Книга 3 Предназначение Глава 1 Дитя дракона Часть2

 
                "ЭПОХА ЧЕТЫРЁХ ЛУН"(Отредактировано)

                Том 1

               "ВОСПОМИНАНИЯ МАЛЕНЬКОЙ ВЕДУНЬИ О ПОИСКАХ РАДОСТИ МИРА"
   
                Книга 3
 
                "ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ"
               
                Глава 1
               
                "ДИТЯ ДРАКОНА"

                Часть 2


Держа Саманди за руку, Уил спешил скорее к роднику.
Скрывая под плащом осколки злополучной чаши,
он не на шутку волновался и у богов прощения просил.

А трое: Марк, Таг-Гарт и Террий
решили возвратиться вновь к пещере.
Марк — Уиллу:
— Вы куда сейчас вдвоём?
В лесу туман — густое молоко.
С горы скатиться или заблудиться
всего каких-то пару пустяков.

Уилл умело скрыл свой пыл,
уверенно ответил Марку:
— Я не юнец, легат.
Ты ж умывался, вижу?
Поверь…
немного прогуляться по поляне утром не вредит.
Дорогу посмотрю и после к роднику схожу.
Адонис, где он, укажи-ка.

Он:
— Туда
по тропке
чуть правей наверх идите…
Вы там услышите его.

Марк чуть смутился и подумал:
"Уилл чего-то злится".
— Не уходите далеко. — Сказал.
Дочь поднял на руки легко.

Саманди:
— Пап, пап! Ха-ха, ха-ха!
Холодная колючая щека
и волос мокрый.
Переменился строгий взгляд.
И руки мягче стали. Отчего?
Дрожишь слегка, но не замёрз.
Горишь в душе.
Сейчас туманом и любовью пахнешь.

Марк улыбнулся:
— Да?
По твоему любовь имеет запах?

— Да, да, да, да.
Меня ты не обманешь, Марк.
Адонис что-то нашептал?
И Таг-Гарт про меня тебе сказал?

— Всё знаешь, детка, да?
Она кивнула, улыбнулась:
— Сейчас меня ты отпусти.
Пойду,
и тоже умоюсь у ручья, как ты.

Уилл:
— А я водой наполню мех в дорогу.

А ему Адонис:
— ТЕБЕ его наверх нести, и далеко, и долго.
Ты это помни.

Уилл кивнул:
— Я не старик. Ещё осилю
поднять наверх глоток воды.

Таг-Гарт, волнуясь:
— А где Рубин, Сатир?

Рубин услышал имя, вышел,
но взгляд хозяйки встретив,
за ней и за Уиллом не пошёл.
Лёг ожидать обоих их у входа.

Саманди Таг-Гарту, не открывая рта, сказала:
«Тебе всё верно посох подсказал, Таг-Гарт.
На Иа колдовство, и яд на битой чаше.
С Уиллом вместе
попытаюсь обезвредить как смогу.
Возможно, что поможет.
Ничего.
Надежда есть, и время до полудня».

Таг-Гарт понимающе чуток кивнул,
и разошлись скорее.

  *    *    *
Уилл у родника остановился, огляделся,
достал из-под плаща с осколками тряпицу,
дрожащими руками начал раскрывать.

Саманди под локоток его взяла, остановила:
— Нас здесь никто не видит. Не спеши.
Не открывай её, не надо.
А положи, как есть, в ручей пока.
Осколком не поранься. Осторожно.
Посмотрим, как водой очистится она, —
И, наклонившись над ручьём,
рукою провела над ним, тихонько прошептала:
— Вода, водица, добрая сестрица,
прими и помоги,
заклятье смерти смой, очисти чашу,
своею силой тару исцели…

Уилл кивнул и в воду свёрток окунул,
всей пятернёю крепко придавил ко дну.

  *     *     *
Почти развеялся густой туман в долине.
Вздохнуло утро глубоко в ложбинах.
Уже в лесу, то там, то там, и в небесах
день оглашают звонкой трелью птицы.

Оленей слышен трубный зов в горах.
Голодный вепрь шуршит под деревом в кустах.
А Гелиос, златою мантией сияя,
торжественно плывёт по облакам на пьедестал.

  *    *    *
Тропинкой скользкой узкой осторожно
друзья спускались, поднимались к храмам в Дельфы.
Коней вели поочерёдно по камням.

В седле, почти что лёжа, еле едет Иа.
И держится устало за гриву своего коня.
Час от часу слабеет парень, слепнет и стареет.

А в голове его такое странное звучит,
как будто в оба уха ему одновременно
кто-то шепчет, воет иль шипит:
«Не еш-ш-шь,
не пей-й-й,
не отдыхай-й-й в пути...
И Тар-р-ру биту-ую свою-ю-ю
мне с-с-с первым лунным с-с-светом
принес-с-си…»

  *    *    *
Срывались девственные росы
с потревоженных ветвей
и грузно падали на капюшоны,
спины, травы, гривы.
Искрились капли-бисеринки
на ресницах, чёлках взмокших лошадей.

Не торопясь, хвост опустив Рубин
между замшелых каменных уступов,
спускается, взбирается вперёд, трусит.
Прислушиваясь к звукам леса в чаще,
он то совсем не дышит, телом замерев,
то, вывалив язык, торопится, чуть-чуть хрипит.

Грязь, глина, маленькие камни
набившись в широкие упругие ступни,
отягощают немолодые пёсьи лапы.
Кобель усталый, уронив себя на мхи и травы,
грязь эту часто выгрызает по пути.

Немногословный Паки как всегда
строй замыкал и шёл последним.
Метлой из можжевельника и елей прятал
тяжёлые следы людей и лошадей.
Спокойный твёрдый зоркий взгляд его
скользит окрест, вперёд, назад. Так надо.

Он видит смутно бело-голубую волчью тень,
что часто возникает, пропадает
то там, то там вдали.
И потому всё время начеку
наш молчаливый Паки.

За крепкими его плечами верный лук,
в колчане мёрзнут, ожидают цели стрелы.
Но главное оружье у бойца — 
внимание и собранность всегда,
хоть днём, хоть ночью.
Вдаль зоркий глаз и острый слух,
меч острый верный
под рукою дремлет на бедре.
Девиз таков в любом походе:
Желая мира, будь всегда готов к войне.

Тропой знакомой уверенно ступает Тэррий.
За ним его уставшая кобылка не торопясь бредёт.
Марк твёрдо ставит ногу в девственные травы
и следом под уздцы промокшего коня наверх ведёт.

За ним взбирается Мэнес замшелою тропою,
небыстрый, осторожный шаг между камней.
На строгий взгляд кивнул легату, обернулся,
как растянулись остальные на тропинке посмотрел.

Там по камням Арэс чуть-чуть скользит тяжёлый.
От неуверенности ног на горном мокром склоне
тревожится, храпит, но за Сатиром всё-таки идёт.

Сатир, держа его за гриву и уздечку,
сам часто припадает в травы, в грязь
и зачастую бьются в кровь его колени,
но снова молча как-то поднимаясь,
калека милости не просит у богов.

Живым щитом — Таг-Гарт и Минка — ниже, строго
пред женщинами, с ними рядом, позади.
Мужские руки им обеим — помощь и опора.
Шаг влево-вправо, взгляд-вздох, всё слышно-видно им.

За Иа жеребцом Уилл тяжелым шагом ковыляет.
За состояньем сына незаметно наблюдает, бдит.
Смотрящему строй старику нельзя поникнуть духом,
Он крепко держит спину и тихо сам с собою говорит:
«Всё будет хорошо со всеми. Сын выживет.
И я, конечно же, дойду!»

Пока для всех всё безопасно на пути.
И неумолимо быстро ясный день в свои права вступает.
Ещё одно ущелье пройдено, ещё в одно открылось впереди,
а там… опять тернистая и скользкая стезя петляет, 
шныряет мокрой чёрною змеёй то вверх, то вниз.

  *    *    *
Лес мокрый кончился лишь через три часа пути.
Последний, самый сложный длинный перевал
с усердием немалым преодолели сердца, характеры и ноги.
И оказались путники на лысом, красно-каменном уступе.

