В то радостное прошлое

           В то радостное, безоблачное прошлое Обжорины жили в маленьком частном домике, который стоял посередине небольшого огорода. Вокруг, разделенные невысокими плетнями, стояли такие же маленькие домики, переполненные гражданами большого, еще не разрушенного Союза Сове¬тов.
           Люди тогда были добрей, бодрей и веселей. Работали меньше, пили больше, закусывали чаще. Глядя в черно-белые телевизоры, массы радостно пили за здоровье нового Генерального секретаря - Михаила Сергеевича Горбачева.
           Именно он, глобусоголовый, с единственным материком на темени, поднял жен народа на борьбу с народными мужьями-пьяницами, и именно тогда жена Обжорина Марфа, проникнувшись новым мышлением, перешла к решительным мерам по оздоровлению первичной ячейки социалистического общества, то есть своей семьи.
Проснулся Обжорин в тот переломный в его жизни день с больной головой и прозрачно-стеклянными, ясно-тупыми глазами. Хватая ртом воздух, пытаясь подавить накатившую икоту, грозящую перейти в бурное извержение желудочного сока и вчерашней закуски, он стал выбираться во двор.
           В открытое окно доносился треск забора, сдерживающего напор чьей-то лобовой атаки. Приоткрыв дверь на улицу, Обжорин увидел друга Фазанкина, который жил с ним по соседству. Закатив глаза в экстазе, сосед усердно содрогал калитку своими огромными ручищами.
           Заметив появившегося Обжорина, он знаками попытался привлечь его внимание - яростно зацарапал шею ногтями, и задумчиво затряс губой.
Обрадовавшись встрече, Обжорин поспешил к утреннему гостю но, перешагивая порог, споткнулся, и, падая, вцепился в ручку открывающейся двери. Вздрогнувшая дверь неожидан¬но выдержала.
           Облокотив сорванную калитку о забор, Фазанкин взобрался на крыльцо и удивленно крякнул.
           -  Эк тебя скрутило, - сказал он, глядя на растянувшуюся между дверной ручкой и порогом массу, пыхтящую и решающую, что же сначала сделать: вытащить ноги из-за порога или освободить затекающие руки. Вдруг тело неожиданно затряслось в икотных спазмах.
           - Ик, - тихонько выдавил из себя Обжорин, и оторванная ручка, сопровождаемая грохотом падающего прапорщика, решила первую, утреннюю, проблему.
Не почувствовав боли, но поморщившись от досады, Обжорин в три приема вполз по косяку в стоячее положение.
           - Пойдем на кухню, - медленно просипел он, гоняя языком сухую липкую массу во рту.
           Добравшись до кухни, Обжорин замер от неожиданности. Посередине стола, в куче конфетных оберточных бумажек и прочего мусора, стояла открытая кастрюля с картошкой и трех¬литровая банка мутноватой жидкости. Ни с чем не сравнимый запах самогона заполнил все пространство.
           - Вот это у тебя жинка! - пробормотал над ухом выглянувший из-за плеча Фазанкин.
           - У меня? - удивленно отпрянул Обжорин и с гордостью, утвердительно добавил: - Да, она у меня такая!
           Радостно разместившись на табуретах, друзья разложили прямо на столе еще теплую картошку. Фазанкин, потянувшись за самогоном, заметил листок, лежащий на банке вместо крышки.
           - Похоже, Марфа тебе что-то написала, - сказал он, и протянул её Обжорину.
           - Она мне каждое утро доброго дня желает, - в смущении пытался покраснеть довольный Обжорин. - А когда я сплю, чтобы не будить, пишет записки, - пояснил он Фазанкину, от¬крывшему от удивления рот.
           -  Читай вслух, хоть за тебя порадуюсь, - попросил сосед соседа, разливая содержимое банки по стаканам.
           - «Что бы ты, - начал читать Обжорин, сосредоточенно цепляясь блуждающим взглядом за слова в записке, - о-бос-рал-ся». Не понял, - сморщил лоб Обжорин и, с неподдельным откровением покраснел.
           - Да, странное пожелание, - взяв стакан Фазанкин нетерпеливо сглотнув слюну.
           - Подожди, - Обжорин протянул руку к кучке оберточных бумажек.
При внимательном осмотре бумажки оказались пустыми упаковками из-под таблеток. В аннотации гарантировалось экстренное, стопроцентное опорожнение кишечника. Густой оса¬док на дне банки, белый налет на пальце, сунутом в стакан для эксперимента, и тонкий намек в записке Марфы привели друзей к одной чудовищной, отвратительной мысли - поселок остался без слабительных средств, а оба они - без жизненно необходимой утренней помощи.
           - Ну, у тебя и жинка! - со злостью прорычал Фазанкин, усиленно сглатывая начавшееся обильное слюновыделение.
           - Да, она у меня такая, - горько вздохнул Обжорин и, выдохнув, добавил: - гадина.
