Сказы деда Савватея. Статакалися

СТАТАКАЛИСЯ

ЛЮБОВЬ НЕ МИЛОСТЫНЯ, ЕЁ КАЖДОМУ НЕ ПОДАШЬ

 - Всё! Кажись управилася! Обед готов, аж на два дня наворено. Скутаю* печь, да присяду наконец, за вышивку примуся.
   Так, обметая шесток ометалочкой*, закрывая щиток* заслонкою* и задёргивая завес*, размышляла Любовь Петровна Дёмина, а в голове её, тем временем, крутились частушки:
 - Ходи хата, ходи печь, хозяину негде лечь!
   Она даже мурлыкала себе под нос, убирая в подустье* каток, а в подпечье* рогач, кочергу да сковородник, поторапливалась.
 - Вот до обеду чуток поработаю, да вечарком, глядишь, и закончу, картину свою:
 -  А как выйду я плясать
   Дед в ладоши хлопаить.
   Печь не станить отставать,
   Чугунками топаить,-
меж тем продолжала напевать хозяйка, подтирая влажною тряпкою под нижними полатями*, да в куту* запечном.
   В доме чисто, обволакивает тепло, вкусно пахнет варевом, что ж не присесть, положим, за рукоделие? Картину замыслила она довольно сложную. Там и гладь и стебельчатый шов и даже ягодки выпуклые будут и птицы с дивным оперением. Над её вдовьей кроватью много разных вышивок, ею и созданных. Вот так уляжется на покой и любуется, себя представляет в счастье и довольстве и Бог ещё знает, что может представить пятидесяти трёхлетняя женщина одиноко лёжа, утопая в пуховиках, головою на мягких высоких подушках, укрывшись ватным, стёганным, атласным одеялом в кипенно-белом пододеяльнике, украшенном прошвою* и ришелье*. Умелые, ловкие руки у бабы, да вот кукует одна, уж восьмой годок вдовствует и другой жизни, кажется, не желает. Однако! Кто-то бы и позавидовал такой её свободе. А Любовь Петровна поди на это возразит:
 - Ох, бабоньки, тоска смертная! Ску-ко-ти-ща! Бываить так забираить, хоть волком вой.
   Но и колготы уж не хочется, чтобы кто-то мельтешил перед глазами, нарушал ритм жизни Любови Петровны. Нет уж, увольте! Как славно одной-та ей -  ни бедна, ни богата, ни клята, ни мята. Лукавила, поди.
   Вот так лежит-лежит, разглядывает свои творения, глядишь и смежила веки, и заснула вдовица. Обступят её видения диковинные и закружат, поплывёт Любовь Петровна по волнам своих мечтаний. Бывало «заплывала» далече, уносило!
   Теперь же, все мысли её о вышивке. Хотя и не принято в Святки шить да вязать, да без дела совсем сбрендить* можно одной-то, да и кто осудит?
   Только она присунулась* да  примостилась уж обстоятельно на голбец,* да достала из заветного сундучка пяльцы* с канвою*и не завершённым рукоделием, ниточки мулине, напёрстки, подушечку с иголками, ан уловил чуткий слух её скрип и повизгивание снега под полозьями саней, фырканье лошади и по этим звукам поняла, что во-первых, на санях более одного седока, натужно дюже идут, а во-вторых, у её избы стали, значит, гости к ней!
 - Ох,ох! А я та не прибратая* вовси! Вота и нос в сапухе*!- скосив глаза к носу, увидала неладное Любовь Петровна.
   Закружилась по горнице, метнулась к зеркалу, вытирая нос и пощипывая щёки для румянца, да облизывая, покусывая губы для яркости. Стянув с себя передник и линялый ситцевый платок, засунув впопыхах всё это в печурку, повязала шёлковый. Одёрнув, огладив руками юбку, быстро примостилась на голбец, схватила пяльцы, стараясь изобразить на лице скуку, равнодушие и безразличие, что плохо удавалось, так как интерес дюже большой:
 - И хто жа к мене прикатил-та?
