. Сбоку конвейер для использованной посуды. Решили не выбрасывать одноразовую посуду, а привезти и похвастаться вещдоками. Нагулялись. Сели в поезд – и до самого Казатина.

 Вышли из поезда. Тезка переоделся в матросскую форму, а я не стал. В комендатуре встретили нас настороженно и подчеркнуто вежливо. Комендант в звании капитана, прикрыв очками фингал под глазом, долго изучал документы и осторожненько спросил, почему по гражданке прибыли. Ответил, что конспирация превыше всего.
 Погладились и переоделись. Новая белая рубашка с коротким рукавом и белыми погонами только-только была введена в ВС. Комендантские увидели и заахали:
– Вы разве не из Госбезопасности?
– Нет, мы подводники из Заполярья.
– А-а-а! Тогда пройдемте на дополнительный инструктаж.
Кто ж знал, что до нас два каплея с Гремихи, прибывшие за молодым пополнением, откушавши местной водочки, устроили показательные строевые со всей комендатурой во главе с комендантом.

На сборы эшелона отводилось трое суток. Заняться нам с тёзкой было особенно не чем. Городишко Казатин – так себе городишко. Развлечений никаких. Сходили на местный стадион, посмотрели футбол, посетили парк, пляж и, конечно, ресторан.
 Совершенно пустой ресторан, но джаз-бенд усиленно наяривал поручика Голицина раз за разом и без перерыва. Денег у нас было кот наплакал. На сороковом или пятидесятом исполнении пришлось пригрозить виртуозам расправой. Остатки трапезы доедали в полной тишине, под недружелюбными взглядами музыкантов.
На следующий день я смотался на историческую родину в городок Андрушевка. В моём понятии село как село. Полсела с зажиточной фамилией Ковтун, другая половина с фамилией Колесник, голодранцы, одним словом. Прикольненько. Тетка Маруся встретила радушно, заставила пройтись по главной улице в форме под ручку.


 Накормила сладкими карасями из пруда при сахарозаводе. Выставила не горилку или первача, а настоящего спирта прямо с заводского краника. В то время я вообще не пил. Тетка Маруся запричитала:
– Шо мы будем робить, такой гарны хлопчик пропадае, поди, хворий.
Остаток времени провели в разговорах. Оказывается, предки мои были в управляющих при Терещенко, знатном сахарозаводчике в Малороссии. Сам Терещенко выбрал невесту из старинного купеческого рода. Купец уперся, сказал, что выдаст дочку, когда снег выпадет летом. Утром вся улица стала белым-бела. За ночь все строения и мостовую засыпали сахаром на радость детворе и к изумлению обывателей.
 В гражданскую войну моя прабабка Наталья самому Буденному вынесла кринку с молоком. А тот вытер усища и расцеловал на зависть остальным дивчинам. Вот столько лет прошло, а до сих пор помнят!

Выдали нам в комендатуре пятьдесят дел и пятьдесят новобранцев. Сели в плацкартный вагон. Шумно, бойцы нервничают. Того и гляди, напьются и дебош устроят. Самый заводной и говнистый из новобранцев пристал ко мне:
– Вот вы, товарищ лейтенант, в нашей стране уже несколько дней, а украинскую речь не понимаете. Командуете на своем языке, а на украинском хоть что-нибудь бы сказали, мы бы вас лучше слушались.
В вагоне воцарилась театральная пауза. Тут я выдал:
 – Нашэй матэри полэгшело, то дыхала-дыхала, зараз зовсем не дыхае. Вот ты назначаешься старшим. Наделяю тебя властью над соплеменниками. Разговаривать буду с тобой на командно-матерном.
 А ты уж как хочешь, можешь переводить, можешь жестами изъясняться. Тебе уважуха и почёт, но и спрос за все безобразия опять же с тебя.

И доехали мы за четверо суток до самого распределительного пункта без происшествий.

Отчет по командировке проходил на ГКП (главном командном пункте тяжелого атомного подводного крейсера стратегического назначения 941 проекта). За командирским столом восседал командир в кресле, по бокам старпомы, за спиной ЗКПЧ, командиры боевых частей и начальники служб присели в кресла пультов. Каждый занял место согласно своему рангу. Дали мне слово. Слушай, свободная стая:
– Москва – это большая деревня.
Аксакалы согласно молча закивали головой. Вахтенный инженер-механик, (ма-асквич!) недовольно заерзал за пультом общекорабельных систем.
– И за два дня, и за неделю не обойти. Мы три часа катались в экскурсионном автобусе. Посетили Воробьевы горы и Свято-Данилов монастырь.
У замкомандира по политчасти челюсть клацнула о грудь.
– Как же так, товарищ лейтенант? Вы же коммунист! И матрос у вас комсомолец.
– Ша! Не на партсобрании, – остановил зама командир. – А Мавзолей?
 – Мавзолей стоит, чего ему сделается. Очередь большая. Отстояли, прошли почти бегом. Владимир Ильич выглядит хорошо. Аккуратный костюм, подсветка. Торжественно и чинно. Кремль, Красная площадь, Спасская башня. Брусчатка, куранты бьют, часовые сменяются, загляденье.
– А народ? – не удержался Зам.
– Народу в Москве – больше, чем в сельсовете. Очень много народу. Очереди длиннющие, как в корабельную курилку.
В метро давка, как в наших скотовозах (что возят подводников на службу и домой). Толкаются, не здороваются и не извиняются. И все бегут, бегут. И утром, и днём, и вечером. Как мы на службе по тревоге.
– А Арбат? – спросил большой старпом.
– Да. Есть такая улица для пешеходов. Транспорт по ней не ходит. Люди кто чем занимаются. Лоточники, музыканты, студенты, барды, пенсионеры и прочая неработающая публика. Тунеядцы, одним словом. Кто матрешками торгует, кто картины рисует. Песни поют, стихи читают, бездельничают.
– А куда милиция смотрит? –съехидничал зам.
– Милиция в новенькой форме их охраняет.
– Брехня, быть такого не может, – пробормотал маленький старпом.
– А ещё мы посетили общепитовскую капиталистическую столовку – Макдональдс!
– Ну и как? – оживились аксакалы.
– Очередь метров восемьсот. Но стояли, как и уверяла реклама, менее двадцати минут. Все вежливые, улыбаются, здороваются.
 Нам рады, как самым важным посетителям. Ели мороженое со свежайшей клубникой из Голландии вот из этих пиалочек(продемонстрировал прозрачные пиалочки).
– Пробовали Пепси и Колу вот из этих стаканчиков через вот эти трубочки. Стаканчики и трубочки пошли по рукам видавших виды подводников. Те крутили их в руках, примеряли, цокали языками, одобрительно качали головами и передавали из рук в руки.
– А еще мы пили чай в пакетиках с бирочками из вот этих чашечек. А на ручках чайных ложечек фирменная надпись «Макдональдс».

– Так, – подытожил командир, – нечего здесь капиталистическую пропаганду разводить. Отчетные материалы я себе оставляю. Хвастать.
               
                Сказка о Командире и Человеке
– Штурман!!!
Когда Андрей Аркадьевич Жиделёв говорил, то ушки слегка оглушало, а в переговорном устройстве «Лиственница» вылетали предохранители. Когда повышал голос, то из уголков глаз выжимались слезы и сопли размазывались по щекам. А когда кричал, то мозги вылетали. При перешвартовке тяжелого атомного подводного крейсера стратегического назначения 941-го проекта не нужен мегафон или рупор. Лужёная глотка командира глушила рыбу в радиусе кабельтов от борта.
– Отдать носовой!
Ну что за лопоухий дятел стоит на пирсе? По виду – матрос-первогодок с береговой базы. Ушками хлопает, глазками моргает.
– Что ты глазки строишь? Отдай швартовый!!!
Никакого шевеления, карась впал в ступор.
Попробуем поинтеллигентней:
– Гав-но, вот ты! Не оглядывайся, ты-ты, рядом никого нет. Скинь верёвку!!!
Швартовый конец отдается, и нос подводной лодки отходит от пирса.
– Штурман!!!
– Я, здесь, тащь командир, за вашей драгоценной спиной.
– Скорость, глубина?
– Тащь командир, тык комплекс обесточен.
– Бес-то-лочь, а вычислить по изменению окружающей обстановки уже не можем?
 – В носу тринадцать, в корме одиннадцать, вперёд пол-узла.
– Откуда данные, штурман?
– СNN, новостной канал, тащь командир!
– Умник, ответ не-пра-виль-ный. Глубина – из лоции с поправкой на прилив, а скорость вычислена по проплывающим вдоль корпуса предметам. Особист и замполит уже точат ножи булатные по вашу нежно ранимую душу.
- Ты бы сходил в бригаду. Тамошний химик Покровский собирает всякие байки и сказки про нашу службу. Рассказал бы ему про тапочки с дырочками или про фляжки ПДУ. Может, когда-нибудь прочитаем про себя в книжке и удивимся.
- Что призадумался? Давай, штурман, мою шоколадку разделим. Вот Родина тебе выдает на боевой службе по одной 15-граммовой шоколадке в сутки для поддержания сил, а ты, небось, все домой отнес.

