Знаменитый земляк

Мне 4 года, каждый день приносит новые открытия, но остаются в памяти, лишь самые яркие. Так было и в  тот день. Начало марта. Бабушка одевает меня и приговаривает: «Пидымо хоронить последнего буржуя».  «Буржуем» на хуторе звали старого дедушку, которого в 30 годы раскулачили и вместе с многочисленным семейством сослали в Сибирь.

Бабушка помнила тот день, когда собрались всем хутором посмотреть, как расправляются с буржуями. Но собравшиеся не злорадствовали, а сочувствовали и плакали, так как жалко было не буржуев, а маленьких детей, которых сажали на телеги. Было холодно и все дети поверх одежды были закутаны в платки. Платки были шерстяные пуховые, и начальник приказал снять их, так как было распоряжение: ничего ценного «буржуям» не оставлять. Сняли не только платки с детей, но даже «лишние» юбки с женщин и девушек. Все это тут же раскладывали, показывая народу, как живут «буржуи». Когда под общий плачь и вой, телеги тронулись, сопровождаемые конвоем, стали делить нажитое «буржуями» добро между своими – бедными. Бабушке по бедности досталась юбка, которую она надевала только по праздникам, а в обычные дни ходила в своей – чувальной, то есть пошитой из мешка (мешки на Кубани назывались чувалами).

Так, вспоминая события прошлого, она возвращалась на то же самое место, чтобы попрощаться с тем же человеком, но теперь уже навсегда. У дома «Буржуя» собралось много народу, но люди все подходили.
- Увись «Цап-царап» собрався. – сказала бабушка, оглядывая знакомых.
Наш хутор назывался «Кузьмин», а «Цап-царап» был его «анклавом». Там не было улиц, а хаты строили на пустующей земле. Вот на таком пятачке и стоял дом «Буржуя». Все хаты были саманные и покрытые соломой или камышом, а дом был кирпичным и покрыт железом. К тому же он стоял на пригорке и очень выделялся среди хат. В этом и заключалось "буржуйство", что он мозолил глаза нищете своим «достатком».
 Из Сибири он вернулся с дочерью и младшим сыном после войны. И теперь они, как и все советские люди, живущие в сельской местности, стали колхозниками.
Но, вот духовой оркестр заиграл похоронный марш, и гроб с телом «Буржуя» понесли к телеге, чтобы отвести его, теперь уже не в Сибирь, а на вечный покой – на кладбище. Бабы заголосили, а духовой оркестр, затянул самую тревожную и такую заунывную мелодию прощания и всепрощения. Плакали все, но не из жалости, а от мысли, что перед смертью все равны и бедные и богатые. Но богатые хоть пожили, а бедным за что?
 Я не плакал, и не понимал, почему плачут люди, когда так красиво звучит музыка, она заполняет собой все вокруг и ведет тебя за собой, в мир сказки и волшебства. Мне было легко и радостно, и хотелось, чтобы музыка не кончалась, поэтому я спросил у бабушки: «А когда наш дедушка помрет, тоже будет музыка играть?», и тут же получил подзатыльник. Наконец заревел и я. Мне было обидно и непонятно: за что? Ведь я хотел, чтобы и на похоронах моего дедушки звучала музыка, и мне было бы так же легко и радостно как сейчас. Я плакал и искал глазами в толпе, хоть кого-нибудь кто бы посочувствовал и пожалел меня. И вдруг  увидел старенького дедушку, который смотрел на меня, такими веселыми глазами, что я сразу перестал реветь. Он был настолько не похож на окружающих, что я подумал: он спустился с неба. Таких я видел только на иконах, когда прабабушка водила меня в церковь. Но там лики были серьезные, и взгляд у них был строгий. Этот же смотрел на меня веселым взглядом, будто приглашал поиграть. Особенно выделялись: высокий лоб со щербиной и борода. Я невольно тронул бабушку и спросил: «Ба, а хто це?». Бабушка повернулась к старику, кивнула в знак приветствия и сказала мне: «Та, це ж, дид Щербак».
- А шо це у его на лбу такэ?
- Та це, мабуть, его хтось лопатой огрив.
Мне тут же вспомнилась дразнилка: «Рыжий, рыжий, конопатый стукнул дедушку лопатой»,- я засмеялся, дедушка тоже улыбнулся и подмигнул мне. Музыка перестала играть. Телега с телом покойника тронулась в последний путь, а за ней последовала толпа живущих. Мы с бабушкой пошли следом, а возле своей хаты остановились, провожая глазами процессию.

Так закончился еще один день из детства, но в памяти остался этот странный старик, со временем я забыл и про него, но эта встреча не была случайной.

