Двадцать первое ночь

        – ...Но ведь сегодня не понедельник!

        – Не понедельник, знаю, жаль, что не понедельник. Но двадцать первое!

        – Отчего же жаль? Ведь прошло уже пять лет! Мне казалось, за пять лет можно привыкнуть даже к волшебству... Знаешь, и чувства, и привязанности, они как люди – рождаются, живут и... умирают. Это нормально. Ничто не вечно! Разве не так?

        – Конечно, не вечно. Можно влюбиться всего на минуту. Неважно, в человека, в любое живое существо, в растение или красивую вещь, картину, стихи. Минута гипноза: очароваться так, словно бы смущённый растроганный ангел поцеловал это мгновение жизни, мгновение счастья. Пожалуйста, не осуждай меня так за ангелов. Я знаю, ты их терпеть не можешь. Я стараюсь без них, стараюсь изо всех сил! Но в особенные мгновения они лезут из всех щелей. Не забывай: я ведь родилась поздней осенью, когда почти все дети, которым назначено было явиться в наш мир в тот год, уже послушно спустились к своим земным колыбелькам, у них был выбор, и самые непродуваемые души были разобраны, а я замечталась среди ворон (они так здорово пели там!), я опоздала, и мне досталась душа, в которой сплошь эти предательские щели.

        И ладно бы одни ангелы, но ведь во всякую душу кто и что только не норовит – само собой, что без стука! – заглянуть, похозяйничать.

        ...Так о чём мы говорили? Да, гипноз. Никогда не знаешь, как долго оно продлится, это мгновение гипнотической влюблённости во что-то, может, всю оставшуюся жизнь, а может...

        – Странные у тебя ассоциации. Открой же, причём здесь ангелы? Там про бездельников, придумавших любовь. Скучно, серо, прозаично. И цинично, между прочим. 

        – Сочинил же какой-то бездельник,
          Что бывает любовь на земле.
          ??

        – Вот-вот.

          И от лености или со скуки
          Все поверили, так и живут:
          Ждут свиданий, боятся разлуки
          И любовные песни поют.      
          
        Один мой знакомый признался мне, что терпеть не может Ахматову. Подозреваю, что как раз эти строки сыграли далеко не последнюю роль в его неприятии её как женщины – в первую очередь, потом – её личности, и, как следствие – всего её творчества. Не любят мужчины, когда их не любят или не хотят любить женщины – не кого-то из них конкретно, а мужчин вообще, и таких женщин они не любят, понимаешь?

        – Твой знакомый прочитал «Двадцать первое» очень поверхностно, мне жаль.

        – А ты? Как ты его прочитала? Тогда, пять лет назад? Что увидела в нём такого, что до сих пор каждое двадцать первое число каждого нового месяца...

        – ...всё как будто больна, ты хочешь спросить? Кстати, знаешь, вот, пожалуй, это слово, «больна», последнее в стихотворении, до сих пор мне очень не нравилось. Всё казалось, на его месте должно быть другое, таящее в себе знак... светлый такой иероглиф... вот как "букет невесты", только наоборот. То есть букет, пойманный не на свадьбе, а в тишине безлюдного обнявшего тебя вечным холодом словно бы инопланетного пространства – и откуда он здесь, этот букет, кто его бросил тебе? Но не думай, лови, лови! Поймаешь – научишься жить без любви, будешь в тишине как в нимбе – светлая она, твоя тишина, святая и никому не понятная, только тебе! – и только тебе хорошая, ласковая.
 
        Будешь смеяться, но я и теперь, читая эти стихи, всё жду напоследок другого слова, как будто не верю, не верю этому «больна»... И словно мне говорят: боль, на! На, возьми её, эту боль, попробуй на вкус, и узнаешь... но что?

