Экиндя Тала или как было раньше

             90-летию Аркинской школы посвящается

Живут во мне воспоминания, живут во сне и наяву.                Они тепло мое весеннее, моя мечта, мое везение,                моя надежда и спасение.                Пока я помню- я живу...Роберт Рожденственский         


       
 ЭКИНДЯ ТАЛА или Как было раньше
Это издание посвящается нашей маме – Алферовой Наталье Александровне, которая стояла у истоков основания Аркинской школы, участвовала в повышении грамотности коренного населения и не только. В переводе с эвенского языка экиндя - это старшая сестра.








1927 – 2017 гг.

     Я часто вспоминаю свою малую родину - таежный поселок Арка, который расположился среди сопок Джугджурского хребта в 120 километрах в глубь тайги к северу от Охотского моря. Хорошо помню, как в далеком октябре 1968 года на летной площадке местного аэродрома собрался практически весь поселок. Провожали моих родителей Алферову Наталью Александровну и Каштанова Виктора Степановича, которые отдали Северу лучшие годы своей жизни и теперь покидали этот край навсегда. Мне тогда 12-летней девочке это прощание со слезами, со словами благодарности и объятиями запомнилось навсегда. Помню, что весь путь до Охотска проплакала, когда в последний раз смотрела на бескрайнюю тайгу, простиравшуюся под крылом самолета АН-2. Видимо уже тогда я понимала, что закончилось наше с сестрой Ниной беззаботное деревенское детство с беготней по селу с ватагой ребятишек, с играми в лапту, пока мяч уже не виден, игрой в казаки-разбойники, лазанием за черемухой на Поварне, зимней рыбалкой на проруби на речке возле электростанции – все помню до мелочей. Этот поселок до сих пор мне снится. Дом, который уже снесли - тоже. Арка как магнит притягивает не только меня, но и всех моих сестер и одноклассников, родители которых покинули его каждый в свое время. Все мечтают опять там побывать, но никто еще не вернулся. Может поэтому Арка для нас осталась в нашей памяти той, что была в детстве - лучшей малой родиной на всей нашей планете. И наши родители и их коллеги никогда не забывали годы, пусть и трудные, проведенные в этом прекрасном краю. Молодое поколение тоже должно знать, в каких условиях и какими усилиями создавалась жизнь на нашем Дальнем Востоке.
     Мои родители приехали на Север разными путями, с разных мест нашей огромной страны, тогда Советского Союза. Встретились на Арке, полюбили друг друга, поженились и хотелось бы написать: прожили счастливо полвека, но не все так просто было в  их жизни.
     Листаю пожелтевшие от времени страницы переписки моих родителей, и вся их жизнь проходит перед глазами. Мамины письма отец любовно переплел в конце их 14-летней разлуки и привез с собой. Мама тоже все письма отца сохранила. Этим листочкам уже от 60 до 77 лет. Родителей давно нет на этой Земле, но я верю, что их души встретились в ином, более прекрасном мире, а мы скорбим только потому, что их нет рядом с нами. Нам себя жалко, так как мы лишены сейчас общения с ними. Мамы нет с нами от уже 30 лет, а отец пережил ее на 15 лет. Маме уже было бы 102 года, а отец был младше на 3 года. Я считаю, что мои родители, вернее наши родители, а у них было четверо детей - все девочки: две довоенные и две послевоенные, достойны того, чтобы о них сохранилась память как можно дольше для будущих поколений нашего рода и аркинцев. Потому что их жизнь отражала и жизнь нашей страны в то сложное, неоднозначное и непростое время. Они приехали на Север точно не за длинным рублем и трудились, как говорится не за страх, а за совесть, отдавая людям тепло, заботу, знания  и любовь, не считаясь с личным временем, чтобы своим добросовестным трудом  пробудить и развивать этот прекрасный край к новой жизни. А переписка длиною в 14 лет свидетельствует о том, что если любовь настоящая, то она преодолеет все преграды и за годы разлуки возможно сохранить верность друг другу.
     Мама, Алферова Наталья Александровна, совсем молоденькой восемнадцатилетней девушкой приехала в далекое северное стойбище эвенов-оленеводов обучать их детей грамоте. Закончила она педагогический техникум в городе Благовещенске, ныне  столице Амурской области, в 1933 году. Мама ее была переселенкой с Украины, тихой доброй и очень верующей женщиной, но почему-то умерла рано, когда Тале, так ее звали в семье, было всего десять лет, а брату Семену – семь. Отец был местный, но неграмотный, работал сторожем на кладбище. Вся семья ютилась в землянке возле кладбища. Таля была очень впечатлительной и все воспринимала близко к сердцу, недаром у нее был врожденный порок сердца. Когда отец задерживался допоздна, Таля очень за него переживала и не ложилась спать, пока он не появлялся на тропинке к дому. Отец выпивал, особенно после смерти жены, но тем не менее женился, да еще на молодой девушке Луше, которая была старше Натальи всего на десять лет. Впоследствии, и отец и мачеха были приглашены жить на Арку, отец там и похоронен. Интересно, что родную мать и отца - обоих звали Александрами.
      Наш отец Каштанов Виктор Степанович родился в большой крестьянской семье, где было семеро детей, в селе Бессоново в 30 километрах от города Коломны Московской области. Жили они довольно бедно. Виктор один из семьи поступил учиться, закончил медицинский техникум фельдшерское отделение в Коломне и по призыву Хетагуровой поехал осваивать Дальний Восток. По распределению попал в таежную Арку, стал заведовать врачебным участком. Приходилось работать, не считаясь с личным временем, потому что был человеком, влюбленным в свое дело. Постоянно выезжал в тайгу к оленеводам. Пациенты с чем только не обращались - приходилось и удалять зубы и принимать роды. Был комсоргом.
     На Арке родители познакомились и полюбили друг друга, сыграли свадьбу, но почему-то не расписались, что впоследствии  негативно отразится на некоторых событиях в их жизни.
     Я недавно в домашнем архиве нашла мамин черновик письма -ответа Храмову Алексею Григорьевичу - жителю Красноярска, который искал информацию о своем отце, Храмове Григории Николаевиче, жившему на Арке до мамы, и который  впоследствии в Охотске был районным уполномоченным министерства заготовок. Вот как вспоминает сама мама о своих первых годах  работы на севере:
     «Весной 1933 года студенты Благовещенского педагогического техникума закончили учебу. Приехал из Петропавловска человек и стал говорить, что на Север нужны учителя. Условия работы трудные - глушь, тайга, ученики не знают русского языка, но надо ехать, и мы, двенадцать человек согласились. Небольшой опыт у меня уже был: три месяца практики - работала в селе в 60 километрах от Благовещенска одна с 3 классом. Еще работа в ликбезе.  Мне было тогда 18 лет. Не знаю, очки ли на курносом носу или характер мой придавали мне солидность, но подружки уважали и ученики тоже. Может быть за мою прямолинейность и нетерпение лжи. В техникуме был бригадный метод учебы - в бригаде 6 человек, я – бригадир. Преподаватели были опытные, пожилые - работали еще до революции.  Так как всех опросить было невозможно, спрашивали одного-двух, а ставили оценки всем. Например, если меня спрашивали: «все ли знают тему?» - я отвечаю, что не все. Тогда вся бригада садилась за столы и учила так, чтобы знали все.               
 Надо сказать, что на Север поехали те девчата, кто серьезно относился к учебе, да и большинство тогда было таких. Все знали, что такое труд и умели трудиться.
     В июле 1933 года мы вдвоем с подругой Дашей прибыли в город Владивосток. Разместили нас в школе - дали целый класс на Верхне-Портовой. Раздобыли кровати, купили посуду. Позже встречали остальных на вокзале: три человека поехали с семьями – с матерями, с сестрами и братьями. Подъехали будущие учителя из других мест. Отбирали учебники для Охотска, Аяна и Чумикана. Среди них – учебники на эвенском языке с латинским шрифтом. Стали мы сами учить эвенский язык по этому букварю. 
В сентябре 1933 года мы погрузились на пароход и в октябре уже были в Охотске. Поселок был построен на гальке на небольшом пригорке. Школа и немного домов на берегу. Мальчишки-ученики грузят наши вещи на вагонетки и везут по рельсам. А нам дядя Коля, рабочий на пароходе, говорил, что Охотск - это город и там ходят трамваи. Обманул, но мы не обижаемся. Голодный год, а в столовых Охотска хлеб на столах, балык и масло.
Распределили нас по школам: 2 – на Арку, 1- на Хейджан открывать школу, 1 в Охотск и 1 -  на прииска.  На Хейджан поехала Родина Анна. Нас с Дашей распределили на Арку, туда где расположились вершины Джугджура.  В то время были открыты две национальные школы – Аркинская и Ульинская. Была школа для якутов, но ее вскоре закрыли. Нам туда идти 120 километров. Прибыл проводник якут Прудецкий.  Пробираемся по вьючной тропе через тайгу. Кроме Нового Устья до Арки не было поселков. Только на левом берегу Охоты стоял дом - бывший лепрозорий, где раньше лечили от проказы. Да на правом  берегу за Медвежьей горой стоял дом – школа. Ночуем в ней - молодой учитель рассказывает, как трудно работать одному. Идем дальше - переходим вброд -рыба плещет так, что не знаем куда ступить. К вечеру четвертого дня от Нового Устья, подходим к Арке. У скалы трудное место - лошади вплавь, а мы по камням держась за скалу проходим его. Вот и Агатькан впадает в Охоту. На той стороне Агатькана уже видны юрты, покрытые корой. Это место называется Поварня. Здесь коптят рыбу, а в палатках живут несколько семей аркинцев.  До поселка полкилометра. Идем красивой березовой рощей, солнце заходит - в лесу сумерки. Вышли из рощи – идем мимо кладбища, а выше стоят несколько домов. Поднимаемся на горку, подходим к дому, похожему на церковь, только без креста. Прудецкий говорит, что это бывшая церковь, а теперь школа. Рядом еще дом. Заходим. В доме горят свечи, почему-то красные. Но мы так устали, что ничему не удивляемся. В дом набежали ученики, пришли две учительницы, две Ани 17 и 19 лет. Аня Галкова с Резиденции - она впоследствии сменит профессию и будет работать в Охотске в больнице. Аня Волкова работает здесь второй год. Нас ждали: истопили баню, в которой моют и учеников.
Утром видим, что Арка – это несколько домиков, где живут русские и якуты. Русские  - это семьи Расторгуевых и Ревиных.  Якут Прудецкий с семьей. Дом с двумя спальнями и столовой - интернат. Магазин возле дома Ревина, фельдшерицы маленький дом, учителя в бывшем поповском доме, а через десять шагов дверь в школу - бывшую церковь».
    В домашнем архиве я нашла письмо от Храмова А.Г., который пишет о Расторгуеве Степане Иннокентьевиче. Он родился в Якутске в 1864 году в семье камчатского казака - значит ему в 1933 году уже было 69 лет. Он запомнился Храмову своей подвижностью и белой бородой во всю грудь. Юношей его зачислили в якутский казачий полк. Благодаря своим незаурядным способностям, он овладел якутским языком и начал понимать эвенский. Знал корякский язык и другие языки и наречия Крайнего Севера. Мама  отмечала, что в его доме на Арке всегда было много якутов. Он знал много легенд, поверий и сказок этого края. Был проводником и переводчиком в разных научных экспедициях, за что награжден был Золотой медалью в 1903 году, позже серебряной медалью и кафтаном. В советские годы участвовал в Охотско-Якутской экспедиции 1925 года, был проводником в зкспедиции по ликвидации банды Винокурова в 1929 году. Храмов запомнил его, когда тот работал переводчиком в Охотском отделении Якутторга. Он встречал и провожал оленьи караваны, приходящие не только из отдельных стойбищ побережья, но и от самого полюса холода – Оймякона.
Ревин Яков Григорьевич был первым парторгом колхоза в поселке Арка.    
     «На Арке когда-то проходили ярмарки – купцы привозили товары, а охотники пушнину, а священник раз в год крестил народившихся детей и отпевал умерших. Церковь была первым домом в тайге.
Место, где расположен поселок, очень красивое. С юга – река Охота, от нее березовая роща подступает к селу. С запада шумит река Агатькан, закрытая лиственным лесом. С Севера лес подступил к сопке Гырбычанка. С востока небольшая речка Арка, в которой нерестится кета. За речкой стоят палатки, потом лес, а за ним - в семи километрах высокие горы. Неспроста поселку дали такое название.  Когда летишь на самолете в Охотск - очень хорошо видно, как с двух сторон река Охота и ее приток Агатькан стиснуты сопками и арка - выход из тайги к воде, к морю.»
