Об отце и матери

       Давно хочется записать какие-то воспоминания о детском восприятии, отношении к отцу и матери, он всё как-то не получается. Никак не могу созреть для этого. Я не думаю, что в данный момент я готов к этому, но какая-то внутренняя потребность появилась, значит нужно её удовлетворить, и попробовать что-то высказать.
        Как и во многих семьях той поры, мы звали своих родителей, почему-то не папа и мама, а папка и мамка. Я не думаю, что это было связано с предполагаемыми обвинениями в нашей излишней сентиментальности, ведь это шло с раннего, совсем сопливого детства, а как могут дети быть сентиментальными. Видимо так было принято, и сами родители, называли себя, представляя детям, именно так. Ведь говорят, что 70% информации, которой они пользуются в начале своей жизни, дети получают в тот  период, когда ещё не могут говорить. Значит мать, тетешкая сына или дочь, при виде отца, говорила ребёнку, вот и папка пришёл, или отец, ну где там эта мамка. Редко, я даже так сразу и не вспомню, кто из моих ровесников звал родителей иначе. Они, видимо сами несколько стеснялись такого обращения, считали это излишним, и мы естественно не знали, что их нужно было называть по другому. Мамку я ещё немного помню, да наверное просто могу, на фоне своих воспоминаний, представить себе в молодости, а вот отца, только когда мне было лет 12, и то я помню ни его, а событие, которое произошло в тот момент. Они были молоды, но представить себе это достаточно сложно.
        Первое полноценное воспоминание, не считая повседневной жизни, о матери связано с таким событием. Мы идём с ней со стороны улицы, подходим к колодцу, а от него до нашей калитки метров 50-60, и спорим с ней о том, кто первый добежит до калитки. Я был мальчишка крепенький, очень бегучий, и пацаны и сам я об этом знали. Мне было лет семь, значит мамке чуть за тридцать. Мы спорим азартно, на полном серьёзе, без дурачков, о чём сразу договариваемся. У меня нет сомнений, что я буду первым, но делать поблажки, только потому, что она моя мамка, я не собираюсь. Понимая, что я сильнее, я, чтобы потом не было разговоров, что она мне уступила, чтобы не обидеть сына, сразу предупреждаю её об этом. У колодца мы останавливаемся, уточняем детали, и стартуем... странно, но у калитки она первая. Хоть снова делай перебежку. Я не обижен, я просто в недоумении! Как так? Я каждый день не слезая с этих ног ношусь по улице, а она без тренировки побеждает меня? Мамка смеётся, показывая мне язык, потом ловит меня в охапку и целует в макушку. Я вырываюсь, что за сентиментальность, да и наряду с недоумением, в глубине души обида. Я помню, какая мамка молодая и красивая. Она весело и задорно смеётся, скорее от собственной молодости и силы, которую я ей помог почувствовать. Я глядя на неё, тоже смеюсь, радуясь тому, что у меня такая мамка, молодая, красивая и главное сильная. Я не понимал, но чувствовал, что скоро я все равно её обгоню, но такой радости, как сейчас, это мне не доставит. Она потом целую неделю, проходя мимо меня, пыталась щёлкнуть  по моему носу, что ей не всегда удавалось. Потом много раз я провоцировал её на очередной забег, мне нужен был реванш, но она так и не согласилась. Теперь, когда я сам уже очень взрослый человек, и меня может обогнать половина моих внуков, я тоже не побежал бы со старшими, а вот малышне показал-бы, какой шустрый у них дед.
      Ещё в моей памяти сохранился такой случай. Опять же я больше помню само событие, но могу представить и действующие лица, правда очень размыто, на грани вероятного. К какому-то празднику мамка сшила себе бархатное платье. Она как то даже говорила, кто шил, потому что шить сама, из такого дорогого материала она не рискнула. Платье получилось красивое, а по тем временам роскошное. Они идут по улице, взявшись под ручки, мамка, Т. Зина, Т. Шура, Т. Варя и поют какую то песню. Позади, покуривая, идут их мужья. Все молодые, красивые и весёлые. Красивыми и весёлыми они были всю жизнь. Так уж получилось, что года три назад я будучи в Березовке, узнал что у Толика Сидорова в гостях его мать, та самая Тётя Зина, мамкина подруга, которая жива. Я поехал пообщаться с ней, и увидел маленькую, чистенькую, какую-то беленькую бабушку. К сожалению она меня не могла увидеть, так как она ослепла, но сразу вспомнила и меня и обо мне, как только я сказал ей, кто я. Мы с ней общались больше часа. На удивление она всё прекрасно помнит, и Катькино платье, и Ванькины галифе.