   Снаружи послышался кашель, разговор нескольких человек, затем женский смех и следом топот ног на крыльце, да уж и в сенцах. В дверь громко бУхнули раз, да ещё:
 - Чаво бунитя*! Всходитя! Отво-о-рено, - неторопко, с растяжкою, послышалось изнутри.
   Дверь распахнулась и :
 - Здорово сястрица-а! Со Святками табе! Вота, намерилися протведать, да и прикатили,- раздалось от порога задорно.
 - О-о-й, Колькя! Ты ли? Бра-а-те-е-ц ро-о-дна-а-а-й,- всплеснула пухлыми руками хозяйка,- да и Дуськя, нявестка тож пожалвала, да с вами ещё хтой-та, не угадваю пока.
   Троекратно облобызавшись с родственниками Любовь Петровна узнала, что с ними приехал Иван Степанович Семибратов, человек дюже замечательный, так его представила родня.
 - Ну-к, што жа, гости в радость мене! Проходитя, проходитя, скидавайтя калоши, одёжу. У мене тЁпла, хотишь в валенках, а то и прям в носках, не зябка будить! Продухи заткнутыя, сквизняка нету,- приговаривала Любовь Петровна, суетливо подвигая табуреты к столу, застеленному цветастой клеёнкою.
 - Садитеся, садитеся, потчевать сичас вас буду, гостёчки дорогия!
 - Мы та спярва табе, Любаня, поклоны да подарки передадим от родни из нашай Пшёновки. Чай, всех помнишь?- спрашивал брат, доставая из сумки тушку чисто ощипанного большого гуся, мягких кренделей на колечке из шпагата, банку мёда, да штук двадцать жирненьких мороженных окуньком, нанизанных на проволочку,- сам надысь наловил, в проруби,- пояснил горделиво брат,- ты сладинькаю-та рыбку любишь, знаю.
 - Ох, одарили, ох, порадовали мене,- Любовь Петровна всхлипывала от избытка чувств и кланялась, кланялась, в знак благодарности.
   А когда невестка Евдокия развернув встряхнула и накинула на плечи Любови Петровне огромный пуховый плат, не выдержала и не стесняясь гостя заплакала.
 - Спасибочки, спасибочки, рОдныя! Дай Бог вам всяво-всяво!
   Долго и обстоятельно передавали поклоны гости:
 - Шлёт табе, Любаня, поклон наш дядька Яша с супружницей Тосей, Митяй двоюрОднай брат, да племяшки твои - Нюра, Хведька, Паня да Танькя малАя.
А и тётка Груня, мать яё Агафья, Сашок Рябой да Капитон Силыч Пехтунов, да Сопелевы братьЯ, да семейство Кузькиных да Чулюкины. все до единова кланяются.
   Ну и так далее. Долго брат с женой припоминая всё передавали и передавали приветы и поклоны и пожелания, когда-то покинувшей Пшёновку Любане Дёминой, вышедшей замуж за двадцать, с гаком, вёрст от родимых мест.
   Любовь Петровна слушала с блаженной улыбкой на лице, утирала глаза платочком, кивала головою в знак того, что всех помнит и при этом блаженствовала. Шутка ли? Почитай вся деревня ей поклоны шлёт!
 - А кстати,- промелькнуло в голове Любови Петровны,- чаво-та я етого гостя, Иван Степановича Семибратова не припоминаю, пришлай штоль?
   Гость сидел на табурете, елозил нетерпеливо, не зная куда деть руки, теребил край клеёнки, волновался.
 - Видать неловко яму, аль поспешаить куды, а здеся - поклоны, - посочувствовала мужчине Любовь Петровна и украдкой поглядела раз, другой пытливее на Ивана Степановича,- а мужику-та годов под шестьдесят будить, но в силАх гляжу, справнай, крепянькай. Бываить к этаму возрасту уж и развалюхи мужуки и пясок из иных сыплется, хоть с савочком да мятёлкой во след ходи,- быстро промелькнуло в голове хозяйки дома.