        Пять лет назад я впервые увидела это стихотворение где-то в соцсетях. Двадцать первого, в понедельник, ночью. Мне как филологу смешно было бы не знать его и до той встречи, но во времена студенчества оно прошло мимо меня, не ранило, не вонзилось, забылось. Тогда в силу слишком юного возраста я представляла собой, наверное, сыроватый ещё для этого материал, даже при наличии всех так и не закрытых с рождения дыр, щелей и окон моей опоздавшей к тёплым солнечным дням души.

        Ахматовой было двадцать восемь, когда она написала:

        Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
        Очертанья столицы во мгле.
        Сочинил же какой-то бездельник,
        Что бывает любовь на земле.

        И от лености или со скуки
        Все поверили, так и живут:
        Ждут свиданий, боятся разлуки
        И любовные песни поют.

        Но иным открывается тайна,
        И почиет на них тишина…
        Я на это наткнулась случайно
        И с тех пор все как будто больна.


        – Помнишь, что ты чувствовала тогда, пять лет назад, когда читала его?

        – Чувствовала, что за меня сказали то, что я сама себе должна была сказать, как будто бы я нашла то, чего давно и тщетно искала. И вот это чувство обретения, чувство близкого... Знаешь, почему мы возвращаемся к прочитанным книгам, фильмам, людям? Даже если не помним ни единого слова из них. Мы помним чувство, которое испытали при встрече. Чувство! Вот во что мы так хотим вернуться, возвращаясь к людям или к тому, что они оставляют для нас.

        Я сегодня пыталась вспомнить, в каком месяце тогда, пять лет назад, случилась та встреча. Но память сохранила лишь год.
 
        Я подумала, что это стихотворение непременно должно было быть написанным зимой! Открыла календарь того года – всё совпало! Двадцать первое января было понедельником. Осталось только узнать месяц написания, и что ты думаешь?

        – ...январь?

        – ...январь, я глазам своим не поверила! Январь, тысяча девятьсот семнадцатый. Но рядом с названием другого какого-то месяца, даже из зимних – декабрь, или, например, февраль, я просто не могу эти строки представить! И ещё мне почему-то кажется, там глухо так и невнятно, но поёт о своём о чём-то метель за окнами. О ней – ни слова в стихотворении, но я её слышу. Я сегодня ждала этой метели, и она случилась, совсем ненадолго, а я не помню, радовалась ли когда-нибудь ей, как теперь. Или сегодня не метели я радовалась, а чуду? Тому, что загаданное так легко сбывается?

        И там ещё было какое-то фото, или картина... не помню, но, скорее всего, вид ночного Петербурга... Ахматова написала это стихотворение в Петербурге, в моём любимом городе! За моими окнами тоже дышала и, большая, жалась ко мне, маленькой, и говорила со мной ночь, сочиняла мне свою мою столицу и меня в ней – ночами, и даже поздними вечерами, ты знаешь, у нас и вправду как в столице. Без названия – не в Москве, не в Питере, просто в столице. Ночью, как мне кажется, все города похожи друг на друга, всё в них теряет свои очертания, съедается темнотой, и только огни, мелодия летящих шин, ворчание усталых моторов, и снова – огни, огни... Город открывает слегка больные, горячечные неоновые глаза, а в них оживает и светится тайна.

        Тайна! Вот слово, которое все пять лет хранит эти ахматовские строки у самого сердца, для них нашелся там отдельный кармашек, они лежат там, бывает, спокойно по целому месяцу, но почти каждое двадцать первое число...

        – ...ты со своими ангелами обречённо жалеешь, что не понедельник. Сегодня, например, вся ваша милая сумасшедшая компания не желает мириться с воскресеньем. А кстати, как раз сегодня, ровно в полночь, в одной-единственной точке, но они всё-таки сойдутся! Двадцать первое и понедельник.
 
        А?

        – Смейся надо мной, смейся.


               
                (продолжение следует)
   



        21 января 2018 г., воскресенье



Илл.: "Мост", акварель, худ. Константин Кузема, г. Санкт_Петербург