        У Ваньки, или Магурина, были галифе. Я не знаю, из какого они были сукна, не знаю, откуда они взялись, но я папку, в торжественных случаях, иначе как в галифе не помню. Я не помню, в чём он был на свадьбе у Сашки, но почему-то кажется, что в галифе, хотя может и нет, ведь это было в Красноярске. Есть такая шутка, женщине нужно прилагать много усилий, чтобы быть красивой, у мужчины всё очень просто, он рождается красивым. Отец, в своём галифе был достаточно красивым. Кудрявый чёрный чуб, нормальная, немного суховатая фигура, энергичная, четкая походка и все движения. По прошествии стольких лет, Тётя Зина охарактеризовала это так, бывало идут три мужика, ногами пыль по дороге гребут, а Ванька ногу четко ставит, пыль из под ног как вода выплёскивается, плечи подняты, шапка набекрень, а из под неё чуб. Они с мамкой были хорошей, красивой парой, и до определённого, только им известного момента, жили дружно, душа в душу.
      В силу своей работы и постоянной занятости, он мог сходить на охоту, выкроив два-три часа. Дело в том, что сезон весенней и осенней охоты накладывался на посевную или уборку, а его присутствие в это время на работе, было обязательным. Когда у нас построили новые авто весы, и был назначен, на напряжённый период весовщик, он ещё мог, оставив его за себя оторваться, и посидеть в скраду, либо на пруду, добыть парочку тетеревов или уток. Тем не менее, я помню вечер, когда он приехал с охоты на касача, добыв целых пять штук. Велосипед был обвешан дичью, как новогодняя ёлка. Я сам много поохотился на эту дичь, и больше трёх штук за день, подчёркиваю-день, не добывал. Такое впечатление, что они стояли к нему в очередь. Помню случай, когда отец поехал проверять сети, а у него их было не много, штуки три. Через час он вернулся домой и поднял меня, так как Шурка уже уехал в школу в Березовку, а я ещё учился дома, велел взять тележку с ванной и бежать на пруд, я мол сейчас приеду на велосипеде. В нашей лодке лежали сети, в которых в каждой третьей ячее был карась. Отец перегрузил всё в ванну, которая стояла на тележке, положил сверху велосипед, и мы покатили этот груз домой. Когда отец выбрал улов из сетей, получилась чуть не полная ванна, и мать увидев это, а ей нужно было перечистить всю рыбу и бежать на работу, пришла в … ужас. Естественно, всё это было перенесено на вечер, и закончилось только ночью.
       Мы периодически загружали мамку работой, обрабатывать дичь. Когда отец купил второе ружьё и мы стали охотиться вдвоём с Шуркой, бывали дни, когда в сенцах, мамкиных рук ждали до 15 уток. Их нужно было обработать, а это отнимало не один час. Это теперь, перо не собирают, сунул в кипяток и перо почти само слезет, и даже при этой технологии пару часов уйдёт. Тогда перо собирали, и из нашей дичи, в конечном итоге, мамка собрала целую перину. Весной и осенью семья была полностью обеспечена мясом. Эх сейчас бы парочку осенних кряковых. Вкуснятина, особенно если ты сам их добыл, вдоволь налазившись по болоту. Крякву редко добудешь на чистой воде. Охотились и зимой на зайца и куропатку. Правда зимой на зайца охотились в основном петлями, которые ставили на заячьи тропы. Отец и этой охоте нас обучил. Заяц бегает, в основном по одним и тем же местам, натаптывая таким образом тропы, по которым, особенно в холодные зимние ночи, чтобы согреться, носится как угорелый. Потеря бдительности, и он в петле. Мне было лет 10-11 когда одев самодельные лыжи, мы с отцом бродили по березняку, в Ложках, где он показывал мне, как правильно поставить петлю на тропу, чтобы заяц попался в неё. Это тоже дело не простое, и требует определённого умения и сноровки. Для нас это было больше возможность показать своё умение, а для него, в юношеские годы, необходимость, возможность поесть что- нибудь кроме картошки. Однажды, ещё до первых уроков по добыче зайца, отец ходил на охоту то ли на куропатку, то ли на зайца. Но подстрелил зайца, которого принёс домой, осталось зайти в калитку, но захотелось ему закурить. Доставая спички, он положил его возле ног, а тот вскочил и наутёк. Отец стрельнул ему  вдогонку, но напрасно сжёг патрон, заяц ушёл. Папка говорил, что до этого он раза три бросал его на снег, закуривая или оправляясь, и он не подавал признаков жизни. У меня было, утка улетела, но такое событие первый раз, сокрушался он.