     Но тогда о самолетах не было и речи, поэтому чаще всего люди садились в специальные устойчивые лодки - кунгасы, построенные для норовистых горных рек и плыли по Охоте до самого устья. А назад чаще всего ехали либо  верхом на лошадях или оленях, либо пешком  по тайге. Детей маленьких  держали  впереди себя на руках или  клали в эвенскую люльку, привьюченную к лошади или оленю. По зимнику можно было передвигаться на собачьей упряжке.
     «Дали мне второй класс. В первом классе они учились на родном языке уже без первого директора Ткачика Николая Прокопьевича. Он работал на Арке пять лет с 1927 по 1932 год. В 1932 году  выехал в Ленинград с женой Булатовой Эмилией Владимировной - его направили учиться в институт имени Герцена. Вернулись они в 1936 году, а после объявления войны пошел вместе с выпускниками на призывной пункт. Больше на Арку он не вернулся.»
      Мама всю жизнь вспоминала о нем с большой теплотой и уважением. Он сам изучил эвенский язык, написал и размножил под копирку для национальных школ  Охотского района эвенский букварь, изучал фольклор эвенов.  Преподавал эвенский язык во всех классах и историю СССР. Каждый эвен на Арке тогда знал его.
     Мама, в 1976 году, когда уже родители жили в Донецке и были на пенсии, написала письмо дальневосточному писателю Григорию Ходжеру с просьбой написать о первом учителе и директоре Ткачике. Он ответил, что в настоящее время занят, но постарается сделать все возможное, чтобы сохранилась память об этом хорошем человеке. А маме посоветовал самой начать писать воспоминания о первых годах работы в Арке и совместной работы с Ткачиком. Выписывала журнал Дальний Восток и в выпуске номер 6 за 1976 год прочитала статью Фетисова  «Друг эвенов» о Ткачике и всколыхнулось далекое прошлое. Вспомнилось, как школьники каждую свободную минуту просили рассказать, как было раньше.
     Мама написала свои воспоминания и передала их через Костикову Тамару Михайловну на Арку,  которые были прочитаны на годовом собрании оленеводов. 
     «До меня один год работали молодые девушки - одна из них не выдержала, уехала летом 1933 года. Аня Волкова осталась.
И вот мы молодые стали работать. По-русски старшие дети сносно говорили, а мои второклассники знали только обиходные слова да за лето многое забыли. Первые уроки математики и русского языка прошли более-менее благополучно, а на уроке естествознания я расстроилась окончательно. Как называются по-русски деревья, листья, трава, цветы и т.д. – ничего не знают и не понимают меня. И я пришла на урок без наглядного пособия - их вообще в школе не было. Пришлось рисовать на доске растения и они запоминали их по-русски, а я по-эвенски.
Но урок рисования прошел отлично. Я привезла с собой цветные карандаши и этот урок вообще стал у ребят любимым. Особенно хорошо рисовали мальчики, а девочки вырезали из бумаги оленей и орнаменты. Мы вскоре такие красивые макеты сделали - палатки, урасы, летние юрты, деревья, ягель, олени, собаки - так как они жили летом.
Вскоре прилетели ученики с Кетанды(Юдомы) и Уеги(Бургахчана).  В классе стало 16 человек - самый большой класс. Сначала занимались в столовой, потом поставили большую палатку, стены обшили тесом, поставили железную печь, столы и скамьи.
Мы, молодые учителя, по очереди дежурили в интернате, помогали в столовой, в субботу мыли младших детей в бане, учили старших детей стряпать пельмени, делать котлеты. Поэтому свободного времени у нас было мало. Называть по имени нас было трудно, звали также, как и до нас - экиндя, что значит старшая сестра с эвенского. А  меня потом наравне с учениками и взрослые стали звать экиндя Тала. Так до сих пор старые эвены зовут.»
 Младшая сестра Нина вспоминает: «Мы вдвоем с мамой на огороде работали, а мимо идут старые эвены и заговорили с ней на эвенском языке - она свободно отвечала. Помнила еще, хотя уже необходимости не было - все тогда общались на русском.»
     «Я ходила в их палатки пить чай, спрашивала, как они жили раньше. Учила их и училась у них.
Вечером собирались в школе: кто-нибудь играл на балалайке, а мы с ребятами учились плясать. Ревин хорошо плясал, а мы проходили вокруг него с платочком. На нас глядя, мальчики выходили в круг и отплясав, вызывали девочек. Играли в кошки-мышки и другие подвижные игры.
Прибыли рабочие - стали строить школу. Одни были молодые, один семейный, один пожилой - всего человек десять. Многие были малограмотные, поэтому я начала с ними заниматься по вечерам. А к празднику репетировали небольшую пьесу. На наши спектакли приходили все взрослые и дети. Собрания и вечера проводили в большом колхозном доме, где было правление колхоза. Этот дом не виден был за лесом от нашей школы, как не видно было и строящейся школы и уже готовые дома - интернат и дома, где жили рабочие. Лес подступал к самым домам, а свободное место покрывалось цветущим иван-чаем.
Заболела моя подруга Даша - у нее обнаружилась эпилепсия и ее увезли в Охотск, а нам дали двух мужчин-учителей. Один из них -Обжерин стал заведующим школой. Аня Галкина ушла на курсы медсестер. Из прежнего коллектива мы остались вдвоем с Аней Волковой.
Народ на Арку стал прибывать. Приехали еще рабочие для строительства складов для магазина. Обжерин хорошо играл на сцене, и мы стали больше готовить пьес и не только со взрослыми, но и с детьми. Сначала дети боялись выходить на сцену и говорить по-русски, а сцена – это скамейки и на них доски, но потом привыкли.
Помню, из старшеклассников Петя Дегтярев хорошо в одной пьесе играл бая. Сидел он на матрасе, набитом травой, в чалме и халате цветном и пил чай. Потом встает, взваливает на спину маленького слугу и приговаривает: «Жиру много, а силы мало». Звук ж эвены не выговаривали и получалось у него: «Сиру много, а силы мало». Отчего русские чуть не повалились под лавки от смеха, а я, суфлер, до слез смеялась за сценой. А на другую зиму мы с ребятами поставили пьесу на эвенском языке. Сами сочинили, сами поставили без взрослых. Там были врач и больной, а главное -шаман в действующих лицах. Долго все вспоминали эту пьесу.
     Часто приходилось бывать на колхозных собраниях, которые длились долго, потому что с русского переводилось на якутский, а потом уже на эвенский. В 1933-34 годах у меня училась Клавдия Прудецкая - мать Котовой Валентины и бабушка Марины Котовой.
     В марте 1934 года многие дети заболели свинкой и с ними и я. Один дом отдали под изолятор и сидели мы там, пока не выздоровели. Очень плохо было без книг - читать было нечего, библиотеки не было ни в школе, ни  в колхозе. Собрали мы как-то целую кучу денег у рабочих, но купить книги не смогли. А собирали деньги вот почему. Это был штраф за каждое матершинное слово. Подходит как-то ко мне мальчик-эвен и спрашивает: «экиндя, а что такое …» и по матушке. Я спрашиваю: «где ты слышал - он говорит: «арбочи(рабочий) говорил». Я к ним: «цивилизация называется». Провели собрание и постановили: за каждый мат отдавать 3 рубля. Вечером принесли кучу денег.»
Такой Таля приехала на Арку, ей 18 лет. 
Сцена из пьесы.
На этом личные воспоминания мамы обрываются, но остались письма, которые писала мама отцу и он ей в течении четырнадцати лет. Они волею судьбы были разлучены на этот период. Отец привез мамины письма, переплетенные в большой том. Отсюда я и беру дальнейшую информацию о жизни наших родителей. Перед разлукой маме было 25 лет, отцу – 22, а встретились вновь, когда им было соответственно уже 39 и 36. Но обо всем по порядку.
      Перед войной, в 1940 году Наталья с Виктором и трехлетней дочерью Олей поехали в отпуск навестить родственников в Подмосковье, познакомиться с родителями Виктора, посмотреть Москву и может быть остаться там жить, если понравится. Мама была беременна. Неожиданно Виктора забирают в армию, ему 22 года и у него была бронь, как у медика, работающего на севере. Но он потерял документы и при их восстановлении, да и из-за серьезной обстановки в стране, пришлось идти служить в армию. Мама, когда провожала его с Белорусского вокзала, внешне была спокойной, не плакала, чтобы его не расстраивать, а потом долго шла по железнодорожным путям, по которым умчал поезд мужа и горько плакала, предчувствие было: «долго, долго буду одна, вся жизнь пойдет иначе». Так и произошло. Была разлука длиною в четырнадцать лет.
     Отец служил в Белоруссии, в Барановичах, часть располагалась в бывшей синагоге, спали не на отдельных кроватях, а на сплошных деревянных нарах. Проводил занятия по санподготовке по 2-4 часа в день. Кроме того, дежурил в госпитале. Сетовал, что нет непосредственно лечебной работы, по которой скучал.
     Отца забрали в армию зимой 1940 года, а мама в апреле 1941 года родила дочку Галину, которая очень была похожа на отца. Виктора домой в отпуск не отпустили, хотя он очень хотел посмотреть дочь, и даже двое суток не выходил на службу в знак протеста, за что был наказан, а потом началась война.
     Вот как он писал в первом письме к маме через восемь лет после начала войны от 5.02.1949 года: «И вот среди ясного неба разразилась гроза войны. Часть наша попала с 4 утра 22 июня 1941 года под смертельно-ураганный артиллерийский и воздушный обстрел противника. Было много страданий, с большими потерями заняли боевой рубеж. Вечером получаю задание: снять остатки госпиталя и присоединиться к части. На трех машинах влетаем в местечко. Первая мысль – почта. На счастье, здание уцелело, и единственная женщина раздает письма. Счастье – от тебя письмо, помню от 17 июня. Вот госпиталь. Погрузка на машины имущества. Минута свободного времени, пока возятся на машинах. Карандаш, лист бумаги и несколько слов тебе. Помню одну фразу: «Прошу ждать год. Если ничего не узнаете обо мне, значит все кончено». Личная просьба на почте отправить письмо. Отступление, бой, бомбежки. Работа и по специальности и с автоматом. Помню удачную разведку, когда удалось ночью у боевой разведки противника отбить пятью человеками танк. Первая награда. Вновь боевое  маневрирование. Эвакуация раненых, вышедших из окружения. Повышение звания. Вторая награда. Станция Столбцы - формирование санитарного эшелона под прямым артналетом - это последняя удачная операция. Сколько физического напряжения и силы воли отдал за то, чтобы из 13 вагонов только один попал в зубы снарядов. Последний чин и последняя награда. Помни и сохрани в памяти своей, что твой муж за короткий срок - полтора месяца из рядового стал майором с двумя орденами и одной медалью.
Потом наступила другая жизнь – жизнь загнанного, но еще живого зверька. Отвратительная связь - фронт оказался далеко впереди и глубокое окружение.  До восьми атак в день приносили много жертв, да о них и никто не думал. Была одна цель – пробиться к своим. Вот и Минск. Но нет, слишком мало оказалось вооружения, хотя и много было духа. Последняя схватка была ночью под Дзержинском. Умереть или жить вместе со всеми. Как жаль, что я тогда не погиб. Но ясно помню то  жуткое раннее утро. Еще темно, во рту пахнет кровью и дымом. Страшная тоска и одиночество охватило душу. Принято решение пробиваться на свою сторону одиночками. Засада. Плен. Трупом живым среди таких же живых и мертвых трупов находился, ожидая своей очереди перехода из живого трупа в мертвый. Даже чувство отупения не могло сгладить бытия. Голод, вши, холод. Игра с жизнью - быть мишенью. Все просит развязки. Побег. Не удалось. Поймали - получил пятьдесят палочных ударов - расчет за проступок. Некоторое место – месиво из мяса и крови, лишившие на долгое время двигаться. Но возраст и внутренние силы преодолевают это. Германия. Свиной тиф съедает ясную память и прекрасное сердце. Условия такие же, что и раньше. Наконец Норвегия. Остров. Стали организовывать что-то подобие санчасти и попадаю работать туда. Среди только своих и для своих.
Конец войны. Свобода. Два месяца вольной жизни в Норвегии понравились. Репатриация в Мурманск. Госпроверка. Работа в Мурманске санитарным инспектором. Отпуск домой. Возвращение. Нашлись завидущие люди. Арест. Срок 10 лет по статье 58. Свой, получивший от своих. Оправдываться поздно, да и вряд ли возможно. По принципу: среди десяти преступников один невинный лучше, чем среди десяти оправданных один будет ярый преступник. Кто виновен? Никто. Жаль только тебя, моя радость. Но твой образ я сохранил среди всей этой жизни. И имею еще доказательство – твоими руками сделанный носовой платочек. Десятки раз смотреть в глаза смерти и умирать вместе с тобой, но ты жила и не давала умереть мне, и в этом только твоя заслуга или вина. Такова моя планида - горькая пополам с соленым, но я имею в памяти как будто вчера изведанного сладкого. Единственное влечение к нему и заставляет желать, жить и верить.»
Таким Виктор был в первые дни службы в армии.
 
