Забить гвоздь микроскопом

Интернет-издание «Коммерсант.ru» 05.01.2018 опубликовало статью А. Плетнёва и А. Кравецкого под экзотическим названием «Грамматический террор. Как большевики свергли правила орфографии», в которой представлен краткий исторический обзор реформирования русской орфографии до Революции 2017 года и после неё. (https://www.kommersant.ru/doc/3507685?utm_referrer). Правда, на первый взгляд, не совсем ясно, при чём тут «террор» в традиционном понимании значения этого слова: (лат. terror - страх, ужас), насильственные действия (преследования, разрушения, захват заложников, убийства и др.) с целью устрашения, подавления политических противников, конкурентов, навязывания определенной линии поведения. В толковом словаре Ушакова уточняется: «Наш красный террор есть защита рабочего класса от эксплуататоров, есть подавление сопротивления эксплуататоров...» В статье подчёркивается, что большевики лишь реализовали соответствующее распоряжение Временного правительства. Возможно, авторы статьи имели в виду ускоренное, форсированное, почти насильственное проведение орфографической реформы, и именно этот – семантический компонент насилия – положили в основу заголовка.

В статье утверждается, что обучение крестьян грамоте не давало ожидаемого эффекта, и спустя некоторое время после окончания курса обучения даже самые успешные из них скатывались к неграмотному письму. Осознав бесплодность попыток привить крестьянам стремление к нормативному правописанию, для них стали издавать особую – лубочную – развлекательную литературу с упрощённой орфографией, стараясь соответствовать вкусам малограмотного крестьянского населения. Не в последнюю очередь из-за этого в 19-м – начале 20-го века предлагался ряд орфографических реформ, вплоть до замены алфавита на весьма курьёзную смесь латиницы и кириллицы. Проект академической реформы правописания, инициированный великим князем Константином Романовым, возглавлявшим Академию наук, был готов к 1912 году, он же (проект) лёг в основу всех последующих реформ орфографии после 1917 года.

Реформа орфографии стала использоваться в качестве инструмента политической борьбы. Сторонники реформы, приводившей к частичной модификации алфавита и изменению правописания в сторону его упрощения – так называемые «безъятники», объявлялись врагами России, стремившимися к разрушению национальной идентичности русского народа.

Владимир Ленин, принявший власть из рук Льва Троцкого, настаивал на мгновенных разноплановых реформах, чтобы продемонстрировать народу ощутимый разрыв со старым режимом. Сюда относилось введение метрической системы, григорианского календаря. В этот же контекст весьма кстати вписалась и смена орфографии – проект, разработанный до большевиков, но выданными ими за свой собственный. Реформирование начали с типографий, где принудительно менялись наборные кассы, из которых надлежало изъять опальные буквы. Появление текстов в старой орфографии расценивалось как уступка контрреволюции со всеми вытекающими административными последствиями в стилистике того времени.

Усилиями новой власти удельный вес населения, овладевшего грамотой, стремительно рос и уже в 1939 году достиг 90%. В 1956 году правила орфографии и пунктуации приобрели официальный статус нормативного документа, ибо были утверждены не только Академией наук СССР, но исполнительной властью. Некоторое время дореформенное правописание ещё продержалось в литературе русского зарубежья, которая стремилась сопротивляться варварским изменениям, пытаясь сохранить русскую письменную культуру. Последовавшие волны эмигрантов, освоивших уже пореформенное правописание, уничтожили и эти последние островки сопротивления. К этому сводится основной смысл статьи в «Коммерсант.ru».

К сожалению, авторы оставили без рассмотрения вопрос, почему приверженцы прежней орфографии считали нововведения варварством и разрушением национальной идентичности. Вместе с тем, национальная идентичность начинается с языка, ибо он как всёпроницающий социокультурный феномен, а также инструмент, организующий опыт, словно машина времени связывает через тексты исторические эпохи, хранит традиции, управляет социальным сознанием, а, значит, и социальной действительностью. Причём язык как семиотическая система является инструментом манипуляции даже на фонемном, и лексемном/морфемном уровне. Уже здесь смена формы неизбежно сказывается на восприятии содержания.