Широкая открылась ленточка-полоска,
из глины, камня красного, травы, песка.
Теперь та солнечная радостная тропка
их прямо в Дэльфы быстро привела б.

А там внизу Великий щедрый Гелиос
струит животворящий вешний свет
в ожившие альпийские луга, подлесок,
бескрайнюю зелёную и пёструю долину.

А небо над горами здесь?!...
Нет этой высоте пределов и конца!
Нет вовсе облаков, исчез внизу туман
и виден чётко синий горизонт вдали.
И только солнце с ветром
здесь пошалить остались.

Здесь, обгоняя тени солнца, месяца и звёзд,
просвистывают незаметно меж камней и трав
мгновения, секунды, дни, года и вечность.
А с ними исчезает время в небо навсегда.
Отсюда ближе твердь небес, и радуги намного ближе.

Усталый путник, тут легкомысленно оставшись,
теряет незаметно через два иль три часа
желание дышать, идти...
и после биться, сил сердцу просто не хватает.

Шаги, тяжёлые минуты, мысли — сразу улетают.
А в теле — наслаждение мгновеньем да усталость.
В душе ликующей — победа, преодоление себя, пути.
И обречённость-грусть в дыхании, в глазах,
что тяжкий путь ещё не завершён
и нужно далеко ещё идти, влачиться и брести.
И хочется присесть, прилечь и отдохнуть ещё немного.

  *   *   *
Вот через три шага коснулось глаз, открылось чудо!
В златой короне солнца ошеломительно блистая,
над бирюзовым морем справа засиял святой Парнас.
А ниже, ближе, в дымке раковины изумрудных склонов
зеркальным перламутром сверкнули храмы Дэльф, театр.

Улыбкой восхищения вспыхнула Саманди
И, воспарив душой, в ладоши хлопнула, вздохнула:
«О, Пифия! Я дома!
Тебя я слышу,
но чуточку сейчас устала!
Я скоро буду!
Ещё немножечко нас подожди?».

Увидев плоскую площадку,
Марк руку дочери скорее отпустил,
И, улыбнувшись небу криво, как врагу,
остановился и себе под нос бубнил:

«Я из последних сил едва передвигаю ноги,
как будто не налегке
в походе пешем три часа иду,
а с раной,
истекаю кровью целый день,
как на арене раб за жизнь в бою…
И эта стрекоза моя,
не то что не устала,
Ей сил хватает улыбаться,
в ладоши бить и восхищаться…
И чем?
Всего лишь появлением Амона Ра над головой.
А я…
Я всё! Дошёл, стою…
Остановился…
Жив, и, слава Богу...
Фуф!»

Адонис услыхал её шаги, остановил коня,
поводья бросил, глазами улыбнулся.
И тяжело вздохнув, сказал:
— Ну, вот и всё, Саманди!
Мы на самый верх взошли!
Конец ущелью, грязи и ухабам.      
Почти весь путь остался в летах позади.
Здесь сумраку и испытаниям настала яма.
Теперь лишь будет солнце с нами, грифоны и орлы.

«Грифоны и орлы? Сказал?»
У Марка тик у глаза правого начался
и задрожали пальцы рук.
Он отвернулся и скрывал от дочери усталость.
Адонис:
— Сейчас привал последний мы устроим,
но только лишь на полчаса.
Для Иа нужен срочно отдых.
И лошадям передохнуть немного.
Горячее питьё, сыр, яйца всем.
Согреться у огня и отдышаться,
и дальше веселее побежит с горы тропа.
Но слишком уж открытая теперь она.
Спускаться там нам нужно будет быстро.
Проедемся верхом к долине
вон по тому лесистому уступу.
Там вскоре встретит водопад.
Напоим лошадей немного.
Надёжная, широкая дорога
для местных пастухов и для скота.
И дальше сфинкс откроется лежащий.
А с высоты полёта птицы,
под нами Дэльфы проявятся во всей красе.
И будет небольшой родник играть в скале.
Напоим лошадей ещё немного.

Там, дальше
на перепутье трёх дорог
растёт из тиса и можжевельника аркада.
В её тени целебной мы снова дух переведём.

Мэнес и Минка, ни слова не ответив,
доставив Мэхдохт до конца пути,
ему кивнули поочерёдно молча: «Да».

Мэхди подумала:
«О, Боги!
Как далеко ещё идти и долго!»

Таг-Гарт:
— Ты любишь сердцем эти все места.

Кивнул ему Адонис: «Да».

Рубин давно услышал «вкусные слова»: сыр, яйца.
У ног Адониса сидел и, выбросив сухой язык,
пылил испачканным хвостом, трясясь немного.

Марк подтвердил, взглянув на Иа и на пса:
— Да,
сейчас всем нужен хоть какой привал.
Так бледен Иа…
И конь его устал.
На морде взбилась пена.
Да и Рубин едва донёс себя.

И про себя подумал:
"Не сдох бы по дороге рыжий!
Ты для Саманди продержись-ка, брат!
Коль что, возьму к себе в седло".
Спросил:
— Саманди, Мэхдохт,
как вы, живы?

Мэхдохт, пот обтерев со лба,
заметно задыхаясь:
— Да.
Нет.
Возможно.
Всё хорошо, пока.
О, Марк!...
Воды…
Присесть, прилечь…
поесть,
хоть как-нибудь согреться…
Коль можно…
побыстрее.

Саманди глянула на солнца ясные лучи:
— А-апчхи, апчхи!
Уилл, Таг-Гарт,
давайте разожжем
костёр скорее?
Я тоже очень есть хочу.

Сатир услышал:
— Я с вами!
Я помогу разжечь.
Я быстро!
Я смогу!

Адонис вдруг ему с ухмылкой кислой:
— Да?
Тебе, конечно же, я, мальчик, верю.
Так выбери сам поскорее
тут место для привала и огня.
Где будет безопасно здесь
на голом камне
и теплее, а?

Таг-Гарт услышал, обернулся, наблюдал,
как мальчик-маг, ещё не помнящий себя,
отыщет место между небом и камнями
Ведь на расстоянье в сто шагов туда-сюда
здесь нету больше ничего, лишь только дикий ветер.

Сатир кой-как взобрался на коня,
шатаясь, встал ему на спину,
держась за огненную гриву в свете солнца,
прикрыл рукой глаза,
внимательно окрест взглянул и вдаль…
Казалось, что Арэс на это время дыханье задержал.

— Вон там! — Сатир уверенно сказал, —
Укрытие в горе возможно.
Ты знал о нём,
Адонис, верно?
За тем огромным камнем
и сухим кустом
в пещеру скрытый малый вход.
Отсюда не видать почти.
И снова припасены,
каким-то пастухом
сухие там и дрова, и сено? Верно?

Адонис удивился, восхитился:
— Хм. Верно!
Глаз острый. Угадал.
Спускайся, отдышись, малец.
Для местных и бывалых пастухов
укромная, но очень малая пещерка там.
Но глубже внутрь дыры
не стоит нам идти.
Чужие, не человечьи там владенья.

Уилл сейчас поднимется тропой,
придёт, догонит нас и Паки,
тогда направимся туда все вместе.

Таг-Гарт себе кивнул,
украдкой улыбнулся, прошептал,
еле дышал:
— Ну что ж,
раз место найдено —
поехали туда. —
Он оглянулся на Уилла
и тяжко выдохнул,
— Привал.
Коням здесь тоже тяжело, гляжу.
Скорее отдых.
Пройду ещё не боле дюжины шагов,
а там, хоть где найду, прилягу.

И своего коня он пожалел, огладил:
— Да-а…
Крепко и тебе досталось, верный друг.
Ну, ничего.
Привал уж скоро.
У Ра в садах мы вместе после отдохнём
чуть-чуть.

Уилл едва дошёл до остановки, задыхаясь,
и вскользь расслышал тихие его слова:
— Привал?! — споткнулся, на колени пал, —
Уже?!
Верхом проедемся туда?!
Ну, наконец-то! Да!
А то дрожат колени,
горит огнём дыханье в горле
словно после боя.