Большая семья в Подмосковье.
 
    Всю войну мама не знала ничего об отце, но верила, что жив. Подозревала, что в плену. Только в 1946 году получила от него краткое письмо, что жив и только в 1949 году письмо о всех невзгодах и еще 8 лет ждала его, живя только письмами.
     А тогда, живя в Подмосковье, мама устроилась работать в школу в соседнее село Федосьино. Вот как она об этом писала мужу: «Когда тебя проводила в армию – скука, тоска. А как война началась - тоска и горе безысходное. Как нарочно, с Галей что-то случилось и - не спит всю ночь, а утром надо вставать – все уходят на работу, а мне печь топить. А когда устроилась в Федосьино - бегу к Ольге (она осталась у родителей мужа в с. Бессоново), про Галю думаю, опять не сплю. Если в выходные не пошла к Ольге, весь день плачу по ней, тоскую. Иду к старикам с надеждой: письмо от тебя есть, а иду обратно с горькими слезами: Ольгу оставлять сердце разрывается и от тебя писем нет. Взять ее к себе - не могу прокормить их обеих.»
 Меняла свои вещи на продукты. Галя часто болела, с родственниками отношения не заладились, да и не хотела быть им в тягость. От  мужа  не было никаких весточек. Фронт подошел близко к Москве, уже было видно зарево, в домах останавливались на постой красноармейцы. Было  очень тяжело: и  мама решилась ехать назад, домой, чтобы сохранить детей. Иногда, она сожалела об этом поступке, потому что могла увидеть отца раньше, чем увидела. Они могли увидеться в 1946 году, когда из Мурманска он приезжал домой в отпуск, но ни мамы, ни дочерей там уже не было.
Мама очень хотела вернуться обратно на Арку, но это получилось не сразу. Дорога была очень тяжелой, в стране шла война, через полмесяца они из Коломны приехали в родной для мамы город Благовещенск. Дали ей направление в школу п. Семидомка.
     Из воспоминаний сестры Галины: «мама с другой учительницей Ксенией ушли в соседнее село менять вещи на продукты, а мы со старшей сестрой Олей остались дома. Нам было тогда соответственно 5лет и 2 года. Со слов Оли, я захотела есть и заплакала, и Оля пошла на улицу, нашла замершего воробья -видимо зима была суровой, и начала заталкивать его мне в рот».
 Там, кроме работы в школе, маме приходилось летом работать и на колхозных полях. И тут забота о куске хлеба, да еще девчата болели. Летом ушла работать в колхоз, детей сдала в круглосуточные ясли. Уходила с восходом солнца и приходила в сумерках. Детей видела только спящих. Несколько раз падала на полосе от истощения. «Но с хорошим чувством вспоминаю это время, т.к. было чувство дружбы со всем звеном, их забота обо мне, когда мне нечего было взять с собой из еды. Мои и их слезы при чтении статей из газет в перерывах, т к. я была агитатором. Помню, как мне было поручено провести подписку на заем. Прежде, чем говорить о подписке, я стала читать вслух свежие газеты и там была статья о наших пленных в концлагере. Или так хорошо было написано, или потому что я была уверена, что ты в плену, но все плакали. Когда мы успокоились, я сказала о подписке всего несколько слов, но подписались все и намного больше остальных звеньев.» Но осенью стало полегче: выросли цыплята и поросенок, поэтому ползимы были с мясом.
А потом ожидание  очень плохого урожая, а значит и голода и под этим впечатлением мама написала в крайоно и получила назначение в Охотск. В октябре приехали в Николаевск-на Амуре -там в то время в больнице лежал при смерти Николай Прокопьевич Ткачик, но мама не знала об этом и очень сожалела впоследствии, что не навестила его.
В Николаевске-на-Амуре сели на пароход до Охотска и целый месяц болтались в море. Обе дочери переболели корью, лежа в холодном трюме и практически без пищи. Маме пришлось идти мыть каюты и стирать белье матросам. Наконец, 10 ноября 1944 года прибыли в Охотск, там уже была зима. Галя заболела воспалением легких, еле выжила. Мама уже не чаяла довезти ее живой до Арки, но в пути Гале стало легче - она поела пельменей, сваренных в котелке на костре, и стала поправляться. Приехали на Арку, там с питанием было неплохо. Там же встретили день Победы, радость и слезы, и чувство, что муж долго еще не вернется. Только в 1946 году получила от него письмо, что жив, но непонятно, где был и что дальше. Потом получила от родных из Подмосковья письмо, что был суд и мужу дали то ли 10, то ли 15 лет лагерей и опять полная неизвестность. И только в 1949 году пришло от мужа письмо, которое приведено выше. Это известие просто ошеломило ее, но в то же время она предчувствовала такой ход событий. Получив от мужа подробное письмо, свыклась и жила надеждой на встречу в будущем. Каждый год собиралась ехать на свидание, но материально не получалось.
      В Охотске ей дали направление на работу, но опять же не на Арку, а на Кетанду(Юдому) - еще севернее Арки на сто километров работать заведующей школой. Жила она с детьми в «колхозном» общем доме, в одной отдельной комнате с отдельной печкой. Там было мало русских, мало общения, но мама как всегда, была увлечена любимой работой и детьми. Одна преподавала в четырех классах, работала в две смены, приходила домой поздно, вечером проверяла тетради, готовилась к урокам. Еще школьные собрания и репетиции, дома - дети, домашнее хозяйство, скучать не приходилось. Много денег уходило на питание, потому что рыбы там не было, огороды не разводили, а значит и картошки не было, овощей не было, все время боялись цинги. По сравнению с Аркой, с питанием было хуже, но денег получала больше, т.к. работала одна, в две смены. На их семью давали по норме 27 кг муки, 6 кг крупы, 2 кг сахара, 3 кг сала (жиров) по карточкам. Норма хлеба была 300 г на человека.  Если карточки не доставили по каким-то причинам, то и продукты не выдавали. Не могла себе купить новые туфли, денег не хватало. Держала телочку, покупала ей сено, мечтала завести корову и свиней. Ходили вместе с детьми по ягоды, грибы - заготавливали на зиму. Дикий лук солили. И это при том, что у нее с детства был врожденный порок сердца, гипертония, варикозное расширение вен. Мама не понимала, как другие женщины жаловались на скуку, ей времени не хватало, чтобы переделать все свои дела. Про таких женщин она писала: «Мне с ними не интересно, потому что они бездельницы и сплетницы». И не всегда была рада окончанию работы в школе, когда наступали каникулы. На нее тогда находила гнетущая тоска по мужу. Она всегда чувствовала, когда он хандрит, когда ему плохо. Она и сама была не рада, что могла предугадывать события, но ночью мысленно разговаривала с ним и иногда позже выяснялось, что была права.
Все государственные праздники были на ней, т.е. их подготовка: обязательный доклад в клубе, постановка какой-либо пьесы, концерт, состоящий из чтения стихов и пения песен.  Она была прекрасным  режиссером! А позже взяла на себя еще и вечернюю школу, учила взрослых. Не из-за денег, а потому что некому. Приходили в гости ее ученики старших классов, которых она учила до войны на Арке, в основном якуты. Они все, кроме Сторожева Ивана, вернулись живые с фронта, женились и жили на Кетанде. Они знали ее мужа и вспоминали прошлую жизнь.
      Мама вдохновляла его жить ради нее и детей. «Если я узнаю, что тебя не будет в живых, долго не буду жить, что тогда станет с нашими ребятами? Поэтому мы обязаны жить для них. Постарайся устроиться как можно лучше, не маши на себя рукой. Сделай все для себя, что возможно. И главное, не падай духом. Ты верь, что ты для меня не стал дальше, ты для меня все тот же дорогой Виктор. Сколько муки, сколько слез за эти годы - тяжелая непроглядная ночь, но, все таки, милый, наступает рассвет. Пусть день будет пасмурный, пусть может быть не будет яркого солнца, но мы сумеем жить и так. Было бы между нами согласие и любовь, а остальное все чепуха» - так писала мама ему. На все его слова о том, что можешь быть свободна и устраивать свою жизнь как хочешь, она отвечала: «Забудем, милый, забудем то страшное, что пришлось пережить. Разве не счастье, сейчас знать и чувствовать, что есть человек, который о тебе думает, который в мыслях всегда с тобой, для которого ты ближе всех, родней всех. А теперь есть уверенность, что ничто, кроме смерти, не может нас разлучить.» Еще долгих восемь лет длилась эта разлука.
 Письма шли месяцами, почта была только в Охотске, а в поселки  письма приходили с любой оказией. Все приезжавшие  из Охотска, всегда забирали и привозили письма в оба конца. Новые люди в тайге – это как глоток свежего воздуха в городе, это всегда известия, письма. Ведь у них тогда даже радио не было, газеты приходили с большим опозданием.  А транспорт был только один – лошади, олени  или  собаки. А родители  в то время жили одними письмами, от письма до письма. После одного такого письма, мама с восторгом пишет: «Какой ты у меня хороший, как ты умеешь поддерживать меня, мое моральное состояние. Мне так легко стало от твоего письма: и знаешь, какое-то превосходство я чувствую над всеми меня окружающими людьми, как будто я вижу то, что не в состоянии они видеть, владею тем, что никогда они видеть не будут. «Многие тогда недоумевали по поводу, что мама собиралась ждать отца еще так долго. Но когда она смотрела на них с презрением, они умолкали, а один даже сказал: «С такой женой ничего не может быть страшного и назвал отца счастливцем». Мама за все время разлуки, даже тогда, когда не знала, жив ли муж, не захотела связать свою жизнь ни с одним мужчиной, хотя некоторые были ей по душе и проявляли к ней интерес. «Внутренний голос, сердце мое, протестует, кричит» - писала она. Но иногда в письмах ее сквозит такая боль и печаль: «Почему с нами так судьба расправилась? За что? Так иногда бывает тяжело, обидно до слез», «я живу только работой и мыслями о тебе».
