Три рассказа одной зари

1. Жулька.
        Свернувшись в клубок, Жулька лежала в старой, сколоченной чьей-то заботливой рукой будке. Спрятав мёрзнущий нос на облезлом пузе, она дрожала и никак не могла уснуть. Вздрогнув, собачонка подняла морду и посмотрела на засыпанный снегом лаз: сегодня утром ей с трудом удалось, выбралась на поверхность. Но не это волновало Жульку – прошло два дня, а на базе хранения войскового имущества никто из людей не появлялся. В одиночестве, уставшая, голодная, она продолжала обходить пустые склады по глубокому, тяжёлому снегу, но даже слабого человечьего запаха ей учуять так и не удавалось.
        Лет пятьдесят назад, тогда, когда военные строители приступили к закладке в глухой тайге нового гарнизона, сюда, на самую отдаленную его точку, кто-то из солдат принес выводок маленьких беспородных щенков. Шло время. Менялись отслужившие срочную службу солдаты, расширялась территория базы, строились новые складские помещения. Сменилось и несколько собачьих поколений. Отходов от солдатской кухни было предостаточно, стая росла, крепла, постепенно впитывая в себя все тонкости караульной службы. Кто лучше собаки, верой и правдой, может служить человеку? И днем, и ночью, и в дождь, и в снег, строго по расписанию, провожали они часовых на посты, и именно эти, самые чуткие и ответственные охранники, звонким лаем поднимали тревогу в случае обнаружения нарушителя. Сытая еда, ответственная работа – стая и не мечтала о другом, лучшем счастье. Да и за чем собакам оно, счастье?    
        Давно это было. От большой, когда-то, собачьей семьи осталось не много, вернее ничего не осталось, вот только она - старая собака Жулька. Да и сама база хранения, за годы перестройки потеряла прежние размеры – склады опустели, заборы попадали, дороги заросли кустарником...
        Тогда, когда Жулька, в последний раз видела людей их было много – солдаты выносили со складов ящики и загружали подъезжающие бортовые машины. Все спешили, торопились, не обращали на неё ни какого внимания. Суетливая, встревоженная собачонка путалась у них под ногами и, чувствуя опасность, пыталась помешать погрузки. Только из этой Жулькиной затеи не чего не вышло – солдаты отпихивали собачонку в сторону, зло матерились, но продолжали своё дело. Тогда, заскочив за спину командовавшего и не понравившегося ей майора, она попыталась укусить за высокое голенище его меховой ботинок, но... Раздалась команда: «По машинам!», взревели моторы и Жулька осталась одна...
        Зевнув, Жулька вспомнила про спрятанную в снегу мозговую кость. Ничего, всё будет хорошо: утром снова придут солдаты, очистят будку от снега, нальют в мисочку горячего супа, а потом, может быть, пустят погреться в тёплое караульное помещение... Надо только дождаться, проснуться, и увидеть, что всё вокруг изменилось, вернее, осталось таким, как было прежде...
        Над сугробом накрывшем будку продолжала завывать вьюга, но Жулька её не слышала – глубокий слой снега плотно придавил под собою маленькую собачью конуру. И не только конуру. За ночь снега выпало так много, что в огромных сугробах утонули высокие заборы, пустые склады, деревья, дорога, ведущая к брошенной людьми базе...
        Жулька спала тихо посапывая. Иногда брыли на её морде вздрагивали и тогда казалось, что собака улыбается во сне. Наверное, ей снился хороший, счастливый собачий сон. О чём может быть такой сон, о прошлом, о будущем? Кто его знает. И кто знает, – взойдет ли вообще утром заря для неё, старой сторожевой собаки Жульки?


2. ПИСЬМО МАТЕРИ.
(неделей ранее)

        Ранние сумерки зимнего вечера торопливо меняли сказочную красоту дальневосточной тайги. Радостно блестящий на промёрзших, до дна, реках лёд, пушистый иней на ветвях деревьев, голубой, мерцающий на полянах снег быстро серели, хмурились, превращались в неприветливую массу чёрных, угрюмых дебрей. Кривые от постоянных ветров ели зябко кутались в тёмно-зелёные шубы-колючки, а высокие, но такие же кривые берёзы безнадежно старались спрятать от мороза нежные, белые тела в тонких, голых ветвях.
        В караульном помещении тепло и тихо. Отдыхающая смена, давно спит, не спит только начальник караула – сержант срочной службы Артём Шишкин. Встав из-за обшарпанного стола, он подходит к двери и, отодвинув тяжёлый засов, приоткрывает её.
        – Жулька! – зовёт Артём в морозную ночную пустоту.