Признаться честно, Тэррий…
Слышишь? Как резвится ветер!
Я дьявольски устал…
Стучит как обухом в груди.
Ещё б чуть-чуть
и я бы точно помер.
Так фляга тяжела,
как у Сизифа проклятого камень!

Таг-Гарт ему и подал сразу руку.
Уилл жест помощи принял.
С усилием поднялся, встал,
и к сыну измождено подойдя,
тревожный бросил взор на бледные его уста,
приободряя, по бедру немножечко похлопал,
тайком ослабшее плечо чуток прижал.
Вздох искренней тревоги и любви сдержал,
поставил ногу в стремя, вскарабкался в седло,
и, кистью мокрый повод еле зажимая,
вёл за собой скорей в укрытие его коня.

 *   *   *
Почти что не горит, дымит костёр в пещерке.
Трещат, сопротивляясь, ветки, сучья в очаге.
И дров, как оказалось, вовсе нет в округе.
Нет никаких припасов: сена, соли, круп, воды.
Нет ничего съестного для людей, собаки, лошадей.
Нет пищи для огня.

Прислушиваются равнодушно красно-каменные своды,
Кого, зачем сюда сегодня привели пути-дороги.

Но гости, сидя, лёжа кругом у дрожащего огня
и занавесив плотно вход в пещеру одеялом,
лишь молча сушат мокрые хитоны и плащи
и, отдыхая, греют руки, спины, ноги.
А из глубины дыры дыхание холодной тьмы,
как будто подползает ближ-же, ближ-же.

Едва парит вода в котле для Иа.
В другом — теплом совсем она не дышит.
И ключ забьёт иль нет на этой высоте,
пока что точно неизвестно всем.
И замерзая, люди терпеливо,
кипение воды, как чудо ждут.

А в глубине норы
всё время будто кто-то учащённо дышит.
Но там лишь тьма и нету больше никого.
Сквозняк, а над горами рыщет ветер.

Целебное питьё пытается готовить мастер.
Замёрзшими руками ингредиенты достаёт.
В ладонях лекарь травы смешивает, мнёт.

Уилл столь драгоценную сейчас его котомку
тревожным взглядом для Иа будто стережёт.

А Паки нет сейчас в пещере.
За гладким камнем он на солнышке теперь лежит
и, спрятавшись от испытаний ветром,
наш воин отдыхает, бдит, но мёрзнет.
Глазами ищет призрачные волчьи тени,
что сопровождали их полдня в пути.

На голом этом месте только солнце, пыль да ветер.
Нет призраков, и нет волков пока нигде.
Белеют на уступе череп, кости горного барана.
Свистят в его пустых глазницах сквозняки.
Над головою в небе парят большие горные орлы.

А внюхиваясь в плащ бродячего Эола,   (Эол - греч. трёхликий бог ветра)
лежит-дрожит Рубин у входа.
И голод в животе его пустом урчит,
и пёс от человека ждёт любой подачки.
Он тут в пещере греет хвост и тело,
а мокрый нос на воздухе сыром сопит.

Заботливо укрытый длинной тёплою попоной
Арэс на трёх ногах стоит у входа.
Конь верный мудрый друг и страж,
и ещё один дозор отчаянно уставший.
Он морду низко опустив, губами еле шевелит.
В щелях между камней высматривает травку,
выщипывает аккуратно и молодую с хрустом ест.
Как вкопанный стоит, дрожит и не меняет ногу.
Остальные кони также отдыхают.

Тревоги сдерживают слово в горле Минки.
Марк молча рядом с Мэхдохт у огня сидит.
Дитя у Марка на коленях, согреваясь быстро,
рукою держится за мать и крепко спит.

Роятся мысли у Мэнеса лишь об Иа:
«Адонису удастся ль обезвредить непонятный яд?»

Заботясь о дровах, весь в думах тяжких
Сатир волочит ноги, бродит рядом и вокруг.
Боится он: коль на минуту лишь присядет,
так повитухой покалеченные ноги дальше не пойдут.

Обузой быть страшится вольный мальчик
и немочью своей случайно подвести в пути.
Так, пряча взгляд в улыбке светлой, щедрой,
он муки острой боли прячет от друзей.

Украдкой наблюдает за Саманди тихий парень.
И щедрый дар от Марка
на плечи Мэхдохт аккуратно подаёт —
сухой свой новый тёплый красный плащ,
который очень бережёт и ценит.
Мэхди кивком его благодарит и дочку укрывает.
Марк — благосклонным взглядом тоже отмечает,
как, без сомненья, 
мальчик "драгоценность" отдаёт.

Поглядывая на Саманди, Таг-Гарта и остальных
Уил, Адонис на коленях аккуратно режут овна мясо.
И делят точным глазом твёрдый хлеб и сыр на всех.

На острых боевых ножах родного тёплого Египта
друзья суют в огонь последнюю засохшую еду.
И аккуратно пьют отвар из местных трав целебных.
Со слов Адониса — по старому рецепту лекаря-отца.

Последних два яйца для Мэхдохт и дитя, бесспорно.
Саманди с согласья матери и с одобрения Марка,
Сатиру рукою в руки сыр свой сонно отдаёт.
А он приняв и покраснев немного,
с Рубином и Арэсом тут же поделиться хлебом поспешил.

В молитвах к Богу молча у огня сидит
и страстно жизни просит Иа.
Дрожит от холода, как все — устал,
но есть и пить из-за заклятия не может.
Мнёт воин мясо за щекой,
в руке его крошИтся на пол козий сыр.
От запахов еды тошнит. Не проглотить глоток воды.
Стареет быстро тело юноши и он,
укутавшись с ног до головы плащом,
лицо и то скрывает от друзей и света.

И кажется ему: с минутами несутся вскачь его года.
С сухими скорбными слезами вспоминает парень,
как мало жил, и ничего ещё не испытал, не сОздал,
и никого ещё со страстью пылкой не любил,
не породил ни дочерей, ни сыновей, и не нашёл отца.

Но с содроганьем сердца видит всё Уилл.
И в облике ещё не старика,
но седовласого уже мужчины,
он сыну будто много младший брат в сей час.

И сгорбившись, Уилл трепещет старым сердцем.
Закрыв усталые глаза, глубоко молится душой богам.
И так же, как и обречённый на смерть Иа, тоже дремлет.
Ему и Мэхдохт на этой высоте
гораздо тяжелей остальных
даётся каждый вдох и выдох.

На плечи незаметно оседает тьмою свод.
Потрескивают мирно влажные поленья.
И вечный сон на веки руки тёплые кладёт.
Так постепенно тает осмотрительность людей,
чрез паутину дремотЫ крадётся кем-то время.
И затихает редкий вдох, остановилась мысль,
и замерзая, замирает незаметно сердце.

И в этом полумраке тишины и сна в пещере
с постепенным угасанием огня и жара в очаге,
вдруг стали ближе надвигаться тьмою стены.
То хитрый повелитель и хозяин этих мест глухих
дух забирал себе чрез сон с ярчайшим сновиденьем.

Но вот Мехди внезапно в чреве что-то болью укололо.
Очнулась женщина, глаза вдруг в страхе распахнула,
схватилась дланью за живот…
От ощущения знакомого волнения под сердцем,
жар разлился по жилам, достиг мгновенно щёк.
Она приподнялась и встала:
— Ох…
Жарко!
Тяжело дышать!
Откройте полог... Кто-нибудь...

Тревогу матери услышав,
Саманди сразу же проснулась.
— Ма-ам?…
— Всё хорошо, Санти.
— Саманди, мам.
— Да-да, оговорилась.
Выйду поглядеть на солнце... подышать.
Нет-нет, там очень сильный ветер.
Я лучше просто посижу.
Открой же полог, Паки...

Марк будто с пьяну, тяжело пришёл в себя.
Кой-как протёр глаза спросонья.
Взглянул на свод, увидел паука,
нависшего над ним из тьмы пещеры,
как сам Ананси Бог — предвестник смерти: (Ананси — егип. бог чёрный
«Ну да-а,                паук-крестоносец,предвестник смерти)
какой здесь храм —
такой и жрец.
Гляди: какой большой!
С крестом! Глазастый!
Согрелся, дьявол, и проснулся,            
и надо мной ещё завис!».          