 Мама была еще и секретарем участковой избирательной комиссии. За продолжительную и творческую работу в Нижне-Амурской области, ее представили к награде, вручили Почетную грамоту Областного исполкома, предлагали вступить в партию. Но когда ей «предъявили требования, в которых заключался крах нашей будущей жизни, я отказалась.» Конечно, она писала завуалировано, но понятно же, что речь шла о связи с политзаключенным мужем. Мама рассказывала, что к ней специально приезжал из Охотска оперуполномоченный из органов, пытался отговорить от переписки с мужем, вообще от него отказаться. Ответ был такой: «Я так возмутилась, я так искренне выразила это в словах, что мне вынуждены были сказать: «вы достойны уважения». Она верила, что человек может ошибиться, за что и расплачивается, но его внутреннее содержание, сущность человека, которого она знала с лучшей стороны, не могло измениться. Для нее он был не только муж и любимый человек, но и гражданин. Об отречении от него не могло быть и речи. Она действительно верила в идеалы коммунизма и была истинной беспартийной коммунисткой, в лучшем смысле этого слова. В годы перестройки отец мне как-то сказал: «Хорошо, что мать не дожила…». И когда они наконец встретились в конце 1954 года, когда отца освободили за год до срока, по политическим вопросам им трудно было найти общий язык.
На Юдоме покупать сено телочке было дорого, косить сама не умела, да и здоровье бы не позволило, так она за это сено обмазала глиной всю колхозную контору на каникулах.» За лето измесила 25 мешков глины, под конец руки отказали - растяжение сухожилия. Подлечила немного руки, и  мазала еще полдня, а полдня собираю ягоды. Ягоды – 5 ведер, грибов бочку заготовила. Теленку рыбу запасла.»
В марте  1949 года  привезли фильм «Сельская учительница»  и под впечатлением этого фильма, мама пишет отцу: «И знаешь, Витя, как посмотришь внимательно, то какая великая и благородная профессия – учитель. Ведь это – не машину построить, а воспитать умного, доброго, честного человека, способного на великие подвиги. И я по себе знаю, сколько для этого нужно кропотливого труда, сколько настойчивости и сколько бывает огорчений. Зато не один труд не приносит такого удовлетворения, такой гордости. 
Я помню, когда я приехала на Юдому (Кетанду), то вечером в выходной, как по команде, все мои ученики собрались в Красном уголке. Многие из них были женаты, многие вернулись из армии, но мы как по какому-то единому чувству, образовали круг и, как в детстве, перепели все наши песни. И как я гордилась, что они стали такими большими и хорошими. Я уж ниже всех ростом. Сейчас все еще прибывают из армии и обязательно заходят ко мне.
А сегодня, после сеанса я вышла на крыльцо со своими ребятишками-школьниками, а там все наши бывшие ученики, колхозники. Кто-то из них сказал: «Вот и наша Наталья Александровна», а я им в ответ шутя: «Здравствуйте дети!». А мои нынешние ученики говорят: «Это не дети, это дяденьки!».  Да, эти дяденьки тоже когда-то были детьми.
И вот, я пришла домой и мне стало грустно. Я, также как и Варя из фильма, одна. Конечно, я дождусь тебя, но ведь сколько еще лет? Ведь только подумать – 8 лет ни разу не видевшись! Ведь дети у нас уже становятся невестами, а ведь Галю ты еще ни разу не видел. И особенно сочувствие многих ко мне после картины, растравили мою рану, которая затягивается, но никогда не заживает - воспоминания о тебе, а вспомнила – значит всплакнула. Я никогда не жалею и не раскаиваюсь, что одна, потому что жду тебя. Я уж убедилась, что пока ты жив, я не смогу быть с кем-либо вместе, мне не позволяет ни совесть, ни сердце.»
 «Да, ты прав, о выгоде и расчете я не имею понятия, потому что у меня нет способности жить самой для себя. Я верю каждому слову человека и если даже я знаю, что он обманывает меня, мне стыдно это сказать ему, я делаю вид, что ничего не знаю. Ложь для меня невыносима. Я в школе ученику способна простить любую шалость, но воровство, ложь - нет. И они это знают, и теперь взрослые люди, когда-то мои ученики, говорят: «спасибо, что нас воспитали честными» И я этим горжусь. Чем больше честных людей, живущих на земле, тем легче будет жить, если не нам, то нашим потомкам.  А сколько причиняют страданий дурные поступки людей?!  Вот и случай с тобой. Тем более, как должно быть обидно тебе. Но ты прав, никто не виноват, хотя в тебе я не сомневаюсь ни на минуту. Только жаль, что две наших жизни, которые могли согреть людей и осветить вокруг на большое расстояние, только прокоптят…».
     В июне 1949 года мама пешком! пришла с Юдомы (100 км) на Арку, не было лошадей. А после отдыха - опять пешком до Охотска, еще 120 км по тайге и горным рекам и назад столько же! Заключила договор еще на три года, но работать на Арке. Когда пришла на Юдому, переночевала всего одну ночь, усадила девчат вьючно на оленей, а для нее не было хорошего учика, и караваном в 25 оленей и двинулись в путь на Арку. Ей пришлось всю дорогу почти бегом мчаться за оленями, вернее впереди их. («предпочитаю быть первой в дороге, нежели плестись в хвосте»). Ехали дней 5 или 6, потому что шли только ночью, а днем отдыхали. Ехали весело, большой компанией, но были и неприятности: намочил дождь и Оля упала с оленя в реку на переправе. А мама все реки перешла опять пешком! По прибытию на Арку, не успела еще опомниться, опять пришлось идти на Юдому за телкой. Пошла в непогоду, река Агатькан так разлилась, что чуть не унесло маму, хорошо, что телка шла следом. После такой дороги долго не могла встать, но потом появилась другая забота – солить рыбу для интерната и себя (директор выезжал, оставалась за него). Там опять побродила… Всю жизнь потом страдала от варикоза – все ноги были в варикозных шишках.
 В Арке начала вести 1 класс и была завучем. А с 1950 года преподавала в старших классах русский язык и литературу. Приходилось заменять и директора школы, что она очень не любила. Руководила выпуском стенгазеты, а отец хорошо рисовал, и она просила его, чтобы он нарисовал буквы и прислал. Из таких букв, вырезанных из цветных обложек «Семья и школа» уже при мне, когда я училась в школе, мама составляла разные пособия и таблицы - в этом участвовала вся наша семья. Талант режиссера и здесь был востребован: к любым праздникам готовила спектакли. Даже дома занималась с отстающими учениками. Сразу купила огород и выкопала 48 ведер картошки.









Фото . Наталья Александровна с дочками Олей и Галей на Арке.
 
   
Фото  На рыбалке. В лесу.
 
 
     Мама все время собиралась к мужу  в отпуск, откладывала деньги со своей небольшой зарплаты. Все думала, то ли с детьми ехать, то ли одной. И денег на всех нет и оставлять их страшно. Получилось поехать одной к мужу в 1951 году, но свидание не состоялось, не разрешили свидание т.к. родители не были  расписаны. Свадьбу они сыграли на Арке в 1938 году, но по какой-то причине не расписались. Расписались только по его возвращении и то после того, как сельсовет отказался регистрировать меня, их третью дочь, Ирину. Вот как прошла поездка к мужу:
5 июля 1951 года  мама была в Хабаровске, взяла билет на поезд до Вологды на 17 июля. Были большие очереди как на поезд, так и на самолет. Очень беспокоилась о детях, она их оставила практически одних, т.к. мачеха в то время жила отдельно. Оле было 14, а Гале 11 лет. 27 июля была в Москве, там пересадка. В Хабаровске останавливалась в Доме пионеров и школьников. Разыскала всех своих родственников: две двоюродные сестры с мужьями,  двоюродный брат с женой, сводный брат с женой и тетя, их мать. Они все вместе встретились и устроили очень хорошую встречу. Через четыре дня тетя Мария с мужем и 6-летним сыном уедут в Феодосию. А через 3 дня встречали двоюродную сестру Шуру с мужем с Камчатки. А потом проводили маму. Позже мама не потеряла связь с Марией, для нас тетей Машей, и мы все ездили в Крым к ним отдыхать. Тетя Шура с семьей обосновалась в Казани, и мы все позже ездили к ним в гости на Волгу.
Ехала 9 суток и 5 часов до Москвы, до отправки поезда ежедневно ходила на перекличку. Ехали весело, дальневосточники - народ сплоченный  и веселый. В Москве взяла билет до Вологды на 1 августа. Ее встретила родная сестра отца Таня и отвезла к его двоюродной сестре Тоне, которая жила в Москве. Потом с Таней поехали в Коломну. Там жили  старшая сестра Катя с семьей. С ее мужем Гавриком мама иногда переписывалась. Он всегда уважительно к ней относился и называл «мужественной женщиной». Вечером  приехали брат мужа Василий с женой Марусей и сыном Виктором. На второй день поехали в село Бессоново к родителям отца. Дед стал старенький, а мать не сильно изменилась, но поседела вся. Дед очень любил Лельку (старшую дочь Олю), все вспоминал ее, когда она у них жила маленькая.  Мама привезла им много подарков. Просила свекровь поехать с ней к сыну, но та отказалась, т.к. не на кого было оставить хозяйство и на руках была внучка Лида - дочка Татьяны, 1,5 года.  Назад в Москву поехала и встретилась с сестрой мужа Клавдией.  По дороге в Кодино познакомилась с женщиной и остановилась у нее. Но свидание с мужем не состоялось - родители тогда были не расписаны. В списках родственников мамы не было! Сведений о ней как о жене не было. Если бы мама захватила свидетельство о рождении Гали, может быть вопрос рассматривали, а так…  От этой поездки остался тяжелый осадок, мама пролила столько слез! Ехать в такую даль и даже ни на минуту не увидеть мужа! На обратном пути повезло с билетом до Хабаровска, кто-то заболел и сдал, но в Хабаровске сидела долго, не было билетов до Охотска. 28 августа только прилетела и 3 сентября была на Медвежке, в 80 км от Арки, куда людей доставили на машине. А дальше… опять на лошадях!  Хорошо, что не пешком! Уже ближе к дому, когда узнала от людей, что с девчатами все в порядке, успокоилась немного из-за неудачной поездки. «Ничего в сущности не изменилось, ты вернешься ко мне, я тебя дождусь. Разве это плохо? Ведь было бы хуже, если ты бы не вернулся совсем живым или не захотел ехать совсем. Только обидно за тебя, что тебе приходится жить не так, как большинству людей. Но кого винить, не знаю. Все-таки буду надеяться, что тебя освободят раньше срока. У меня теперь нет брата Семена, но я бы могла считать братом твоего друга Николая, таким родным он казался мне, когда рассказывал о тебе.»
 Вскоре, в январе 1952 года отца перевели из Кодино в Ерцево той же Архангельской области. Здесь он уже работал по специальности, но работа не удовлетворяла его, потому что контингент был тяжелый. Заведовал больницей и амбулаторией. Жил отдельно в комнате на правах старшего медика. Разводил цветы и посылал семена маме. Писал, что будете смотреть на цветы и вспоминать меня. Послал фото, которое подписал: «троим от четвертого».
 