   Мысли её прервались, поклоны кончились, и Любовь Петровна стала собирать на стол. Гостей она потчевала* обедом. Щами с мясной свежиной, кабанчика закололи давеча. Кашею пшённою, лежащей жёлтыми грудками в мисках с коровьим маслицем сверху, растёкшимся золотистыми ручейками да холодным неснятым молоком на прихлёбку. Хлебушек подовый резала большими ломтями Любовь Петровна. Не забыла поставить лафитнички*, а к ним, в пузатеньном графинчике настойку калиновую, а тут уж и сальце нежное и помидорки бочковые, солёные, с хреном и листьями смороды да вишни, антоновку мочёную в ржаном сусле, да груздочки с чесночком скрипучие да духмяные.
 - Я ба пирогов настряпала, каб ведала, што будитя у мене. Вота радость теперя. Угощайтися гости дорогия, со свиданьицем! А шти-та, шти подбялитя*, вона смятана в чаплыжке стоить.
 - Сперва по маленькой пропустим, да по другой,- предложила хозяйка.
   Сама же жеманно взяв тремя пальцами  и оттопырив два остальных, только пригубила, фыркнула точно кошка и замахала ладошкой перед лицом, показав тем самым, что не употребляет:
  - Крепка вышла, зараза!
   Гости не заставили упрашивать их, щедро сметану зачерпнули, в щах разболтали, да и стопочки опрокинули и не раз.
 - У мене корова Марта, справная, умница, ведёрница. Я табе, Дуся, для ребятишкав творожку, смятанки, молочка дам. Тётеньке Агафье и бабе Груне от мене передай валёны коты*, дюжа тёпленькия, а табе полушалок вота, с бахрамою, в церкву ходить. Детям-та конхветки перядайтя.
   Увидев, что гость, Иван Степанович не пьёт молока, забеспокоилась хозяйка:
 - Вам-та чаю можить надоть, не у всякого душа молоко примаить, а?
 - Да не беспокойтися Любовь Петровна, наемшись я. У вас всё скусное такоя, а молоко верно, не потребляю. Вот ряженку предпочту, аль простоквашу, эт да!
 - Ну, уж другим разом, Иван Степаныч, ноня не ставила кислую-та молоко*.
   Когда гости поели и мужики закурили, тут брат и говорит Любови Петровне:
 - А мы вить, сяструха к табе и за делой.
 - Да ну? Какая ж дела у табе?- удивилась сестра.
 - А выходи ты, Любаня, за Ивана Степаныча!- глаза Любови Петровны округлились, она, от неожиданности закашлялась, прижав кончик платка головного ко рту. Гость затушил папироску и  весь напрягся.
 - Чаво ты братец буробишь?* Будя уж табе молоть чаво ни попадя.
 - А што жа,- не унимался Николай,- давненько одна кукуешь тута. Какия твои года? В силах ещё! А Ивану-та Степанычу чуток поболе, пятьдесят девять, тожа вдовай. Он самостоятельнай, рукастай, всё могёть в дому и вообче.
   Провалиться бы на месте от неловкости такой, а братец не унимается всё:
 -  Не тушуйси Любаня, дело житейская, вникай давай, соображай.
 - Ой, ёй, срамота-та какая! Народ-та скажить, сдурела баба на старости годов, взбрыкиваить, как тёлка стоялая, умом тронулася, поди!- опустив голову, прошептала Любовь Петровна.
 - Да я вас не тороплю,- подал голос Иван Степанович,- подумайтя, а я приеду, да хоть вот, через нядельку, об ета время. Вы не против будитя, а? Как?
 - Не против я, чаво жа буду против, приезжайтя, конешно. Только ответ будить тот жа. Чаво чудить, да народ весялить, Иван Степаныч.
 - Ну я всё жа понадеюся, с вашего дозволения,- не унимался гость.
   Любовь Петровна только плечами пожала, слов и доводов больше не находилось. Уж очень странное и неожиданное предложение было.
   Расцеловавшись, распрощавшись, выслушав поклоны и приветы в Пшёновку родным и знакомцам от Любови Петровны, гости пустились в обратный, не близкий путь.
   А она так и бухнулась на сундук и призадумалась.
 - Вона жа, надумали чаво, осрамить мене! По молодости не блудила, а теперя - то уж стоит ли затеваться?