И сбил его ножом к стене
Прервал немую тишину.
— Адонис…

Тот вздрогнул и очнулся:
— А?!
Чуть было не заснул.

О! Погляди-ка,
наконец, парит в котле вода.
Хотя едва ещё на этих Углях
сможет больше закипеть она.
А сам подумал:
«О, Боги! Ещё б чуть-чуть —
и был бы этот сладкий сон
для всех последним!
Благо дарю, Гармахис,      (Гармахис греч – Гор, он же Хор - бог неба и солнца)
что ты нас пощадил».
    
Все встрепенулись.

Марк:
— … ты утром вспоминал о храме Аполлона.
Подробней расскажи сейчас, что знаешь.
Я слышал, помню, говорил,
что до начала игр Дэльфийских
сюда не стоит приходить.
Лишь тишина и пустошь всюду.
И Пифия ещё молчит.

Что скажешь ты теперь, мой друг?
Как спустимся в долину,
куда идти Оракула искать?

Саманди сразу на его руках очнулась, встала
и, широко зевнув, вплотную подошла к костру.
Скорее бросила с осколками тряпицу с чашей,
как будто мусор и очень нужную огню еду:
— Ну, как же?!
Нам нужно сразу в храм Цереры, пап!
Там, в Дэльфах на развалинах его уже давно
стоит храм Аполлона — Победителя Дракона.

Так увековечив память о себе, он лишь позор
убийства матери и её новорождённого дитя
колонной белой многочисленной отметил.

Тот храм на пепле и костях прекрасной Пифии стоит.
Полито место безутешными слезами златовенчаной богини.

Красавец лже-Аполлон убил любимое названое дитя её.
И Отнял храм, где мирно в счастье долго жили обе.

Так ревность сына бога-мальчика, а после молодого мужа —
огнём и местью поселилась вместе с горем в нём…
Месть — ум и душу отравила.

На камне камня не оставил венценосный бог-ревнивец.
Велел молчать под страхом смерти всем очевидцам.

Переписать потом так всем писцам, как он сказал,
и говорить велел так им и детям их детей вовек:

Что победил прекрасный сильный воин Аполлон
в бою неравном огнедышащего страшного дракона.
Не самку Пифию, что на сносях тогда была.

Что спас своим вторженьем с неба в храм
он жизнь самой Цереры.
И в землях сих
ОН спас возрождение природы всей.
За мать свою он будто мстил.
Но, думаю, что цели были всё-таки иные.

При родах он Пифию застал, и не случайно.
И убивал надменно, постепенно, вероломно
стрелами огненными одною за другой.
В иное время не сумел бы, это точно.

Не знала громче её крика мать Церера!
Услышав, торопилась возвратиться поскорей домой!

Не видели подлее этого убийства все леса и горы
с тех пор как уничтожен был огнём и звуком с неба Рай!

А Пифия,
пребывая в родах,
дыханьем отчаянным своим
сжигала всё вокруг себя
дотла
последней мощью.
И оттого с тех пор драконьего стекла
здесь много находили и находят люди.

Так закрывала новорождённое дитя она крылами и огнём.
И защищала то дитя,
что в этот час в кровавых родах приходило.
Но выстоять в бою неравном — одной сил не хватило.

Так пробивали стрелы тело полное, тяжёлое её.
Развалинами становились стены величественного храма.
Огонь и дым, гарь, смерть и пустошь всюду были!

Как было кончено, растерзана тысячами стрел
Мать всех деревьев, трав и родников - Дэльфина,
Богиня Возрожденья возвратилась
И, посыпая горячим чёрным пеплом волосы свои златые,
взрывала криком сердца небеса и воды все в округе.

И так Церера Пифию-Дэльфинию свою
искала до глубокой ночи,
и под руинами на самом дне, в золе,
от крови красном драконовом стекле, её нашла.
Но было слишком поздно, к сожаленью!

Тогда… богиня подбежала,
драконие охранное стекло разбила.
Дэльфину крепко обняла, прижалась,
другого маленького сердца стук
под мёртвым сердцем услыхала.

В своей живой тиаре розы
обернула в золотые звёзды
и тут же чрево дочери названной
их острыми краями рассекла.
Живое малое её дитя достала,
в последний самый миг его спасла.

Из Дэльф в тумане дыма, тьмы, огня
развалинами быстро ускользнула,
с новорождённым чадом под плащом
пещерами-норой ушла.
И имя Змеелов - Кил-Гар
последнему дракончику дала.

С тех пор и плащ её, и платье
уже не те, как были в счастье,
а стали бело-сине-красными —
напоминаньем скорбным о Пифии крови.

С того же дня
в тиаре у Цереры именно тринадцать ярких звёзд.
И в память о Пифии
и о ребёнке её последнем убиенном,
богиня точно в этот день
на землю бесконечно слёзы льёт.

Грустя, туманным молоком
все эти земли пропитает,
а утром ранним
из кувшина хрустально-золотого
вместе с Гелиосом
воду в земли проливает.

Одной рукой перед собою щедро в море —          (Высший Аркан Таро «Звезда»)
для возрождения там природы,
Другой — как будто, невзначай,
назад на твердь земли —
для родников, и рек, и малого дракона.
 
Так Ра-Дуга и небольшой туман в горах
природы красоту и жизнь всю воскрешают.
               
Над златовенчаной Церерой и до сих пор
от самых северных небес Гипербореи
в полночный час и в час вечерний
в созвездии великого крылатого Дракона
сияют двести десять разноцветных звёзд
с их лунами-детьми.
Но самые большие только три.
То Мать и дети.

Неправда ли, волшебное число?
Двадцать один помноженное на десяток,
и верхушек чисел в уравнении точно так же.
как и самых ярких звёзд в созвездии — три.
Но есть ещё другой — из ярких звёзд восьми.             (Большая медведица)

В Да*арийском коло-даре тринадцать полных лун за год.
И Месяцев-Учителей, как звёзд в тиаре у Цереры
именно тринадцать.

В Гиперборее имя у богини — Великая Маа Макош.
Ты это тоже знал, Адонис Террий?

Как в Дэльфах здесь настанет полночь —
покажу те звёзды и другие, коль мне позволят небеса.
И звездочёт-учитель мно-ого говорил о Змеелове.
Здесь в Греции такие же на небе звёзды.
Я думала, что далеко за морем будут тут уже другие.

Таг-Гарт, окаменев, молчал, её словам и знаниям внимая.

Сатир так восхищённо ей то в глаза, то на уста смотрел…

Минка, от разговоров тяжких этих,
свой нож точить оставил и забыл.

Уиллу недосуг всё это было слушать,
но всё же болезненный рассказ Саманди
пробрал его до самых до костей.

Он вспоминал теперь сраженья
своей любимой Диды за жизнь единого дитя,
и долгие, тяжёлые года,
хранящей ему верность «не жены»,
чем незнакомой Пифии-дракона
кровавый бой через её слова видал.

Но было больно сердцем человеку слушать
о гибели любых детей и матери при родах.

Уильям тихо плакал,
рот кулаками незаметно зажимал
и всё смотрел, смотрел
на угасающего сына Иа.
И жизнь его и детство
с собою рядом представлял.
«Ах, как бы это было!»
А Иа в это время крепко спал.
Заклятие одно из трёх:
«Не спать, не отдыхать в пути…»
в ручье водою смылось и пропало.
Уилл того не знал.
Сна сына очень опасался.

При этом чувствовал, что
как-то посветлело здесь в пещере.
Теплее и яснее стали лица у друзей.
И каменные своды больше не ломали плечи.
Он, как надежду, взгляд Саманди соискал.

Нашёл её глаза и растворился в них до слёз.
Сдержал как мог он горестную влагу
и незаметно ей чуток кивнул:
«Всё сделаю, как надо!
Я помню все слова!»
и бросил влажный взгляд в костёр.