     В сущности, родители до войны мало прожили - всего два с половиной года, но общих воспоминаний было достаточно много. Отец писал: «Ты лично наполнила мое существование. Разум мой удерживает в сознании все моменты, связанные взаимной общительностью, а остальное как бы скользит, не касаясь меня - вот поэтому то и кажется таким ярким все наше общее прошлое – близкое, дорогое и желанное. Оно же заряжает на будущее, и оно же освещает мрак настоящего. За будущее наше, за нашу нерушимую дружбу, любовь, верность целую тебя. Получил зарплату - тратить было незачем, поэтому скопил небольшую сумму. Нет одного - душевного покоя. Периодически увлекаюсь чтением». Перед освобождением в августе 1954 года писал: «Говорят, можно забыть - неправда. Люди лгут или они не испытывали того бесконечного блаженства безбрежности жизни, когда все сосредоточено в одной тебе. Окружающее уплывает, стирается и весь фокус сосредотачивается: ты, ты, ты. Когда наконец слова теряют свое значение, становятся лишними. Острое желание быть с тобой растягивает время. Взвинчивает нервы. Приближение конца делает ощутимее стократ твое отсутствие. Уже предполагаешь дни нашей встречи и эта мысль делается навязчивой и каждое мгновение оно готово выразиться в простом математическом подсчете и постоянно невольный вздох: «Ах, как еще много – вырывается из груди. На первое августа имею сокращение срока на 430 дней, еще за август предполагаю иметь 60-62 дня.».
      Несмотря на занятость, мама очень тосковала по мужу, по прежним отношениям с ним, писала по ночам: «верю, что ты помнил меня и тогда, когда смерть стояла рядом, потому что я часто, часто среди ночи, так страстно желала, чтобы ты не погиб.»  Умудрялась посылать мужу и родителям мужа то деньги, то посылки. В свободное время вязала крючком и вышивала. Вышивала много и красиво: это были и занавески, и скатерти и подзорники, и картины.  Шила на старой зингеровской машинке одежду себе и детям. Зрение у нее было минус 8, а в войну в Семидомке сломала стекло в очках. Так и работала без очков, потом нашла два треснутых стекла из каких-то чужих очков и использовала их при проверки тетрадей и для чтения. И только в 1947 году ей привез новые очки из Хабаровска учитель Удалов Павел Васильевич. Его жена  Антонина Андреевна – учительница начальных классов, была очень близкой подругой мамы. Потом Удаловы переехали в село Красное Николаевского-на-Амуре района, а еще позже все жили в Хабаровске – не потеряли связи до конца маминых дней жизни. Фото. Семья Удаловых с сестрой Олей.
 
     Вот как  вспоминает о маме учительница математики и физики Костикова Тамара Михайловна:
    «Наталья Александровна очень любила читать, особенно исторические книги, знала много о художниках и картинах и умела интересно рассказывать о прочитанном детям. Она была завучем - руководила классной и внеклассной работой в школе. Все внеклассные сценарии составлялись под ее руководством. Наталья Александровна руководила драмкружком, к праздникам готовились интересные инсценировки. Из ребят делали настоящих артистов - роли она умела подобрать, учитывая способности каждого. А если узнает, что в клубе ничего не готовится - быстро найдет интересную пьесу, за считанные дни соберет нужных людей и подготовит интересную постановку.
В школе Наталья Александровна была старше всех, в 1952 году ей было 37 лет. Мы были все комсомольцами, нам было по 20-22 года, а она говорила, что беспартийная коммунистка. Такая была честная, справедливая и трудолюбивая.
Она уважительно относилась не только к учителям, но и к любому ученику и  родителю. Я никогда не слышала, чтобы она о ком-то сказала что-то плохое. В любом человеке она видела только хорошее, а если с чем-то не согласна - так прямо и скажет о его недостатках, за что никогда на нее не обижались. Мы всегда брали с нее пример как надо работать и как уважительно относиться к старшим и младшим, помогать слабому. Она для нас для всех была одна Мама. С ней всегда советовались, обращались за помощью по работе. Она никогда не подавала вида, что занята. За хорошую работу и трудолюбие она награждалась  многими грамотами и наградами. Самые значительные из них - это орден «Знак почета» и золотые часы с надписью «Алферовой Наталье Александровне за многолетний и добросовестный труд .1963 год.».  Была депутатом районного совета. Какие были наказы - она как депутат добивалась их выполнения. В 1965 году ей исполнилось 50 лет в школе не стала работать, но продолжила работу в интернате, вплоть до отъезда в1968 году.»
     Насчет того, что мама якобы три года работала только в интернате, могу поспорить. Может завучем не работала. Но я вела с 4 класса дневник, прочитала вновь и выяснилось, что мама с начала учебного 1965 года и до марта 1966 года учила нас, четвероклассников по всем предметам, потому что наша учительница с первого класса Галина Сергеевна Зайцева была в декретном отпуске (она родила сына Сашу). И в это же время преподавала в 5 классе литературу и русский язык. И когда я училась в 5 классе в 1966 году, то она у нас была классной руководительницей и также преподавала русский язык и литературу. Запомнились  мне уроки  по обсуждению картины  «Тройка» и чтение книги «Повесть о настоящем человеке».  И, конечно,  спектакли, которые мы ставили к различным праздникам. Каким прекрасным режиссером она была!!! Может последний год не преподавала, об этом сведений в дневнике я не нашла. Писала туда я очень редко, о чем сейчас жалею… Но пьесу «Пистолет» мы ставили в1967 году, в которой участвовали я и мои одноклассницы: Маруся Новгородова, Дуся Давыдова, Роза Слепцова, Наташа Коваль. С нами тогда учились мальчишки Женя Давыдов и Степан Алексеев. Это, кого я помню, фотографий общих школьных у меня не сохранилось, или не было их. Еще помню, как подглядывала, когда мама проверяла тетради и сообщала заранее оценки детям, с которыми гуляла.
На Арке была своя электростанция и свет давали с темнотой и до 12 ночи. Когда свет гас, мама опять зажигала керосиновую лампу и однажды написала мужу: «Какая разница в освещении! Вот так и наша жизнь с тобой проходит при свете коптилки. Обидно и досадно, когда оглянешься назад. А будущее тоже еще в потемках. Вчера смотрела на твой автопортрет, который ты прислал Оле и сколько таится горечи и скорби в чертах твоих! Жаль, до глубины души жаль мне тебя, мой милый, а вместе с тобой, и себя, потому что ты – значит я».
Опять маму избрали секретарем избирательной комиссии в 1950 году, по выдвижению кандидата в депутаты, а кандидатом был Малиновский – командующий Дальневосточной армией.
     Готовую одежду в то время купить было в этих краях невозможно и все шили. Мама шила на себя и на девочек. Но верхнюю одежду и костюмы шил портной, который откуда-то приезжал на Арку. Сразу по приезду на Арку с Юдомы маме особенно не с кем было поговорить по душам, обсудить литературные новинки, текущий политический момент - все были заняты своими личными делами. Хоть и тяжело материально было жить на Юдоме, но там она всем была нужна, была видна работа и в школе и на селе. Хотя она обвиняет себя в лености на Арке, тут же пишет, что утром все личное от нее уходит, и она совершенно не думает о себе и только вечером вспоминает, что еще даже не обедала.
«Плохо то, что я со своими детьми теперь мало занимаюсь и даже вижу урывками. Утром они в школу и я на уроки к учителям. Они из школы, я уже начинаю занятия со своим классом. Завтракаем отдельно: они раньше, я позже, обедаем также врозь, а ужинать как придется. Я не хочу есть, потому что обедаю в 6 вечера. Вечером я на репетициях или в интернате. Конечно, систематического воспитания при таких условиях я дать не могу, но думаю, что дурными они не будут.»
Еще нужно добавить занятия с отстающими учениками, рукодельный кружок, походы к родителям детей, подготовка к урокам, проверка тетрадей. Следила за кружковой и пионерской работой, проверяла планы учителей. Дети к ней относились очень хорошо, ей от них неприятностей практически не было. «Я верчусь больше, чем директор и пионервожатая. Но это и к лучшему, вчера не рада была, что выходной был, такая тоска напала, а за делом забываешься.» На Арке она по-прежнему была секретарем сельской избирательной комиссии.
    После просмотра фильма «Встреча на Эльбе», которую отец уже посмотрел, мама писала: «…как бы не началась другая война. Нет, только не война. Ведь мы сейчас только окрепли, залечили раны, нанесенные войной. Опять люди радостны и счастливы и все это может рухнуть?! Во имя чего? Я не говорю о счастье отдельных лиц, я говорю о счастье отдельных людей. По себе чувствую, что все у нас есть, чтобы быть вполне довольными своей жизнью. Как ты понимаешь слово «жизнь»? Для меня жить – это творить, что-то делать, о чем можно вспомнить с теплым чувством. Вполне понимаю тебя, что можно работать не только ради своего честолюбия, а ради самой работы, труда. А я работаю еще ради своей совести. Иногда может не хочется что либо делать, но совесть говорит другое, а я уж знаю как это - идти против совести.»
Писала стихи, одно из них:  В.К.   
В этот день, когда всюду веселье и на лицах улыбки цветут,                в моем сердце тоска и томленье, по щекам моим слезы текут.
Не хочу я внимательных взоров, и речей посторонних людей, на меня ты не взглянешь с укором - ты для меня всех дороже, родней.
Всегда мысли к тебе, одинокому, обращаю я в тягостный час и надеждою к счастью далекому слеза увлажняет мой глаз.
Год за годом пройдут вереницею, ты вернешься в обитель свою - я на грудь тебе кинусь птицею и руками тебя обовью.
Ничего, что вернешься усталым, волоса уж блеснут сединой -                гордиться ты будешь по праву двумя дочерьми и женой!
12 марта 1950 года п. Арка
    И у отца и у мамы, судя по их письмам, были хорошие литературные способности. Мама несколько раз порывалась писать, но ничего не осталось, только эти строчки из письма: «У меня однажды, было большое желание писать, даже начала и картина этого начала до сих пор в моей памяти, как виденное наяву: летний вечер, клубы пыли за прошедшим стадом, вдали деревня, на горе в доме стекла «горят» пожаром от заходящего солнца. Здесь озеро, заросшее камышом и к нему подходят женщины, девушки с тяпками на плечах с песней «Шумят вербы, шумят рясны» И мечтала, что в старости, когда уже не будет работать в школе, напишет роман о их любви и долгой разлуки.
В 1951 году пятиклассники сдавали экзамены, и мама их готовила. «Пятиклассники сразу после уроков бегут домой обедать и сразу возвращаются в школу по своему желанию. Я с ними сижу с удовольствием, даже сегодня не успела пообедать. А мне лучше, когда я в школе, среди ребят, видишь, как они льнут к тебе, чувствуешь их желание подготовиться и слышишь их благодарность.»
В 50х годах в школу приехали новые учителя, работать стало интересней. Мама вспоминает семью Пустынцевых – Таисию Алексеевну и Бориса Ивановича; Сержантову (Вольвач) Нину Павловну, Костикову Тамару Михайловну, Федосеевых Павла Петровича и Полину Петровну и других. В доме напротив жили четыре учителя. «Коллектив у нас хороший. Со временем не считаемся, я ежедневно вечерами занимаюсь с отстающими у себя дома русским языком и со своими и не своими учениками (в 6-7 классах свой учитель). Я к Новому году много занималась масками для маскарада, могу научить. Особенно хороши вышли лиса, медведь, кошка.» Ей хотелось, чтобы школа была «передовой», а для этого «попыхтеть» приходилось. «Но если здесь не работать, с тоски пропадешь.» Добавилась должность библиотекаря. Но оставалось время и для рукоделия и чтения. «Я уже не чувствую себя одинокой, все время люди, люди…, иногда даже злюсь, особенно когда есть книга интересная или нужно заниматься каким-то делом». «Если бы у меня характер был поспокойней, а то где надо, где не надо, волнуешься, ночью не спишь. Да и люди идут каждый со своей бедой, за них тоже думаешь, да и делать кое-что приходится: то деньги отдашь, то мужа ругаешь за волокитство, то жену защищаешь от ревности. Меня уж учителя-мужчины боятся, набедокурят, а потом у жены спрашивают: «А Наталья Александровна знает?» Часто людям давала деньги взаймы, обманывать не могла, что нет, приходилось давать.». С Юдомы маме пришло письмо от бывшего ученика-эвена, где он хвалил ее «до небес» от «имени всего эвенского народа» и предлагал сочинить эвенские песни. Но мама никогда не считала себя какой-то особенной, больше критиковала себя, не выпячивалась и не гордилась.
«Коллектив у нас в этом году хороший - все свыклись и стали как родные. Компания на праздники - все учителя с семьями: Вольвачи, Пустынцевы, Костиковы, Федосеевы и Вдовины, Мельниковы, Поздеевы, Замараевы пели песни, играли в лото, домино, карты. Стол собирали в складчину и гуляли у всех по очереди.».
Фото. Такой мама второй раз приехала на Арку.