        В ответ из темноты раздаётся радостное повизгивание. Через мгновенье где-то в низу, под ногами, в клубах густого белого пара, мелькает маленький, чёрно-рыжий комочек.
        – Замёрзла? – спрашивает Артём у собачонки, глядя,  как та, скромно, поджав под себя передние лапы, ложится у жарко натоплённой печи. – Крещенские морозы – это тебе не шутка, так и заболеть не долго. Ну, ничего, ещё день - два потерпи, а там потеплеет.
        – Вот, смотри. – Артем достал из кармана гимнастёрки конверт и протянул его собаке. – Письмо из дома получил!
        Жулька, подняв морду, вежливо нюхает конверт.   
        Письма заступающим в караул солдатам выдавать не положено, но сержант Шишкин был «дембелем» и молодой писарь, мечтающий о своём далеком ДМБ, с уважением отнёсся к просьбе сержанта.
        Артём пододвинул табурет к печке, сел и аккуратно вскрыл конверт. В конверте был сложенный вдвое листок, немного пожелтевший, в косую линейку, наверное, вырванный из старой ученической тетради.
        – «Дорогой наш сынок Артёмка, здравствуй!» – принялся читать в слух Артём. – Это мама пишет, – пояснил он внимательно слушавшей его Жульке. – «Пишу тебе это письмо, и не знаю, успеешь ты его получить или нет. Отец ворчит: «Пироги печь надо, а не письма писать – скоро сам приедет!», но я не удержалась и написала»...
        – А ты знаешь, какие пироги печёт моя мама? Таких пирогов ни кто давным-давно не печёт – с морковью, с горохом, с ливером! Ничего вкуснее я в жизни не ел!
        Отогревшаяся Жулька, положив на лапы мордочку, внимательно следила темно-синими, как слива, глазами за каждым движением Артёма.
         «Как твоё здоровье, сынок? Как здоровье твоего командира – капитана Светлова? Передавай ему от нас привет и низкий поклон. Он хороший командир, ты его слушайся, он плохому тебя не научит. Ты уж потерпи, Артёмушка, осталось совсем немного. Извини, сынок, за почерк – темнеет сейчас быстро, и приходится откладывать письмо до утра. А электричества в нашей деревне уж как третий месяц нет; это из-за того, что гнилые столбы в Николаевой роще попадали и порвали провода. Керосин давно кончился, а при лучине много не напишешь»...
        – Вот, новость! Слышь, Жулька? В Николаевой роще столбы попадали! Как же колхозных коров доить будут? Совсем Михеич, председатель наш, из ума выжил. А в райцентре куда смотрят?! Вот вернусь домой, я им всем там покажу! Они у меня быстро вспомнят, что такое порядок!.. Представляешь, Жулька, подъезжаю я на рейсовом автобусе к селу, это не далеко, всего часа два от райцентра, а у дороги уже всё село собралось – меня ждут. Маманя стоит в праздничном платке, батя в костюме  (я ему здесь, в военторге, галстук модный купил, в подарок отвезу), бабы и девки в стороне семечки лузгают, мужики, с другого бока, самосад курят. Я, в дембельской парадке, медленно выхожу из автобуса и вот так, важно, говорю: «Здравия желаю!»... Мама будет сдерживаться, но все равно заплачет, отец – нет, он никогда не подаст вида, что волнуется, он нахмурит брови, пожмёт руку и встанет рядом... Друг Витька придёт с аккордеоном, начнёт играть, петь частушки, верещать как голодный поросёнок... Михеич, размахивая руками, станет громко, будто с трибуны, выкрикивать: «Молодец, Артёмка, вернулся! Загрызи меня комар! Вернулся!». Мужики примутся расспрашивать о службе в войсках, а бабы и девки, подталкивая друг друга, шушукаться, и переговариваться: «Смотри, смотри!..», «Ах!.. Ох!..», «... А Егоровна, Егоровна, аж помолодела от радости!», «Ах!..», «Дождалась, таки, своего соколика...», «Ах, ах...».  Мама смахнёт кончиком платка слёзы, расправит плечи и прикрикнет на собравшихся: «Чего разгалделись?! А ну расступись! Дайте дорогу пройти!». Мужики, конечно, возмутятся: «Ты чего, Егоровна! Дай с человеком поговорить!». «Нечего тут разговаривать! –скажет им отец. – Вы что, не видите, что Артёму Фёдоровичу отдохнуть с дороги надобно! Вечером в избу приходите, там и поговорим!..».   А вечером... Какие могут быть разговоры вечером? Вечером в клуб, на дискотеку. Конечно, дискотека не такая как здесь в Доме Офицеров, но зато девчата у нас на селе в сто раз краше! Слышишь, ты, сторожевая собака Жулька?