Адонис откровение девочки восторженно дослушал,
воткнул всей силой в землю пред собою нож
и с восхищеньем, поглотившим душу,
позволил всё себе сейчас сказать,
о чём давным-давно молчал:

— О, Боги!
Да, да, да! Всё так и было! —
он резко встал, мечась между друзьями,
в сердцах почти кричал, —
— Так от отца и деда-деда
передаётся это тягостный рассказ!
Церера магией своей укрыла
последнее крылатое дитя!

Так где-то вместе с ним
и бьётся тихим ритмом
сердце матери его в сей час.

Целительный Дракон-источник где-то здесь
скрывается в ущелиях горы Парнас!

И так же, как тогда,
ребёнком малым добрым пребывает вечно.
Тыщу лет!
Уменьем, знаньем и здоровьем наделяет
чистых Духом дев,
коль станут те ему по нраву, по душе.
Он мысли человечьи ясной речью слышит.

И говорят ещё, что он девицам открывает
через глоток воды из родника целебного
все знанья матери назвАнной о Любви,
всю красоту и таинства о воплощении,
и перво-природе материнства и важности отца.
И повитух, и жён, и матерей
нет тех на свете лучше и мудрее!

Но, к сожалению,
никто не знает достоверно до сих пор,
какого родника иль водопада
вкушали девственницы воду!

Марк, поражённый знаньем,
восхитился дочерью своей
и тоже встал,
прошёл туда-сюда два шага,
задел плечом случайно стену,
но боли от раненья камнем в кровь,
и что немного плащ порвал,
он даже не заметил:
— Ах, вот как дело было?!

Мэхдохт взволнованно дыша:
— Как страшно! Боги!
Кружится голова.
Как так возможно
сжечь живьём кого-то?!
Пусть хоть дракона,
человека иль овцу...
Убить
столь беззащитных в родах мать, дитя?!

Таг-Гарт возмущённо:
— О-о, да…
Я слышал где-то про зло похожее на это.
Вот так дела!
Нет, правда,
я раньше не слыхал о том!
Но, как-то слишком уж знакомы мне
все эти ощущения в сердце и душе!
В нём гнев, огонь и боль, и сожаленье,
и острое желанье скорейшего отмщенья!

Ах, вот какой красавчик Аполлон!
Я думал, что он светлый, мудрый Арий!
Не уж-то так и было вправду, Террий?!
И наши боги столь ненасытно кровожадны?!

Тот лишь бурчал себе под нос:
— Всё меньше с каждым поколеньем
люди знают, помнят правду о былом.

Душою искреннею без сомнений верят в то,
что всё правдиво написали в книгах им.

Всё сделали вот так для нас чужие
холодной кровью и рассудком,
все те,
кто с нами даже не знаком.

Теперь уже умом совсем
не отличить от Правды Ложь.

Юнцы доверчиво читают,
внимая чью-то выдумку и бред,
как истин чистое писанье.

А в душах стариков,
что видят этот яд - изысканное зло,
лишь слёзы, гнев, смятенье оттого,
что сил спасти умы сынов и дочерей
уж не хватает!

Я видел сам не раз,
как в войнах горят библиотеки!
А при нападеньях —
прежде убивают мудрых стариков!

Таг-Гарт:
— Так может, кто-то так представил,
что сокрушивший Красного Дракона
был наш Великий Аполлон?

Быть может,
это тоже чья-то злая маска,
магия, навет, обман?!

Саманди — Таг-Гарту, не открывая рта:
«Не говорила я, что Красной Пифия была.
Сам знал о том?
Откуда?
Помнишь, Таг-Гарт?
Раньше видел?»

Таг-Гарт вспотел от детского вопроса, покраснел,
и головою покачав, ей молча так ответил:
«О, нет, конечно, Тара! Нет! Клянусь!»

Она:
«Сейчас в твоих словах
я сомневаюсь очень воин.
Ты сердцем чувствуешь,
что правду говоришь.
Не уж-то позабыл,
что видел в прошлой жизни, Гой?».

Он:
«Другим ты именем меня сейчас назвала.
Помнишь это?
Или оттого, что к Дэльфам ближе стали мы?

Она:
«Наверно, да.
Иль нет.
Не знаю, Таг-Гарт.
Узнаю, может быть
потом.
Давай немного подождём?
Нам время всё покажет.

А ты меня не Самандар зовёшь в душе,
а Тарой. Слышу.
И у тебя, как к Дэльфам ближе подошли,
так память предков
с душою громче и яснее говорит?»

И он кивнул, не зная, что ещё ответить.

Она:
«И это, друг мой, хорошо».

Адонис по пещерке взад-вперёд прошёлся,
чего-то поискал за камнем,
но ничего сейчас там не нашёл.
И огорчённо Террий снова сел
к огню поближе.

А тот как будто ожил, ярче запылал.
Адонис это не заметил,
все остальные — да.
 
Их спины быстро распрямились
и здравой силой налились.

А Адонис Террий всё не мог остановиться.
Не замолкая он всё продолжал и продолжал.

Слова его лились, струились с языка,
как бурный горный вешний водопад:

— О, боги! Верно! — лекарь вдруг вскричал,
и в чувствах снова встал,
— Всё верно, други!
Возможно, в прошлом так и было!
Златыми буквами писали наши мастера
и высекали на камнях и каменных стенАх
о том грядущим поколениям подсказки,
и оставляли тайные послания и знаки.
Я сам видал.

Ведь Наши Боги-Предки знали,
что этим Миром Прави
правят Числа, Символы и Знаки.

И потому
короткий век из-за болезней,
нищеты и войн живя,
уже не видят нынешние люди,
как Некто постепенно их меняет.

Коль знаний Истины от Предков нет,
тогда — ты на заклании овца!

Вот потому-у библиотеки и горя-ят...
А мудрых старцев твари убивают.

Мой дед вот так однажды и пропал...

Но истинный-то Аполлон — Великий Арий!
Гиперборея — для него ведь дом родной!
ТАК поступить с драконом на сносях не мог!
Не верю!

Откуда бог наш родом —
живут драконы мирною семьёй с людьми давно!

Так вот теперь,
здесь, в бело-золотом сияньи
над храмом древним
в новом храме
жрецами избранная дева,
омовение в святом источнике приняв,
и листьев лавра тщательно сжевав,
и опьянев рассудком от горечи его и сока,
облачает гибкий, крепкий стан
в небесную прозрачную накидку
и красно-золотой хитон.
 
И после, завершив в священной зале
волшебный танец-ритуал,
в руках с ножом священным,
что со звездой на рукояти костяной,
на треножнике из змей шипящих
взбираясь высоко на пьедестал,
над древней чашей-тарой
как будто в воздухе парит.

Так три цвета скорби-боли   
нынешние мисты применяют.

Уилл:
— Так сложно говоришь, Адонис…
Едва я понимаю повествованья смысл.
Прошу попроще повтори.
Какая дева? И почему она парит?

Таг-Гарт:
— Но змеи — то Апопа символы и семя!
А ты сказал, что этим Миром Прави
правят Числа, Символы и Знаки.
Как это понимать? Скажи.
Наш мир, что — змееликими захвачен?!

Марк:
— Верно говоришь!
Повсюду символы змеи...
Бывает, что двуглавой.
И изваяния людей
что в страшных муках умирают...
В их лицах, позах и зерцалах
такое, будто увидали перед смертью Ад.

Мэхдохт участливо кивнула.
— Да, верно, Марк.
В последнюю неделю тоже чаще замечаю.

Адонис самозабвенно продолжал:
— …И, словно умирая как дракон,
та дева учащённо дышит,
и извлекает горлом не человечьи звуки,
а странные шипящие слова.

И говорят ещё жрецы,
что только ЭТА девственница слышит,
что ей дракон сожжённый
сквозь щель в огромном гладком камне говорит.

Уилл:
— Так почему же только с женщиною есть общенье,
но не с мужчиной?
Скажите, братья, а?!

Адонис:
— Этого не знаю.
Всё знает Пифия о прошлых днях
и днях грядущих наших.
Под камнем тем Дэльфины тлен
и до сих пор лежит.

Ещё легенды наши сообщают,
что от страшной битвы той
разверзлись и кипели небеса, моря и горы,
и трещина под тленом Пифии, начавшись,
во все концы под Грецией и далее идёт.