   Вспомнилась жизнь с мужем. Тут не всё было ладно, мужик красавец и умелый, да гулёна. Бывало юбку не пропустит мимо, сразу - цап! По сеновалам шастал, у реки его видали с зазнобою. Были у них в семье и разборки, и слёзы и сундук не раз собирала и родне передавала, чтобы приезжали, забирали её обратно.
   Горшок об горшок - кто дальше отлетит.
   Да кому она там нужна была, в Пшёновке-то? Это ведь не поклоны передавать, а со скарбом вертаться в свою деревню. Да и зазорно бабе фортели такие выдавать, все ж так живут, а ещё и биты бывают. Упаси Боже!
   У родителей в ту пору и другие дети жили и хибарка их маленькая, да кривенькая. Мирилась с жизнью такою Любовь Петровна, разбирала свой сундук. А уж лет восемь назад муж её погиб, вроде оскользнулся на мостках через бурную речку, в половодье, и утоп. Ой, ли? Пришиб теперь какой-то ревнивец. Так думала Любовь Петровна, так же шушукалось и всё село. Да поди, дознайся! Вот и оттащили на погост.
 - Нет и нет! Дажа не стоить затеваться с замужеством этим! В роду вообще все одним браком жили и упокоилися рядушком.
   Но одно дело сказать себе так, а совсем другое - мысли, которые просто одолели. День и ночь размышляла Любовь Петровна, мытарилась, измаялась вся, в конец. Ночами лежала без сна, глядя в потолок, днями работая по дому, в хлеву, продавая излишки молока людям, мысли крутились только вокруг истории со сватовством, да об Иване Степановиче, сверлили и сверлили мозг. Дни бегут, в конце недели он уж приедет за ответом, а в голове-то кавардак. Что откажет - она не сомневалась ни чуть-чуть, а вот как сказать, чтобы не обидеть человека. Ведь довод, мол, народ смешить, пустяковый. Кто, на кого, когда смотрел? Ну, посплетничают недельки две и всё уляжется. Нет, тут другое чего-то. Стыд что ли? Не молодка уж, боязливо как-то.
   Любовь Петровна за неделю эту ни разу к вышивке не притронулась, так и незаконченную убрала её до поры в сундук. Снилась ей мать, но не строжила, а как-то по-доброму всё. Любовь Петровна и вспомнить толком не смогла сон этот. Потом привиделся муж покойник, свят, свят! Вроде глянул на неё удивлённо, резко развернулся и ушёл вдаль.
 - К чему ба эта?- не могла взять в толк Любовь Петровна,- поди, думаить, я умом тронулась, на замужеству ряшилась. Яво так любила, всё прощала, да-а-а.
   Как-то в четверг, ночью, когда мучилась, ворочалась на постели в раздумьях Любовь Петровна, вдруг лунный свет, проникнув через щель между занавесками окна, осветил угол печи, и тут случилось необъяснимое, дивное и тревожное. 
   На лежанке зашебуршало, закряхтело что-то, аж мороз по коже, потом чихнуло, пробормотало недовольно, и завеска отдёрнулась.
   Любовь Петровна сползла с подушки под одеяло, выглядывая из-под него в ужасе. И увидала старушонку в сермяжной*одежонке, лохматенькую, но в платочке из лоскутка от хозяйкиной юбки ситцевой. Села та старушонка на краешек лежанки и ножонки свесила, а они в беленьких онучах да лапоточках лыковых. Диво!
 - Чаво смухортилася, Любка? Чаво забилася под диялу-та?- тоненьким, старушечьим скрипучим голоском вопрошала она. А личико, как яблочко печёное, морщинистое, но улыбчивое и глазки живенькие, так и зыркают.
 - Да хто жа ета? Поди запечная домовуша Луша, слыхала о ней ранея,- пробежала мысль и ещё подумалось, что с нею в разговор вступать нельзя, заболтает, заговорит, а там и до беды недалеко.
 - Семейнай горшок завсягда кипить,- вдруг выдала старушонка и перевязав платочек добавила,- за общим столом исть-та скуснея конешна.