        Артём наклонился и ласково почесал собаку за ухом. Прикрыв глаза, Жулька замерла от удовольствия.
        – «У нас, Артёмушка, всё хорошо, мы живы, здоровы, – продолжал читать письмо Артём. – Дров в этом году у много, хватит и на следующую зиму. Это Витька Зякин, друг твой, помог. Он сейчас в райцентре живёт, а осенью приезжал, чтобы забрать к себе своих родителей. Целый день Витька таскал мотоциклом к нашему дому брёвна от развалившегося клуба, а потом ещё и попилил. От самогонки отказался, а тебе велел передать, чтобы ты после армии сюда не ехал – здесь совсем нечем заняться. Оно и, правда, сынок, колхоз разорился. В селе из шестидесяти дворов осталось только три: молодёжь разъехалась, старики поумирали. Поля заросли, скотину забили, говорят, что в нашей местности сельское хозяйство «нерентабельно». Я давно хотела тебе об этом написать, только отец ругает меня, говорит: «Куда же ему ехать как не к матери с отцом! Он, что – сирота, чтобы по земле скитаться?! С голоду не умрём, прокормимся! Придёт, говорит, сын из армии, поживёт, а там видно будет!». Только я, Артёмушка, думаю иначе: зачем тебе за нас, стариков, держаться? Мы уже жизнь прожили и много ли нам сейчас надо? А у тебя всё впереди. Зачем возвращаться в брошенное всеми место? Может быть, тебе лучше уехать в большой город и устроиться там на работу? Мы поможем, всё равно пенсию тратить негде: магазины только в райцентре, а автобусы теперь ходят туда один раз в две недели... Может и нас к себе заберешь, потом, когда устроишься. Как Витька Зякин. Сынок, родненький, мы очень скучаем по тебе, но сюда, на Север, никто не едет, и мы здесь ни кому не нужны. Сердце разрывается, только я хочу, чтобы ты жил не так как живём мы сейчас, а хорошо. Мы, с отцом, очень тебя любим и желаем только добра. С нетерпением ждём тебя самого, или твоей весточки. Прости меня за это нескладное письмо, но я должна была написать его. Молю Бога чтобы жизнь в нашем селе опять изменилась и наш колхоз снова стал кому-то нужен. Береги себя, сынок. Крепко обнимаем тебя и целуем. Твои мама и папа».
        Дочитав письмо, Артём долго, не мигая, смотрел в затерявшуюся где-то в чёрном проёме окна точку. За толстым слоем намерзшего на стекло льда было темно, – ночная мгла лишь подчёркивала причудливость затейливого морозного узора, но перед глазами Артёма стояли отец, мать, брошенная деревня...
        За бревенчатой стеной, во дворе, всё настойчивее свистел ветер начинающейся вьюги. «Ну, вот, – подумал Артём, возвращаясь от своих нерадостных мыслей к реальности, – погода меняется». Рядом, тихо посапывая, дремала Жулька, и лишь едва заметное движение её чутких ушей выдавало то, что она не спит.
        – Да что там погода – жизнь поменялась!.. – воскликнул сержант и посмотрел на вздрогнувшую, от неожиданности, собаку. – Вот ты скажи мне, Жулька, как могло так случиться, что за эти два года, что я здесь служу, там, «на гражданке», всё изменилось? Ведь Михеич, когда провожал меня в военкомат, говорил: «Возвращайся сам и привози друзей. Работы в колхозе много, на всех хватит!». Что же произошло? Выходит, что не хватило работы не только мне, но и всему колхозу... Выходит, что и колхоза больше нет...
        Артём смял письмо, сунул его в карман гимнастерки и, медленно поднявшись, вышел во двор. Жулька, почувствовав перемену в настроении сержанта, виновато наклонив голову, засеменила следом.
        Во дворе Артём достал из пачки сигарету и перед тем как закурить, долго разминал её и разглаживал. Ветер становился все сильнее. Безмятежно спящий до этого лес ожил, загудел: жалобно застонали берёзы, гулко заухали, затрещали сосны. Завывая, метель срывала с сугробов твёрдый, колючий снег, подбрасывала, кружила, барабанила им в крышу, стены, окна караульного помещения. «Потеплело... Погода меняется...». Артём выбросил недокуренную сигарету и, взметнувшись, подхваченный порывом ветра окурок исчез в ночи.
        – Что же мне делать, Жулька? – тихо произнес сержант.
        Услыхав кличку, припорошенная  снегом собачонка радостно завиляла хвостом.
        – Как жить дальше?..

3. ЗАРЯ.

        Циклон, оставив после себя глубокие снежные заносы, стихал. В войсковой части, где служил сержант Шишкин, перед утренним построением к командиру взвода капитану Светлову подошёл начальник штаба подполковник Пашкеев.