Рискну в очередной раз обратиться к избитому примеру с названием романа Л.Н Толстого «Война и мир». Как известно, Толстой писал роман с 1863 по 1969 годы. В 1868 году увидели свет первые его три части, затем последовали ещё два тома. Интернет-ресурс „Ozon” предлагает к продаже первое полное русское оригинальное, не репринтное, а букинистическое издание этого произведения за 813.960 рублей. На подтверждающих иллюстрациях вполне очевидно название «Война и миръ». Слово «мир» в данном контексте большинством воспринимается в значении: «отсутствие вражды, ссоры, войны». Именно в этом смысле название было переведено на иностранные языки, например, по-английски: “War and Peace”. Однако в литературоведческих источниках можно найти сведения, в соответствии с которыми автор романа, получив на корректуру подготовленный к публикации первый том под названием «Тысяча восемьсот пятый год», собственноручно исправил его на новое: «Война и миръ». Но вскоре в письме к издателю «Русского вестника» Толстой ещё раз уточнил название: «Война и мiръ». В словаре Даля одно из значений этого слова в данном правописании толкуется как: «(мiръ) … все люди, весь свет, род человеческий…». Общепризнано, что главной темой романа является историческая судьба русского народа в Отечественной войне 1812 года против наполеоновского нашествия. Но если это так, то вполне очевидно, что во многом философское произведение писателя посвящено не хронологическому чередованию периодов мирного и военного времени, а является попыткой понять, как война в исторической перспективе влияет на общество, на социальные процессы и отношения. Здесь реализовано значение слова, которое присутствует в выражении «всем мiром», т.е. сообщая, всем обществом, совместно. Вряд ли писателю такого уровня как Толстой были неведомы нюансы значений слов «миръ» и «мiръ». Возможно, на тот момент он сам до конца не определиться, как расставить семантические акценты, поэтому корректировал то «миръ», то «мiръ». В этой связи стоит заметить, что одноимённая антивоенная поэма Владимира Маяковского, изданная в 1917 году, вышла в издательстве «Парусъ», как ни странно, также под названием «Война и мiръ».

Неясности с письменной формой слов продолжаются и в наши дни. Согласно норм действующей орфографии морфему «без», означающую, недостаток, отсутствие чего-либо, в качестве приставки надлежит писать как «бес», если за ней следует глухая корневая согласная, например: «беспородный», «беспримерный», «беспомощный», «беспощадный». Перед звонкой же согласной, гласной и сонорными «н», «м», «л», «р» написание «без» сохраняется: «беззастенчивый», «бездумный», «бездарный», «безнравственный», «безродный», «безадресный» и т.п. Но ведь вполне очевидно, что «бес» подсознательно и по созвучию, скорее, ассоциируется с демоном, сатаной, дьяволом, чёртом, чем с семантической идеей отсутствия какого-либо свойства. Куда естественнее было бы писать: «безпомощный», «безпощадный» и пр. Сама языковая интуиция и логика подсказывают это. Если в слове «беспартийный» для наглядности отделить приставку, получим «бес партийный» – фразу с совершенно иным смысловым содержанием. Кстати, глядя на некоторых публичных ораторов с партийной принадлежностью, следует признать, что такое порою недалеко от истины. Обратная фонетическая ассимиляция звонкого «з» в «с» из-за последующего глухого согласного, вряд ли, является достаточным обоснованием для навязывания нам такого орфографического правила. Здесь смысловое содержание находится в очевидном противоречии с письменной формой. Правила должны отличаться какой-то логической последовательностью. Тогда почему в слове «подсказать» «д» не оглушается в «т», что, конечно же, стало бы чушью, как и в случае с «беспалым», «бессовестным» и т.п.? Не злонамеренно ли провели такую реформу правописания, не для того ли, чтобы подсознательно возносить хвалу лукавому: "бес толковый", "бес сердечный", "бес страстный", "бес страшный" и т.п.?

Тем, кому такие размышления могут показаться пустой, поверхностной, беСплодной игрой словами, стоит напомнить про непрекращающиеся ещё со времён княгини Екатерины Дашковой, сподвижницы Екатерины Великой и директора Петербургской академии наук, дебаты относительно употребления буквы «ё». Полагают, что в русском языке примерно 12.500 слов, где должна присутствовать «ё». Букву ввели в оборот ещё 1783 году, но сопровождающему её знаку до сих пор не присвоили общепринятого лингвистического названия, как, скажем, это имеет место в немецком с умлаутами или во французском с его accent aigu, accent grave, accent circonflexe.