 
    Маме больше нравилось работать в старших классах, и хоть у нее не было диплома о высшем образовании, ей доверяли не только эту работу, но и должность завуча школы, а и по мере необходимости – и.о. директора. Хотя учиться она любила и все собиралась поступать в педагогический институт в Хабаровске, но все мешали обстоятельства: то был потерян аттестат о среднем образовании, который она сдала в крайоно, то дети, которых ей некому было оставить. Но мама боялась, что вдруг после освобождения отцу не разрешат ехать на Арку, тем более не будет ему работы, тогда в другой школе придется работать только в начальных классах.
Перед приездом отца, мама держала хозяйство: хряка Борьку, через 3х несушек развела кур. Садила большой огород: одной картошки собирали по 130 ведер, своей капусты солила по 2 бочки.
О бескорыстии мамы говорит тот факт, что когда она работала за учительницу биологии и географии Сержантову Нину Павловну, которая была долго в отпуске на «материке», то не стала брать начисленные ей деньги, а отдала ей. В ноябре 1952 года директора школы Федосеева Павла Петровича (он и мне впоследствии преподавал историю), отправили на курсы директоров в Хабаровск и опять мама осталась за него. «Хлопот, вернее, беспокойства, хватает. Денег ни рубля, мяса и масла в интернате ни кусочка, дети прибывают с Бургахчана, одежды и белья не хватает. Пришлось все свои деньги расходовать, да директору дала взаймы 2000 р. Хорошо бы скорее вернулся, мне эти хлопоты по интернату совсем не по душе. Мне и работы завуча хватает. В 1 четверти было много неуспевающих, теперь занимаемся по вечерам с отстающими, а мне достается больше всех: не столько за своих учеников, сколько с неуспевающими по другим предметам. Домой возвращаюсь поздно, а вечером опять или в школе проверяю дополнительные задания или у себя занимаюсь с отстающими. У нас очень много учеников, которые прибыли с Юдомы и Бургахчана с большим опозданием и вот успеваемость в школе резко понизилась.»
Еще вечерами с дочками пилила дрова, а потом колола. Привозили кино, обязательно ходила, но от этого времени оставалось еще меньше. На занятия по политподготовке тоже нужно было время. В частности, были темы: Сталин И. В. «Экономические проблемы социализма в СССР», «Доклад Маленкова на ХIХ съезде партии». А тут еще пришли валенки, закупленные для интерната, но всем не хватало. Опять головная боль.
«Только что закончила писать отчет о работе школы за 2 полугодие 1952 года. Завтра украшаем елку и проводим новогодний вечер в школе. Эти последние дни у меня столько работы, что есть забываешь, да и некогда. Сегодня завтракать пришлось в три часа дня. Теперь нужно успеть и ребятам сделать костюмы, себе и маски леплю учителям. Я буду на маскараде в костюме цыганки - буду гадать о судьбе людям. А потом встречать новый 1953 год своим коллективом. «Стряпали пельмени для вечера, из спирта варили ликер, добавляя ягоды. Елку в школе  украсили разноцветными огнями. Для этого провели специальную проводку, покрасили 40 -вальтовые лампочки разноцветной краской, дали хорошее освещение 3 лампочки по 150 ватт и 1 по 200 ватт. Много учеников было в костюмах и масках. Дочь Оля в вывернутой шубе и маске медведя всех рассмешила. Были две постановки – детские сказки. Было хорошее угощение – родители стряпали печенье, но яблоки не привезли. Игрушки тоже привезли, когда мы заканчивали представление. Домой пришла в 10 вечера и стала заканчивать костюм к маскараду для Ольги «Мир миру». А учительница Нина Павловна заканчивала себе костюм «Смерть поджигателям войны» с настоящим черепом. Пришли учителя, стали собирать на стол, сели без 3х минут 12, посидели и в первом  часу отправились в клуб. Шли всем коллективом, в том числе и некоторые старшие ученицы, пели песни. Там народу полно, танцы в разгаре. Почудили там в маскарадных костюмах и опять отправились к нам и стали продолжать встречу Нового года. Разошлись в 6 утра.»
Была агитатором, поэтому по вечерам проводила беседы - лекции с избирателями. Маму в 1953 году выбрали депутатом в сельсовет.
В доме тоже приходилось наводить чистоту - стены в доме побелила зубной пастой – развела в воде 20 штук.
Писала мужу про свою работу: «Я работаю столько, сколько я обязана и должна, т.к. я за это получаю деньги и должна служить примером для других, т.е. работать не за страх, а за совесть.                Устаю часто - это верно, но быть обломовцем не в моей натуре. В школе и интернате плакать и раздумывать над своей судьбой некогда. Нет, в наше время не работать нельзя, а работать надо по способности, а я в работе выше себя не прыгаю. Работа приносит мне только пользу - я там все личные невзгоды забываю.               Здесь на Арке я работаю не одна, как на Юдоме,- нас десять человек учителей. Я только руковожу, подбираю темы. Конечно, здесь сказывается мой опыт и годы работы.»   
Выпуск 1963 года.
            Работала еще и библиотекарем. Надо было переписать всю библиотеку и список книг выслать в Охотск для проверки устаревших изданий.                Еще и дежурства по интернату. Надо было прийти туда к завтраку, а до этого дома затопить печь и поставить варить еду для себя и детей. Прийти в течении дня и вечером уложить интернатовских детей спать. А между делом, «с девочками помыть потолок и побелить стены, сшить наволочки, простыни, занавески, салфетки на тумбочки. Настропалить директора купить тюлевые занавески - в Охотске наверно есть. Мне эта работа не в тягость, мне с интерната не хочется уходить, тем более у нас много сирот.  Хочется, чтобы они чувствовали ласку и заботу матери. Они и то сегодня охали, что я не ходила домой обедать, а мне и есть совсем не охота.»
«Действительно, ты прав, я для себя не живу. Вся моя энергия, все мысли только о людях и о работе. Но тут я ничего не могу поделать: нельзя же кукушку заставить петь по-соловьиному. Есть восточная пословица - человека судят по тому, сколько он принес добра людям – должно быть жить для людей не порок, а преимущество. Для себя я абсолютно ничего не желаю - у меня есть дети, работа, далекий друг. Если я буду целыми днями отдыхать (как летом), я начну хандрить. Отдых нужен на некоторое время, но ненадолго.»
«4 марта 1953 года мы узнали, что тяжело заболел наш И. В. Сталин и так все расстроились. 6 марта узнали о том, что он скончался. Так тяжело, невыносимо тяжело было слушать эти слова, проплакала до вечера. 8 марта был траурный митинг и вот теперь все мысли там, в Москве, в Колонном зале Дома Союзов. Как еще многого  не достигла наука! Ведь такому человеку жить да жить, но спасти не смогли. Мы до сих пор не можем свыкнуться с мыслью, что не будем говорить о Сталине, как о живом человеке. Ведь нам, учителям, почти каждый день приходилось на уроках или на пионерских занятиях произносить это имя. И как дети слушают о нем, как любят его! Как узнали, что умер, весь интернат был в слезах! Но горе горем, а работать и учиться надо». Отвечала на письмо мужа, но стали передавать о похоронах Сталина, «уселась на стол у самого репродуктора и все время слушала. Тяжелое чувство охватило еще больше. И от утраты нашего вождя и от личных переживаний. В выходной свой тоже занята: написала передовицу в колхозную газету, просмотрела материал к докладу, который будет делать в клубе к празднику, сходила в колхозную избу – читальню, вечером испекла пироги. К празднику готовила со взрослыми пьесу, почти каждый вечер собирались на репетиции.»
В 1953 году писала мужу: «Вчера был вечер школьный и наши барышни обе выступали на сцене в пьесе «Тимур и его команда». Гале надо было стрелять, и она очень испугалась, когда раздался выстрел - получилось очень хорошо.»
Все дети-подростки тогда ходили пешком из поселка в поселок по таежной дороге за десятки километров, хотя был риск и медведя встретить. Ходили и в гости и за товаром в магазины. В любой деревне всегда встречали путников с теплотой – накормят, напоят и спать положат.