   Сказала так и исчезла! Полежав немного, осторожно вылезла из-под одеяла Любовь Петровна, крадучись, на цыпочках, подошла к печи. Верно, уголок завеса отдёрнут слегка, а на том месте, где сидела домовуша Луша, только холщовый мешочек с сушёными тыквенными семечками и больше никого! Вот те раз! Куда же она подевалась?
 - Как хошь, так тута и кумекай,- расстроилась, что не совсем поняла или не услышала чётко слова домовуши Любовь Петровна,- об чём эта она сказвала?
   Однако. Утром в пятницу поставила за печь, в куток блюдце с творожком, маленькую плошечку с молочком и хлебца кусочек. К вечеру увидала, что всё было принято и съедено. Волосы встали дыбом от этого открытия.
 - Кошки-то в дому нету, сбёгла осеньЮ, гряшить, что она сожрала, не приходится. Што жа, буду кормить домовушу, штобы не серчала. Вот вить назола* какая теперя у мене имеица,- решила, вздохнув и покручинившись от такого соседства, Любовь Петровна.
   Относительно замужества была непоколебима:
 - Ни к чаму и затеваться! Тах-та! 
   Да всё же оттопила  молоко в печи до кремового цвета, да заквасила сметаной, чтобы кислым молоком, коль любит, приятное сделать Ивану Степановичу, ежели явится. Тесто завела да подцепив большую, чугунную сковороду чапельником живенько, играючись, напекла горку кружевных, румяных блинцов. Картошку залила сливками, бросила лучку да листик лавровый и в печь поставила на таган, поглубже в зевло*, чтобы запеклась, да с румяной сливочной корочкою вышла. Саму-та себя так не баловала, только гостям.
   С тревогою поглядела в окно Любовь Петровна. Всю ночь позёмка мела, за стеной дома выло и пело на все лады, будто шабаш у рогатых и хвостатых. Аж, выходить наружу боязно, да и сугроб припёр заднюю дверь. Ох, разгребать надо будет!
 - А как забоится ехать Иван Степаныч, да и была ба нужда? Чуить, поди, што дам от ворот поворот яму,- лукавила сама с собою Любовь Петровна, всё-таки заинтересовал её Семибратов, конечно просто, как человек, уж поверьте, больше никак. Это точно!
   Принарядившись, причипурившись* уселась ждать гостя на сундук, досадуя:
 - Вот скольки ба нужных дялов переделала, а то сижу прибратая да жду, не знамо чаво, поди морковкина заговенья*,- вздохнула обречённо женщина, - эк мене трухнуло-та, колотнуло, а с чаво ба? Вота жила сабе баба и нате вам, заневестилася с какого-та перяпугу,- рассмеялась и пропела, чтобы успокоиться:
Рази ж баба виновата,
Што ёй в жизни не везёть.
Пашить с Утра до заката,
Тот, хто видить, тот поймёть.

Бабёночка незлоблива,
На дрожжах настояна.
Мужуки со мной учтивы,
Я в деже* затворена*!

Я не стану горевать, что одна осталася,
И подушка и кровать всё мене досталося!
   И тут услыхала Любовь Петровна фырканье лошадиное за окном, голос мужской подгоняющий:
 - Ну, давай, родимая,- и следом,- тпру-у, тпру-у!
   Сердце у хозяйки заколотилось шибко, она сползла с сундука и на негнущихся, подламывающихся ногах подошла к окну.
   От лошади валил пар, умаялась бедная. Мужик, а это был Иван Степанович, привязал лошадь к забору, кинул ей охапку сена с возка, обтёр взмокшую спину пучком сена и укрыл попоною, чтоб не простыла, ожидая его.
 - Гля -кась, гля-кась, припёрси-таки,- ахнула Любовь Петровна,- вона как!- и добавила,- всё одно откажу, зря тащилси.
   Сделав вид, что возится у печи, гремя горшками да чугунками, встретила так хозяйка гостя. Он ввалился в полушубке, в бурках белых, в лохматой шапке и с кнутом в руках. Огромный, как показалось Любови Петровне, и решительный. Она мелкими шажками выплыла из-за печи, встала посреди избы, замерла.