Если язык – стержень любой культуры, то его система письма, будь то идеографическое, иероглифическое, слоговое или (со времён финикийцев) звукобуквенное, это – строительный материал текстов. Из этого стройматериала создаются тексты, хранящие и передающие информацию в преемственности поколений. Расшатывание этого фундамента вряд ли благотворно сказывается, как на самом языке, так и на культуре, в целом. Поэтому те, кто заинтересован в таком разбалтывании, но не могут признаться в этом открыто, ссылаются на различные авторитеты и постановления исполнительной власти, как будто там сконцентрированы исключительно хранители устоев. Факультативность употребления буквы «ё», дескать, находится в соответствии с «Правилами русской орфографии и пунктуации», официально утверждённом Академией наук, Министерством высшего образования СССР и Министерством просвещения РСФСР в 1956 году. Согласно этим правилам, «ё» следует употреблять для семантического дифференцирования (т.е. чтобы отличать, например, «все» от «всё»), для уточнения произношения малоизвестных, зачастую, иноязычных слов и имён собственных, а также в специальных дидактических текстах с целью обучения правильному чтению: в учебниках, словарях, пособиях и т.п. для школьников и иностранцев. С 2007 года Минобрнауки РФ, вроде бы, предписывает обязательное использование «ё» в случаях, когда возможно неправильное прочтение слова, особенно в именах собственных, ибо в противном случае это является нарушением федерального закона «О государственном языке Российской Федерации». Вместе с тем, что-то не приходилось встречать такие известные иностранные фамилии как Черчилль, Матье или Депардье в написании с «ё». Кстати, не совсем ясно, почему целый ряд иноязычных слов должно писать через «йо», а не «ё»: йогурт, Йошкар-Ола, йота, йога и др., чтобы указать на их инородность? Неубедительно.
Вот, собственно, и всё. Факультативность – формально не запрет на употребление «ё», но и необязательность, которая в настоящее время стала уже повсеместной нормой. Другими словами, стержень культуры можно расшатывать и не запретами, а факультативностью. К чему такое приводит, можно проиллюстрировать на нескольких примерах.

Отказ от применения буквы «ё» в письменной речи может порождать ошибочную информацию, искажать смысл высказываний, ведёт к коверканию русского языка. Так, вполне русская фамилия «Лёвин» превращается в далеко не русскую «Левин». Мелочь? Вряд ли. За ней маячит пласт совершенно иной культуры или как минимум вполне определённой биографической информации.

Ещё ряд характерных примеров искажения или семантической вариативности информации:

совершенные действия / совершённые действия
узнаем / узнаём
небо / нёбо
падеж / падёж
железка / желёзка
посаженный / посажённый
теплом / тёплом
все еще/всё ещё
все хуже/всё хуже
все ехали и ехали / всё ехали и ехали
все сразу поняли / всё сразу поняли

и т.п.

Или вот варианты возможных смысловых различий в классическом примере: «Все пьют абсолютно все»:

Все пьют, абсолютно все. (Не пьющих участников нет).
Всё пьют абсолютно все. (В обоих случаях без исключений).
Все пьют абсолютно всё. (Как и выше, лишь иная расстановка смысловых акцентов).
Всё пьют, абсолютно всё. (Без исключения в напитках, но без уточнения субъекта действия).

Еще пример:
К вечеру он добрел. (Становился добрее, мягче, сноснее в общении).
К вечеру он добрёл. (Доковылял, доплёлся, достиг цели пути.)

Необязательность использования «ё» имеет и юридическое измерение. Сколько прецедентов было описано в прессе, когда люди, имеющие в свидетельстве о рождении фамилию «Семёнов», получали паспорта на фамилию «Семенов», из-за чего впоследствии сталкивались с непреодолимыми бюрократическими барьерами при оформлении пенсий? Сообщалось также о случаях, когда людей чуть было не лишили российского гражданства из-за того, что когда-то чиновники поленились поставить точки над «е» в их фамилиях или же лишали наследства по той же причине.

Часто приходится слышать, что при типографском наборе печатных текстов отказ от применения «ё» снижает трудоёмкость и себестоимость печатной продукции. Разумеется, «весомый» аргумент, с точки зрения менял в храме языковой культуры, мыслящих в парадигме «купи-продай».

Ни финнам, ни немцам, ни другим не затруднительно при производстве печатной продукции ставить дополнительные знаки над буквами, хотя из синтаксического контекста можно было бы понять, идёт ли речь о taeuschen (обманывать, A-Umlaut -
 "а"с точками - не передаётся на proza.ru, заменён на "ae" ) или tauschen (обменивать). Правда, в немецком смена корневых гласных на умлаут (перегласовка) выполняет ещё и грамматическую функцию, что делает использование дополнительных знаков в этой части неизбежным.

Ещё один аргумент сторонников отказа от «ё». Со ссылкой на авторитет советского языковеда, литературоведа, академика АН СССР, директора Института языкознания АН СССР В.В. Виноградова. Они, вторя ему, вопрошают, мол, откуда нам теперь знать, как поэты XIX века произносили собственные стихи? Пойди теперь разберись. Так и хочется воскликнуть: «Ё-моё! Здесь же речь, всё-таки, идёт не о проблеме огласовки шумерской клинописи или древнеегипетских идеографов. Неужели академики не смогли разобраться в столь существенном вопросе?» Или не сочли целесообразным?