      Вот как писала отцу старшая дочь Ольга, ей тогда было 14 лет . «Нынче летом я уезжала с Арки на Медвежку - это поселок в 80 км ближе к Охотску, гостила у своей подруги Розы Парамоновой. С ней ходили на Дуран – покупали конфеты и пряники. Домой шли пешком трое: Люба Желудкова, Коля Матыцин и я. Взрослых с нами не было. Да я не очень-то боялась, что напоремся на медведя. С Медвежки так махнули, что вечером в 9 часов были уже на Семге. Переночевали у Мальцевых и утром пошли на Арку. Осталось 12 км, как полил дождь. Мы и просидели под тополями часа два. Так и пошли под дождем дальше и были вечером дома. Я чуть там со скалы один раз не упала в Охоту. Камни большие, скользкие -  вот и споткнулась.  Да ничего, Бог пронес. Мама даже не ожидала меня. Сидела у нас бабушка Вдовина Мария Петровна. Я принесла маме с Галей много подарков. Мама даже удивлялась, как это я столько на себе тащила. Но на Арке не было продуктов и нам пришлось через месяц идти снова за 54 км на Семгу. Шли мы четверо - 3 девочки и Гена Желудков. Принесла я 5 кг сахара, масла, всем нам троим материал на платье, бусы, ленты и консервы. На второй день мы были уже дома. Ноги так я набила, что целую неделю не могла ходить. Мама нынче тоже ездила в Охотск, была она там всего два дня. Ну уж зато на Семге сидели из-за погоды чуть ли не месяц. Мы жили тут одни. Галя, правда жила у Желудковых, а мы с Любой Желудковой у нас. По вечерам ходили на танцы, играли в волейбол.»
     Вспоминает сестра Галина, ей сейчас 76 лет и живет она в пригороде Хабаровска: «Я пошла в школу рано, когда мне только исполнилось 6 лет. Тогда мы с мамой и старшей сестрой Ольгой жили на Кетанде (Юдома), а мама была заведующей школой. Я уже тогда бегло читала, хорошо считала и боялась оставаться одна дома, т.к. меня напугала один раз корова и я даже немного заикалась. Когда позже мы переехали на Арку, где мама работала завучем, там я окончила семь классов (тогда была семилетняя школа), встал вопрос о дальнейшем обучении. Мама предлагала добровольно посидеть еще в 7 классе, т.к. очень  не хотелось отдавать 13 летнюю девочку в школу-интернат. А тогда только две десятилетки были на Охотском побережье – в поселке Новое Устье, который находился в месте слияния реки Кухтуй и Охотского моря и в самом Охотске. Почему-то мама выбрала Новое Устье, может потому что там жили хорошие знакомые Кошкины. Я училась в 8 классе, а в 10 классе училась Желудковых Люба и Горбунова Тамара. Первый год было тяжело без мамы и сестры, я скучала и плакала, но потом привыкла, даже хулиганила немного, на что одна из учительниц говорила: «как тебе не стыдно так себя вести, у тебя же мама учительница». Я была в классе не только самая младшая, но и ростом всех меньше, меня «кнопкой» дразнили.
 А на Новый год (это был 1954 – год возвращения отца) нас, аркинских, не отпустили домой, а нам так хотелось встретить праздник в кругу семьи, и мы втроем: я, Виктор Портнягин (мой сводный брат) и Тамара Горбунова, которые были немного старше меня, сбежали с интерната и отправились домой по зимнику пешком. А  морозы на севере не слабые, ведь запросто могли замерзнуть. Но видно ангел-хранитель был у каждого из нас и сберег нас в нашем авантюрном путешествии. Сначала дошли до Дурана -  это в 8 км от Нового Устья. В то время в этот поселок  уже переехал рыболовецкий колхоз из Арки. Председателем его был Теплов Василий Андреевич. Впоследствии его именем назовут улицу в поселке Урак, куда еще раз переедет этот колхоз. Это нынешнее село Вострецово. Наш отец дружил с Тепловым, он часто приезжал потом на Арку. А причиной переездов был поиск наиболее подходящего места для путины. С Арки колхозники -рыбаки спускались по реке Охоте на кунгасах, а это было опасно и не продуктивно. Тогда на Арке вместо рыболовецкого, организовали оленеводческий колхоз имени 20 партсъезда.
Так вот, мы на Дуране переночевали у знакомых Желудковых и отправились дальше. Мы тогда не беспокоились о том, где и у кого будем ночевать, т.к. в то время каждая семья могла приютить, обогреть и накормить, в чей дом постучался бы путник. Кстати, и собак во дворах тогда не было и закрывали дома не на замок, а на палочку. После Дурана мы еще шли километров десять и остались ночевать в поселке Медвежка. Там тоже был свой колхоз, председателем его был Якунин. Дальше пошли, дошли до Кухтырей, переночевали и вновь пошли. Когда до Арки осталось километров 50, нас обогнала собачья упряжка, на ней старший Зайцев вез сына Василия, который учился в Охотске. У него места не было на нартах, но он по приезде в Арку, сообщил родителям, что их дети идут пешком и за нами послали колхозную лошадь с санями. Помню, что нас с Виктором дома совсем не ругали.
А следующий раз весной 1955 года, не дождавшись конца экзаменов, с почтой, которую на лошадях доставляли в Арку, опять без спроса, тоже отправилась домой. А так как экзамены сданы не были, меня оставили на второй год в 8 классе.
В следующий год учебы, возвращаясь осенью с каникул в школу, пришлось добираться с отцом на легкой двухместной лодке -батике. По краям лодки для устойчивости, были прибиты бревна. Отец греб на веслах, когда нас подхватило сильное течение и занесло в залом. Я испугалась, вцепилась что есть силы в борта лодки и не вставала с места, за что меня потом похвалил отец, иначе бы батик потерял равновесие и перевернулся. Но и вымокли по пояс. Зато поездка в Охотск обошлась нам всего в несколько часов времени. Это летом был самый быстрый путь до Охотска, но и самый опасный. Река Охота шутить не любит.
Один раз помню, ехала с Арки на учебу верхом на лошадях с новобранцами-призывниками. Ехали Зайцев Михаил, Елгин Леонид и Матыцин Николай. Так за дорогу научилась скакать верхом, несмотря на то, что чемодан был привязан к лошади и другие трудности в виде отбитых мягких мест. В конце учебы уже была возможность уехать с Дурана до Нового Устья на машине. А на Арке тогда в колхозе даже трактора ни одного не было, пахали на лошадях землю плугом.
Приходилось ездить и на собачьих, и на оленьих упряжках. Чтобы согреться, периодически нужно было соскакивать с нарт и бежать рядом. А когда вечером подъезжаешь к поселку, когда уже  виднеются огоньки в окнах, тогда собаки и олени без участия каюра, начинают бежать быстрее и на душе становится радостно и тепло в предвкушении встречи с родными и возможности отогреться у родного очага. С тех пор я люблю смотреть на любые   вечерние огни.
В интернате жилось весело, кормили три раза в день, но без добавок. Родители платили за детей по 30 рублей, кроме меня, потому что мама была учителем. Первый раз здесь я попробовала блюда из сухой картошки. Хлеб бывало воровали из столовой, клали на дверную притолоку, он там замерзал, так было холодно в помещении. Хлеб мороженый был вкуснее! Да еще пацаны окна били из озорства, закрывали их потом подушками. Чтобы спать было теплее, сдвигали кровати, а матрацами укрывались. Помню, один раз я пришла первая из школы, затопила в комнате печку и пока не нагрелась она, села на припечку и книгу читаю - так увлеклась, что ничего вокруг не замечаю. Хорошо, вовремя девчонки пришли, а у меня подол платья лежит на печке и уже дымится. Большая дыра была!
Помню, приезжали с каникул в марте и устраивали праздник живота, потому что каждый привозил из дому что-нибудь вкусненькое. Там 17 лет я и отметила. После 10 класса мы все собрались ехать на комсомольскую стройку в город Амурск. Тогда там начали строить целлюлозно-бумажный комбинат. Но, увы нашим планам не пришлось сбыться – приехали родители и забрали нас домой.»
Галина пошла по стопам отца - закончила медицинское училище в Николаевске-на-Амуре. Больше 45 лет проработала медицинской сестрой: сначала на Арке с отцом, потом в Донецке, а ушла на пенсию с Николаевского-на Амуре военного госпиталя.
      Вот как она вспоминает о работе в Аркинской больнице: многое приходилось делать вручную - например, развешивать порошки на специальных весах, делать из порошка новокаин (разводили его водой, а потом стерилизовали). В больнице, которая находилась за нашим огородом, было всего две или три комнатки – тут тебе и амбулатория, и больница, и родильный зал. Отец был на все руки, как говорится, мастер – зубы дергал без всякого специального кресла - пациент сидел на обычной табуретке; принимал роды; делал хирургические операции – зашивал резаные раны и удалял липомы на голове, например, тете Фене Желудковой. Приходили бабушки на уколы, я там научилась внутривенные инъекции делать. Маме делала дома, так она говорила, что я лучше отца делаю. Помню, тогда в больнице работали Клава Прудецкая санитаркой, Тая Ревина поваром, Анна Матыцина медсестрой. Отец один был среди женщин. Позже прислали акушерку Нину Шульгу и зубного врача Ольгу Заболотину.