   Создалась неловкая пауза.
   Наконец, первым заговорил Иван Степанович:
 - Доброго здоровьичка Любовь Петровна, как поживаетя?
 - Спасибочки, Иван Степаныч, не жалюся. Скидавайтя одёжу, проходитя. Ноня поди тяжко было ехать.
 - Да-а-а, нанясло уж, приваливо,- признался гость, но с места не двинулся и решительно вдруг спросил,- ну и как, чаво ряшили, Любовь Петровна, об мене и об вас.
   Она вся пыхнула, залилась румянцем, аж слеза выкатилась и ответила глядя в пол, не решаясь голову поднять:
 - Нет и нет Иван Степаныч, ни к чаму затеваться! В гости милости просим, завсягда радыя, а замуж позновато мене, думаю.
   Он резко стукнул кнутовищем по ноге себя, решительно развернулся:
 - Ну чаво ж, дело ваше! Тут уж как пойдёть, однако..., - потоптался растерянно у  порога,- прощевайтя, не серчайтя дюже на мене, коли чаво ни так.
 - Да с чаво ж мене серчать-та?- встрепенулась Любовь Петровна, довольная, что неприятный разговор окончен,- а то оставайтеся, поисть надоть сперва, а уж опосля и в дорогу, а?
 - Да не-е-е,- выходя в сени, говорил гость,- дяла, дяла, да и дорога ноня тяжёла.
   Любовь Петровна накинув дошку, да пуховую шаль вышла следом, проводить.
   На ступенях Иван Степанович остановился и вдруг, обернувшись к хозяйке, спросил:
 - А дайте-ка мене скрябку*, Любовь Петровна. Сюды еле долез, обратно ещё хужея. Хоть до калитки проскрябу вам тута.
   Она метнулась в сени и подала Ивану Степановичу лопату. Он быстро скинул полушубок на верхнюю ступеньку, сдвинул шапку набекрень*, и принялся раскидывать снег направо да налево, проторяя* путь.
   Любовь Петровна молча стояла на приступочках* и смотрела с восхищением, как сильные руки Ивана Степановича будто ковшом загребают и бросают огромные комья уже плотного, слежалого снега. Мышцы на спине, под душегрейкой так и ходят, так и ходят.
 - Да-а-а, - пришла мысль,- он ещё в силах, крепкай мужик. О как, о как шуруить, заглядисси, прям.
   Быстро освободив от снега дорожку, принялся чистить вдоль дома и на дворе, возле сарайчиков, хлева и курятника и до заднего входа. От спины Ивана Степановича валил пар. Наконец он остановился и, утерев потное лицо рукавом, решительно воткнул лопату в сугроб. Обойдя дом, хотел было одеться, да тут Любовь Петровна остановила, запротестовала:
 - Куды? Не пущу так в дорогу, простынитя, надоть охолонуть! Раздемшись грябли, употели! Ну- кась, в избу, в избу, бягом!
   Иван Степанович спорить не стал и войдя в дом решительно стянул бурки, умыл лицо у рукомойника и утеревшись рушником прошёл по горнице разглядывая вышитые картины на стенах.
 - Тот раз недосуг было, а вот уж ноня разгляжу, пожалуй. Кра-со-та! Изба-та ваша цветёть прям вся буйным цветам, радость делаить,- он переходил от одной вышивки к другой и внимательно разглядывал каждую, что не могло не умились хозяйку. Хлопоча у загнетки*, она украдкой наблюдали за Иваном Степановичем.
 - А рамочки хто вам мастерил?- неожиданно поинтересовался гость.
 - А вот с етим бяда у мене. Один умелец, дедок выручаить. А они у яво кривеньки-косеньки,- огорчённо вздохнула Любовь Петровна, накрывая на стол.
 - Да вота и я гляжу. Любуя красоту можна испортить такою-та рамкою,- сокрушался Иван Степанович,- я вам сделаю новенькия, да лачком крытыя. Красивши будить, уж точно. Любой красоте нужон оклад, не хужея штоб был самой картины, верна?
   Любовь Петровна согласилась и пригласила гостя к столу.