Кто потревожит тлен-останки
Великой Матери Природы —
тот пробуждает бешенство её.
 
И зная это, греки-старики,
Беду-землетрясенье
в краях священных этих
Великим гневом Пифии-Дэльфинии зовут.

Минка:
— И как же Пифия сейчас со всеми говорит,
коль столько лет костьми под плитами лежит?

Мэнес:
— И кто ж тогда, Оракулом вещает?

Марк:
— Не тлен же, в самом деле? Да?

Саманди:
— А мне так любопытно было бы узнать,
кто над священным чёрный камнем
из страшных змей треножник водрузил?

Точнее,
кто изваяние змееликое придумал это?
В КАКУЮ дату совершил, КАКОЙ обряд?
При свете солнца иль безлунной ночью?
Чем маг то место в храме освятил?
Водою ключевою, молоком иль кровью?
И кто жертвоприношением Аиду стал?

И почему в дни скорби и поминовений
на этих землях пышно празднуют Сэптерий? (Праздник змей в Греции)

Ты сам, Адонис, нам сказал,
что Миром правят Числа, Символы и Знаки.

Адонис:
«О-о-о!... Не детские вопросы у Саманди!
Воистину — она премудрая богиня Тара.
Я сам о совпаденьях думал, только редко.
Но вот вопрос, таки, себе не зАдал».

Таг-Гарт при сих вопросах Самандар   
припомнил старого Саама мудрость и слова:

«Орак — та часть Великого Небесного отца,
что связана с Душою человека вечно.
И знаньем бесконечным обладает о грядущем и былом.
А Ул —
способность Духа говорить о том, что помнит, знает.
Уменье видеть искажённой Правду ныне.

Оракул в каждом человеке есть.
Вы в земли Пифии-Дэльфинии идёте,
чтоб голос сердца собственного
услышать громче, чётче.

Ра-человек и Ра-дракон — наделены одинаковым умом,
горячей кровью и любовью, как дети матери одной.
Они детей своих рожают как и люди — в муках с кровью.

Их чада, точно так же от рождения обладают
всей памятью о том,
где, как, мы раньше мирно жили,
из Рода мы единого какого».

И Таг-Гарт, плечи уронив,
переступил через Рубина,
из пещеры незаметно на площадку вышел.
А ветер волосы его поднял и разметал.

В горячности прозрений, гераклеец
озябшими руками себя за шею обхватил
и тяжело, и горячо дышал.
На солнце, небо с этой высоты
вдруг посмотрел, внезапно осознал,
и застонал:
«М-м!...
И потому истреблены драконы все.
Нещадно семьи их убиты.
Даже в чревах чада!
Чтоб память всю и всем стереть!

Возможно теплокровных было
не двести десять — много больше!

И эти небеса теперь пусты… немы… скушны…
А нынешние люди — слабоумны, глУхи, слепы.
И от того душой черствы...

Как жаль!
Непоправимо!
Горе!
Убита память! С ней знанье Рода!
Что же делать?!

Отец Небесный, подскажи,
что С НАМИ дальше в летах будет?!

Так в бесконечных войнах
прежде всего, бывают сожжены
все фолианты, летописи, книги!

И я сжигал гигантов! Бесчисленно!
Со всеми вместе! Думал, это благо.
И тоже рушил золотые храмы Знаний,
и всех подряд нещадно убивал,
как все, кто с боем на смерть брал столицы!

Толпа-а...
Безликая, бездушная и безпощадная толпа-а слепцов...

И так, из поколенья в поколенье,
нам кто-то волей твёрдою своей
давно внушал, внушил
жечь прежде мудрецов и алтари.

Всё «древнее» — плохое и «чужое»!
Но главное — библиотеки жечь дотла,
ведь знанья атлантов в них — ОПАСНЫ!

Но я б сейчас жрецов спросил:
КОМУ те знания опасны?!
 
Цари нам говорят:
"Должны в других вы землях не щадить
ни матерей, ни стариков… Ни книг священных?!"
 
ПО-ЧЕ-МУ?!

Нам "ТОТ" — "ЧУЖОЙ" высоколобый долговязый
всё время назидал, что прежнее — есть зло.

И что всё худшее уже и прежде в летах было!
Мы — люди были нечисть, звери, твари…

Что неким добрым богом созданы из глины,
сотворены из пыли, грязи, тьмы.

"И с тем смиритесь, гои".
Так "ОНИ — чужие" нам сказали.
Как звери,
без родства с Отцом и Матерью, живите!

КЕМ с КЕМ борьба на уничтожение идёт?
Коль знал бы, был бы ныне мудрецом,
как седовласый старикан Саам!

Я с молодых ногтей слыхал лишь:
"В боях и битвах ты продай себя
и жизнь за золотую мзду!"

Как был я глуп!
Овца у Нелюдей на бойне!

И за убийства братьев так же кто-то "ТОТ",
так похожий видом на златого паука,
нам возвращал за отнятую жизнь до срока
медной лептой и обманом, а не златом.

Теперь я понимаю:
всё то, что золото —
то прежде чья-то смерть, и кровь, и зло!

И что,
такие, как Саманди, Мэхдохт, мой отец, Аврора
— тоже звери?!

Дитя любое — нежное и беззащитное такое...
глаза свой самый первый раз на этот мир откроет,
и молока грудного ещё и ни разу не вкусив,
ОНО в тот час же зверем будет называться
с чьих-то слов чужих?

И воин, преданный богам в служенье,
ЕГО, ОТЦА и МАТЬ
тотчас же должен не щадя УБИТЬ?!

С чужих же слов отец и мать,
обязаны СВОЁ ДИТЯ отдать
собственноручно на закланье богу?!

ТАК НАДО?!

ТАК БОГ какой-то нам велит?!

О, Не-ет!...

Вот в чём теперь различие меж "добрым" Богом и ОТЦОМ я нахожу!
Отец и Мать — СЕБЯ положат НА смерть за жизнь единокровного дитя.

С тех пор, как великанов истребляют...
как арии все встали в храмах на колени,
теперь не дети Неба мы — рабы!

Но чьи на самом деле?!
Своим умом пока ещё не вижу.
Кому мы слепо и усердно служим?
Не пойму.

Так постоянно, бесконечно, неустанно
стирают знанье людям о родстве,
и память КТО МЫ есть ДРУГ ДРУГУ — зверю, птице, рыбе!
О перво-Матери, перво-Отце, перво-Семье!

О, Боги!...
Нет-нет… — О, МОЙ РОД НЕБЕСНЫЙ! Страшно!
И кажется, впервые страшно стало мне!
Свершилось Зло!

Свершаем мы его давно своими же руками!
ОТЕЦ! Прошу, скажи,
Что ж будет с нашим МИРОМ дальше,
коль уничтожен был уже не раз наш Рай
потопом, мором и огнём?!

Теперь "ОНИ" — хотят отнять у нас и Радость Мира?!

Мы сами уничтожаем так друг друга.
И убивая, теряем человечность.
Оружие без глаз, без памяти, без знаний, без Души...
В чужих руках, как глиняные куклы!

Как глупо…
Безрассудно…

Ах, как бы нам проснуться...
И войны повсеместно прекратить...
И вспомнить всё, что прежде было...
Понять что стало с нами ныне...
А, Тара малая моя?

Гигантов — нет почти. Следов давно не видел.

Асуров — нет, иль затаились где-то под землёй.

Нет древ, что мощной кроной возносились в небеса.

Нет певчих райских птиц с горящим опереньем.

И нет прекраснейших душой друзей-драконов.
 
И городов, земель всех наших Райских больше —
НЕТ!

Таг-Гарт на самый край обрыва подошёл,
взглянул на моря тонкий шёлковый платок.

Искрилась солнцем гладь издалека,
казалась россыпью из бирюзовых самоцветов.

— Саам, теперь я только ясно понимаю,
с чем Радомир не раз к нам приходил…
…куда и для чего Учитель ныне
по нашим землям торопится-спешит!

