Место силы

Каждый раз возвращение в бабушкин дом, это возвращение к себе. Маленькой девочке, которая бутерброды с белым багетом на завтрак считала самым большим лакомством и отказывалась есть творог под любым соусом, будь то сгущенка, варенье или сметана с сахаром.

Бабушка с дедушкой давно переехали из той квартиры, где прошло детство, но вещи остались прежними, даже кажется, на тех же местах. В этой квартире так же как 30 лет назад я знаю, что где лежит. Полотенца в большом индийском шифоньере в бабушкиной спальне. Теплые вещи на нижней полке. Расчески в выдвижных ящиках под зеркалом, справа бигуди, слева журналы по вышиванию. Раньше бабушка вышивала гладью, теперь только лентами: глаза плохо видят. Только одно поменялось: зачем-то в большой туесок для сахара, бабушка насыпала соль. Но первая же чашка соленого чая тут же внесла коррективы в привычный алгоритм действий. А бабушке я нестройным голосом пропела: «Я перепутал сахар с солью и стал похож на подлеца…»

Даже фотографии на тех же местах: прабабушка и прадедушка – бабушкины родители, рядом – дедушкины, мои, тети с мужьями, дальше я в маечке с Микки Маусом. Мне пять лет. Мой брат, двоюродные – у каждого свое место и рамочка. Сейчас появились новые – мои дети, их правнуки. Никогда не замечала, что этот набор фотографий выглядит своеобразным генеалогическим древом. А над ними большой черно-белый портрет прадеда с папиросой в зубах. Он словно прародитель рода над нами всеми.

Я завариваю себе кофе, вспоминая, что дедушка ни разу в моей взрослой жизни не пропустил моего «кофепития». В доме это называли «файв-о-клоком». И только стрелка приближалась к пяти обязательно я или он объявляли громким голосом «файв-о-клок» и шли на кухню пить кофе. Даже когда врачи из-за давления запрещали пить кофе, я наливала ему маленькую фарфоровую чашечку, которой хватало на наши долгие разговоры, такие долгие, что нередко наши посиделки плавно перетекали в ужин. Сейчас дедушка всегда с нами и на традиционном «файв-о-клоке», и на ужине, и всегда. Участвует во всех долгих разговорах, с любовью глядя на нас с фотографии, сделанной мной за четыре дня до его смерти. Удивительно молодое лицо с едва заметной улыбкой.

Бабушка садится пить чай рядом, достав из привычного шкафчика свои «диабетические сладости».

- Мама Нина, я никогда не спрашивала тебя… Когда деда уехал в Москву на три года, ты говорила, что семья чуть не развалилась…

Мама – традиционное обращение к взрослым женщинам нашей семьи. Мама Вера – мама восьми детей, один из которых мой прадед, родила восьмого ребенка одновременно со своим старшим сыном, тем самым, что на фото с папиросой. Когда дедушка умер, мы узнали, что он был крещен. Она просто взяла внука и своего восьмого ребенка и поехала по заснеженной дороге далеко в соседнее село. Туда, где сохранилась маленькая церковь с бедным приходом и священником. Я никогда не видела мамы Веры даже на фотографии, но почему-то понимаю ее. Власть, властью, а задача женщины, прародительницы рода, сделать все как надо. Никто бы и не узнал, если бы ее младший сын не умер от рака и выяснилось, что хоронить его надо по православным обрядам.

- Ой, это очень смешная история – с готовностью откликнулась бабушка. – Впрочем, тогда мне было не до смеха. Сколько мне было? Да я была старше тебя на год. Сейчас, перечитывая наши письма друг другу, я вижу, сколько там было любви. Мы скучали, твой дед искал любую возможность приехать домой к детям, пропускал семинары, если это было возможно, чтобы побыть с нами на день-два или на несколько часов дольше. И вот один раз я получаю письмо не от него, а от Гульназ. Я с ней познакомилась в один из моих приездов в Москву. Это была очаровательная черкешенка, очень миловидная, худенькая, с точеной фигурой. В ней знаешь что было? – То очарование слабости, на которую падки все мужчины. Приняли ее в аспирантуру по ходатайству Минстерства ЧССР. Учиться ей помогали все мужчины на курсе. Твой дед неоднократно редактировал ее статьи и работы. В письмах он мне писал, что это за редактура была – в общем-то он переписывал весь текст от начала до конца. Но ты же знаешь, нашего деда, он всегда на стороне слабых, особенно женщин. Да. Так вот, получаю я от нее письмо, о том, что я умная и сильная, что со всем справлюсь в жизни. А она и Алеша любят друг друга. Более того, она была уверена, что я не буду препятствовать их счастью.