Действительно, дражайшая пересчитала шоколадки и устроила допрос с пристрастием. Как так, уходил на сто суток, а шоколадок семьдесят пять, совести нет совсем, сожрал остальные?
Потом дождалась, когда в ванную залез (женское коварство!), и давай из консервов циатим-221 на хлеб намазывать толстенным слоем, уж очень он на башкирский мёд похож.
                Второе путешествие Синдбада
Северодвинск. Одна тысяча девятьсот девяностый год. Ноябрь. Вечер воскресенья. Сидим с сослуживцами перед телевизором. Показывают гороскоп на следующую неделю. С понедельника Стрельцов ожидают увлекательные приключения, связанные с путешествием в жаркие страны, экзотические фрукты, встреча со старыми друзьями, обретение новых знакомых и яркие впечатления.
– Помнится, полгода назад гороскоп напророчил нашему штурману командировку, – съязвил Андрюха и все присутствующие злорадно ощерились в мой адрес.
– Брехня, – отшутился я и усыпил чуть не родившееся предчувствие где-то в самом далеком уголке своего подсознания.
В понедельник после подъема флага вызвали меня в центральный пост к командиру.
– Лейтенант! Ты у нас самый опытный, паровоз один раз видел. Собирайся-ка ты в командировку. Поедешь за молодым пополнением в город Андижан. (О боже! Где это?).
– Средняя Азия. – продолжал командир. – Инструктаж, командировочные, билеты в Бригаде. Возьмёшь в помощь двух моряков. Задача следующая: привезти назад личный состав без потерь и один гранат, но только спелый и сладкий. Окажется кислым – оторву голову. Оружия я вам не дам. Времена настали – жизнь человека дешевле пистолета.
Если что, огородами, полями, перелесками и обязательно здоровыми в полном составе, – по-отечески наставлял Андрей Аркадьевич. – Ну, проси чего хочешь!
– Товарищ командир, мне бы проверенного Джамбау и ещё кого-нибудь со знанием местного языка и обычаев.
– Дадим Джамбау и матроса Жакыпова, ему второй год обещают заслуженный отпуск, старательный, исполнительный, из тех краев.

Приключения начались с отсутствия билетов до Андижана. Древний, как золото мамонта, помощник коменданта почесал в затылке, рассудил, что страна у нас большая, и предложил добираться в соседний город Ош через Москву или Ленинград.
Я легкомысленно согласился. Что-то слышал про Ферганскую резню на межнациональной почве, да не придал значения.
До Ленинграда добирались в общем плацкартном вагоне пассажирского поезда. Тридцать часов! Попа стала плоской, кремовая рубашка – коричневой, ноги и шея затекли. Наши мучения с лихвой окупились тремя днями отдыха в Ленинграде.
 Для матросов это было покруче отпуска. Они обошли почти все музеи и парки Ленинграда и Петродворца. Дальше был перелет из Пулково.

И вот мы прилетели в Ош. Киргизия.
Только что закончился сезон уборки хлопка. Пустые поля. Жара под тридцать пять в тени, а все в пиджаках или в халатах, даже дети. На головах тюбетейки. Все встречные останавливаются, улыбаются, жмут руку. Спрашивают, как дела и здоровье, точно хорошие знакомые.
88
 Нас встретили очень радушно родные Жакыпова. Усадили на ковер, уставленный яствами, дали пиалку, капнули на самое дно зеленого чая. Я осушил. Мне опять капнули на самое дно. Я выпил. Мне опять капнули.
 Жмоты, что ли? Всё в тишине. В центре ковра блюдо с пловом. По краям какие-то оранжевые шарики, как от пинг-понга, съедобные. Ложек-вилок нет, только маленькие ножики у каждого. Принесли хлопковую водку, капнули в другую пиалку. Выпили молча. Я только пригубил. Местные переглянулись между собой и больше не наливали.
Отец Жакыпова говорил не торопясь, а старший брат переводил. Понял, что в не самые хорошие времена занесла нас нелегкая. Три месяца прошло после Ферганской резни. Узбеки резали киргизов, киргизы – узбеков. Дороги перекрыты бетонными блоками, на каждом шагу проверки паспортного режима. Аксакал посоветовал форму не снимать: к русским отношение хорошее, а к флотским – великолепное. Пригласил к себе в гости.
Я как мог вежливо разъяснил, что нахожусь на службе, опаздываем на сутки. Сам молодое пополнение приму и с комендантом вопросы решу, а моряков оставлю погостить, только под честное слово. Аксакал покачал головой, прижал к сердцу руку и сказал, что отвечает за моряков своим именем и головой. Старший брат подбросил на своей шестерке до Андижана.
Это уже не Киргизия, а Узбекистан. Иду по городу. Припекает. Скинул бы флотскую тужурку, да вокруг все в пиджаках. Снял бы фуражку, да с не покрытой головой никто не ходит, может быть, не принято.
 
 Каждый встречный улыбается мне, даже дети. Снова все подходят, спрашивают, как моё здоровье, и протягивают руку для рукопожатия. Рука изрядно устала. Вот и гостиница. Дали ключи от одноместного номера. Мрак да и только.
 Холодильника и телевизора нет. Достал из дорожной сумки кусок ветчины – пропадет же в такую жару. Подарил барышням на стойке. Боялся, что не возьмут. Нифига, обрадовались. Мне тут же поменяли номер на люкс, забегали вокруг меня, захлопотали. Постелили накрахмаленное белье, выдали гладильную доску с утюгом. Душ, горячий чай, чего барин изволит, – только моргни.
Сходил в комендатуру, отметился сам и своих моряков. Пообещали семьдесят семь новобранцев подогнать к самому поезду. Сказали через два дня приходить. Ну, два дня, так два дня. Сходил в местный музей.
Спросил, что ещё интересного можно посмотреть. Сказали, что самое интересное – это базар. Он расположен сразу за площадью, что между двумя мечетями. Религия одна, а мечетей две. В одной к иноверцам относятся терпимо, в другой совсем наоборот. И вот иду я по пустынной площади. Впереди восточный базар, шум, гам, толчея. Вдруг как выключатель щелкнул. Стало тихо-тихо. Только звук от флотских ботинок по брусчатке эхом отражался от мечетей. Жуть! Фильм ужасов какой-то, и я в главной роли. Черная тужурка, черные брюки, черные ботинки, черная фуражка. Душа тоже ухнула в пятки и стала черной-пречерной. Двести шагов под прицелом глаз.
Кремовая рубашка взмокла и противно прилипла к спине, черный галстук впился в горло.
 И только сердце – тук-тук молоточком по вискам. Выключатель щелкнул второй раз, как только поравнялся с первыми лотками.
 И восточный базар вновь зажил своей привычной жизнью. Интересно безумно. Пряные запахи. Пестрые ткани. Халаты и тюбетейки. Ковры и сухофрукты.
 Сладости и кушанья. Плов и зеленый чай. Что-то готовят, примеряют, считают, обсуждают, торгуются. Голова тут же поплыла от незнакомого многообразия. Вспомнил про наказ командира. Выбрал солидного аксакала с гранатами на лотке. Поздоровался, спрашиваю, сколько стоит. Показывает три пальца. Три рубля? Килограмм, кучка или штука? Дедуля лопочет по-своему. Возьму одну штуку. А вдруг кислый. Спрашиваю жестами и мимикой. А как спросить, сладкий или кислый. Показал, что надкусываю и изобразил кислую мину. Аксакал отобрал гранат. Изобразил ещё ужаснее гримасу. Сказал «Ы!!!» и замотал головой из стороны в сторону. Во как! Приказа Андрея Аркадьевича мне не выполнить, сладкого граната не купить. Прощай, моя головушка.
В назначенный день прибыли мои моряки. Отъевшиеся и отдохнувшие. Сходил в комендатуру, взял 77 личных дел. Спросил, когда можно ознакомиться с контингентом. На меня посмотрели, как на больного. Иди к поезду, отсчитаем по головам и закинем всех в один вагон. Так и вышло. Привели скопом, как отару, молодежь. Все разномастно одеты, в халатах или пиджаках и в тюбетейках. У всех одинаковые белые мешки с человека ростом. Судя по выпирающим выпуклостям, местный харч.

 Проводник выделил для нас троих целое купе как для самых почитаемых. И поезд тронулся до Ташкента. Ехали медленно, чуть-чуть быстрее пешехода. Возникло смутное подозрение, что на каждом полустанке нас встречали, минимум, родственники. Пополнение выпрыгивало из вагона, смешивалось с толпой. Шум, гам, суета, обнимания, лобызания. Все на одно лицо.
 Со счета сбился. При трогании поезда вся эта толпа, как один большой табор, набивалась в вагон. Проводник на всё смотрел сквозь пальцы. Одно успокаивало: каждый раз выходило не менее двух сотен человек.
Пытались навести хоть какое-то подобие порядка. Оказалось, что два десятка пацанов не говорят по-русски, а семеро вообще не понимают. К моим морякам местные прислушивались настороженно.
На распоряжения отвечали, что не понимают. Пришлось самого коренастого и горластого назначить старшим. Вроде как переводчик. Качок оказался мастером по курашу. Оценил оказанное доверие и тут же собрал со всех земляков дань натурпродуктами. Приволокли нам целый мешок вкусностей и одну здоровенную дыню-торпеду в оплетке. Тут меня осенило. Знаешь, говорю, один очень высокопоставленный человек, командир целой подводницкой лодки, заказал гранат. Одну штуку. Но только сладкий. Старшой вышел в проход, произнес пламенную речь на местном диалекте. И наше купе забили ярко-красными плодами, штук семьдесят, не меньше. Что делать, приказал своим морякам съесть, а что не съедят, то на себе потащат.
 
Прибыли в Ташкент. Провожающие и попутчики отсеялись. Сосчитались, все 77 на месте. Встретил нас лейтенант-особист. Проинструктировал на предмет наркоты и всяких недозволенностей. Загнали нас в аэропорт на Ил-86. Половина из молодого пополнения самолет впервые в жизни так близко увидела. Красота. Просторный салон. Красавицы стюардессы. Горячий обед. И до Москвы. Три часа сна.
В Москве нас посадили в поезд до самого Северодвинска. Поезд идет, мальчишки к окнам прилипли. Ноябрь. Мороз около десяти градусов. А у меня узбеки в шлепанцах на голую ногу, без шапок и перчаток. В архангельской области выпал снег. Пацаны увидели погреба и решили, что дома засыпало по самую крышу. В узбекской речи часто повторялись два слова: Ленинград и «Аврора». Допытал старшего. Оказалось, что они все уверены, что едут в Ленинград служить на «Авроре». Так им сказали.
В Беломорской военно-морской базе за два дня прошли с молодым пополнением медицинскую, мандатную комиссию и барокамеру. И пошли мои узбеки служить на подводные лодки, защищать морские рубежи нашей родной земли.
– Товарищ командир! – докладывал я утром Андрею Аркадьевичу. – Ваше приказание выполнено. Вернулись в полном составе живыми и здоровыми. Это ваш заказанный цветочек аленький, то бишь заморский фрукт гранат.
– Вот, шельмец! – только выдохнул командир, и глаза его предательски повлажнели.
 