К первосвященнику!
В Ие-Рус-Алим — Храм древних знаний!
Поговорить, открыть все истины, что знает,
успеть спасти все фолианты-книги от сожжения,
и пробудить людей, кто в блуде тела, Духом пал!

Остановить всё это разложенье
силой ПАМЯТИ, ЛЮБВИ!
В Златой Царь-Град
тяжёлый путь ЕГО, конечно же, лежит!
И НАШ! ЕЁ — девицы малой Тары!

Да-а... длинным будет путь.

Ах, как бы повстречать его — Мессию,
и послушать,
всё узнать...
Из уст того,
кто знает, видел сам и понимает?!

Взглянуть в его небесные глаза…
И, рядом встав как единокровный брат,
умом проснуться и Душой воскреснуть?

Саам, прости, что нагрубил,
тебя не понял, не поверил.
 
Теперь ты будто снова ощутимо
где-то за моим плечом стоишь.
Покой тебе, мудрец,
И Небеса златые Рая!

О, Пифия Дэльфиния!
Дрожу, с возникшим откровеньем в крови!
Теперь, как Гой, с вопросом поспешу к тебе.
Услышь меня, коль сможешь, Красна Дева!
Ниц сердцем к сердцу припаду
и встану перед твоим тленом на колено
За всех за нас — жестоких и слепых,
и за себя — за спящего Душой,
прощенья молить!

Доспехи сняв,
водою родника омывшись с головою...
я без меча,
и без щита
приду к тебе босым, нагим,
как Таг-Гарт-Гой,
за покаяньем, искупленьем и советом».

Скорбя Душой Таг-Гарт вздохнул,
слезу горючую рукой смахнул,
взглянул с уступа прямо в пропасть глубоко,
в тот самый чёрный низ, на острую скалу,
И будто сквозь время увидал,
кто раньше в этих землях обитал.
Подумал: "Красота..."
И дале воина взгляд скользнул куда-то вдаль,
с надеждой, радостно и свЕтло.

Вдруг скупо улыбнулся Таг-Гарт.
Скривились его губы опрокинутой луной,
но разжались кулаки и пальцы.

Почуял воин дуновенье ветра волосами,
как будто кто-то их слегка крылом огладил.

С улыбкой горести о драконах теплокровных павших
непослушные власы поправил Таг-Гарт,
Вернулся, и наклонившись низко перед входом,
в пещерку вновь, не торопясь вошёл.

 *    *    *
А там Адонис красноречиво продолжал всем излагать
и разливать по чашам уже готовое питьё:
— ...Как только целомудренная избранная дева
принимает имя Пифии
и осуществляет посвященья ритуал,
так сразу в старом храме и вещает.

Ну, а мужи-жрецы уже толкуют сами
как хотят те звуки, стоны, вскрики
или странные слова её, что слышат.

Но, на сердце руку положа...
хотел бы я услышать не девицу,
а Душу справедливого дракона.

ОНА лишь знает о грядущем и былом.
И потому давно
я в наши храмы
за знаньем этим не хожу.

Я думаю,
что с языка раскрашенной румянами девицы 
нам в души часто льётся бред и ложь.
Ну а жрецы молитвою и вольным словом
лишь раскрывают у любопытных кошелёк.

Хотя, бывает, что и совпадает
с их словами дело.
Правда — в их устах всё чаще редкость.

Со всех земель
звенят монеты в местных сундуках!
Любой несёт сюда последнее
— и медь, и серебро, и злато.
«Ах, лишь бы только знать,
что вскоре станется со мной!»
«Иль хоть услышать слово иль намёк
о приходящих свыше испытаньях воли!»

Отец мне в разговоре как-то раз сказал:
"Зачем тебе, сынок, к Оракулу-лжецу идти?
Я сам тебе о всех всю правду расскажу.

Цари всегда хотят знать о победах и войне.
Купцы — налогах, злате, о товаре и цене.
Девицы — о женихах, мужьях-героях,
а жёны — о детях, долгой жизни и здоровье…

Идут туда со всех земель глупцы, как овцы.
Чем больше веры и жертвоприношений,
тем золотом полнее кладовые у жрецов.

Чтоб убедиться в правоте моей,
сходи туда разок, сынок, и посмотри".
А далее подумай:
куда из закромов потом всё золото уходит.

Аврора здесь была уже однажды.
И целомудренная Пифия
ей вразумительно тогда сама сказала,
что после дочери
не будет больше у неё детей!
Спустя два года у жены родился сын Ахилл!

Марк:
— И что?
Всяк может ошибиться. Верно?

Адонис снял с огня
и остужал целебное питьё для Иа.
Он лишь пожал плечами
и в чашу осторожно наливал
крутой целительный отвар:
— Дык, ни-че-го. Что мне сказать ещё?
С-с-с! Ф-ф... Горячо!

Мэхдохт:
— Обжегся? Осторожно!

Таг-Гарт разгорячено надломил в руках
трухлявое полено-ветку,
что на уступе только что нашёл,
и сразу бросил неудачно влажное в огонь:
— Вокруг всё ложь! И в храмах ложь! —
И, отойдя к стене,
ногою пса случайно чуть затронул.

Рубин лишь ухом чуть повёл.
Адонис выправил в костре полено:
— Верно.
И это скверно, друг мой, понимать!
Зато я точно знаю,
кому теперь задам о будущем вопрос.
Держи, дитя.
Вот, Мэхдохт, для тебя ещё немного, — дал чаши им.

Такой намёк, конечно, сразу понял Марк:
— Не ставь свою кобылу
впереди повозки, лекарь! — буркнул.

Таг-Гарт лишь бросил острый взгляд в него
и рыкнул:
— Тебя когда-нибудь
за эти вот слова и мысли,
вниз головой живым подвесят на крюке
и освежуют, как старого барана!
Коль повезёт, то только оскопят!

Мэнес сжевал последний хлеб и спрятал нож:
— Как жертвенных овец, свиней и коз?
О, да! Я сам бы и подвесил его первым!
А жрец любой — тотчас живьём бы сжёг!

Адонис покраснев, промямлил им обоим:
— Так я ж молчу!
Я только вам сейчас, друзья, открылся.
Да и Саманди всё нам рассказала...
И Таг-Гарт тоже говорил…

Я только подтвердил,
что знал давно отец и дед!
Я искренне вот так
ни с кем и никогда не говорил!
Язык — мой враг!
Всё это магия Цереры!

Марк тяжело вздохнул и вытер пот со лба:
— Вот это да…
Всего за полчаса
перевернулся мир в моей не светлой голове…

Уилл устал сидеть, и встал.
Наклоном вбок, назад-вперёд
он тяжко спину разминал:
— А я ещё раз поседел…

Сатир негромко:
— Быть может,
странные скажу слова, друзья.
Я, кажется, во сне сегодня Пифию видал.
Она прекрасней женщины была.
Крылата, сияюща, легка.

Храм был тогда в цветах-садах,
ручьях-каналах, висящих акведуках
по склонам всем вокруг.

Струилась с гор из родников туда
по желобам целебная вода.

Он над головой своей сейчас заметил
чёрного большого паука
с крестом-отметиною белой на спине.
Не сшиб его ножом, как сделал прежде Марк,
а, оторвав едва ли видимую паутину,
понёс его к стене и в безопасности
с почтением в углу на камень положил.

Сам продолжал:
— Цвели сады и плодоносили волшебно, щедро!
Так чудно пели птицы-рай! Горящее огнями оперенье!

А в храме,
но потом, сражаясь насмерть за дитя, одна,
безжалостно убита мать всех добрых духов леса,
деревьев, неба, духов тверди, вод, огня...

В час гибели её
они здесь каждый год грустят,
и даже замирает в кронах ветер.

Глаза темны её, как аметисты ночью.
Живого изумруда и рубина кожа.
 
Стать — грациозно тяжела во сне была.
Двоих под сердцем Пифия носила.

В огне горел огромный светлый храм Цереры!
Богиня опоздала ведь тогда.
Адонис, да?

Тот согласился, с сожалением кивнул.

Сатир:
— И потому,дочь защитить
из-за обмана Аполлона не смогла.
Напал внезапно в колеснице, с неба.
Летели с громом бесчисленные огненные стрелы.
Так всё было?