           - Я думал, она у тебя не как все, а она - как все, только все, как она, не сделают! - Кипящим самоваром забрызгал слюной Фазанкин.
           - Да она мне с этими пьянками жить не дает! Все пилит, и пилит, - икотно-доверчиво всхлипнул Обжорин, - сам видишь, до чего дело дошло.
           - Слушай, - Фазанкин рукавом вытер мокрые губы. - Давай возьмём банку и в огород, а там - будь что будет, - и глядя на Обжорина, потянувшегося к кастрюле с картошкой, добавил: - Закусь не бери, все равно вылетит, даже не зацепится.
           На огороде, забравшись по колено в ботву, друзья сооруди¬ли, из перевернутого ящика стол и застелили его прошлогодней газетой.
           - Смотри, - показал Фазанкин на газетный заголовок «Главная задача аграрников - вывезти удобрения на поля». - Наглядная агитация. Будем внедрять решения партии в жизнь.
           - Хорош, первач. - Крякнул Обжорин после первой.
           - Да уж,- протянул Фазанкин, - расстегну, пожалуй, штаны, а то вдруг не успе... - и, не договорив, стал с остервенением, отрывая пуговицы с «мясом» сдергивать штаны.
Обжорин последовал его примеру. Они оба, почти одновременно, ударили струями с такой силой, что ботва рухнула, и полегла метра на полтора позади, а стоявшие вдоль межи подсолнухи закачались.
           Переждав примерно с полчаса, и не дождавшись прекращения бульканья и шипения опорожняющегося желудка, соседи передвинули стол-ящик на новое, биологически чистое место. Два других ящика с выломанными посередине досками были тут же превращены ими в полевые табурет-унитазы.
           - Сокращенно ПТУ, - задумчиво произнес Фазанкин, и по¬чему-то вспомнил родное училище.
           Прикрыв голову от жаркого летнего солнца листьями лопуха, друзья по несчастью продолжали впитывать в себя чистый, натуральный алкогольный продукт. Другие любые продукты организм тут же отправлял в ПТУ. Проглотив, не жуя, большую сорванную с грядки редиску. Обжорин попытался продлить процесс пищеварения, но редиска, прокатившись по его внутренностям и задержавшись на мгновение где-то под копчиком, с хлопком вылетела, больно ударив рикошетом прапорщика по ноге. Многонациональная русская душа, быстро приспосабливающаяся в любой ситуации, вскоре запела. Движения были доведены до автоматизма: налили, выпили, прислушались к бульканью в ПТУ, передвинули ящики. Опять налили, выпили, прислушались, переместились. Так прошел весь день.
           Томное вечернее солнце, за день уставшее от собственной жары, медленно подкатывалось к горизонту. Удлиняющиеся тени источали аромат сирени и цветущей яблони. К нектарному сладковатому запаху начала примешиваться ночная прохлада, повеявшая от реки. Но возвращавшаяся домой после работы Марфа не замечала всей красоты затухающего дня. Утренний поступок, который она совершила в безрассудном порыве, давил на душе тяжелым камнем. «Ну, для чего я это сделала?!», - подходя к дому, ругала она себя.
           Увидев снятую с петель калитку, Марфа тяжело вздохнула, и поднялась на крыльцо. Женщина позвала мужа, но не услышала ответа. Взволнованная. она бросилась на поиски, но безрезультатно. Выбежав на улицу и встав посреди дворика, Марфа, прижимая к груди оторванную дверную ручку, поглядела в небо на начинающиеся загораться звезды. Горькое, жалобное завывание непроизвольно вырвалось из ее груди. Из-за дома, со стороны огорода, неожиданно послышался какой-то скулеж, потом донеслось, как бы откликнулось, нечленораздельное эхо, переходящее в нечто отдаленно напоминающее лихой солдатский марш. Бросившись к ого¬роду, Марфа с изумлением увидела вытоптанный рядок картошки и - о радость! Мужа и соседа Фазанкина. Горланя песню, яростно хлопая себя по искусанным комарами ляжкам, они, пытаясь попасть в такт мелодии, ритмично скрипели булькающими ящиками. Вечерние сумерки зловеще подчеркивали их трупно посиневшие, ссохшиеся на солнце худые лица. Истерично закричав, пачкаясь в чем-то липком, Марфа со словами раскаяния бросилась к мужу. Пока она плакала на плече у своего ненаглядного, Фазанкин, прикрывшись сдернутым с головы лопухом, в панике искал свои штаны.
           Через полчаса, подмывшись и умывшись, соседи сидели за кухонным столом. Марфа суетилась у плиты, готовя царский ужин. Обжорин многозначительно посмотрел на Фазанкина, и перевел взгляд сначала на жену, а затем на банку с остатками самогона. Фазанкин молча кивнул в ответ. Накрыв стол, Mapфа достала пол-литровую бутылку самогона и, виновато вздохнув, поставила между мужиками. Мужики, набычив глаза, испытывающе посмотрели на нее.
