Джим Слипер. Дары пуритан

ДАРЫ ПУРИТАН
Джим Слипер

Когда железный занавес рухнул 25 лет назад, оставив, казалось, мир без стен, многие очень серьезные люди предвещали триумф неолиберальной капиталистической демократии на земле. Холодная война, писал Джон Льюис Гэддис, отстояла демократию и капитализм. Томас Фридман, провозгласив при виде логотипов ТНК и бейсболок в Бангладеш, что мир плоский, решил, что капитализм и либеральная демократия непременно должны последовать за открытием рынков...
В последние четверть века неолиберализм, кажется, стагнирует даже в Америке, на фоне углубления неравенства, школьных и полицейских расстрелов, массового лишения свободы, цунами пустой информации, опасного изменения климата, навязчивых медиа, ухудшения маркетинга, а также нашей трайбалистской и сектантской реакции. Причина заключается в том, что даже если открытые рынки принесли либеральную демократию, всеядные, искаженные рынки захватывают и оскверняют ее, превращая Соединенные Штаты в страну третьего мира, разрушая ее демократические привычки и институты, а с ними американское благополучие и боевой дух. Это, в свою очередь, вызвало панические, близорукие реакции "чаевников" и религиозных деятелей, не говоря уже об "одиноких рейнджерах" всех мастей, уволенных копах, школьных стрелках и "милицейских" воинах в горах.
Могут ли те из нас, что чувствуют себя беспомощными перед такими реакциями, поступить лучше? Я хочу показать здесь, что если в других обществах по всему миру  люди могут искать свои древние истоки вопреки плоскому миру неолиберализма, мы, американцы, можем узнать много нового о себе и нашем обществе, пересматривая, хотя и без возвращения к ним, пуританские корни нашей республики, которые предвосхитили и наши дилеммы, и сильные  стороны гораздо более остро, чем мы признаем. В отличие от русского православия, конфуцианства или Османского халифата пуританские идеи и практики охватывали и направляли в иное русло некоторые либеральные и капиталистические отношения, которыми сейчас возмущаются во всем мире. Я хочу представить здесь очерк того, чем они были, как они сформировали большую часть американской республики и, возможно, пронесли ее через Новый курс и борьбу за гражданские права, войну во Вьетнаме и Уотергейт. Пуританское тщеславие (? - Пер.) может отличать некоторые из этих событий, но пуританские принципы и добродетели создали Республику и спасли ее от самого худшего в ней - что показала еще Гражданская война.