   Там теснились закусочки, разносолы домашние, среди которых выделялась оранжевыми пятнышками морковными рубленая *капуста, щедро сдобренная янтарным маслицем, картошка с румяной корочкой, пряженая* в сливках, тушёное мясо с луком, блинцы, ряженка, творог со сметаной, мёд.
 - От эта угощеннице, я скажу! Слюнки текуть от виду одного!- поразился гость, подсаживаясь ближе.
 - Ой, стол-та кривой у мене,- вдруг спохватилась, вскочив Любовь Петровна,- хлеб надысь пекла, закуляхтала* и прибрала да подать забыла. Да и горькой, для аппетиту не выставила,- потом полюбопытствовала,- полюбляитя горькую-та Иван Степаныч?
 - А как жа без неё, родимай! Тольки под обильнай стол, а эта бываить у мене по праздничкам, аль на пиру, в гостях тоисть, вот как ноня, у вас. С такой закускаю не захмелеишь, поди. Да и не к чаму, в дорогу-та, верно?
   Любовь Петровна согласилась с этим.
   Сидели ладком, он выпивал, она пригубляла. Он ел да похваливал, она «клевала» по чуть-чуть, а гостю-то подкладывала, потчевала и говорили, говорили о разном.
 - Вота уважаю я людей, которыя скотину держат и птицу водят. Эта ж какой труд! Встають чуть заря займётся, весь день на ногах. А отёл, окот, а птица на гнезде, всё жа уследить надоть, ночи не спать. А корм живности, а гарод ещё.
 - Да,- вторила Любовь Петровна,- верна эта. Корова - душа моя, кормилица. Мои-та в Пшёновке были голь перекатная. Мы малЫми и с сумой христа ради ходили, просили хлебушка. Как избу нам спалили, красного петуха* подпустили по злобЕ, кому-та папаня не потрафил* видать, тута всё и кончилося. Жизня покатилася под бугор. Папаня-та с Пензенскай губернии был, пензяк толсты пятки, так дражнилися, обзывалися на нас, помню. Брошеную хибарку приглядел на отшибе, в ей и мыкали горе посля пожару. Я тады мечтала девчонкаю-та: «Вота выйду замуж за справного мужука, завяду хозяйству, уж вовек не заленюся. С ног повалюся, а достаток у мене будить.» Всё так и вышло, изба крепкая и скотины много, да хозяин утоп - вот ведь какоя горе.
А по жизни тах-та и бываить - нос вытащишь, хвост воткнёшь, хвост вытащишь - нос воткнёшь. Да-а-а,- умолкла Любовь Петровна.
   Видно, чтобы немного развеселить её Иван Степанович выдал:
 - А у нас в Рязани пироги пякуть с глазами, их ядять, они глядять. Рязанскай я. А уж нынче мы с вами, Любовь Петровна, тамбовския.
 - Так и есть, так и есть,- поддакнула она.
 - А вы-та как здеся очутилися, в наших краях,- полюбопытствовала Любовь Петровна.
 - Да в армии служил недалече, посля свою супружницу Маню Дерегузову встренул. Она в Пшёновку мене зазвала, в дом к мамке ейной. Всё я ладилси своё жильё строить, другим та и печи клал и избы их ухетывал,* а сам в развалюхе тёщинай осталси. Маня квёлая,* хворала всю жизню, тёща вскорости померла. Сын у нас народился, чудом прям и как она справилася, Маня-та, до сёй поры гадаю. Сын теперя в Сибире с семьёю проживаить.  Как Маня померла, я один и осталси. Живу, чаво уж.
 - Ой, да!- воскликнула Любовь Петровна,- как жа, я таких-та припоминаю! Маня постарше от мене годов на пяток, как не поболе. Такуя мелюзгу, как я тады, которы мельтешили, путалися под ногами, её и не примечають вовсе. Меня уж поди и не припомнила она, каб жива была, да и годочков много пролетело.