                Сказка про большую приборку
Хорошая флотская традиция. Мероприятие круче, чем генеральная уборка в квартире перед внеплановым приездом тёщи. Тяжелый атомный подводный крейсер стратегического назначения вылизывают всем первым экипажем. Экипаж Репина вернулся с боевой, а тут на тебе. Надо идти в Североморск, показываться Генеральному секретарю Коммунистической партии Советского Союза.
Бесконечные построения сменяются приборкой. Большая приборка сменяется малой. Малая приборка сменяется большой. Что не отмывается, то драится, что не драится, то красится. Даже резина легкого корпуса выкрашивается корабельной чернью. И так до бесконечности.
Прибыли проверяющие. Не, так дело не пойдёт. Подводники передвигаются, как мухи, и глаза у всех поголовно, как у коров недоенных. Заменить!
 Заменили на экипаж Бритшева. Выдали новёхонькое голубое (плотное, не то что тёмно-синее!) хлопчатобумажное РБ, пилотки, новенькие подводницкие тапочки с дырочками, складские портативные дыхательные устройства ПДУ. Экипаж в кремовых рубашечках с галстуками. РБ отмаркировано у всех поголовно белой красочкой. Бирка на груди с названием должности по единому трафарету. Всё хрустит и сверкает.
Нарисовали кучу схем и лодку в разрезе на большом куске ватмана. В кают-компании столы убрали белоснежными скатертями. Намастрячили стол для гостей из неприкосновенных запасов интенданта.

 Выстроились на ракетной палубе по ранжиру (по росту и жиру). Прибыла когорта сопровождающих лиц. Встретили Генсека с супругой. Поднялись первые лица на ракетную палубу. Командир отдал рапорт Михал Сергеичу и пригласил в центральный пост внутрь прочного корпуса.
Раиса Максимовна тронула супруга за рукав:
– Миш, а что там внутри?
– Там механизмы всякие, железные, – растерялся Михал Сергеич.
– Не пойдём? – предложила первая леди.
– Не пойдем, – утвердил Генсек. Первые лица и сопровождающие их величаво удалились.
Отбой боевой готовности номер один. Дым в трубу, дрова в исходное. Пельмени – раскатать. Двухнедельная подготовка, муштра и вылизывание – всё коту под хвост. Новёхонькое РБ, пилотки, тапочки, ПДУ приказано было сдать. Не впервой подводникам чувствовать себя немножко оплёванными.


А там всё по новой. Построения, занятия, ремонт, обслуживание матчасти, приборки, наряды, дежурства и вахты. Главное – не принимать близко к сердцу и относиться с должным чувством юмора и самоиронии.
               
Идёт полным ходом большая приборка на корабле.
– Товарищ старший помощник, командир БеЧе Один! Разрешите застучать!
– Стучите!
– Стучу! Вот мы все тут приборку шуршим, а минный офицер изволят сибаритствовать. Хрумкают вкусную военную сушечку на морозце, аккурат в неположенном месте, на ходовом мостике.
– Поймать этого разгильдяя!
– Есть поймать этого разгильдяя!
– Мостик, штурманская!
– Есть, мостик!
– Раз, два, три, четыре, пять. Минный, я иду тебя искать. Старпом приказал поймать тебя, дяя. Больше ничего не приказано. Минный, делись сушечкой.
               

                Третье путешествие Синдбада
Подводная лодка вернулась с боевой службы. Сто суток в прочном корпусе, как полгода на орбите. Дошел до торца пирса, а ноги чугунные, и сердце в районе гланд стучит. Началась береговая суета, связанная с передачей корабля второму экипажу.
Старпом Петров отправил штурманёнка в Североморск выбивать на экипаж чеки Внешторгбанка, так называемые боны – неплохой денежный довесок как поощрение за боевую службу. Дал мне толстенную папку с документами, доверенность и командировочный. Сказал на дорожку:
– Там в финчасти флота сидят молоденькие девчушки. Улыбнёшься, пошутишь, угостишь шоколадкой – и всё будет тип-топ. Но! Без валюты назад не возвращайся, а не то будет, как всегда.
Выяснять, что «как всегда», как-то совсем не захотелось.
Вооруженный купленной шоколадкой, добрался я на перекладных до финчасти к обеду. Захожу в кабинет, а там сидит двуспальная усатая тётя. Этакий гибрид Кинг-Конга и Годзиллы. Дежурная улыбка, надетая на лицо, плавно перетекла в гримасу зубной боли, а заготовленная шутка умерла, так и не родившись. Тётенька злобно зашуршала документами. Её густые брови всё ближе и ближе перемещались к переносице. Каждое слово «угу», «ага», «м-да» и «так-так» разрывными пулями прошивали мой мозг.
Вернула документы:
– Вот здесь надо исправить, это переписать, заверить печатью и подписями. Если до двух часов успеешь, то к концу рабочего дня получишь боны. Не успеешь – тогда только через месяц.
 
– Как же я успею? Мне только в один конец сто пятьдесят километров с пересадками отмахать надо!
– Ну, тогда приходи через месяц, – отрезал Кинг-Конг.
– Ы-ы-ы-ы! – штурманёнок стал стекать со стула на пол.
Огромная рука тётеньки поймала задохлика на полпути.
– Что-то подводники пошли впечатлительные, оскудела земля-матушка. Давай, не умирай у меня тут. Уже тринадцать часов. Обеденный перерыв – дело святое, – обмахивала веером из документов.
– Тётенька, у меня волшебная шоколадка есть, – вымучил из себя штурманёнок.
– Шоколадка? – насторожилась Годзилла.
– Вот, совершенно случайно в папке оказалась, – оправдывался несчастный.
– Посмотрим, какая такая волшебная шоколадка! – большая плитка растворилась в пятерне.
– Так что там у тебя с документами, говоришь? – прорезался ангельский голосок. – Ну-у, сущая ерунда. Здесь замажем штрихом. Здесь подправим, здесь допишем.
Поколдовала.
– Беги, получай свои боны. А ещё одной волшебной шоколадки у тебя нет? – с надеждой вздохнула совсем и не страшная тетенька…
На следующее утро докладывал Старпому:
– Андрей Владимирович! Ваше приказание выполнено. Вот боны.
– Неужели получил? И довёз? Один? Без оружия и сопровождения? Чудеса, да и только. А если бы не довёз, то потом полжизни расплачивался бы. Ну, ты и дурак! – выдохнул Старпом.
 
                Сказка про взаимодействие с летунами
Ноябрь. Болтаемся на полигоне в надводном положении. Ветер северо-западный, метров 10-15 в секунду, ход 10 узлов. Море 3 балла. На мостике пронизывает до копчика сквозь непромокаемую канадку и ватные штаны. Битый час взаимодействуем с авиацией и всё без толку. Ну не может летчик найти нашу акулу на полигоне. Облачность низкая, видимость дневная, ограниченная. Командир вне себя на мостике:
– Где этот баклан?
– Крылатый запросил покой-добро от трёх семёрок! – доложил связист.
Покой – это пеленг, добро – это дистанция от заданного ориентира. В эфире не принято называть вещи своими именами, враг подслушивает.
– Шифруется, сволочь! Штурман! Покой-добро от трёх семёрок!
– Товарищ капитан второго ранга, трёх семёрок не наблюдаю!
– Раскрой глаза, штурман! У тебя карта на прокладчике.
– Глаза раскрыл, трёх семёрок не наблюдаю. У нас все ориентиры с двузначным кодом, авиационный ориентир, наверное.
– Щаз спущусь с мостика и будет море крови!
– Есть, море крови.
Командир слетает с мостика. Вид страшнейший. Вампир. Лицо обветрено до малиново-фиолетового цвета, глаза навыкате, пена на губах.
  Персонаж из фильмов Хичкока и Спилберга. Оскар обеспечен за точное вхождение в образ. Трясётся весь от холода, голода и злости на весь окружающий мир. Протискивается в штурманскую рубку, падает пузом на прокладчик и миллиметр за миллиметром изучает навигационную карту. Бьет бананом по «Лиственнице» (микрофоном по переговорному устройству):
– КПС (командный пост связи) – штурманская, командир!
– Есть КПС!
– Запроси баклана, что такое три семёрки!
– Баклан что-то говорит про покер.
– Он что, обкуренный? КПС! Cкажи, обозначения трёх семёрок у нас нет!
– Баклан передаёт, что три семёрки – это пачка Беломора.
– КПС! Что на пачке Беломора?
– Не курю, тащ командир!
– С пачкой Беломора в штурманскую!
Прибегает командир БЧ-4 с пачкой папирос.
Фабрика Урицкого. Якимов изучал её минут пять до закипания мозга.
– КПС – штурманская, командир!
– Есть КПС!
– Передать баклану, по пачке папирос не ходим.
– Баклан передаёт: маленький, одинокий на входе в Кольский.
– Штурман! Маленький, одинокий, на входе в Кольский!
100
Четыре пары глаз уставились в карту. Клуб знатоков, мля. Совместное напряжение мозгов.