Прошло 12 лет. Жизнь стала интересней и радостней, ушли из бытия старики, помнящие лихолетья революции и гражданской войны. И даже войну Отечественную стали вспоминать все реже. Подрастало новое поколение, которое не видело войны и голода. Нам уже по 16 и мы самые счастливые. Да и как не радоваться: если каждый день открывает столько нового, а впереди светлое будущее. И на площади, на самом видном месте, весит плакат: « КПСС – торжественно клянется: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» Это все про нас. Никита Сергеевич Хрущев сказал, что первая фаза коммунизма наступит в 1970 году, а вторая и окончательная в 1980 году. Нам-то будет всего по 30 лет, и мы будем жить в обществе, полного материального достатка, с главенствующей моралью, где человек – человеку: друг, товарищ и брат.
 Вот построить коммунизм можно только при воспитании нового человека. И нас воспитывали, то есть подгоняли по выдуманные стандарты «Нового человека». А стандарты были такими: никаких материальных излишеств, всяких там украшений, яркой и броской одежды, накрашенных губ и тем более маникюра. Девочки аккуратно причесаны, волосы заплетены в косички, мальчики подстрижены: длина волос не более 2 сантиметров. Но регламентировалась даже ширина брюк и длина платьев: брюки не уже 22 сантиметров, длина юбки или платья 15-20 сантиметров ниже колен и чтобы юбка не обтягивала бедра. На школьных вечерах можно было танцевать только: вальс, краковяк, польку-бабочку или танго. Все остальное называлось подражанием буржуазной культуре, и молодых людей попадавших под тлетворное влияние запада называли «Стилягами».
 Борьба со «Стилягами» велась нешуточная и по всему идеологическому фронту. В школе учителя, на улице дружинники, а в СМИ газеты. Я, как и все комсомольцы, выписывал «Комсомольскую правду». Газета была популярна, не только среди молодежи, но и среди людей среднего и даже пожилого возраста. Конечно, информацию о текущих событиях, можно было получить и по радио. Но в газете регулярно печатались очерки молодых и очень талантливых журналистов: на злобу дня, на события культурной жизни, о внутренней и внешней политике, о новых открытиях в науке, о космонавтах, о молодых поэтах и писателях. Я приходил со школы, быстренько обедал и раскрывал еще пахнущий краской, свежий номер «Комсомолки» погружаясь в виртуальный мир нового и интересного.

Так было и в тот день. Я открыл «Комсомолку» и нашел очередной очерк, но вместо нового и радостного, ощутил вдруг такое «рычание и лай»..., будто со страниц газеты, выкатив глаза и брызжа слюной, на меня рвется бульдог. Хозяин крикнул ему: «Фас»,- и он готов в клочья разорвать несчастную жертву. На кого же рвется так «пёс»? Конечно же, на «Стилягу». И хотя мы, молодые люди, к этому уже привыкли, но эта статья удивляла и пугала. Героем же очерка был какой-то Солженицын. Я представил молодого человека: в узких брюках цвета морской волны, в бирюзовой «расписухе» на выпуск, с повязанной на шее желтой косыночкой, в желтых туфлях на высокой каучуковой подошве, и в красных носках с «крокодильчиками».  Голубоглазый и желтоволосый – это был типичный ЧУВАК, который не признавал ни Вальс, ни Краковяк, а танцевал исключительно под Рок-н-ролл. Но особенно автора статьи раздражало то, что «Стиляга» корчит из себя великого писателя. Ну, прям как Чехов. Но Чехов был гений и ему было позволено написать «Палату №6». А кто такой Солженицын? Кто позволил ему написать «Раковый корпус»! Тут автор статьи как бы ненароком намекает, что и он недурно пишет, но позволить себе такие вольности…, ему и в голову не приходило.
 Прочитав статью, я отправился в библиотеку, чтобы узнать: кто же такой Солженицын, и есть ли у них рассказ «Раковый корпус»? Но библиотекарь – пожилая женщина, посмотрела на меня удивленными глазами и сказала: «Я много лет проработала в библиотеке, но о таком писателе слышу в первый раз. У нас есть Тургенев, Толстой, Чехов. Есть и советские писатели, так что выбор очень большой». Я взял Чехова, чтобы почитать «Палату №6». Прочитав рассказ, я так и не понял, а в чем же вина Солженицына, то ли в плагиате, то ли в пародии на великого писателя.
 Мне было 16 лет, я верил, что живу в самом справедливом обществе, в государстве, которое денно и нощно думает о своих подданных, заботится о них и делает все, чтобы завтра было лучше, чем вчера. А мы – подрастающее поколение, сделаем все от нас зависящее, чтобы наша великая Родина, процветала и была примером для подражания. А всяких там стиляг, хулиганов и аморальных типов в коммунизм не возьмем.