   За чаем с блинами рассказал Иван Степанович чем живёт. Правду говорил о нём брат Любови Степановны, умелый человек, сноровисный, работящий. Столярничает, делает клети, затворы на погреба, ледники, навесные двери на амбары, сараи, катухи. А ещё лавки в избы пристенные, длинные и малые да скамейки, да поилки для скота. В хозяйстве по столярному делу много чего надобно. А ещё Иван Степанович в печах колосники,* вьюшки,* хайло чистить мастак от золы да сажи.
 - Ох и блинцы у вас, Любовь Петровна, чисто кружево, мастерица вы, гляжу на все руки. А уж ряженкой вашей насладилси вдосталь.
   Помолчали. Любовь Петровна, опустив голову, теребила волан на блузке.
 - Эт чаво выходить, любезнейшая Любовь Петровна?Хлябнули полным корцом* горюшка за жизню, вроде и мастярство в руках имеем и жили честна, а счастия нету нам, а?- хлопнул себя по коленям решительно гость,-да пора мене и в путь дорожку, к ночи штоб доплестися до Пшёновки. Так-та б ладно, можно и по темнам, да волки в округе шалят, прям стаями нападають, слыхал.
 - Ну раз так, тады она конешна, чаво уж,- пробормотала явно огорчённая Любовь Петровна,- тады поспешайтя, как ба чаво не вышло, плохова.
   Иван Степанович оделся, поклонился хозяйке, благодаря за заботу и угощение.
   Накинув шаль Любовь Петровна вышла на крылечко проводить гостя. Он неторопливо шёл по расчищенной дорожке к калитке. А она, прижавшись к балясине,* глядела вслед, сгребая рукою снег с перильца. Машинально принялась скатывать в руках снежок, и когда Иван Степанович приоткрыл уже калитку желая выйти к саням, ему в спину, что-то стукнуло. Он, от неожиданности, сперва замер, потом медленно повернулся:
 - Надумалася я, пойду за табе, Иван Степаныч!

ЮЖНО-ВЕЛИКОРУССКИЙ, ТАМБОВСКИЙ ГОВОР:
скутать печь - завершить работу, закрыть
ометалочка- гусиное крыло сметать золу
заслонка- железный лист для устья печи
завес- занавеска для заслонки
щиток - тоже устье печи
подустье- холодная ниша для катков и розжига
подпечье - ниша для хранения рогачей, кочерёг, чапельников, хлебной лопаты
полати - деревянные настилы, спальные места при печи
кут - угол, в избе четыре кута
прошва- вшитая вставка кружев
ришелье - ажурная вышивка
сбрендить - рехнуться, потерять разум
присунуться -примоститься
голбец-здесь: припечек удобный для лазанья на лежанку
пяльцы- круглые приспособления для вышивки
канва- основа для вышивания по трафарету
не прибратая - не нарядная
сапуха - печная сажа
потчивала - с душою угощать
лафитничек - стопка из гранёного стекла от 50 до 150гр
подбелить щи- добавить в щи сметану или молоко
коты — валяная тёплая домашняя обувь
бунеть - стучать, громко долбить
кислое молоко — ряженка, молоко томлёное в печи и заквашенное сметаной
буробить — говорить невнятно что попало
причепуриться- подкраситься, модно одеться
сермяжная одежонка - сермяга- грубая, серая ткань
морковкино заговенье-фразеологизм
дежа- посуда для вымеса теста
затворить- здесь: замесить, поставить на расстойку в деже тесто на дрожжах
скрябка  - лопата
набекрень — набок
назола - надоеда
приступочки — возвышение, верхняя ступенька к крыльцу
рубленая капуста- квашеная
зевло -глубокое, жаркое место в русской печи
проторяя путь- прокладывая
загнетка — место на шестке, куда сгребают жар
пряжена - еда в масле или сливках, жир бурно кипит образуя румяную корочку
закуляхтать- завернуть наспех
подпустить красного петуха- поджёг  умышленный
потрафить - угодить
ухетать- утеплить, отделать окончательно строение для удобства проживания
квёлая- слабенькая, болезненная
вьюшка-отверстия для тяги
хайло- отверстие  для вывода дыма из печи
колосники - чугунная решётка для поддержания твёрдого топлива и щелей для просыпки золы в поддувало.
корец — черпак для воды
балясина — декоративные. точеные  деревянные стойки