 Фото. Галина возле речки Арка.
 
 
Фото. Галя с маленькой Пустынцевой Таней и Вольвач Иван с сыном Сережей.
   Отец Гале зарплату не выдавал - всю клал на сберкнижку и Галина на эти деньги - 1000р. По - старому, поехала первый раз в отпуск в 1961 году. Сначала в Подмосковье, где родилась, потом на море в Евпаторию, а затем заехала к подруге в Донецк. Там благополучно вышла замуж и осталась жить и работать. Впоследствии увезла мужа и маленькую дочку назад в северный город Николаевск –на-Амуре. А наши родители купили дом в Донецке и остались там на 10 лет, а последние годы жизни прожили в Хабаровске – поехали ко мне, их средней дочери Ирине.
Возвращаясь назад, скажу, что отца освободили в декабре 1954 года, он ненадолго заехал к родным в Москву и поехал через всю страну к любимой жене и детям. Заехал в школу-интернат  села Новое Устье к дочере Галине, которую ранее никогда не видел. Новый 1955 год они с мамой встретили вместе. Со времени его ухода в армию прошло ровно 14 лет…

 
 
Фото. Каштанов Виктор Степанович со своим женским коллективом. В белой кофте Нина Михайловна Коваль, которая многие годы проработала медсестрой в больнице.
     У мамы во время войны пропал без вести ее любимый и единственный брат Алферов Семен Александрович. Из предвоенной переписки с отцом понятно, что брат перед войной попал в какую-то тяжелую ситуацию. На что отец пишет маме: «Прежде всего, милая нужно знать, что страна наша находится на военном положении, все хозяйство переустроено на военный лад. На производствах вводится военная дисциплина и порядок. Поэтому малейшая оплошность или халатность может послужить неприятностью – это может случиться с каждым. Но будем надеяться на лучшее. Правда, милая очень удачные у него получились стихотворения – простота и легкость стиля, музыкальность, возвышенное чувство. Он сильно тебя любит и это хорошо. Себя на суд тебе отдает и это для тебя гордость. Сейчас его надо поддержать и ты, Наташа ничего не жалей для этого. Прошу, возьми себя в руки, не падай духом - своим отчаяньем горю не поможешь. Но вот что необходимо сделать точно: помоги ему материально, вышли столько, сколько посчитаешь нужным и необходимым ему.» К сожалению, след Семена потерялся после войны. Мама искала его по военкоматам: якобы он участвовал в войне с Японией, но пропал без вести. Это была мамина боль до конца жизни.
Отца реабилитировали в1965 году. Мама рассказывала, что его зарплата сразу увеличилась намного. Но материально стали жить лучше сразу по его возвращении, несмотря на рождение двух детей. Отец еще до работы, летом успевал сбегать за грибами - приносил грибы мешками и корзинами. Потом мы их чистили, перерабатывали и часть сдавали за деньги. Держали хозяйство - кабанчика и бычка, кур и уток. Помню, в подполье всегда зимой стоял ящик с яблоками и отец каждый вечер выдавал нам по одному. К «поповскому» дому, где мы жили, была подстроена пристройка – большая комната. Опять же отец ездил по ярангам - в доме всегда была оленина. Ну а без рыбы и икры тогда никто не жил. Мама в декретном отпуске практически не сидела – у нас всегда были няньки. Бабушкой мы с сестрой Ниной звали Вдовину Марию Петровну - она для нас стала родным человеком. Такая была добрая и заботливая.
ФОТО. Я с бабушкой. Деревенские дети. Слева направо: Замараевы Наташа и Сергей, сестра Нина и Третьякова Люба, Шамаева Лена с племянницей Мариной, я, Каштанова Ирина (фамилию я так и не поменяла), Зоя Прудецкая (Покотилова).
Фото отец со мной в нашем огороде.  Я с Вольвач Сережей.
 
 
 

 
Стали ездить в отпуск через каждые 2 года, в основном это была Москва - останавливались у родных отца: его родной сестры Клавдии и двоюродной сестры Антонины. Ездили на Черное море в Крым в Феодосию и на Волгу - к родственникам мамы и в Кисловодск – мама лечилась в санатории по путевке, а отец - по курсовке и жил с нами, маленькими детьми на квартире.
 


 




В пионерском лагере Артек в Крыму.
 
     Отец в письмах очень переживал за мамино здоровье. Его советы и вам могут пригодиться, поэтому привожу эту часть письма полностью. Доверяю им и считаю его медиком от Бога.
«Разгрузилась бы ты и выполняла основную работу - за всех не переработаешь, всех денег не заработаешь, а здоровье окончательно загубишь. Что я буду делать без тебя? Зачем я столько лет страдаю, если ты без меня сожжешь свою жизнь?!  Гипертония – основное лечение это правильный режим, длительный сон, регуляция нервной системы. Варикозное расширение вен при пороке сердца очень серьезное состояние и прежде всего ограничение пребывания на ногах. Покой с приподнятыми ногами после сна, по утрам бинтование ног эластичными бинтами. В течение дня отдых 3-4 раза в день с обязательным отдыхом на постели  и опять с приподнятыми ногами. Вздутые вены болят от переполнения в них нарушившимся оттоком крови. Гипертония, порок сердца, варикозное расширение вен – все вместе неблагоприятно влияют одна на другую и создают очень серьезное предположение будущего. Боюсь, что не напрасно так сильно болит мое сердце.»
Да, отец во многом был прав. Когда мама последний раз лежала в больнице в Хабаровске, знакомая врач – кардиолог Бондаренко Нелли Александровна, которая ранее много лет проработала в больнице Охотска, сказала, что сердце у мамы было все в решетку - всю себя мама отдала людям, в том числе и мужу, и нам, четверым детям и пятерым внукам. Не жалела себя, обо всех переживала. Дожила мама до 71.5 года. И может быть было бы еще печальней, если бы вернувшийся отец постоянно не возил бы ее или отправлял одну лечиться по санаториям.
     Насчет врачебной деятельности отца интересен рассказ моей подруги и одноклассницы по аркинской школе Замараевой Натальи, которая живет в Херсоне, в Украине. Ее родители Замараевы Любовь и Николай работали на Арке на метеостанции - были в одной компании с моими родителями т.е. праздники отмечали вместе. Я дружила и училась в одном классе с их близнецами Натальей и Сергеем. Так вот, общаясь по скайпу с Наташей, не так давно она мне рассказала историю их пребывания на этот свет. Отца сразу по приезду в 1955 году, вновь назначили заведовать аркинской больницей и в этот же год ему первый раз пришлось принимать роды у тети Любы, у которой оказались близнецы. Да еще один из них лежал неправильно, не головкой вниз. Тетя Люба им рассказывала: «Когда Виктор Степанович это определил, то взял книгу медицинскую, где видимо описывался такой случай - положил на живот роженицы и стал по описанию поворачивать внутриутробно ребенка. И ведь повернул! Роды прошли благополучно. И дядя Коля, их отец потом в Херсоне говорил местным врачам – разве вы врачи? Вот у нас на Севере врач был!!!
Еще два человека, которые приезжали с Арки в Хабаровск, мне говорили, что их матери рассказывали, что только благодаря Каштанову роды прошли благополучно. Виктора Коваля его мама Нина Михайловна, которая работала с ним медсестрой в больнице, сына назвала в честь моего отца также по этой причине.
Несмотря на все невзгоды, которые достались на долю нашего отца, он немного не дожил до 83 лет. В конце жизни жил в отдельной квартире в Доме ветеранов в Хабаровске и там никогда не отказывал ветеранам, которые приходили к нему: кто померить давление, кому сделать инъекцию.
Из всей нашей семьи один отец еще раз приезжал на Арку в конце 80х годов - собрал всех своих пенсионеров-медиков, пообщался и сфотографировался с ними. Помню, что он очень был доволен, как его встретили и с особенной теплотой вспоминал  встречу с Костиковыми Тамарой Михайловной и Владимиром Митрофановичем, Вдовиным Валерием Алексеевичем и его семьей. Валерий – сын нашей любимой бабушки Вдовиной Марии Петровны, царство ей небесное и светлая память.
В домашнем архиве также я нашла вырезанную из газеты Охото-эвенская правда статью А. Изанычева «Экиндя» - про маму за 1980 год. Видимо кто-то прислал ее маме или привез. Она тогда с семьей уже жила в Хабаровске. Привожу ее полностью:
    «Невелико таежное село Арка. Однако оно имеет богатую историю. Одна из страниц ее – просветительское подвижничество первых учителей в первые годы советского строительства в Приохотье. Память старожилов села бережно хранит имена людей, оставивших университетские аудитории, школы в больших городах и приехавших в глухую, почти никому неизвестную таежную глубинку (иначе и нельзя было назвать тогдашнее стойбище Арка), чтобы учить грамоте детей эвенов. Среди них была Наталья Александровна Алферова.
     Она приехала учительствовать в Арку восемнадцатилетней девушкой в 1933 году. И сразу окунулась в ту невидимую ломку патриархального уклада жизни аборигенов Приохотья. Она стала активным участником этой ломки, в то же время снискав себе безграничную любовь и уважение местных жителей.
     В народе ее стали звать экиндя (иначе – старшая сестра) за то, что была для всех другом и советчиком. Избрали Алферову секретарем сельского совета, депутатом районного совета.
     Виктор Степанович Каштанов, фельдшер, человек удивительной судьбы, с которым Наталья Александровна в дальнейшем связала свою жизнь, рассказывал, что она бесстрашно могла отобрать нож или винтовку у распоясавшегося молодчика, а наступал чей-нибудь из детей день рождения - шила и кроила с девочками одежду в подарок маленькому имениннику или имениннице.
     Быстро овладев эвенским языком, она еще ближе сошлась с людьми, получая удовольствие часами беседовать со старым и малым. Ее дом стал вхожим для всех. Восьмилетние ребятишки, приехавшие из  тайги учиться, не зная ни единого русского слова, видели в ней вторую мать. Через год-два они уже свободно говорили по-русски и прямо-таки боготворили свою экиндю, подражая ей во всем. И трудно было разграничить, где кончалась школа и начинался ее дом.  Наталья Александровна всегда была в окружении детей, с их радостями и горем, с их играми и ссорами. Она учила их быть честными, будила в них тягу к книгам, к знаниям. И неудивительно, что многие из них первыми из коренного населения Приохотья вышли на большую дорогу жизни, получив (никогда раньше такого не было!) образование и обширные знания.
     Уже в последние годы своей работы в Арке Алферова задумала написать историю села, пережившего огромные преобразования за годы Советской власти. Стала собирать с учениками материал. Они ходили по домам, разговаривали со стариками, записывали их рассказы о прошлом. К сожалению, это благородное дело осталось незавершенным. Здоровье дало о себе знать, и Наталья Александровна Алферова уехала из села. Однако, след ее деятельности, как и ее предшественников и соратников, настоящих сподвижников – просветителей Н. П. Ткачика, С. А. Цыбина, Б. Л. Бронгауз, остался навсегда. Это благодаря им сегодня в Арке имеются свои национальные кадры:  врачи, учителя, зоотехники, культработники. Благодаря им свет знаний принес в некогда глухое стойбище новую жизнь.»   А. Иванычев Для почетной доски Охотска. 1964 г.
 
Наталья Александровна с мужем и младшей дочерью Ниной в Донецке. В Хабаровске с дочерью Ниной и внучкой Кристиной. 
 
 
Хабаровск. Юбилей. Маме 70 лет. В окружении детей, внуков, подруг.
          В этом году 9 мая 2017 года я в городе Хабаровске впервые прошла со своими родителями в Бессмертном полку. Шли от парка «Динамо» до площади «Славы». Перепели все известные военные песни сначала сами, а потом под песни из репродукторов. Шли легко, несмотря на крутую улицу Тургенева. Даже очень пожилые люди были в полку, но никто не жаловался, продолжал идти с хорошим настроением. Светлая память участникам войны и труженикам тыла!!! Светлая память и низкий поклон нашим родителям Каштанову Виктору Степановичу и Алферовой Наталье Александровне (экинде Тале) !!! Любим и помним!!!
  С любовью Каштанова Ирина Викторовна
P.S. Прошу не судить строго за возможные ошибки и стилистику. Выражаю благодарность сестрам Галине и Нине, сыну Дмитрию за помощь в создании этого произведения.