Под тенью Сатурна

Когда я был маленьким, помню, шли с отцом поздно вечером по двору, где с одной стороны у дома были гаражи, а с другой —  покрытый белым снегом пустырь. Отец тогда показывал мне звезды, говорил: «Вот Ковш Большой Медведицы, вот Лев, а вон та точка — это Сатурн, бог времени, карающий и милосердный». Я тогда не знал, что никакого Сатурна он не видел, а принимал за него какую-то звезду, но само слово «Сатурн» стало вызывать во мне священный трепет и благоговение перед всесильным богом, образ которого приобретал черты моего отца — милующего и карающего.
В детстве время для меня делилось на две части — хорошее и плохое. Плохого было больше. Плохим временем для меня было пребывание в городе, дома. Там надо было ходить в школу, хорошо себя вести, что никогда не получалось, чем я вызывал гнев отца. Тогда он меня бил и говорил, что я полное дерьмо и из меня никогда не вырастет достойный человек. Мама в наши отношения не вмешивалась, потому что она никогда не смела перечить отцу. Она почти все свое внимание уделяла младшей сестре.Отец всегда хотел гордиться своими сыновьями и воспитать их «настоящими мужчинами». Первый оказался «сопляком», а второй — девочкой. Так он разочаровался в семейной жизни. Он всегда говорил, что мой дед, то есть его отец воспитал их с братьями «настоящими мужиками», вот было время,  а теперь дети пошли — одна «порча генофонда».
Счастливым временем были для меня три месяца пребывания в деревне у бабушки. Это было время, когда меня никто не бил и не обзывал «рохлей». Бабушка тогда жила одна, дедушка умер, и, соответственно, не мог заниматься моим воспитанием. Бабушка души во мне не чаяла, потакала всем моим капризам. Хотя особо я ее не доводил. Утром она кормила меня пирожками, потому что кашу есть я отказывался. Потом я  на целый день убегал в поле. Там меня встречал друг из соседней деревни, и до самых сумерек у нас было много дел. Мы не голодали, потому что летом кругом много еды, а лето длилось от первой земляники  до последних арбузов.
Но лето заканчивалось, и не верилось, потому что стояла еще жара, и утром мы купались, а днем появлялся отец... В этот момент для меня заканчивалась жизнь. Эти три месяца стали целой жизнью, когда забылось все плохое, что было в городе, и верилось, что лето это будет длиться вечно и что я останусь здесь навечно. Когда мне было десять лет, мы с другом поклялись в вечной верности. В 11 лет я его не видел в деревне.
Ехали мы долго на поезде. Там всегда было темно и грязно или в нашем или в соседнем купе обязательно оказывались мужики, которые пили и дрались. Мы как будто ехали из светлой райской обители в другое измерение, где было темно, пасмурно, холодно... Осень встречала нас косыми дождями, слякотью, грязью, серыми многоэтажками. Снова началась череда школьных будней. В пятом классе у нас были разные учителя, мы стали ходить по школе, а не сидеть в одном кабинете. Уже в четвертом классе я знал, что полезно заводить знакомства с пацанами из параллели и даже со старшими, потому что это поможет не прослыть «рохлей». Тогда, в безоблачном детстве, это все было как-то далеко и нереально, мир ограничивался бабушкой, мамой, доброй учительницей, друзьями во дворе и отцом. Как единственной тенью на маленьком солнечном мирке. А теперь я стал понимать, что все не так просто, что гнев отца — не единственная проблема в жизни.
В пятом классе мой мир значительно расширился. Как будто открылись двери большого школьного мира, и мы оказались в нем. Самыми маленькими. Самыми старшими были девятиклассники, потому что 10 и 11 классы уже взрослые, и в наши разборки не встревали. В школе был «главный пахан», и мы долгое время не знали, кто это, это была тайна, которая делала его фигуру более загадочной. Я назвал его Марсом — сыном Сатурна. В моей жизни появилось второе «божество».
Однажды осенью мы подрались. Нас было сначала четверо, двое из нашего класса и двое из параллельного. Причиной «дуэли» было выяснить, какой класс первый, соответственно, из кого в восьмом классе выйдет смена «главного пахана». Это очень крутая карьера, всякий об этом мечтает. И все бы было нормально, если б не девки. Сначала к нам подключились пацаны из нашего и параллельного классов, это увидели отличница из нашего со своей подругой и побежали стучать классной, она — завучу. Наутро в школе были родители. Я думал, отец меня убьет. Я видел, что но в школе мне ничего не сказал, и потом боялся идти домой после уроков. Дома его не было, а мама ничего не знала. Я не стал гулять в этот день, просто сидел и ждал приговора. Отец пришел с работы и маме ничего не сказал, а потом сказал мне, мол, молодец, наконец-то ты перестал быть тряпкой. Я был на седьмом небе от счастья. Быть может, отец еще будет мной гордиться.