Если бы авторы указанной выше статьи не оставили за скобками эти и многие другие лексико-орфографические моменты, то мотивировка в выборе заголовка их достаточно информативного материала прояснилась бы в более чётких очертаниях, и семантический компонент насилия над языком посредством манипуляций с орфографией стал бы очевидней. К сожалению, рамки данного материала не позволяют продолжить разбор прочих несуразностей современной орфографии, впрочем, не хотелось бы утомлять читателя, да и речь здесь немного о другом. Похоже, что коверканье формы отрывает носителей языка от его истоков, корней, смысловых структур. Языком начинают пользоваться как-то бездумно-поверхностно, словно, микроскопом в качестве инструмента для забивания гвоздей или колки орехов. Расширим рамки рассмотрения проблемы.

Существует ряд так называемых речевых профессий (публичные политики, адвокаты, журналисты, репортёры, дикторы радио и телевидения, телеведущие) речь которых, казалось бы, должна являться эталоном, если не изысканной, то хотя бы грамотной русской речи. К счастью, такие среди них ещё не перевились. Здесь уместно отметить филигранное владение средствами русского языка, особенно прагматикой, таких мастеров слова, как Алексей Пушков, Анна Прохорова, Дмитрий Киселёв и, к сожалению, немногие другие. Стоит подчеркнуть, что речь здесь о степени владения ими русским языком, не о транслируемых ими идеологических платформах.

После того как сферу образования в РФ доморощенные либералы, приведённые во власть в начале 90-х годов заправилами глобальным историческим процессом, загнали в парадигму ценностей купли-продажи, оно из образа жизни (модуса вивенди) деградировало в «сферу услуг» со всеми вытекающими из этого последствиями. Плоды этого «достижения» – возврата России на «столбовую дорогу мировой цивилизации» – заметны не только в так называемых «блогах» и «форумах» социальных сетей, но и в средствах массовой информации, особенно в электронных версиях газет и журналов, на телевидении, радио и т.п. Там чаще, чем где-либо ещё можно наблюдать падение уровня обычной языковой грамотности. Разумеется, это прямое следствие «реформирования» системы общекультурного образования и отказа от достижений советской системы образования. Как ни парадоксально, но весомый вклад в развитее языковой безграмотности вносят и современные информационные технологии. Так, например, набрать поспешно SMS, тыча пальцами в экран смартфона, допуская опечатки и пунктуационные ошибки, скорее норма, чем исключение из правила. Если прежде бумага могла всё стерпеть, то сегодня современные «гаджеты» и подавно всеядны: глотают, не брезгуя, любую исковерканную форму письменной речи.

Но если бы это явление наблюдалось только в социальных сетях, было бы полбеды. Множится легион представителей речевых профессий, безграмотность речи которых не просто режет слух, а повергает в изумление. Если, просмотреть описание журналистских вакансий, можно убедиться в достаточно высоких формальных требованиях, предъявляемых претендентам на те или иные позиции. «Грамотная русская речь» – одно из ключевых условий. Помимо этого, руководители средств массовой информации требуют от кандидатов «опыт работы в СМИ не менее» двух, трёх и более лет. Надо полагать, что соответствие таким требованиям гарантирует наличие у будущего диктора, телеведущего, обозревателя навыков образцово грамотной русской речи. Однако то, что приходится слышать на практике, даёт основания полагать, что эти фильтры не всегда работают.

Не стану приводить здесь примеры фактологических ляпов, которые приходилось слышать от дикторов телевидения в эфире. На эту тему достаточно видеоматериала на ресурсе Youtube. Имею в виду не оговорки по Фрейду типа: «турнир Большого члена» вместо «турнир Большого шлема», а изъяны общей эрудиции. Так, на одном из центральных телеканалов весьма бойкий спортивный комментатор, говоря о футбольном клубе «Ростов», сморозил, что речь идёт об игроках "с берегов... Волги"! Напрашивается уместный вопрос: как с такой «широкой» эрудицией сегодня можно, вообще, попасть работать на ТВ? Но здесь речь не об эрудиции, а языковой компетенции.

В прошлом приходилось редактировать переводы, выполненные инженерами без должной лингвистической подготовки и, скорее всего, не без помощи «машинного перевода». При этом нередко попадались такие примеры как: «После установки установки установить заводские установки», т.е. после размещения производственного оборудования ввести заводские установки параметров на блоке управления. Но то были специалисты неречевых профессий. Однако сегодня от дикторов, комментаторов и т.п. представителей журналистских специальностей приходится слышать тавтологии типа: «В начале недели начнётся потепление» или глупости типа «Каспийский флот» вместо Каспийской флотилии.