– Поле чудес! Звонок другу, пусть откроет первую букву.
– Первая буква «како»!
– Тащ командир, а сколько всего букв?
– Дураки вы все! Это же остров Кильдин. Идеальная ровная поверхность, берега отвесные, на стол для игр похож – догадался командир.
– Штурман! Выдай покой-добро от серединки острова до нас.
– Тащ командир, а пачка папирос?
– На карту положите, в аккурат остров Кильдин закрывает.
Правду говорят, морская авиация по пачке Беломора летает.
               

                Сказка про страхи
В ресторане Баден-Баден собрались на 29-летие выпуска одноклассники. Застолье, танцы, стриптиз, посиделки, ахи и охи.
– Витёк! Почему ты такой седой? – донимал Андрюха Кошелев.
– Я не только седой, я ещё и лысый!
– А на подводной лодке страшно? – любопытствовал одноклассник.
– Страшно стало, когда женился, – отнекивался я.
Ну как тут расскажешь одноклассникам, что жить вообще страшно. Вот вылезаешь с самого рождения в этот враждебный мир с его запахами, шумами, тревогами и сомнениями. Конечно, страшно.
А на подводной лодке не страшно, когда ничего не знаешь. Вот сидишь себе на нижней палубе восемнадцатого отсека, в гиропосту, облаченный в костюм СГП-К и включенный в ИДА-59м в атмосферу. Для подводника всё ясно, а штатскому надо всё разжевать и объяснить. Почему сидишь, где сидишь и зачем сидишь.
 Попытаюсь разжевать. На подводной лодке 941 проекта (это такая махина высотой 36, шириной 25, длиной 183 метра и подводным водоизмещением 49 500 тонн) девятнадцать отсеков плюс кормовая шлюзовая рубка (КШР). Два прочных корпуса соединены в носу через модуль семнадцатого торпедного отсека, в середине – через модуль ГКП восемнадцатый и девятнадцатый отсек и в корме – через КШР.

 
Между прочными корпусами расположены двадцать шахт с ракетами по 90 тонн каждая. Этакий катамаран получается. На нижней палубе восемнадцатого отсека расположен гиропост с навигационным комплексом «Симфония».
Ты – инженер электронавигационной группы, вчерашний выпускник училища подводного плавания, командир нижней аварийной партии. Сидишь себе, сидишь. Потому как аварийная тревога. Потому как при погружении в восемнадцатый отсек стала поступать забортная вода.
Потому как вода морская является проводником электрического тока, обесточены пульты и механизмы отсека, выключено штатное освещение. Задраены наглухо переборочные двери в девятнадцатый отсек. Загерметизирована кормовая переборка. Личный состав, а это шесть мичманов штурманских электриков, облачен в СГП-К и ИДА-59М.
Костюм СГП-К (спасательный гидрокомбинензон подводника) – это такая резиновая оранжевая фигня, как костюм химзащиты. В самый низ внутрь вставляются металлические стельки, на ноги надеваются войлочные белые бахилы, напяливается теплое шерстяное белье ЧШ, на голову предусмотрена феска, но ни одной не видел, спёрли знатоки бань и саун. Облачаешься в СГП в считанные секунды, затягиваешь резиновую манжету на груди резиновым шнурком с металлической гребенкой, приседаешь, чтобы стравить лишний воздух. Потом затягиваешь обтюраторы на лице. Напротив рта остаётся круглое отверстие, очки, как правило, тут же запотевают, делая мир расплывчатым, как в тумане.

 
 На шею надевается индивидуальный дыхательный аппарат ИДА-59 (разработка 59 года!) весом 19,5 килограмм и соединяется с ротовым отверстием. Переключатель имеет два положения: на атмосферу и на аппарат, переводишь дыхание в атмосферу. По бокам ИДА-59М два баллона, один с кислородом, другой с азотно-гелиево-кислородной смесью. Когда газовый состав в отсеке станет ненормальным, надо переключиться на аппарат и одновременно двумя руками открыть вентили на баллонах. Стоять с таким весом утомительно, что-то делать обременительно, проще сидеть и сопеть себе в дырочку. То ли дело противогаз ИП-6, великолепная штука, выручал не раз. В нём легко двигаться и переговариваться можно. Какой-то чудак приказал все ИП-6 с кораблей изъять. Иначе как вредительством это не назовёшь.
Сидишь себе и сидишь. Рядом ещё четыре тела и у переборочной двери два, периодически показывают признаки жизни. Так проходят пятнадцать минут, потом полчаса, становится жарко. Тело отдает лишнее тепло, а резина его не пропускает, наступает парниковый эффект сауны. Проходит час. Пот уже стекает ручьями по бровям, жжёт глаза и попадает в рот.

В училище довелось час просидеть в СГП на учебном тренировочном комплексе. Отрабатывали выход из аварийной подводной лодки через торпедный аппарат. В аппарат залезали по трое, и ещё трое, в том числе я, сидели в полной экипировке на подходе. Что-то в первой партии пошло не так.
 Вероятно, первый в торпедном аппарате ногой ударил по дыхательному мешку второго.
 Дыхательный мешок при включённом ИДА – это дополнительные легкие, в которых готовится дыхательная смесь. Смесь рванула легкие на разрыв, баротравма, болевой шок, обморок. Первый и последний в торпедном аппарате отстукиваются, а второй молчит. Воду сбросили, торпедный аппарат осушили, вытащили бедолаг. Второго курсанта на носилках в санчасть. Про нас забыли. Через час я из костюма СГП выплывал. Мокрым был насквозь.

Проходит второй час. Не работает переговорное устройство «Лиственница», вся связь с внутренним соседним миром по аварийному телефону. Крутанёшь ручечку, снимешь громоздкую трубку, нажмешь рычаг вызова, а в ответ тишина. «Центральный! ЗКП! Девятнадцатый!» Тишина. «Барышня, Смольный!» Кричишь изо всех сил, а через ИДА-59 проходит жалкий писк. Где-то что-то происходит, а ты отрезан от всего мира и хочется спать, неумолимо хочется спать. Прошел ещё час. Через три часа, уже после отбоя аварийной тревоги, без посторонней помощи из костюма вылезти сил не было. Сбросил я тогда собственного веса килограммов пять, не меньше.
Страшно не было.
Страшно не было, когда в гиропост вызвал старшина команды.
– Тащ лейтенант, у нас какой-то глюк с комплексом. Питание снято, всё обесточено, а в стойке с блоками посторонний звук.

Электростатический комплекс электропитания «Старт» – это песня! Капризный, как одноклассница. Чуть что – то переключение между бортами, то прием питания с берега – и комплекс брык. Гироскопики – на торможение. Шестьдесят пять децибел плавно на уменьшение до полной тишины. В блоках по десятку транзисторов вылетали за раз.
Подходим к стойкам. В проходе между стойками резиновые диэлектрические коврики. Стойки размером с холодильник Минск, только выкрашены слоновкой в желтоватый цвет. Открываем стойку. Звук наподобие комариного писка откуда-то снизу. Нехороший звук, аж в загривке похолодело.
– Сергей Борисыч! Надо вытащить блоки из нижнего яруса и посмотреть, чего там.
Старшина команды надел резиновые диэлектрические перчатки (чего никогда не делал), надел прорезиненную рукоятку на нижний блок и силой дернул на себя.
Блок выскочил.
В доли секунды я вспомнил, как ходил в детский садик и школу, как звали воспиталку в детском саду и первую учительницу и успел задать себе вопрос, что за огненный шарфик потянулся от стойки до блока.
Взрыв маленькой шаровой молнии отбросил нас в разные стороны. Пахнуло озоном. Перед глазами поплыли круги. Во рту появился резкий металлический привкус.
Лежу это я на коврике, жду, когда восстановится зрение, и сам собой доволен, что вовремя завел журнал по технике безопасности по проведению работ в межпоходовый ремонт и подписи все собрал.
 
Страшно не было, когда 7 апреля 1989 года нас срочно вернули в базу. Утонул «Плавник». Самая глубоководная подводная лодка. Это потом мы узнали, что назвали его «Комсомолец». Бесконечная очередь на переговорном пункте. Надо дозвониться родителям. Они знают, что я был в это время в море.
Страшно не было, когда такая же очередь из прощающихся с экипажем растянулась к Дому офицеров. Жена была в ауте. Донимала приставучими вопросами. Какие у них всех малиновые лица, почему? А почему пожар, она же титановая? А почему утонула, она же герметичная? А всплывающая камера почему утонула, она же всплывающая? А почему так долго спасали, что, лётчики не могли сбросить лодки?
Сколько вопросов, столько нет ответов.

Пришла в восемнадцатую дивизию срочная директива. Проверить подводников на знания и умения пользоваться спасательными средствами. Построили полдивизии у второго пирса. Объявили учения по пользованию спасательным плотом ПСНЛ-20. Плотик по замыслу изготовителей и проектантов должен превратиться в некоторое подобие герметичной надутой избушки на плаву, где могли бы разместиться двадцать подводников. Плотики размещены в герметичных контейнерах между легким и прочным корпусом. Провернули кремальеру, открыли крышку. Вытащили с матом-перематом усилиями десяти человек плотик. Враскоряку дотащили плотик до пирса. Раскачали. Бросили в воду. Плотик утонул.


 Комдив, скрипя зубами и мысленно матеря всех и вся, приказал вытащить второй плот. В воду спустили двух человек, облаченных в гидрокомбинезоны. Раскачали, бросили второй плот. Двое подплыли. Один дернул шнур, запускающий баллон со сжатым воздухом для наддува плотика. Баллончик сказал «Пшшш» и скис. В воде продолжала плавать резиновая тряпочка. Подводники стали молча расходиться.