        – Вчера, – сказал он к нему, – на имя командира части пришло письмо от родителей сержанта Шишкина.
        – Родителей сержанта Шишкина?
        – Да, а чему вы удивляетесь?
        – Не привычно как-то. Обычно родители пишут командирам в первый год службы их сыновей, а сержант Шишкин скоро демобилизуется.
        – Ну, и как? Жалко будет с ним расставаться?
        – Жалко, товарищ подполковник. Парень трудолюбивый, ответственный, такие сейчас редко с гражданки приходят.
        – Вот и поговорите с ним, чтобы он остался на сверхсрочную службу. Съездит домой в отпуск, проведает родных, близких и обратно, в часть. А летом мы его на курсы прапорщиков пошлём. Как вы думаете, согласится?
        – Не знаю. По родителям парень скучает. Наверное, в свой колхоз уедет.
        – Не уедет. Его родители, в письме, просят, чтобы мы помогли ему остаться здесь, на Дальнем Востоке. Тяжелые времена сейчас у нас в российских селах, особенно там, на дальнем Севере. Кстати, а где сам сержант?
        – Вчера вечером он спросил разрешение отправиться рано утром, на лыжах, на бывшую базу «НЗ». Как узнал, что её ликвидировали распереживался – что-то у него там осталось. Я разрешил. К обеду обещал вернуться.
        – Вот и хорошо. Как только появится, пусть зайдёт ко мне в штаб...

        Артём зачерпнул ладонью снег. Мягкий, холодный комок приятно захрустел под его сильными пальцами. Ночью в лесу, при встречном ветре, по глубокому, свежевыпавшему снегу прокладывать путь было нелегко – от намокшей то пота одежды поднимался пар, края завязанной под подбородком шапки-ушанки покрылись изморозью, но тяжелее всего было не от этого. Маленький, потёртый в местах сгиба листок, лежащий в кармане его гимнастёрки, давил, жёг, раздирал грудь. Это письмо из дома перевернуло в нём всё. Словно налетевшая буря замело, засыпало в одно мгновенье холодным липким снегом счастливое прошлое, беспощадно разметало надежды на будущее.
         «Что же делать?» – не переставал все эти дни задавать себе один и тот же вопрос Артём.
        Ветер стих. Приближался рассвет. Непроглядная мгла побледнела. Сквозь темноту стали проступать силуэты заснеженных деревьев. Ночь быстро таяла, стекала в глубину распадков, пряталась в чёрные очертания сопок, выстроившихся под ломаной линией горизонта. Хмурая, серая дымка сначала слегка подёрнулась синевой, но, тут же, растворилась в бархатных струйках просыпающейся зари.
        Светлеющее небо наполнялось мягким, розовым светом – с каждой секундой заря разгоралась всё больше и больше. Лёгким, но настойчивым прикосновением она добавляла в унылый предутренний полумрак ласковые, восторженные краски. Время остановилось, пространство замерло. Всё вокруг преобразилось в томительном ожидании волнующего, торжественного зрелища.
        Околдованный необыкновенной красотой Артём стоял посреди тайги и, неожиданно для себя, осознал, что это его заря. Тайга, сопки, небо, вся планета, в одно мгновенье стали принадлежать ему одному, Артёму! До чего же хорошо вдыхать приятную морозную свежесть просыпающегося леса! «Вот так и в жизни, – подумал Артём, вытирая мокрое от пота лицо, – после непогоды обязательно будет светить солнце!». Новая, взрослая жизнь, лавиной обрушившаяся на его плечи больше не пугала юношу. Сейчас она звала, манила радостями и невзгодами, победами и поражениями, трудной, но интересной самостоятельной жизнью.
        Откинув в сторону превратившийся в ледышку комок, Артём надел рукавицы и, оттолкнувшись лыжными палками, заскользил по снегу. Легко и спокойно, не проваливаясь, не застревая в сугробах, словно летя на крыльях, юноша скатился с пригорка. Он понял, вернее, почувствовал ответ на мучавший его все эти дни вопрос, и это, незнакомое ранее чувство, заставляло сейчас, Артёма мчаться, спешить вперёд. На встречу своей судьбе, на встречу своей, единственной и неповторимой утренней заре...
        Над горизонтом вспыхнула яркая точка и поток пунцового света пронёсся по бескрайним лесным просторам. Выглянувшее из-за сопок солнце, улыбнувшись, ласково обняло лучами повзрослевшего юношу. Лишь только оно одно знало, что ещё не раз согреет своим теплом и его самого, и его родителей, и старую, беспородную суку по кличке Жулька.