Одно время количество лексических и грамматических ошибок, которые приходилось слышать в новостных передачах, интервью, всевозможных политических «ток-шоу» и т.п. стало так стремительно множиться, что побудило к их коллекционированию, т.е. ведению некого реестра. Так, на всякий случай, для возможного анализа впоследствии. Наработка эмпирического материала, так сказать.

Первое, что бросается в глаза – незнание форм падежных окончаний в именах числительных больше десяти. Просто повальная эпидемия. Например, если пока ещё хватает языковой компетенции произнести: «больше двух», то >200, формулируют уже как: «больше двести» или «более двухстах», путая формы именительного, родительного («двухсот») и предложного («двухстах») падежей. Ожидать от такого «диктора» владения формой творительного падежа – «двумястами», было бы сильным завышением планки требований. Если «на высоте десяти километров» языковая генетическая память ещё срабатывает, то «на расстоянии триста пятьдесят километров» (трёхсот пятидесяти) она не достигает левой лобной доли (кортикальная локализация языкового центра в топографии мозга). Так что, может быть, ещё одну упрощающую, теперь грамматическую реформу провести, отменить часть – да что там часть – все падежи русского языка? Живут же болгары, англичане, французы, итальянцы и прочие народы без падежей и не умирают. Предлогов у нас достаточно, к чему падежи, так что ли? (Кстати, в староболгарском языке насчитывалось семь падежей – упростили. Рудимент – звательный падеж). Тогда на собеседованиях с претендентами можно было бы не задавать вопрос: «А как у вас насчёт падежОв, сударь?»

Наплевательское отношение к родному языку, выражающееся не только в искажении грамматики, но и бездумном использовании в речи иноязычной лексики, если, разумеется, не принимать во внимание принятые традиционные научные терминосистемы на основе греческой, арабской и латинской лексики. Это тоже проявление низкого уровня общей культуры. Бездумная пресловутая «межкультурная коммуникация», а также «культурное сотрудничество» и «взаимопроникновение культур» приводят к излишнему загрязнению русской речи иноязычными словами, значение которых, как правило, большинству неизвестно или понимается неверно. Это влечёт грубейшие лексические ошибки, самая распространённая из них – семантическая избыточность (плеоназм).

Вот лишь некоторые то и дело повторяющиеся ляпы в речах крупных политиков, телеведущих, корреспондентов федеральных телеканалов (в скобках даны краткие комментарии).