                Сказка про страшно
Страшно, это когда ревёт дежурный эхолот.
 В центральном посту есть блок управлением дежурным эхолотом. Выставляется на нём глубина пять метров. Как только глубина под килем становится меньше этой величины, тут же на весь восемнадцатый отсек срабатывает ревун.
 Звук жуткий. Сравнить его можно только с храпом Серёжки Никитина по прозвищу Большой БИУС. Серёжка начинал храпеть мгновенно с последним щелчком опустившихся век. Тут же возникало неумолимое желание, до нестерпимого зуда в ладонях, уебать его со всей силой подушкой. Но Серёжка большой, как два тёщиных комода, забитые барахлом. Такой сядет ненароком – и придавит, как муху. Спи Серёжа, пусть тебе приснится что-нибудь голое, теплое и весёлое.

Когда ревёт дежурный эхолот – это ЖОПА!
 Это значит, что лодка находится совсем не в расчетном месте. Тогда штурмана – на дыбу. Иголки ему под ногти! Ноги в кипяток, а на голову расплавленный свинец по капле. И ногти кусачками с каждого пальца долой. Куда ты нас, Сусанин, завёл? Когда над тобою старый многолетний лёд толщиной более четырёх с половиной метров, жутко вспоминать, что торпеда взрывает лёд до двух метров толщиной. Корпус подводной лодки крушит лёд до трёх с половиной. Вниз свисают ледяные сталактиты до девятнадцати метров длиной. Всплыть не удастся при всём желании.

 Страшно, когда готовишь решение командира на боевую службу и понимаешь, что ни при каких условиях ни одно спасательное средство разваленного Союза не придёт к тебе на помощь, случись что.
Страшно, когда лодка мирно стоит у пирса, а в штурманской рубке раздаётся звонок корабельного телефона, и в трубке молодой задорный курсантский голос:
– Виктор Владимирович! Можно нам выйти покурить?
– Что значит выйти? А вы где?
– Мы в зоне отдыха, в спортивном зале, все шесть человек.
Ужас от услышанного неприятным липким холодком прошёлся от затылка до копчика. Спокойно, без паники! В лодке сидят все на боевых постах и командных пунктах по аварийной тревоге.
– Ты знаешь, что в восьмом отсеке пожар? Личный состав из отсека выведен. Задымление на всех палубах. Аварийная партия замерила цэ-о. Значение угарного газа в тысячу раз превышает предельно допустимую концентрацию.
– Мы думали, что это учения. Когда повалил дым, одеялами дверь по периметру законопатили и включились в ПДУ.
– Сам-то ты как говоришь?
– Загубник изо рта вынул.
– Возьми загубник в рот и больше так не делай! Слушай внимательно. В состоянии покоя каждый из вас в своем ПДУ сможет продышать сорок минут. Пожар потушен. Отсек вентилируют в атмосферу. Всем сидеть без телодвижений. Продержитесь минут пятнадцать. И больше никаких звонков.
 
Как же долго, мучительно долго вентилируется отсек в атмосферу! Связался с командиром аварийной партии:
– Серёга! В восьмом на нижней палубе шесть человек. Все включились в ПДУ. Забаррикадировали и загерметизировали дверь.
– Там же зона отдыха, закрыта и опечатана медиком!
– В спортзале спальные места курсантов. Тревогу протабанили. Наверх старпом вывел шесть курсантов, да не тех, механических.
После отбоя аварийной тревоги была раздача розог и пряников. В каюте мы с Серёгой посмотрели друг на друга:
– Плохо выглядишь, Большой БИУС, постарел и поседел.
– Ты не лучше, – сказал Серёга. Глаза его захлопнулись, и каюта содрогнулась от храпа. Прямо как сверлом перфоратора по бетону.
               
 
                Сказки про машину
Машина для мужчины – не просто любимый белый конь из сказки. Это что-то большее. Машина, как любимая женщина, ласку любит. И молчит. Путь к машине у каждого свой.
Сначала надо научиться водить. Отец не слишком-то давал порулить на своем Жигулёнке. Что ты сцепление бросаешь! Газу, газу давай! Вот, опять заглохла! Не слушаешь мотор! Вылезай. Ещё сломаешь чего-нибудь.
Пошёл на курсы в ДОСААФ. Группа уже училась два месяца. Выставил ноль пять шила, и меня приписали к этой группе. Садимся с инструктором в козлик.
– Где тут что нажимать, чтоб завестись и ехать?
– Забыл? Вот ключ зажигания. Вот ручка переключения передач, и передачи три вперёд и одна назад, педали тоже три. Но ног у тебя две. Поехали заправляться.
Выехали на Т-образный перекрёсток. Слева и справа машины. Козлик дёрнулся вперёд и заглох. Инструктор завопил во все лёгкие:
– Дави на газ и ходу назад, пока нас не замутусили!!!
– А где тут «ход назад»? – стараюсь перекричать инструктора.
– Ты что в первый раз?
– Да!!!
– Придурок! И я тоже! Тебе через месяц на права сдавать! Врубай аварийку, а то я весь вспотел!
– Я тоже!
Через месяц сдавали на права. Теорию сдал за себя и ещё за двоих. Сдаём практику вождения. В газик сел рядом смурной гаишник. Инструктор и двое сдающих сзади.
112
Поехали. Поколесили по городу. Сделали пару кружков и околицей притопили на стоянку.
– Яма, – шепчет мне в затылок инструктор.
– Где?
– Впереди!
– Не вижу!
– ЙЯ-МА!!! – закричали инструктор с инспектором вместе, разом впечатавшись головами в брезентовый верх козлика и отыгравшись попками в сидения. Вышли из машины.
– Жарко у вас, – сказал инспектор, – даже вспотел.
– Мы тоже, – сказал за всех инструктор.
– В общем, зачёт с одним минусом. Ямы надо предчувствовать любым местом на любом месте!

В отпуск я приехал уже с правами. Сел в отцовский Жигулёнок. Двадцать с лишним лет машине. Коврик под педалью провалился. Как-то не очень удобно. Едешь, а между ног асфальт виден и дует по ногам.
– Ты что, сломал мне машину? – расстроился отец.
– Фигня какая! Положи фанерку, сверху коврик – и ещё лет двадцать можно ездить.
– Так не пойдёт! Брал исправную – возвращаешь исправную. Можно новую, не обижусь.
Заклеил фанерку эпоксидной шпатлёвкой сверху и снизу. Закрасил. Снизу промазал битумной мастикой. Сверху положил коврик. Красота!
Через год в очередном отпуске сажусь за руль.
– Как дырка?
– Какая дырка?
– Под педалями!
– Под какими педалями дырка?
– Прошлогодняя!
– Так бы сразу и спросил. А то я чуть не вспотел.

Девяносто первый год. Во всём экипаже две машины. У командира и интенданта. Пришёл в экипаж инженером ЭНГ Лёша Ивлиев. Лёша холостяк. По новому веянию лейтенантам выделили ссуды. Чтоб они от безденежья сразу не вешались, а обрастали домашним скарбом. Лёша вскладчину со своим другом приобрёл Жигулёнок за тысячу долларов! Одиннадцатая модель канареечного цвета. Реэкспорт из Финляндии. Сбежался весь экипаж. Надо же! У штурманских своя машина! Теперь на службу и со службы без проблем. Машина перекрашенная, но выглядит свежо и резво бегает.

Надо поехать в гидрографию на склады. Это сто пятьдесят километров в одну сторону. Оформляем командировочные с утра, садимся и едем. Лёша водит лихо.
 В Мурманске прокололи колесо. В багажнике отыскалась запаска. Больше ничего в багажнике не отыскалось. Колесо надо чем-то открутить. Я как старший по званию пошёл на вокзал. Спросил у бомбилы баллонный ключ.
– А ты что, без баллонника катаешься?
– Не, я – пассажир, машина лейтенанта.
– Хороший лейтенант пошёл. На колёсах. Может, у него ещё и домкрата нет?
– Проверим.
Гайки на колесе стронули. Надо приподнять машину. Домкрата действительно нет. Пошёл за домкратом.
Бомбила хмыкнул, но дал. Поменяли колесо. Запаска на ободах. Надо подкачать. Пошёл к бомбиле за насосом.
– У лейтенанта что, и насоса нет? Ну, вы и святые! Возьми манометр. Заодно и давление во всех колёсах проверишь.

В Западной Лице на Лёшином жигулёнке заклинило ручку КПП на третей передаче. Ручка не расклинивается, передачи не переключаются, нейтраль не втыкается. Приноровились. Недели две ездили следующим образом. Я, опять же, как старший по званию, за рулём. Пассажиры, набранные из лейтенантов, разгоняли автомобиль на выжатом сцеплении, запрыгивали на ходу, и мы весело доезжали куда надо.

Второй раз поехали в гидрографию уже зимой. Дорога – кипенно белый лёд. Резина летняя. Лёша рулит. Несёмся. Машину туда-сюда ведёт. Я сижу рядом. Изо всех сил давлю ногами в пол. Не помогает. Машина повиляла по нарастающей амплитуде. Переднее правое колесо подпрыгнуло на валуне. Мир перевернулся на девяносто градусов. Время замедлилось. Едем дальше на двух колёсах. Кремовая рубашка промокла вмиг. Вспомнилось всё хорошее и нехорошее за последние двадцать шесть лет. Машина, проехав метров двадцать, нехотя вернулась в исходное положение. Сидим. Обсыхаем. Лёха, не просто белый, а бело-зелёный:
– Всё! Я никуда не поеду!!!
– Так. Истерику прекратить. За КПП выехали. Назад ходу нет.
– Я за руль не сяду!
– Ты уже сидишь!
– Вынесите меня на свежий воздух. Езжайте сами. На обратном пути подберёте.
– Ладно, поведу я. Колёса стравим до килограмма. Так со спущенными штанами и поедем.
Отмотали триста километров. Вернулись целыми и невредимыми. Пальчики от руля еле оторвал. Всю ночь сбрасывал ногами одеяло на пол – так на педальки и давил.
               