Четыре дара пуритан

Пуритане с самого начала были самыми серьезными людьми Америки. Решив, что Церковь Англии предает Реформацию и отступает на путь папства, в условиях гонений от властей они бежали из страны, чтобы создать основанные на Библии общины "для практики протестантской религии в Америке  согласно требованиям совести" - как позже писал Коттон Мезер. Первая группа, включавшая около 100 сепаратистов, бежала  в 1608 г. из Йоркшира в Голландию, а затем, в 1620 г., в Новый Плимут на "Мэйфлауэре". В 1630 г.  менее сепаратистски настроенная, хорошо финансируемая группа примерно в 1000 человек основала Бостон, "город на холме" в колонии Массачусетского залива.
Пуритане в Англии вскоре удивили своих американских братьев, обезглавив короля Карла I и основав республику под железным кулаком Оливера Кромвеля. Ее бесславное падение в 1660 году и восстановление открыто прокатолической монархии только углубили изоляцию пуритан в Новой Англии. Некоторые из них активизировали свою миссию, став менее искренними, но более процветающими. Постепенно между ними углубились противоречия, и в дальнейшем характеризовавшие американское общество. Создание ими Гарвардского университета в 1636 году и Йельского - в 1701-м создало возможность интенсивной подготовки руководящей элиты, которая сохранялась вплоть до Ф.Д.Рузвельта и, менее удачно, Буша-старшего. Как и мы, пуритане столкнулись со все более коммерциализирующимся миром. Но в отличие от некоторых из нас они глубоко понимали, что есть кое-что могущественнее рынков. На что же они в таком случае надеялись?
Во-первых, стремясь последовать раннехристианским общинам, пуритане отвернулись от золотых тронов пап и королей, и при этом не одобрили ни аристократию, ни нищенство. Это было революционным новшеством для начала XVII века. Будучи часто проницательными в делах людьми, они никогда не утверждали, что процветание приносит свободу и достоинство, проповедуя вместо этого, что оно накладывает серьезнейшие обязательства перед обществом.
Во-вторых, они не собирались, как теперь говорят, "творить историю" с помощью научного планирования или разгадывания замыслов гегелевского разума, но просто исполняли установленную библейскую типологию Исхода израильтян из Египта и их святого пути к Земле обетованной. Отсюда и их названия некоторых мест Новой Англии: Сейлем, Вифлеем, Шарон, Ливан - или печати на иврите у Йеля и Дартмута. То, что могло показаться английским предпринимателям-спонсорам мирским предприятием, было для них великим восстановлением человечества от проклятия грехопадения, которое принесет благословение всем народам Земли.
В-третьих, библейски структурированные общины пуритан сочетали общественные цели и достоинство личности теми способами, которые выжили в наших представлениях о взаимосвязи между индивидуальной совестью и правами, с одной стороны, и гражданским долгом, с другой. Их завет не был юридическим договором, но опирался на подтверждение каждым членом общины готовности сохранить приверженность ему. "Насколько мне известно, - отмечает историк Джордж Маккенна, - пуритане в Америке были единственными учредителями государственного устройства, в котором участие в политической жизни зависит от подлинности внутреннего опыта". Согласно же Марку Ноллу именно благодаря пуританам "центральным республиканским убеждением ранних американцев была вера во взаимозависимость личной морали и социального благополучия. Со временем это положение изменилось, но и тогда сохранялся удивительный союз между языком свободы и добродетели" (Noll M.A. America's God. Oxford,2002. P.57).
Пуританское сообщество звало на смертный бой, явив невиданную доблесть перед лицом общих бедствий. Как выразился историк начала ХХ в. Р.Х.Тоуни, пуританская "идеализация личной ответственности создала теорию прав личности, которая, будучи секуляризована и обобщена, должна был стать одним из самых мощных взрывчатых веществ в социальном мире" (Towney R.H. Religion and the Rise of Capitalism. L.,1926. P.201)
В-четвертых, если  пуритане, таким образом, стремились обосновать свое спасение верой в завет, то они отстаивали права и дело местных общин и тем самым подогрели широкое, отчетливо американское убеждение в том, что индивидуальная свобода и религиозная приверженность укрепляют друг друга и даже нуждаются друг в друге, а не противостоят. Это понятие было достаточно революционным для Алексиса де Токвиля, писавшего в 1835 году, после своего долгого пребывания в молодой республике, что "основы Новой Англии есть нечто подлинно новое для мира", а "пуританство - политическое учение почти так же, как и религиозное".
Как ни несовершенны были пуритане как хранители своей веры, они стойко держались убеждений, за которое они готовы были быть гонимыми от властей до смерти. Но как бы они восприняли то, что творится в нашей вроде бы либеральной демократии - пытки в военных тюрьмах, стрельбу в школах и на дорогах, мерзкие развлечения в кино и видеоиграх типа "Цель 1"?  Мы возмущаемся проповедями адского огня и охотой на ведьм, но волнует ли нас огонь по десяткам людей, безжалостное насилие в СМИ и все наше поведение сейчас?
У нас все больше оснований думать, что все, ради чего создавалась наша Республика, брошено в грязь. И это не потому, что мы можем или должны вернуться к пуританству - что, конечно, тоже вызвало бы массу насилия, - а потому, что, понимая, что пуритане сделали правильно, мы можем видеть более ясно, чего нам не хватает. Пуританство создало творческое напряжение между личной автономией и обязательствами перед общиной, между страстной совестью и трезвым смирением, энергичным предпринимательством и коллективными обязанностями, и каждая из сторон этих очевидных антиномий подстегивает другую. И хотя я могу дать лишь набросок этого, я думаю, что это сработало, и понимаю, что мы потеряли, поскольку это не удалось.
Перед тем как сделать это,  я хочу рассмотреть, почему мы так  сопротивляемся мысли, что наша история восходит к пуританам, и откуда берутся некоторые характерные деформации  американской либеральной капиталистической республики. Я сделаю еще несколько замечаний о том, что пример пуритан по-прежнему предлагает нам. Эти заметки - не догма, и не в последнюю очередь потому, что пуританская мудрость незаметно продолжает пронизывать нашу политику. Как Тоуни выразился в 1926 году, "в пуританстве был элемент, который был консервативным и традиционныс, и элемент, который был революционным; коллективизм, который ухватился за железную дисциплину, и индивидуализм, который отверг пресный беспорядок человеческих страстей, трезвая рассудительность, которая готова была добыть плоды этого мира, и божественное безрассудство, которое творило все новое" (Towney R.H. Op.cit. P.212). Все современные конфликты правого и левого исчезают перед вертикалью неба и ада. Стремление к "личной мобильности" бледно перед порывом к спасению, которое нельзя сделать самим или заработать.