      Я хорошо помню, как много и порой тяжело работали наши родители. Конечно это не было-бы так напряжённо, если бы как-то учитывалось семейное положение и то что женщины были не только колхозницами, но ещё и молодыми мамами. В каждом, или почти каждом доме, было три, а то и четыре маленьких, до 10 лет ребёнка. Детского сада у нас в деревне, в то время, не было, и основная забота по воспитанию подрастающего поколения, если не было бабушки, ложилась на старших детей, которым самим то было по пять- шесть, а порой и меньше лет. Вот и представьте, каково работалось молодой маме, у которой дома закрыты на засов, дети. Хоть и спички, и все острые предметы убраны подальше, но хватает всяких углов и возвышенностей, об которые этот молодняк вполне может пораниться, а то и покалечиться. Правда я не помню, чтобы были травмы серьёзнее шишек или ссадин, порезов. Хотя, в родной мамкиной деревне однажды сгорел дом, с двумя или тремя детьми. Я так понимаю, и все в то время именно так понимали, что по другому, послевоенную страну не восстановить, не накормить. И рожать нужно было. Их никто на это не агитировал, не стимулировал как сейчас. Народ понимал это на уровне инстинкта, нужно было возмещать военные потери. Вот и хватали, как говорится и ртом и руками. Дома работали уже наработавшись в колхозе. Но как ни странно, на работу и с работы женщины шли с песнями, я не помню, чтобы их кто-то на чём-то возил. Тяпки или косы на плечо и с песней вперёд.
       Как ни удивительно, но деревня тогда пела, почти всегда. По дороге на работу и обратно, на посиделках в каком нибудь доме, куда собирались просто посидеть, почесать языки долгими зимними вечерами, пели при застолье, до во время и после, уже возвращаясь домой. Мог петь как один человек, а могли и двое и целая компания. Я даже помню, что иногда мы узнавали, что родители подходят к дому, возвращаясь с гулянья, услышав их песню. Может я несколько приукрашиваю, но мне, почему-то помнится именно такие события тех дней. Да и оно так и было, пели до самых девяностых, особенно старшее поколение.
        Я помню, что когда генсеком стал Горбачёв, мамка, первой из нашей семьи послушав его, сказала молодой, красивый. А как говорит. Совсем без бумажки. Надоели эти пенсионеры. Мамка даже представить не могла, да и весь простой народ, куда заведёт нас этот говорун. На край какой пропасти, он поставит, каким испытаниям из-за его деятельности, в очередной раз подвергнется русский народ. Куда денутся сотни тысяч русских деревень и сёл. Почему перестанут работать фабрики и заводы. Наши мамки с папками так и повымерли обалдевшими от событий тех лет. За какую провинность их, взяв за шиворот, выбросили в непредсказуемую действительность. Даже наше поколение  так и не может до конца понять, кому и зачем это нужно было, чтобы этот всегда, и при всех обстоятельствах поющий народ, вдруг перестал петь. А ведь это и было, скорее всего, основной целью и задачей перестройки.
       Обычно в своих описаниях я стараюсь избежать рассуждений о политике, но так уж получается, что она, то-есть политика и последствия тех или иных действий руководства входят в нашу жизнь, не спрашивая нас об этом. Основными факторами повлиявшими на течение жизни наших родителей были   
послереволюционные, война и послевоенные годы. Так уж получилось, что всю свою жизнь они прожили работая с максимальным напряжением, и больше работая на восстановление, приведение  в порядок разрушенной страны, чем на собственные нужды. Слова на тему, чем лучше живёт каждый из нас, тем богаче страна, читаются в обратном порядке. То-есть они всю жизнь поднимали страну, а уж их жизненный уровень поднимался параллельно с подъёмом страны. Наверное так оно и должно быть, и я слышал мало возмущений по этому поводу. Было тяжело всему народу. Худшее и самое обидное произошло потом, когда в одночасье страна была разделена на бедных и богатых, на нищих и супер богатых. Это время попало и на нашу долю. Я не видел послевоенных руин городов и сёл, по масштабности произошедшего, думаю они близки. Но есть огромное различие морального, психологического характера.
       Послевоенная страна была разрушена, но жил в ней могучий народ, народ победитель, который победив в великой войне, все послевоенные невзгоды воспринимал как мелочи, по сравнению с тем, что они выдержали. Теперь же этот народ и страну, которую разрушили, ещё и опустили ниже плинтуса. Отняв у них, материальные ценности, которые они заработали честно и очень тяжело, ещё и усомнились в их моральных качествах. Грех так говорить, но наверное хорошо, что основная часть из них, всё-таки не дожила до тех лет, когда  стали сомневаться в необходимости и важности, в огромном вкладе именно советского народы, наших отцов и матерей, в эту победу. Я был невольным свидетелем, когда женщина, слушая какого-то говоруна, вдруг заплакала навзрыд. Оказалось для неё, начавшей свою трудовую деятельность в 13 лет, подавая снопы с утра и до ночи в ненасытную пасть молотилки, его слова стали невыносимы и обидны. И сказать, бог им судья, эта женщина не пожелала. Она сказала, Сталина на них нет. А ведь при Сталине она работала, будучи ребёнком, наравне со взрослыми. Но она вспомнила о нём, как о благодетеле. Так было нужно, но её трудом, и трудом миллионов, воспользовались тысячи, а может и десятки тысяч. Конечно, теперь уже есть целое поколение людей, которые, поставленные в условия, продиктованные временем, смогли честно добиться теперешнего положения в обществе. Они и ведут себя в соответствии с уровнем своих моральных и физических вложений, не выпячивая свои огромные заслуги.