• место дислокации (loсus по латыни «место», выходит: «место размещения», правильно: «пункт / район дислокации»);
• регистрационный учёт (лат. "registrum" - "перечень", "регистрация" и есть "учёт", т.е. "включение в перечень");
• локальное место (пояснено выше);
• места локального проживания (по контексту - "компактного");
• свободная вакансия (vacant по-французски «свободный; правильно: «вакансия» или «вакантная позиция/должность»);
• морально-этический (от латинского moralis - нравственный, а этика – слово греческого происхождения: ethos обычай, нрав, т.е. оба они несут одну и ту же семантическую идею: нравственность)
• основные принципы, фундаментальные основы, фундаментальные принципы (семантическая идея во всех словах одна и та же – основа, т.е. база, фундамент);
• основы базовой грамматики (пояснено выше);
• потенциальная возможность (potentia по-латыни «возможность»);
• высадился десант (descendre по-французски «высадиться», правильно «высадить войска» или «десантироваться»);
• синхронный во времени (по-гречески synchronos от syn вместе + chronos время, т.е. одновременный, совпадающий во времени);
• хронометрия времени (пояснено выше; правильно просто «хронометрия» или «контроль времени»);
• водная акватория (по латыни aqua – вода, акватория и есть водная поверхность);
• эмоциональные чувства (по латыни emovere – возбуждать, волновать, т.е. вызывать чувства);
• регламентировать порядок (по-французски через латынь regle – правило; отсюда reglement – совокупность правил, определяющих порядок, правильно: «определить регламент»);
• шоковый удар (по-французски choc - толчок, удар);
• реальная действительность (латинское realis - вещественный, действительный, выходит: «действительная действительность»);
• в зоне визуальной видимости (от латинского visualis – зрительный, правильно: «в зоне визуального контакта», «в зоне видимости»);
• визуальный осмотр (пояснено выше; правильно или «осмотр», или «визуальная проверка»);
• репатриирован на родину (латинское re... в значении возврата + patria – родина)
• социально опасен для общества (латинское socialis - общественный; связанный с жизнью и отношениями людей, правильно: или «социально опасен», или «опасен для общества»);
• сервисная служба (наиболее распространённый плеоназм от английского service - служба, обслуживание, позаимствованного из латинского servus – раб, невольник, прислужник, отсюда servilis – рабски угодливый);
• позитивные изменения к лучшему (негативных изменений к лучшему быть не может, т.к. латинское positivus – положительный);
• топография местности (от греческих topos – место + grapho – пишу, описываю; правильно или «топография», или «описание местности»);
• античная древность (латинское antiquus – древний, «древняя древность»);
• президент-председатель (излюбленное обозначение должности многих глав банков; латинское praesidens – сидящий впереди от presidere – председательствовать; звучит нелепо, но не смущает банкиров);
• директор-управляющий, управляющий директор (латинское director – управляющий от dirigere – направлять, управлять; такая же семантическая чушь, как и пример выше);
• эмпирический опыт (от латинского empiricus – опытный, т.е. эмпирический – основанный на опыте);
• приобрела опыт и практику (от греческого. praktikos – деятельный, активный, в этом смысле опыт – следствие деятельности и основа самого опыта; правильно: благодаря практической деятельности приобрела полезный опыт);
• воочию увидели (очи – глаза, воочию – своими глазами; правильно: «убедиться воочию»);
• информационное сообщение (от лат. informatio - разъяснение, изложение, т.е. сообщение чего-либо; правильно употребить что-то одно из двух);
• понтонный мост (в романских языках pont (фр.), ponte (ит.) – мост; правильно: «понтонная переправа»);
• мемориал памяти (латинское memorialis – памятный; правильно: или «мемориал», или «памятное сооружение»);
• авантюрные приключения (французское aventure – приключение, рискованное похождение; правильно что-то одно: «авантюра» или «приключение»);
• народный фольклор (в германских языках folk/Volk – народ, отсюда английское folklore – народное творчество, т.е. не народным фольклор быть не может по определению);
• выпустить новый релиз (у англ. release общая семантическая идея - "выход", "выпуск", "высвобождение");
• "принять смотр" (войск) - смешение фрагментов двух сочетаний: "принять парад" и "провести смотр", т.е. несочетаемость слов;
• «публично обнародовать» (лат. publicus общественный от publicum – «народно обнародовать»);
• дефиниция определения (оба слова означают одно и то же:
• антропоморфное воздействие вместо антропогенного (по контексту).

и тому подобные лексические огрехи.

В этой связи вспоминается забавный эпизод из моего опыта работы в региональном министерстве (опустим название региона и министерства – весьма громоздкое). В мои обязанности начальника отдела, кроме прочего, входила организация визитов зарубежных делегаций, высокопоставленных чиновников и дипломатов. Шла подготовка приезда посла Великобритании с большой делегацией. В таких случаях для руководства региона готовился пакет обширной фактологической информации. В данном контексте была подготовлена и биографическая справка на посла, с которой предварительно в моём присутствии знакомился (мой непосредственный) начальник управления. Между нами состоялся примерно такой диалог:

– Так, так, так… Чрезвычайный и Полномочный посол Соединённого Королевства Великобритании и Северной Ирландии в Российской Федерации сэр … – (не будем упоминать имя дипломата всуе) – А он, что, действительно, сэр?
– Сэр.
– Так, – решил поумничать начальник – ну-ка, ты мне ещё составь его «гинекологическое дерево».
– Вы, наверное, имеете в виду генеалогическое древо? Составлю, если требуется.

Конфуз начальства несложно себе представить, а причиной тому плохое владение русским языком, узкая эрудиция на фоне стремления выглядеть просвещённым. Ещё один пример того, что не стоит становиться на тонкий лёд неизвестных тебе терминосистем и непонятных иноязычных заимствований, дабы не попадать в нелепые ситуации.

Нерефлексивная лексическая контаминация родного языка иноязычными словами (всеми этими «саммитами», «дефолтами», «драйверами», «маркетингами», «фиксингами», «мерчандайзингами», «секвестрами», «трендами», «квестами»  и т.п. англоязычным мусором) способствует разрушению культурного кода нации-мишени, ибо удар нацелен на ядро этнокультуры – язык носителей этой культуры.

Однако такие поползновения наблюдаются не только у зарубежных русофобов, специально обученных по части психологических войн, но и деятелей культуры и литераторов, которых причисляют к русскоязычным писателям, обласкивают их вниманием, заваливая заказами, премиями и прочими почестями.