Почему они нам не нравятся?

Одна из причин, по которой мы сопротивляемся наследию пуритан - это то, что кто-то счел их лицемерными, жестокими или подавляющими. Их убеждение во   врожденной порочности каждого и непостижимом предназначении людей к проклятию или спасению у многих застряло как кость в горле. Но, честно говоря, вторая причина, почему мы сопротивляемся, оглядываясь назад на пуритан, в том, что они предсказывали с поразительной ясностью, как мы можем деградировать. Еще Уинтроп на борту "Арабеллы" сказал поселенцам Бостона, что их содружество не сможет    сосуществовать с необузданным индивидуализмом, как бы свята ни была индивидуальная душа. Верно, сказал он, "что частные имения не могут существовать при общем разорении". Ни один другой лидер государственного устройства не говорил это в 1630 году Когда он сказал, что мы "должны быть готовы ограничивать себя в излишествах ради нужд ближних" и "делиться плодами своего труда", он не пропагандировал социализм; он не забывал интересов своего сословия. Но его концепция правильного баланса между отдельными группами и обществом стала главной головоломкой либерального контрактного капитализма, который опирается не на ковенант, но на Конституцию, которая не так сильна, как темное подполье, развязанное нынешним капитализмом.
Третья причина, почему мы не чувствуем своей преемственности к практикам пуритан - это то, что в 1870-х годах, после того, как они потеряли свою церковную и юридическую власть, новый позолоченный век плутократии возродил убогое подобие пуританской строгости и ханжества, пытаясь прикрыть свою жадность и ожесточение своих детей. Это псевдопуританство достигло полной силы в 1880-х годах, с появлением строгих школ-интернатов, таких как Гротон (где учились Ф.Д.Рузвельт и Гарриман) и бронзовой скульптуры Сен-Годена "Пуританин", показывающей твердое и уверенное выражение лица основателя Спрингфилда Сэмюэла Чейпина (1595-1675).
Вскоре после этого экономическая паника, забастовки и неудавшийся крестовый поход, чтобы сделать мир безопасным для демократии, дискредитировали великое притворство из якобы кальвинистской прямоты, викторианского аристократизма и кланово-капиталистической напыщенности вокруг Джона Рокфеллера и Моргана. Одновременно покатился потоп развенчаний из уст Г.Л.Менкена, Рэндолфа Борна, Ван Брукса и Джеймса Траслоу Адамса, для которых пуританство - это "проклятие прошлого и первородный грех, оставивший всех с чувством вины", как выразился покойный историк Д.П.Диггинс. Менкен определил пуританство как "навязчивый страх того, что кто-то где-то счастлив", и этот осадок остался.
Четвертая причина, по которой мы сопротивляемся нашему пуританскому происхождению, в том, что по крайней мере половина даже самых ранних поселенцев штата Массачусетс не были пуританами. Некоторые из них были авантюристами разного рода, другие обслуги, а когда настали трудные времена, второе и тем более третье поколение поселенцев еще более отдалилось от пуритан. С тех пор подавляющее большинство американцев были носителями традиций не в ладах с пуританством, даже если они являются христианами - а все чаще они ими не являются. Большинство иммигрантов приезжают сюда в основном для улучшения  материального благосостояния, чтобы дать детям перспективы и определенные свободы, и у них нет той пуританской решимости сохранить эти свободы, с какой основатели американской республики, Джон Адамс и Джеймс Мэдисон, писали о том, что требует республиканского гражданства. Но это не значит, что мы не могли бы вновь взять на себя эти тяготы с нужными мотивами. Я полагаю, что в этом отношении пуританство нас кое-чему еще научит.