Адонис вновь кивнул и подтвердил, что — "Да".

Свой нож он из земли достал, обтёр, убрал.
— Такое впечатленье,
будто бы дракона кто-то близкий предал...
Сказал, когда начались роды.

Сатир:
— Так может, видел я не сон?
А, Таг-Гарт?

Таг-Гарт по волосам его трепал тяжёлой пятернёю:
«М-д-а!
Надеюсь, вскоре полностью проснёшься,
мой старый друг, могучий маг!
Повеселимся вдоволь после.
Друг другу всё что вспомним — то расскажем.
Я научу тебя владеть мечом».

— Мы с каждым шагом ближе к Дэльфам, мальчик.
Возможно,
что Оракул с кем как хочет, так и говорит.
Кому — язык питьём развяжет,
кому — пошлёт виденья или ясны сны...

Адонис всем:
— Да…
Здесь вечно с кем-то каждый раз видения бывают.
Но чтоб вот так со всеми вместе?!
Да и со мною в первый раз!

Но знаете,
в Деметру-Персефону — верю!

Сам каждый год
глазами собственными вижу,
как пламя голубое воскрешает
и жизнь, и мир на землях сих.
Я верю в то, что твёрдо знаю.

Марк, Таг-Гарт, други,
я видел сам неоднократно,
как все болезни исчезают
у немощных, больных
за ночь глубоких искренних молитв.

И аметистовый огонь Деметры
никогда не обжигает.
Но вот в последние года,
он как-то цвет меняет.
Теперь не голубой он,
больше золотой.
А от чего так происходит?
Кто б мне сказал?

Вошёл в пещеру Паки:
— Пора!
Уж скоро полдень, Марк.
Прости, легат.
Признаюсь, я проспал.
На горизонте с моря
появились облака, Адонис.

Марк:
— И хорошо, что отдохнул, друг мой.
День длинный и тяжёлый
испытаньем, ещё не завершён.
Возможно только полдень.
Собирайтесь.

Адонис:
— Как время быстро пролетело?
Час иль более уже прошёл!
А сам подумал:
«Да-а, не хорошо!
Поторопиться надо бы отсюда.
Здесь место не для сна!».
И продолжал:
— Надеюсь, сыты все?
И не было б дождя при спуске,
хотя…
он в этот день всегда в долине,
ближе к ночи.

Эй, Паки!
Ты посинел и весь замёрз!
Входи, садись к костру поближе.

Твой хлеб горячий,
сыр, отвар покрепче.
Держи и грейся, воин,
ешь.

Вот ТВОЙ отвар, уж настоялся и готов,
держи-ка пей быстрее, Иа.
Я остудил его уже как смог.

Взглянув на Иа, содрогнулся Террий,
Подал чашу.
Шок от того, что видели его глаза,
сорвался тихим всхлипом.
Все обернулись и с щемящим сердцем
покидали тёмное укрытие сие.

Уилл взял чашу
и сына через силу сам поил:
— Я прослежу за ним.
А ну-ка, бравый воин,
сделай-ка глоток… 
Вот молодец.
Давай, ещё один…

Но Иа молча отпирался.
Марк плащ сухой себе накинул.
Жене — её просушенный надел.

Саманди подвязали красный плащ,
чтобы в дороге не застыла дева.

Марк:
— Все остальные, на коней.

Адонис ему:
— Нет, нет! Пока пройдёмся пеши.
Иначе потеряем по дороге лошадей.
Тяжёлый воздух — тяжёлое дыханье.

Мэхдохт шагнула, пошатнулась, встала:
— Не хорошо мне что-то, Террий.
Кружится голова.
Ой, погодите…
И больше слабость в теле
от напитка проявилась.
Я заболела иль отравлена, как Иа?
Хотя, я в руки те осколки не брала…

Он поискал в котомке и кармане:
— Всё это горы.
Тяжёлый воздух, Мэхдохт.
Вот соль,
возьми её и языком к щеке прижми.
Не торопись дышать,
и пей глоточек за глотком
воды побольше.

Уилл:
— Вот мех тебе её с собой, держи.

Адонис:
— Минутой встанешь позже.
Со скал спускаться надо постепенно,
и не скорым шагом.
А с первою травою под ногами
— проедемся верхом.

Как спустимся в долину к роднику,
так вскоре станет лучше всем
немного.

Марк ей, волнуясь:
— Пойдём теперь.
Глаза открой,
гляди, какое небо, Мэхдохт!

Ах, как горит на солнышке Парнас!
Ты на меня пока что обопрись.
Держись, душа моя родная.

Вот лошадь отдохнёт твоя,
я подсажу в седло легко тебя.

На эти нежные слова легата обернулись все.

Уилл:
«Переменился отчего-то наш легат».

Мэнес:
«О, Марк, в тебе сильнее сердце стало?».

Таг-Гарт:
«Да, друг, побереги её, особенно сейчас.
Беременна она опять наверно».

Саманди:
— Мам, мам,
уже не много потеплело!
Как хорошо!
Какое солнце!
Устал трепать нас ветер.

Сатир, поедем вместе на Арэсе?
Хочу с тобой сидеть в одном седле.
Так не замёрзнем оба после.
Рубин, ты как?
Ты где, мой друг?

Тот подошёл и завилял хвостом.
Пёс отдохнул немного.
К походу снова был готов.

Сатир — Мэхди:
— Вот ваше одеяло,
пока всё ж обернитесь.
С долины вскоре будет сильный ветер.

Адонис оглянулся и заметил:
— Верно.

Таг-Гарт снаружи:
— Уилл, поторопись!
Гляди, как здесь за час
проявилась вдруг
во всей красе весна!
Проснулась Персефона!

Но вот Адонис и Сатир,
нам почему-то говорят,
что в долине будет сильный ветер.

Уилл бурчал, дрожал, переживал за сына:
— Какая может быть весна? Ты что?
Я весь продрог!
Примите-ка в седло вы осторожно Иа.
А я ещё немного у огня прогрею спину.
Вы поезжайте все. Я скоро догоню!

Адонис:
— Сажаем аккуратно Иа на моего коня.
Сейчас он крепче.

Адонис — Уиллу:
— Потом ты угли разгреби,
песком, землёй засыпь
иль водами своими загаси.

А своего коня ты не гони.
Пройдись и разомни немного ноги.
На этой высоте и с грузом на спине
конь быстро ослабеет, сдохнет.

Уилл кивнул и, будто спину согревая,
к огню поближе подошёл.

Как все ушли подальше,
Уилл разгрёб ножом все угли,
осколки обгоревшей чаши
побыстрей достал.

Их остудил, как смог, дыханьем.
с собою все их до единой взял.

И выйдя из пещеры, сразу увидал,
что солнце высоко висит над головою.
А это означало, что до полудня
осталось несколько минут.

— Ах, где ж найти то дерево,
что мне надо!
Успеть!
Я должен сделать всё успеть!
О, Дида, мама, помогите!
Вот только не опоздал ли я?!

Взглянул издалека Уилл,
махнул рукой охране зоркой — Паки.
Тот наблюдал за ним,
на перекрестьи троп у скал.
Последний сыр он на ходу жевал.

Сел с первою травою на коня Уилл,
по сторонам туда-сюда глазея,
искал такое дерево,
что иссохло, захирело,
но по дороге не нашёл пока его.

Под зорким взглядом Паки,
так сложно сделать незаметно то,
что сделать очень быстро надо.

Вот проезжая
по солнечному склону,
Уилл такое старое
по счастию нашёл.

Тогда с коня он соскочил
и сделав вид для Паки,
что проливает внутренние воды,
быстрее чашу острыми краями
в корнях у древа в землю опустил,
ногой всей силой, что осталась, придавил
и твёрдо произнёс над ней слова такие:

— Что взято силой — тотчас же верни, сказал!
И забери с собою своё, лихое!
Жизнь сына Иа с миром отпусти!
А колдовство верни
Сейчас же многократно лиходею!»


Продолжение читайте в Главе 1  Дитя Дракона Часть 3