Взять, к примеру, Эдуарда Тополя (он же Эдмон Топельберг), который в справочных источниках характеризуется как — «советский и российский кинорежиссёр, сценарист, продюсер, кинодраматург», и это несмотря на гражданство США, а также тот факт, что он (если верить источникам) с 2017 года проживает в Израиле.

Есть у него один сборник рассказов и размышлений под общим названием «Любовь, пираты и...»: [сб.] / Эдуард Тополь. — М.: ACT: Астрель, 2010. — 406 с. Здесь уместно процитировать Э. Тополя, который в заметке под названием “Obsession” пишет:

«Я долго пытался найти перевод этого слова. Затем махнул на себя, как на переводчика, рукой и полез в словари. Но англо-русский словарь переводит obsession как осада, одержимость, навязчивая идея, немецко-русский — как занятие, взятие и захват, а франко-русский как наваждение. Что говорит о трёх вещах. Во-первых, реабилитирует меня как переводчика. Во-вторых, показывает, что точного перевода этого слова на русский не существует. И в-третьих, свидетельствует, что «великий и могучий» по количеству слов все-таки меньше, чем не великий английский, — в русском словаре Ожегова 250.000 слов, а в Webster — 600.000. Не потому ли так мучился Набоков, когда переводил свою «Лолиту» с английского на русский?
Но все-таки что же такое obsession?
Я думаю, что это одержимость соблазном или мощным желанием. Я, например, уже много лет obsessed желанием написать пьесу и/или сделать фильм про obsession великого Бисмарка юной русской княгиней Кэти Орловой-Трубецкой».

То есть, на основании, якобы (кокетство!), недопонятой им – писателем! – основной семантической идеи английского obsession Э. Тополь предлагает ввести в лексический состав русского языка слово «обсэшн» в качестве, получается, неусвоенного заимствования. Я также, говоря словами автора, не могу «отделаться от мысли, что часть подобных высказываний носит заказной характер и преследует суггестивные цели». Изумляет, что такое обнаруживается в тексте русскоязычного «советского» и «российского» сценариста и кинодраматурга, у которого русский язык – основной инструмент ремесла! Он что, им плохо овладел? Впрочем, многое объясняет признание самого Э. Тополя (стр. 293 указанного источника):

«До эмиграции из СССР я никогда не писал романов и не учился этому ремеслу. <…> Но моя ненависть к системе, которая заставила меня покинуть страну, где я вырос, добился успеха и женской любви, была так велика и так, я бы сказал яростна, что её, как двигателя, хватило на романы «Красная площадь», «Журналист для Брежнева», «Чужое лицо», «Красный глаз», «Русская семёрка» и ещё несколько».

«Ненависть к системе», где «добился успеха» и популярности, реализовал в перечисленных романах. Неужели нужны комментарии?

Л.Н. Пороховник, автор интересной статьи «Сколько слов в русском языке и сколько слов в английском языке?» (доступна на сайте: http://www.norma-tm.ru/psychological_war.html), точно и убедительно продемонстрировал, почему и как словарный запас английского языка разбухает у квантитативных «лингвистов» до нескольких сот тысяч слов, а то ещё и переваливает за миллион, хотя, на самом деле, реальный словарный запас, как английского, так и русского, вряд ли, переваливает за 300 тыс. лексических единиц, если не принимать во внимание окказионализмы и экзотизмы. А если и принимать их во внимание, то ещё не известно, чей тезаурус окажется объёмнее. Если не ошибаюсь, Гоголю приписывают суждение, согласно которому, всё, что, когда-либо было выражено на каком-либо языке, может быть сформулировано по-русски, но гораздо ярче и точнее – таковы лексико-грамматические возможности русского. Суть ухвачена точно. Средства выражения в русском языке весьма богаты и, полагаю, куда богаче чем в английском, с его аналитической языковой системой. Странно, что не всем эта мысль доступна. Правда, не все дотягивают до уровня Гоголя.

В этой связи возникает вопрос: а русскоязычный драматург и писатель не в состоянии пронзить своей острой мыслью или постичь творческой интуицией всю антинаучную гниль иного взгляда. Или он так ослеплён своей ненавистью к системе, которой уже десятилетия не существует, что неспособен к этому? Прочем, не зря он махнул рукой на себя как переводчика, поскольку даже самый отсталый студент переводческого факультета или отделения языковых вузов краем уха, если посещал лекции по теории перевода, слышал, что практически все слова полисемичны (многозначны) и моносемируются (актуализируют одно из потенциальных значений) только в конкретных контекстах, коих несть числа. Отсюда, собственно, и такие длинные словарные статьи в серьёзных академических двуязычных лексикографических источниках, и даже там, как правило, отражены далеко не все значения. Фраза «…точного перевода этого слова на русский не существует», действительно указывает на некомпетентность по части теории и практики перевода. То, что русский «великий и могучий» (эпитеты Э. Тополь саркастически берёт в кавычки) «по количеству слов всё-таки меньше, чем не великий английский», должно передавать нам, судя по всему, идею ущербности русского по сравнению с английским. Впрочем, и в английской лексике несмотря на пользование словарём Webster он не преуспел. Так, на стр.291 указанной выше книги, «блистая» своей лингвистической «эрудицией» он пишет (а корректоры и редакторы на поправили):