Первая машина. Как первая любовь. Где первая – не числительное, а прилагательное, при том качественное. Забыть первую машину нельзя. Её запах до сих пор преследует меня по ночам.
Это была Шкода-120. Зелёного цвета. Девятнадцать лет. Пригнали из Финляндии, вся документация на финском. Внешне похожа на сорок первый Москвич. Багажник и радиатор спереди, двигатель сзади. Аккумулятор в нише за задним сиденьем.
 Всё работает. Великолепный обзор с водительского места, функциональная передняя панель и органы управления. Гладкое днище и отличная проходимость по снежной целине. Пригнал я её из Мурманска первого апреля девяносто третьего года.
Первым прибежал сосед – акустик Игорь Назаров. Залез в моторный отсек:
– Смотри. Это прерыватель-распределитель. Крышечку всегда держи сухой, – с этими словами вытащил оттуда крышечку с высоковольтными проводами и сунул мне в руки.
Крышка, как крышка. Протёр ветошью снаружи и изнутри. Поставил обратно. Запускаю. Машина умерла. Только что заводилась, а сейчас ни в какую.
– Сломалась! – авторитетно сказал Игорь, – Надо завести с толкача. Ты тут стой, а я пойду за подмогой.
Вернулся вместе с Мишкой. Мишка проверил искру, наличие бензина в карбюраторе. Поработал стартёром.
– Непонятно. Искра есть, бензин тоже. Надо взять на буксир и покатать по городку.
Сбегали за машиной. Мишка принёс корабельный трос с руку толщиной. Прицепились. Катались на буксире два часа. Надоело. Не заводится.
 
 Поставили под окнами. Разбежались.Сижу на кухне. Думаю. Как же так? Ни с того, ни с сего взяла и сломалась. Может, помог кто-нибудь. Последним трогал машину Игорь. Не просто трогал, что-то снимал. Точно! Крышечку. Оделся, вышел к машине. Залез в моторный отсек. Вот крышечка. Снимаем. Крутим в руках.
 Ставим. Опа! Крышечка ставится в двух положениях.
Поворачиваем на сто восемьдесят и ставим. Запускаем. Заводится с пол-оборота. Победили!
Машина оказалась всеядной. Бензина в баке литра два. Зато корабельного шила четыре трёхлитровые банки. Влили в бак. Заводили полчаса. Схватывает, но сразу глохнет. Догадались сместить зажигание. Ура! Полетела, родимая! Не едет, а порхает.
 Машина выручала всех знакомых. На службу и со службы. В аэропорт и на железнодорожный вокзал. Только зелёный цвет очень полюбился бакланам. Стоят у пирса шесть машин. Белые, синие, красные. Одна моя – зелёная. Постоянно обкаканная. Срывается с утеса стая бакланов, только что полакомившаяся спелой черникой. Сделает вираж над подводными лодками. Бакланы один за другим начинают пикировать на машины. Отошёл от машины на метр. Жду, когда стая угомонится и в сопки улетит. Вижу, самый жирный баклан какнул в полёте. Подумал, что не грех и отойти подальше. Сделал шесть шагов в сторону. Испражнение упало на капот, перекрасив благородный зеленый цвет в иссине-белый и заляпав пространство метр на полтора. Отмылось вместе с краской.

Спустя два года менял масло. В описании на мудреном финском были указаны заправочные объемы. Никак масло в КПП не залезало. Пол-литра до заливной горловины, а куда остальной литр девать? Пришлось машину положить на бок.
Тогда залез и оставшийся литр. Какой-то придурок сказал, что кашу маслом не испортишь. Избыток масла выбил сальники, и всё масло сигануло наружу. Истекающую машину затащил в гараж.
 Там она и умерла у меня на руках.
       

 Про автомобиль Москвич много чего вспоминать. Не было узла, в который не залезли мои шаловливые ручки. Выручал он не раз. Сослуживцам доставляло неимоверное наслаждение наблюдать за моими телодвижениями. Когда примерзали дверки, в машину приходилось забираться через багажник. На морозе лопнула пластиковая втулка включения задней передачи. Пока Лёшка Земляков вытачивал бронзовую втулку, коллеги с удовольствием толкали машину назад. Пару раз в четырёхместный авто умудрились забиться восемь человек.
В январе надо было выручить Мишку-механика. Мишка сказал, что вопрос жизни или смерти. Поехали с ним в Заполярный. Ехать всего ничего. Москвич раз повилял, второй повилял. Потом по нарастающей амплитуде потерял курсовую устойчивость и закрутился на одном месте. Интересно. Как в кино. Картинка быстро бежит слева направо. Мишка вышел из машины – и упал. Вылез я – и тоже упал. Дорога – белый лёд и тонкая водяная плёнка на нём. Ноги разъезжаются. Стоять – не то что идти – невозможно. Лежим в луже по обе стороны от машины и ржём, как ненормальные. Приспустили колёса на полкилограмма. Нашли чугунный радиатор на обочине. Закинули в багажник для дополнительной нагрузки на ведущие колёса. Так и ехали. Километров двадцать-тридцать в час. На расстояние в девяносто километров ухлопали четыре часа. Добрались до места. Мишка спросил знакомых, где Пашка. Пашка уехал в отпуск. Сели в машину и поехали обратно. Опять четыре часа. Вот и весь Мишкин вопрос жизни и смерти.
 
В апреле погнал москвич в Питер. Утром минус двадцать. С собой термос с крепким кофе, шоколадка, мешочек с арахисом. Багажник загружен домашними заготовками. Совсем и не стрёмно. Трасса пустая. Гололёд. Под Кандалакшей штурмовал затяжной подъём. Впереди милицейский уазик. Уазик на полном приводе, завывая раздаткой, силился преодолеть подъём. Я сзади и с разбега. Думаю, если уазик остановится, то назад поскользим вместе.

Одолели оба. На вершине вылезли из машин, глянули вниз, помахали стоящим у подножья рукой. Те помахали нам тоже.
Под Сегежей трассу перегородили два многотонных трейлера. Оба лежали на боку поперёк дороги. Расстояние между ними два метра, еле протиснулся.
Ночью пытался спать в машине. Минус пятнадцать. Машина остывала за пять минут. Через пятнадцать становилось мёрзло в канадке. Пришлось ехать. Разговаривал с собой, орал песни. Какое-то расстояние ехал с закрытыми глазами. Остановился, осознавая происходящее. Вылез из машины, бегал вокруг, размахивая руками и прогоняя остатки дремоты. Шок был таким, что до самого Питера не сомкнул глаз. Приехал. Предки сказали, пороть меня мало.
Через два дня в центре города прямо в руках разлетелся рулевой механизм. То есть руль крутится сам по себе, а машина сама по себе. В какой-то момент происходит согласование и машину можно повернуть куда надо. Далее всё так же. Докатился до автосервиса.
 
Сервисмены сбежались посмотреть на чудо и чудака, который без руля с Петроградки до Лужской прикатил. Через неделю сажусь в машину. Подходит бомж:
– Хозяин! Купи баллонный ключ!
– Не куплю. Зачем в машине два баллонника?
– Не купишь – потом пожалеешь!
– Не пожалею! – опрометчиво заявил я и поехал.
Минут через десять вижу боковым зрением, как обгоняет меня моё заднее колесо. То, что колесо моё, стопудово. Такое колесо в городе сложно найти. Машина падает на бок и катится на чугунном диске. Слава советским конструкторам. Откололся только маленький кусочек. Остановился. Подобрал колесо, нашёл четыре из пяти своих болтиков. Воткнул колесо и поехал.
 Зря не послушал бомжа.
 

                Сказка про сны
Сны бывают разными.
Сон подводника – это песня. Тело спит, а мозг всё равно реагирует на запахи, звуки, вибрации. На первой боевой службе я спал по три с половиной часа в сутки. Так уж получилось: восемь часов штурманская вахта, восемь часов рабочий день с тренировками, занятиями, учениями, время на прием пищи, посещение спортзала, сауны, просмотр видика и остаток суток для сна. Спать хотелось зверски.
Сменщик – инженер ЭНГ Лёша хронически просыпал вахту. Лёша спал так, что из пушки не разбудить, какая там побудка или стук вахтенного в дверь, он не просыпался даже на звуки боевой или аварийной тревоги. Принимал вертикальное положение, говорил, что проснулся, тут же закрывал глаза и отрубался.
На первом же выходе в море Лёша пристал ко мне с вопросом, кто на лодке ничего не делает. Ничего не делают два бездельника: разведчик и контрразведчик. Лёша подумал-подумал и подался в особисты.

 Сдав вахту, в каюту я добегал, когда уже вовсю транслировался по видику очередной фильм. Более двухсот фильмов я посмотрел, не зная названия и завязки сюжета.
 Девяностые годы – расцвет видеосалонов. Весь отпуск, почти сто двадцать суток, начнёшь смотреть фильм – и где-то в середине начинаешь понимать, что уже всё видел.

На берегу подводников иногда задействовали в гарнизонную службу. Бывало, выкроишь часик до развода и отдашься вовсю койке.
123
Отлично спалось на первом ярусе детской кроватки в маленькой комнате. Слева от комнаты кухня, там гремит посудой жена, справа – гостиная, там вполголоса играют дети. Всё привычно.
– Мам! – подаёт голос из большой комнаты сын.
– Что? – откликается мать из кухни.
– Иди сюда!
– Зачем?
– Иди, что покажу!
– Не могу!
– МАМ!!!
– Не кричи!
– Почему?
– Папа спит.
Наступает временная тишина, я проваливаюсь в сон, но минут через десять всё повторяется.
– Мам! – раздаётся вопль из большой комнаты.
– Что? – откликается мать из кухни.
– Иди сюда!
– Не кричи!
– А что, папа спит?
– Спит, ему на дежурство.
Вновь тишина. Скрипнула дверь в комнату, потянуло сквозняком с коридора, и детский голосок шёпотом:
– Сначала убьём этого!
– Этот ведь папа.
– Понарошку, он – терминатор.
– Я возьму клюшку.
– А я – лыжную палку.
Открываю с усилием один глаз – и о, ужас! Убивать собираются, совсем и не понарошку.
 