- Ничего себе! И что же ты сделала?
- Ну, примерно так я и подумала, еще и разозлилась сильно. Взяла письмо, запечатала в конверт и отправила его деду.
- И что?
- И ничего. Через некоторое время он меня позвал на защиту диссертации. Я, конечно, поехала. И так случайно получилось, что на банкете стала героем вечера. Я произнесла какой-то незамысловатый тост, после которого Алешин научный руководитель не отходил от меня весь вечер. А Алеша его боялся как огня и даже не знал, как реагировать на это. А я и сама не рада была. Думала, как сбежать от этого старика. Хотя какого старика? – Он мне тогда стариком казался, а ему было лет 60. Ну а потом к концу вечера к нам со «стариком» присоединилась вся компания аспирантов, все сидели вокруг нас. И твой дед, и Гульназ тоже. Я смотрела на эту хорошенькую женщину и понимала, что не ревную ни сколько. Когда я уходила, мужчины, конечно, рассыпались в комплиментах, целовали мне руки. Ну ты знаешь, это мужское позерство. На следующий день я улетела.
- И что, вы даже не обсудили эту ситуацию?
- Нет. А зачем?
- Так все и закончилось?
- Вовсе нет. Через несколько дней он позвонил и сказал, что Академия делает подарок всем аспирантам: на две недели их отправляет в Пушкинский дом отдыха. Я вспомнила, как он выкраивал любую возможность, чтобы побыть с семьей, а тут – две недели после трехлетнего отсутствия… Я ему тогда ответила: если поедешь, домой можешь не возвращаться. Он приехал ближайшим рейсом. Больше мы никогда это не обсуждали, и не говорили на эту тему.

Я допила кофе и с интересом изучала кофейную гущу. Интересно, как по ней гадают?

- Знаешь, Мам Нин, а я бы сказала: "поезжай".

Бабушка вздохнула, но как-то не тяжело, а легко.

- Пойдем, я хотела тебе показать пару «гамашиков», а то вечно вы ходите в тонких колготках, а потом от простуды лечитесь.

Бабушкины «гамашики» лежали аккуратно в чемоданах за шкафом. Вид этих вещей всегда наводил меня на мысль о том, что их носила еще моя прабабушка. Но, возможно, именно поэтому я их и забирала. И честно, во всяком случае один раз надевала, хотя бы дома. Эти чемоданы почему-то напоминали мне о старой русской избе и сундуках, в которых по бедности лежали «добротные вещички», которые можно было ушить, перешить или перелицевать.

- Мама Вера всегда говорила, если с тобой что случится, твои сИроты никому нужны не будут.
Я вздохнула, так легко, как получилось, и стала складывать «гамашики» в сумку.
- А они, хорошие, ты не думай, это чистая шерсть!
- Теперь мне простуды не страшны! – сказала я, обнимая бабушку за плечи. – Мне пора.
- Я тебя провожу до остановки, мне надо выйти тоже, - бабушка уже убирала чемоданы.

* * *
Я поддерживала бабушку под локоть. Какая она стала легкая!
- Мы так любили гулять с Алешей. Соберемся и идем вместе. Я придумывала нам задания, чтобы дольше погулять. Хлеб в пекарне купим, молоко из бочки, надо было успеть к 10 утра. У нас последнее время были такие нежные отношения. Таких у нас даже в молодости не было…
Ее голос дрогнул.
- Не плачь, мам Нин! – хотя у самой слезы в глазах стояли.
- Да, да! Не плачу, не плачу! - она спешно вытирала варежкой глаза.
Бабушка стояла напротив автобуса и улыбалась мне, помахивая рукой. Я изо всех сил старалась не плакать. Зимнее тусклое солнце освещало ее фигуру в фиолетовом чепчике и синем пуховике. То ли от этого света, то ли от моей близорукости она вдруг показалась мне такой молодой, какой я никогда ее не видела. Только на старой фотографии институтской поры, где они стоят в яблоневом саду вместе с дедушкой.

Только бы подольше, только бы подольше…