           - Не сумлевайтесь, чистенькая! - заволновалась Марфа.
           - Ставь себе стакан, - потребовал муж.
           - Только чуть-чуть, - обрадовалась возможности проявить свою преданность Марфа.
           - Нет, будешь пить наравне с нами, - тягучим, сладким медом в голосе сказал Обжорны и, глядя, как жена ставит посуду, попросил: - Сходи, принеси холодной воды.
Подскочившая Марфа с радостью кинулась на улицу к колодцу. Оставшись, друзья быстро разлили самогон по своим стаканам. В стакан, предназначенный для Марфы, был вылит остаток из банки. Пришедшая Марфа поставила ковш с водой на стол и присоединилась к уже жующим мужчинам.
           - Ну что, - Обжорин поднял налитый доверху стаканом, - давайте выпьем за Марфу.
           - Может, лучше за вас? - засмущалась Марфа. - Я вам же¬лаю...
           - Вот и хорошо, - перебил ее муж, - выпьем за то, чтобы всё, - со значением подчеркнул Обжорин, и незаметно подмигнул Фазанкину,- что ты нам желаешь, не минуло и тебя самой.
           Осушив  одним махом свою посуду, друзья уставились на Марфу, которая, сделав маленький глоток, закусывала хрустящим огурцом.
            - До дна! - Потребовал муж.
            - Мы уже напились этой гадости, теперь твоя очередь, - не к месту
прокомментировал Фазанкин.
            Не подозревая о заговоре, доказывая чистоту своего раскаяния и поллитровки, жена выпила остатки самогонки. Приятное тепло привычно пробежало по ее телу и вдруг... неожидан¬но для Марфы, урча, сконцентрировалось в желудке... Грозный рокот пробудившегося вулкана пронесся в животе. Марфа внимательно посмотрела на мужа. В торжествующем взгляде и ухмылке Обжорина категоричность приговора была очевидна.
Не теряя времени, сметая все на своем пути, Марфа бросилась на улицу к одиноко стоящему туалету и, откинув щеколду, дернула ручку. Дверь не открылась. Напрасно она с остервенением колотила руками и с удивительной для женщины силой сотрясала туалет. Только в последнее мгновенье Марфа заметила блеснувшие в лунном свете шляпки гвоздей, намертво припечатавших дверь к косяку. Тут же, не давая ей опомниться, правосудие свершило свою расправу.
           Спрятавшиеся за огородами, в стогу сена, друзья-соседи услышали истошный крик, переходящий в непрерывную отборную брань. Они радостно пожали друг другу руки и, пожелав спокойной ночи, как малые дети, уткнулись в прихваченный Обжориным тулуп. С чувством выполненного долга собутыльники уснули.
Спустя месяц, Обжорин возвращался домой из больницы, куда попал с соседом Фазанкиным как разносчик эпидемии дизентерии. Дома, спокойная, но решительная Марфа выдвинула требования, которые в связи с борьбой Михаила Сергеевича Горбачёва с зеленым змием приняли политическую окраску. О том, что победит змий, знали все, но наказывали почему-то тех, кто был фанатично предан этому змию-победителю.
           Для дальнейшего совместного проживания, гласил ультиматум, Обжорин должен был: первое - извиниться, второе - бросить пить, и третье - переехать на новое место жительства, чтобы никогда больше в жизни Марфа не видела этого алкоголика, выпивоху, и пьяницу Фазанкина. Вместе с политическими требованиями на середину комнаты был, выдвинут и рюкзак с вещами Обжорина. Именно этот сиротливо стоявший мешок с лямками оказался самой веской причиной в решении прапорщика. Бросившись на колени перед женой, со слезами на глазах он стал просить прощения, а заодно поведал и о недуге, случившемся после посиделок на грядке.
           - Марфуша, - с тоскою в голосе гнусавил Обжорин. - Я на утро, как в сене с Фазанкиным проснулся, попытался опохмелиться, но как только налил в рот самогонки, кишки в пузе надулись, я и сглотнуть не успел, а они как начали выдавливать из себя содержимое и, пока все не выдавили, не остановились. В больнице перед мужиками оконфузился, попробовал спирт и то же самое. Врач говорит, что этот устойчивый рефлекс, возможно, останется на всю жизнь.
           Обрадовалась Марфа, и простила мужа-трезвенника, а через полгода они перебрались на новое место жительства, в многоквартирный дом на другом краю села. Зажили они дружно и счастливо, а когда Обжорина спрашивают, почему бросил пить, он, смущаясь, отвечает:
           - Вы знаете, я трезвенник по убеждению, - и, тяжело вздохнув, шепотом, чтобы никто не услышал, добавляет: - Но врачи не теряют надежды...