                Сказка про цветы жизни
Западная Лица, голодные девяностые, семья подводника, старший из детей:
– Мам, а я скоро вырасту?
– Очень скоро.
– Когда вырасту буду таким же большим, как папа?
– Да, конечно.
– Вот здорово! Приду и скажу папе: «А ну иди сюда, ногти стричь, больно-пребольно!»


– Мам, а папа машину сломал?
– Говорит, что сломал.
– А теперь машина моей будет?

– Пап, тебя мама на кухню зовёт.
– Я занят.
– Пап, мама ругается.
– Я кино смотрю.
– Пап, мама сильно ругается.
– Скажи маме, я попозже приду.
– Мама говорит, что попозже мы останемся совсем без посуды.
– Что-то я не нахожу взаимосвязи нашей посуды с моим просмотром фильма.
Иду на кухню. О, ужас! Шкаф с посудой висит на одном шурупе под углом сорок пять градусов. Жена в позе «зю» держит шкаф за нижний угол.
Чего его держать? Посуде уже пипец полный. Уцелела посуда в сушилке. Вечный предмет пререканий: посуду в сушилке не держать, а расставлять в шкафчике.
 
– Вовка, книжки есть для детей и совсем не для детей. Вот книжка про сексуальное воспитание детей с картинками. Я её прячу на самый верх шкафа, чтобы шаловливые ручки не достали, а мы с мамой идём в магазин часа на два.
– Что это у нас за сборище детей у подъезда? Никак, Вовка делится своей просвещенностью.

– Мам, а нам сосиски нужны?
– Вова, папе четвертый месяц не выдают денег. Разбогатеем, долги раздадим, тогда купим.
– Мам, у киоска дядечка обронил. Там сугроб, ему не достать, а я маленький, я достану.
– Вов, иди, только чтобы никто не видел.
– Мам, смотри какое богатство, восемь сосисок. Я теперь каждый день под киоски заглядывать буду.

Пожарный в робе и каске обходил квартиры:
– Граждане! В доме сильное задымление, возможен пожар! Всем покинуть помещения, взять с собой деньги, документы и самое ценное!
– Конструктор! Мама!!! Конструктор мой не забудь!!! – перекрикивал пожарного старшенький.
               
                Сказка про очередь
Продуктовый магазин военторга (была такая организация в военной системе) и очередь. Очередь – это когда человек тридцать-сорок стоят друг за другом в затылок. Предчувствие, что чего-то не хватит, или обсчитают, или просто нахамят, накладывало на лица стоящих людей отпечаток напряжённости и безысходности. Стояли терпеливо и молча – суровая советская школа. За прилавком шустрая разбитная деваха, кровь с молоком. Белый халатик с трудом застегивался на груди. Ах, какие аргументы! Голос продавщицы низкий, командный, диктор Левитан и рядом не стоял.
С мороза ввалился в черной шинели майор-краснопогонник. Для непосвященных и прочих штатских объясняю: у плавсостава просветы на погонах желтые в повседневной форме или черные на парадной. А красные просветы у медиков, морпехов, береговых частей и служителей тыла. Судя по выпирающемуся брюшку и откормленному лицу, хорошо устроился. Подкатил и тихо так заискивающим голосом:
– Мне тут, кхе-кхе, оставлено, три клетки, кхе-кхе.
– Что вы шепчете? Три клетки чего? – прогрохотала деваха.
– Чего-чего, яиц, разумеется, – прокашлялся майор.
Продавщица достала из-под прилавка три клетки. Очередь смиренно молчит, терпит.
Майор – вот дурень! – взял бы и быстренько удалился, так нет, разглядывает клетки с недоверием на предмет битых.
– А чего это яйца такие грязные? Вы бы протерли их, что ли?
Продавщица повернулась в сторону подсобки:
– Ма-ша!!! Принеси тряпку! У товарища майора яйца грязные!
Майор насупился и из красно-мороженного стал пурпурно-контуженным.
Из подсобки вышла Маша, женщина из русских селений. Весело помахала тряпкой и на весь зал:
– Это кому здесь яйца протереть? А?!!!
               

                Сказка про командиров
Командиры тяжёлых атомных подводных крейсеров стратегического назначения менялись, как перчатки. За последние десять лет службы довелось служить под командованием одиннадцати совершенно разных по воспитанности, грамотности и опытности. Год для командира корабля – большой срок. Достаточно, чтоб себя показать, успеть сплотить экипаж, подтвердить и сдать курсовые задачи, подготовиться к боевой службе, отходить, смотаться на послепоходовый отдых, подготовиться к академии и слинять по-быстрому. Подробнейшую характеристику можно дать каждому. И обязательно внизу приписать: «Опасаясь репрессий, не подписываюсь. Целую. Ваш В.»
Первым был Репин Юрий Михайлович – делегат съезда, орденоносец и чего-то там ещё:
– Товарищ командир! Надо с интендантом разобраться, сливочное масло опять прогорклое.
– Нормальное масло. Я ем, – сказал командир. Намазал слой вонючего масла с палец толщиной на батон и с удовольствием умял.
Вторым был Андрей Аркадьевич Жиделёв. Отличный командир и Человек. В кинотеатре половина экипажа смотрит фильм «Дежа вю». В кадре показался главный герой – польский актёр. Один в один с нашим командиром. В зале тишина. Смотрят, переваривают. И тут с последнего ряда:
– Никакой не Ян Полак, а Андрей Аркадьич!
Просмотр прошёл под оглушительный хохот, переходящий в рёв. Местные сначала не сообразили, что к чему.
Но смех половины зала был чертовски заразительным, а приключения Андрея Аркадьевича офигенно увлекательными.
Пятым по счёту был капитан первого ранга Абрамов. Красавец и трибун. Единственный из командиров за всё время службы спрашивал меня:
– А как вы думаете? А я вот с вами не согласен. Изложите ваши соображения и попробуйте меня переубедить.
Вахты на боевой службе пролетали незаметно, так как центральный пост превращался в открытый стол вопросов, ответов и споров. Одну и ту же тему мусолили с разных сторон. Интересно. Каждый мог высказать свои соображения, обосновать. А ведь нас никто и никогда не учил спорить. Без истерик, брызгания слюной и хватания за грудки. Так и автономка пролетела, как мгновение ока.
Последним командиром был капитан первого ранга Безручко. Так все и говорили: «Что ты от него хочешь? Ни карандаша, ни ручки. Потому как экипаж Безручки. И доходят там все до ручки».

Получили телефонограмму командному составу прибыть во флотилию на сдачу зачетов по кораблевождению. Корабль оставили на маленького старпома. Командир, большой старпом и я прибыли в штаб. Выдали нам задание. Прокладка на карте, астрономическая задачка на определение места и пару вопросов по знанию театра военных действий. На всё про всё – три часа.
130
 Кэп и старпом мялись-мялись. Чесали затылки и всякие выступающие места.
 Подозвали меня:
– Так, штурман, годковщину на флоте никто не отменял. Мы идём курить, вот наши задания. Нарисуй, что надо, и поедем на командирской машине в городок.
Нарисовал.
Через день получаем отметки. Командиру – пять. Старпому – четыре, командиру БЧ-1 – три балла.
– Штурман! Да вы – неуч! Расписались, понимаешь ли, в собственном посредстве. Даже служить с вами стыдно на одном корабле, – подвёл итог командир.
       
 
                Сказка про весну
Иду я капитаном третьего ранга по Большой Лопатке, а навстречу пухленькая барышня с открытым лицом. Вспомнилась песня Скляра и имя Ирина. Окликнул по фамилии. Барышня остановилась, оглянулась, и в её по-детски ясных глазах отразилась гамма переживаний от испуга до узнавания…
Десять лет назад мы курсантами третьего курса проходили весеннюю практику на подводных лодках в Западной Лице. Попали в шестую дивизию на 705 проект. Лодки-автоматы. По моему убеждению, лучшее, что могла предложить наша наука и техника. Титановый корпус. Вокруг кипенно-белый металл, линолеум, слоновка, сельсины и вращающиеся трансформаторы. Просто, изящно и надежно. В экипаже одни офицеры. Тридцать два человека, как одна большая семья. Я хвостиком бегал за инженером электронавигационной группы и участвовал во всех мероприятиях. В выходной оформили командировочный и пошли вместе с курсантами из училища Фрунзе изучать военный городок.
Апрельское солнце, первые проталины, капель и куча снега. Городок мне понравился, особенно новостройки в переулках Молодёжный и Гранитный. Я даже выбрал дом, в котором через некоторое время проживу десять лет.
К обеду заглянули в гостиницу на улице Колышкина. На первом этаже была столовая. В очереди я стоял за фрунзаками последним. За мной пристроилась девушка. Она сопела, пыхтела и толкалась.
Терпения моего хватило минут на десять, не более.
Я оглянулся сказать что-нибудь язвительное.
 