После драки мое положение в школе заметно улучшилось. В классе из разряда «тихонь» я перешел в разряд «нормальных пацанов», стал рукопожатным в классе и в параллели. Так прошла первая четверть. На второй наступила зима, и была она в этом году теплой. Темнело теперь рано, и после уроков пацаны разных возрастов собирались на заднем дворе школы. Я вскоре узнал, где тусуются «самые крутые». Они мне очень нравились, их поведение, их смелость, как они могли отвечать учителям, икому не подчиняться, тем более что в основном учителями были женщины. Мы присматривались к старшеклассникам, они присматривались к нам. Зима прошла, я закончил третью четверт без троек, и это было проблемой — плохо учиться — получать от отца, хорошо учиться — прослыть «ботаником». Я завидовал тем пацанам, отцы которых не занимались их воспитанием. У некоторых они вообще сидели в тюрьме, и это было почетно. За такое могли сразу приблизить к «главному пахану».
Весна в том году была поздняя, снег наал таять только в середине апреля, и было пасмурно и сыро. Пацаны уже выходили курить без верхней одежды, и считалось «стремно» одеваться по погоде. Тогда же я начал курить. Мы стояли втроем на заднем дворе школы, и как-то завязался разговор с шестиклассниками, и с ними был еще из седьмого, и вместе курили. Я больше всего боялся, что от первой сигареты закашляюсь, и меня засмеют, но все было нормально. К окончанию первой четверти шестого класса я научился курить, пить, плевать сквозь зубы и виртуозно материться. Я знал перевод всех матов и правила их употребления в речи. Я знал, какие слова при ком категорически запрещается употреблять даже не в его адрес. Потом я заметил, что мне тяжело говорить дома, отвечать на уроке, я привык материться, а тут приходилось в речи избегать матов. Очень тяжело так говорить.
А потом я увидел, что в мире еще есть девочки, и это целая планета. Девочки — это косы, юбки, кружева, духи, улыбки... а еще презрительные взгляды, усмешки, и когда чувствуешь себя полным идиотом, а другие в отличие от тебя имеют у них успех.
Когда мне было четырнадцать, я влюбился до такой степени, что даже перестал материться. Она была из параллельного класса, ябеда и зазнайка, в детстве я ее терпеть не мог, и вдруг как в один день она переменилась и стала для меня смыслом жизни. Я боялся, что кто-нибудь увидит, что со мной происходит: когда я вижу ее в коридоре, у меня ноги подкашиваются, в горле пересыхает, руки дрожат, сердце бьется... и я начинаю громко материться. А она смотрит на меня презрительно, морщит свой очаровательный носик и проходит мимо, оставляя шлейф духов. Весной случилось чудо — мы с ней целовались под лестницей. Она больше не смотрела на меня с презрением, и гладила мои волосы, и прижимала к себе. А потом ее перевели в другую школу, и она больше мне не писала и не звонила, а я чуть было не покончил с собой. Хотел прыгнуть с девятого этажа, но мне стало жалко маму. И бабушку. Так стоял на крыше и думал, как они воспримут то, что их любимого мальчика больше нет. И я решил жить дальше.
Отцу я тогда ничего не сказал, конечно. Я что, не мужик что-ли, буду тут сопли жевать. А сам он напивается и плачет над блатными песнями. Ну типа это сострадание к герою, это искусство, это не слабость. Когда мне было 15 лет, в школе у меня была уже репутация «плохого парня». И у нас была новая учительница, и на классном часу мы разбирали тему цели и приоритеты в жизни, что-то такое, надо было порассуждать, и я рассказывал о своих целях в жизни, и она так внимательно слушала и смотрела на меня, и я впервые в жизни увидел, что не все учителя считают меня каким-то дерьмом, из которого никогда ничего не получится...
А потом ее не было в школе, она неожиданно появилась и также неожиданно ушла, а я уже был в девятом классе, и как-то незаметно сбылась моя детская мечта — я стал «главным паханом». Я даже не заметил, как это получилось. В этом нет ничего того, что нам представлялось в пятом классе. На эту роль не выбирают и не «коронируют». Просто в старших классах «главный пахан» становится твоим приятелем, и ты уже не замечаешь, что он лидер, а потом он уходит, и ты просто остаешься старшим. И на твою голову падает вся ненависть взрослых. И ты думаешь — зачем они работают в школе, если они ненавидят детей?
Шли годы, я взрослел, и менялось мое представление о том. Что значит быть «настоящим мужчиной». Но со мной всегда картинка из детства: морозный зимний вечер, темное небо над головой, усыпанное звездами, и слова отца: «Вот Ковш Большой Медведицы, вот Лев, а вон та точка — это Сатурн, бог времени, карающий и милосердный».