Моя же дорога в светлое будущее была ясна как день: надо с отличием окончить школу, поступить в университет, выучиться на физика и на этом поприще принести наибольшую пользу своему Отечеству. Так оно все и началось: я окончил школу, поступил в университет на физический факультет и до «поприща» оставалось рукой подать. Но студенческая жизнь в большом городе, внесла в сознание провинциала, такие коррективы, что пришлось пересматривать не только устоявшиеся стереотипы, но и те ценности, что прививались  в школе. Окружающий мир оказался сложнее и интереснее, жизнь закружила меня в новом вихре, унося все дальше от наивных мечтаний юности.
 Давно ушли в прошлое стиляги и рок-н-ролл, на улицах уже не было дружинников, Никита Сергеевич Хрущев доживал свой век на даче, а новые вожди КПСС, все реже говорили о коммунизме, а все больше о развитом социализме. Дескать, ошибочка вышла: думали, что коммунизм тут рядом, за забором, заглянули – а его там нет. Так что давайте строить развитой социализм, а там видно будет. Но народ уже был другим и осознавал глупость "Великой затеи". Стал, критически относится к насаждаемой идеологии. Особенно в этом преуспела интеллигенция, как более образованная часть общества. Она не могла молчать и понуро следовать в   будущее: вытканное, из лжи и лицемерия.
 И самыми популярными,и активными ее представителями были: Солженицын, Сахаров и Высоцкий.  Сахаров брал своим авторитетом: академик, четырежды герой соц. труда, лауреат Нобелевской премии, он как ребенок, верил в справедливость, и пытался донести эту веру до каждого, кто его слушал.
 Высоцкий завоевывал сердца людей своими песнями. Они были настолько необычны и правдивы, что каждый, кто хоть однажды услышав их, становился его поклонником. И, хотя его стихи не печатали, а самого не признавали как поэта, голос его звучал повсюду. И благодарный слушатель внимал каждому слову. Его песни, были как глоток чистого воздуха, в наглухо закрытом помещении: без окон и дверей. Власть предержащие, его не любили, но терпели, как и Сахарова.
 Солженицына – ненавидели, а потому пытались избавиться от него любыми способами, но сам- Господь Бог- встал на защиту праведника, и сохранил ему жизнь. Дабы донес он до людей свет истины: и не видящие прозрели, глухие услышали, а умеющие мыслить задумались; а так ли хорошо мы живем, как нам об этом вещают средства массовой информации.
 Его изгнали, но это не помогло. Великий Колосс, стоящий на лжи и лицемерии, зашатался и рухнул. А он вернулся, чтобы обустраивать новую Россию, без лжи и лицемерия.

Но меня, в  годы юности, мучил один вопрос: в чем причина, такой лютой ненависти -  власть держащих - к «стиляге»,  который «… не разбойник я, не грабил лесом, не расстреливал несчастных по темницам». И ответ на него я нашел в рассказе, «Один день Ивана Денисовича». В те далекие годы, сплошных запретов и ограничений, было необычно читать исповедь заключенного, но не отморозка, а высокой морали и преданности своему долгу перед Родиной. Как Он мог: неправедно осужденный, замордованный лагерной жизнью, во власти невежественных и озлобленных людей, больной и постоянно голодный, сохранить человеческий облик, твердость духа и непоколебимую веру в справедливость. И что самое главное, думать не о себе, не о собственной "шкуре", которой и осталось, чтобы обтянуть гремящие кости, а думать о том, как бы больному и слабому выполнить положенную норму.
 Это переворачивало сознание, ломало заученные стереотипы и заставляло думать: как же так, ведь автор описывает лагерную жизнь, страдания и надежды зека, а они ни чем не отличаются от моих, и жизнь моя на воле, как зеркальное отражение жизни лагерной.  Так вот в чем причина гонений  автора, он вернул ослепленным пропагандой зрение, и они увидели: что живут в лагере, родились в тюрьме, а умрут в ожидании свободы.
 Но вместе с рассказами автора, напечатали и его портрет. И когда я увидел лицо придуманного мною «стиляги», то тут же задался новым вопросом: где же я видел это знакомое, такое родное и близкое мне лицо? Но ответ пришел через много лет, и самым неожиданным образом. В одном из последних  интервью, Александр Исаевич Солженицын, рассказывал, что ездил на свою родину в Кисловодск, и проезжал мимо станции Гулькевичи.
- А ведь это моя вторая родина, там жили: мои бабушка и дедушка – Щербак, и мы с мамой, часто приезжали к ним, и подолгу жили там.

Так вот кого я видел в далеком детстве! Это же был дедушка, Александра Исаевича Солженицына, и как же они похожи.