Наткнулся на пронзительно чистые глаза и готовая фраза застряла, даже не успев окончательно родиться.
– А вы курсанты? – спросила девушка.
– Да, курсанты, – сказал я и отвернулся.
Очередь смиренно топталась и нехотя продвигалась вперёд.
– Из Ленинграда? – не унималась бестолковая.
– Из Ленинграда, – подтвердил я.
– Третий курс, я по галочкам на рукаве заметила, – обрадовалась девушка. Фрунзаки замолчали и стали прислушиваться.
– А неженатые среди вас есть? – продолжила допрос девушка.
– Наверное, где-то впереди стоят, – сострил я.
– Меня Ириной зовут, – сообщила девушка.
– Очень приятно, – через плечо бросил я.
– А я так мечтаю познакомиться с курсантом! Давайте с вами познакомимся, – потрогала меня за локоть девушка.
Фрунзаки переглянулись и заржали – негромко, из вежливости.
– Вот вы непременно неженатый, – заявила ясноглазая.
– Ерунда, женатый, – соврал я и отвернулся.
– А вот и нет, у вас уши покраснели и одеколоном от вас пахнет.
– От нас всех чем-нибудь пахнет и одеколоном тоже, – огрызнулся я и в мыслях отругал Валерку Богданова с его одеколоном.
– От вас хорошим одеколоном пахнет, – заметила девушка.
– Слушай, тут много курсантов, и неженатых, и красивых, и разных всяких, – огрызнулся я.
Девушка прошла вперед, оглядела всех и вернулась на свое место.
– Нет, я с вами хочу познакомиться, – категорично заявила барышня.
Вот блин, опять влип, сопля какая-то ненормальная, – подумал я.
– Мне уже девятнадцать лет, не уродка и не тронутая, – прочитала мои мысли Ирина.
– Я замуж хочу. Подруги все уже замужем, у всех семьи, а мне просто не везет. Дома – полная семья и полная чаша. Квартира обставленная, положение в обществе и всё такое. Мечтаю о муже – офицере-подводнике. Что же здесь предосудительного?
– Сударыня, как можно так взять и все сокровенное первому встречному выложить?
– А мы уже с вами минут десять знакомы, только я вашего имени не знаю.
– Зовут меня Виктором.
– Вот и познакомились, – и на открытом лице девушки расплылась трогательная детская улыбка. – У меня через неделю день рождения. Есть две бутылки шампанского, оливье я сама приготовлю. Приходите с друзьями, я буду ждать.
– Неудобно как-то, – засомневался я.
– Что тут неудобного? Я маме-папе скажу, они только будут рады. Вон мои окна. Слышишь, по трансляции Скляр песню поёт про мою фамилию. Ну, пока, непременно приходи, буду ждать.

 Старший из фрунзачей Серёга похлопал по плечу:
– Ну, братан, попал! По-моему, тебя или ждут большие неприятности, или складывается что-то большое и светлое.
Не сложилось.

С понедельника начались учения, беготня, выход в море. Через две недели закончилась практика. Вернулись мы в Ленинград.
В первое же увольнение пришел к своим родителям. Рассказал про нелепую историю на практике.
Предки молча посмотрели друг на друга, точно обменялись телепатическими фразами. Отец вздохнул и пошёл с газетой в гостиную читать и смотреть телевизор.
А мать взъерошила мне волосы на голове и сказала:
– Хорошая невестка бы была, непосредственная, но искренняя. В сказку верит. Ты упустил свой шанс. Не вырастили из тебя Артура Грея. Не успели объяснить, что чудеса надо делать своими руками.


…Я стоял этаким болваном и смотрел в сияющие глаза Ирины. Из далеких грёз вернул меня на землю знакомый голос:
– Я такая счастливая, я замужем. Мечтала об офицере, а вышла замуж за мичмана. Он подводник. Он меня на руках носит и очень любит.
– Рад за вас! Пусть у вас всё будет хо-ро-шо! – я развернулся и побежал по своим штурманским делам.

                Сказка про традиции
Флот жив своими традициями. Не помню, кто это сказал. Но это верно. Это повседневно ощущается каждой клеточкой организма, закованного во флотское обмундирование. Для особо штатских разъясняю. Приборка – неразрывное понятие гигиены, здоровья, санитарии и ещё чего-то из области медицины, социологии, психологии и прочей ерни. Чистота и порядок – морская традиция. Доводилось побывать на многих кораблях от торпедолова до ракетоносца. Всё держится на куске хозяйственного мыла. Каждый день смыливаются тонны. Но чистота действительно поражает. Для начальства тоже выход. Нечем занять личный состав? Объявляй приборку. Предела совершенства нет!
Показуху тоже никто не отменял. Как-то прибыл на наш корабль очередной депутат – кандидат в кого-то от чего-то. Я тогда молод был и ещё ничегошеньки не боялся. Спрашиваю кандидата-депутата, не надоела ли ему показуха. А он со всей серьёзностью отвечает, что прекрасно понимает, когда идет повседневная деятельность, когда авральная суета, а когда подергивание и шарканье ножкой. Потом улыбнулся прямо-таки голливудской улыбкой в тридцать два зуба, потянулся, как мартовский кот, и томно проурчал: «Если бы ты только мог себе представить, насколько это приятно!»
Вкусить все прелести барства довелось мне под самое окончание службы. На лето оставили меня за флагманского штурмана. Отдельный автобус или кунг заберёт из городка в 6.30, привезет прямо к штабу.

 
 С утра построение. Выйдет начальник штаба, проверит внешний вид, накрутит хвосты. Потом все разбегаются по кабинетам чай пить. Чуть позже флагманские занимаются обзвоном кораблей и экипажей. Далее чай и обход кабинетов на предмет поболтать о судьбах Родины. Обед по расписанию, адмиральский час на флагманском диванчике. Приём зачетов, доклад по окончании рабочего дня и вечерней лошадью в городок. Не жизнь – малина! Тяжёлую флагманскую лямку с корабельной не сравнить.
Собрали флагманских в кучу и с инспекцией отправили в Оленью Губу поверять лодку на готовность к выходу в море. ИО начальника штаба капраз Зелюкин проинструктировал:
– Товарищи офицеры! Каждому вид напустить грозный и поиметь всё стадо. Нарыть кучу недочетов. Рыть дружно, но без фанатизма. К выходу не допускать, чтоб жизнь раем не казалась. Допустим в следующий раз после устранения полученных замечаний.
Встретили нас настороженно: как-никак, проверка. Разбежались мы по своим боевым частям. Мой штурманёнок Никонов вырос до толкового командира боевой части. Сам его учил, сам зачеты принимал. Посоветовал пупок не надрывать, а составить две бумаги. Изложить решаемые текущие проблемы и неразрешимые. У моего тёзки всё в порядке, за него и боевую часть спокоен.

 
Как положено, сыграли учения по проходу узкости и по возгоранию в отсеке. Собрались в центральном на доклад. Как было оговорено, нарыли, доложили, в море не допустили. Быстренько собрались и укатили восвояси.

Через неделю выехали с повторной проверкой. Встречали нас по-барски. Накрыли роскошный обед в кают-компании, приготовили зону отдыха с сауной и бассейном. Чего хотите? Чего изволите? Разумеется, замечания все устранили. Экипаж за неделю сплотился, проявил чудеса расторопности и мастерства на учениях. В целом флагманские специалисты провели титаническую работу по проверке и подготовке корабля к выходу в море.
               
 
                Сказка про роддом
Ох, и нелёгкая это работа. Будущий отец сдаёт жену в роддом. Подходит тётя-врач, от горшка – два вершка, этакий гном с жутким командным голосом:
– ЭКО?
Боже, на каком это языке? Мысли лихорадочно разлетались по черепной коробке, не испытывая соударений.
– Нет, муж, – разом потеряв голос, просипел несчастный.
– Это у вас какая попытка? – стала въедливо интересоваться врачиха.
– Лично у меня или у жены? – тупил папаша.
– У жены, конечно, – подошла поближе тётя.
– Вторая, – залепетал оглушённый. – Первая вполне удачно.
– Разница в возрасте у детей? – продолжалcя допрос.
– Двадцать лет, – скоренько прикинув в уме, выпалил подследственный.
– Ну-у-у, долго же вы думали!
Под пристальным взглядом медика стало как-то неуютно.
– А свою хлопчатобумажную одежду принесли? А справку о флюорографии и сменную обувь? – наседала зав чего-то там.
Очень захотелось превратиться в микроба и заползти под ветошь.
 – Ишь чего удумал! – прочитала мысли ясновидящая. – Сейчас пойдешь и будешь участвовать. В родах, конечно! А ты как думал? Сделал дело – и в кусты? Дистанционно меня, мол, оповестите, а я ручки-ножки-пальчики обмывать буду! Сидеть! Девочки, перепишите данные папаши, а то он уже в мыслях прыгнул в машину и дверку захлопнул, – скомандовал гномик и величаво удалился в свое подземное королевство, на прощанье подмигнув мне одним глазом.
 
Мужчин надо вдохновлять на подвиг. Каждодневно! А тут ждёшь-ждёшь никчёмного бесплатного лайка, а никому и не нравится. Вроде бы убил дракона, да никто и не заметил. А кто заметил, сделал вид, что ничего и не случилось. А если и случилось, то никого не тронуло. А если тронуло, то совсем и не проняло. А если кто-то ждёт, то это дорогого стоит, за это отдельное спасибо.


 
Особую благодарность автор объявляет своим читателям и почитателям, тем, без кого не появились бы эти книги:
 Солодовникову Владимиру Ивановичу – моему отцу
 Солодовниковой Ольге – моей жене, главному критику
 Солодовникову Алексею – моему сыну, главному слушателю
 Зинченко Светлане – моей знакомой, главному редактору
 Караевскому Владимиру – моему однокашнику, главному подвижнику
 Молчанову Олегу – моему однокашнику, главному цензору
 Исмаиловой (Качуриной) Татьяне – моей однокласснице, главному почитателю      Забелиной (Цветковой) Виктории – моей однокласснице, главному читателю
 Науменко Марине, Фоминич Ларисе, Регир Лизе – моим одноклассницам по первому «А», главным вдохновителям
Тюрину Михаилу – моему старшине команды, главному сослуживцу
Зубатенко Дмитрию – моему однокласснику, главному военному медику
 Гавриленко Ольге – больше, чем сестре
Ивановой Елене – старшей сестре
Габовой Татьяне – младшей сестре
Медведеву Алексею – моему однокашнику, главному ценителю
 Бедерштет Надежде, Романенковой Ирине, Подпориной Ирине – одноклассницам Сушининой Анне и Гринблат Татьяне