«… где-то на уровне подбрюшья или желудка нужно иметь капсулу с тем, что по-английски называется massage, послание. То есть должно родиться Нечто, что ты хочешь сообщить людям…»

Неведомо ослеплённому Э. Тополю, что “massage”, это не послание, квинтэссенция (message), а попросту «массаж».

Целеполагание тех, кому всё это «недоступно» для понимания весьма прозрачно, и оно точно сформулировано в итоговом заключении: «Кому-то нужно, чтобы территория этой страны превратилась в источник дешевого сырья с покорным и немногочисленным населением, лишенным национального самосознания и гордости. В этом контексте понятен удар по русскому языку как основе культуры и самоидентификации». С прискорбием следует признать, что проект в части «территории с дешёвым сырьём», оболванивания населения, лишения его национального самосознания и самоидентификации пока реализовывался с успехом. Не в последнюю очередь «благодаря» лепте почитателей словаря Webster.


Помимо лексико-грамматических изъянов режут слух и фонологические характеристики устной речи публичных ораторов и дикторов. Помнится, дикторы советского центрального телевидения являли собой образец фонетической чистоты русской речи: не ассимилировали звуки, кичась способностью к скороговоркам, не шепелявили и не произносили звук «р» в его увулярной реализации. Сегодня приходится порою напрягать слух и заниматься смысловой реконструкцией, словно переводчик-синхронист, чтобы извлечь из потока нечленораздельной речи какого-нибудь «военного корреспондента», сующегося для пущей важности под пули или липнущего спиной к гранатомёту во время обстрела, хоть какую-то мысль. Что такое интонация, некоторые известные дикторы центральных телеканалов понимают как-то по-своему экзотически, не ведая о фонетических нормах повествовательных, вопросительных и восклицательных предложений. Похоже, что некоторые из них «благодаря» «межкультурной коммуникации», возможно, обучаясь английскому языку, решили, что правила английской интонации лучше подходят для русской речи, чем нормы русской супрасегментальной фонетики и так играют своим «сценическим» голоском, что, зачастую, ожидаешь продолжения синтаксической конструкции, но, оказывается, диктор завершил(а) высказывание, подняв в конце повествовательного предложения, не только брови, но и интонацию как в конструкции вопросительного предложения, в котором уточняется синтаксическое дополнение или обстоятельство. Наверное, тем самым эти говорящие головы мнят, что придают своей речи особую выразительность, только им характерную артистичность. Но когда в мажорной тональности сообщается, что в результате очередного взрыва в аэропорту (торговом центре или на концерте) погибло столько-то человек, остаётся просто развести руками: конечно, мажорный фон – самая «подходящая» эмоциональная окраска для столь мрачных оповещений.

Нежелание оттачивать инструментарий языковой формы общения есть проявление неспособности автономно мыслить, готовности заимствовать чуждые мыслеформы, не утруждаясь выработкой собственных. Готовность усваивать чужеродные языковые формулы (например, «имеет место быть») является «благоприятной» основой для принятия и навязываемых мировоззренческих парадигм и концепций, транслируемых в этих формулах и определяющих новый жизненный уклад. В старину существовало очень ёмкое по смыслу и забытое сегодня слово «жизнеречение», т.е. замысел (концепция, если хотите) жизнеустройства. Его смысл легко улавливается из семантики составляющих лексических компонентов: «жизнь» и «речение», т.е. как наречёшь что-либо (сформулируешь концепцию и примешь её к исполнению), так оно в жизни и проявится, определит течение этой самой жизни. Неслучайно же великий лексикограф В.И. Даль, допускал, что существительное «река», ведущая свою этимологию от «реять» – «течь», общего корня со словом «речь», которая в известном смысле тоже течёт, струится. Это предположение нашло отражение в соответствующей словарной статье его «Живого великорусского языка». Существует метафора - «река жизни». Если реку, из которой пьёшь, извините, загадить дерьмом деструктивных преобразований, то и хлебать его из неё приходится не в одиночку, а и всем мiром. Впрочем, не только в лингвистическом смысле.