В чем мы в долгу перед ними

Рассмотрим мысль пуритан в нескольких измерениях. Пожалуй, наиболее поражающим является пример, который они подали своим выбором, когда оставили все, что они знали, любили и ненавидели, чтобы пересечь океан, оказаться в условиях, которые мы сейчас можем представлять только как дикую пустыню, где ужасающее одиночество и истерия время от времени захватывали по крайней мере некоторых из них. Сила, которую они черпали из своей веры, столь трудно постижима для нас, что мы склонны представлять их культ чуть ли не как фашистский митинг. Пуритане были суровы друг к другу и могли убивать коренных американцев, как израильтяне Синая предали Амалека мечу без пощады.
Тем не менее, они построили сильные строительные леса, с которых можно было бы заглянуть в пропасть, не падая. За 3000 миль от своих номинальных правителей они и другие поселенцы управляли собой сами в течение 150 лет, и довольно демократично для того времени. И уже в независимой Америке Джон Адамс, выпускник тогда еще почти пуританского Гарварда, написал в преамбуле к конституции штата Массачусетс (оставшейся до сих пор): "Политическое тело формируется за счет добровольного объединения индивидов: это общественный договор, по которому сообщество едино каждым гражданином и каждый гражданин со всем народом, так что все должно регулироваться определенными законами для общего блага".
При том что это явное эхо Уинтропа и соглашения на "Мэйфлауэре", это также напоминает нам о том, что либеральная капиталистическая республика должна в конечном счете опираться на граждан, добровольно отстаивающих общественные добродетели и убеждения -разумность, терпеливость, желание чувствовать собственный интерес в обслуживании общих интересов - что ни государство, ни либеральные капиталистические рынки обычно не желают ни питать, ни развивать. Либеральное государство не делает это, потому что оно не хочет проводить, как пуритане, различий между разными образами жизни. Рынки не делают это потому, что они работают, относясь к отдельным людям как к эгоистичным потребителям или инвесторам, а не как к носителям общей миссии. Молодые республиканские граждане и лидеры должны быть как-то выращены. Для этого мы теперь полагаемся на "гражданское общество" - публичные школы, колледжи, церкви, общественные и спортивные объединения, которые стоят несколько особняком от рынков и государства. Но с этой моделью раскручивания на фоне экономических, технологических, экологических и других проблем, до которых мы сами довели, нам потребуется новое мировоззрение, чтобы обратиться к ним таким образом, каким более либеральная капиталистическая республика этого сделать не сможет.
Взгляд на духовность пуритан многим действует на нервы. Но их кальвинизм, сначала мучительный для души, а потом жизнеутверждающий, прошел через движение аболиционистов, "Хижину дяди Тома" и мысль миллионов американцев, в том числе Авраама Линкольна, который называл американцев избранными. Хитроумная, иногда заковыристая  пуританская балансировка глубоко личных убеждений и решительного общественного действия прошла через партию вигов XIX в., названную тогда "призраком пуританства. Республиканство XVIII в. и духовный препарационизм пуритан были повенчаны в методизме (только не уэслианском! - Пер.). Пуритане также возродили трезвую ортодоксию, которая в несколько обмирщенной форме по-прежнему царит на Среднем Западе. Когда Уоррен напоминает предпринимателям, что они не могут процветать без остановок общественного транспорта, структур безопасности и образования, она возрождает "истинное правило" Уинтропа, что частные поместья не могут существовать при общем  разорении. Она также опирается на одно из новоявленных пуританских течений - Прогрессивную партию,  которой Т.Рузвельт заявил на следующий президентский срок в 1912 году: "Это Армагеддон, и мы стоим за Господа!".
Мартин Лютер Кинг-младший был истинный пуританин в своем диссидентском упоре на повествование об Исходе. Он был фаталистом, не намеренным творить историю никакими средствами, кроме морального свидетельства, независимо от того, насколько необходимы политические стратегии вокруг него. Историк Дэвид Чепел в "Камне надежды"  показывает, что глубоко пуританское понимание первородного греха больше укрепляет веру в вечную справедливость типологии Исхода, чем гегелевская или либеральная философия истории. "Мы преодолеем" - это была не светская политическая клятва, но утверждение Божия предназначения судьбы, что потребует борьбы и, возможно, неповиновения до смерти, но будет выиграно только с Богом.
В 1964 году президент Йеля Кингман Брюстер, прямой потомок Уильяма Брюстера с "Мэйфлауэра", живая персонификация пуританского Исхода, вручал почетную докторскую степень коронованной особе (Бельгии? - Пер). Он не считал, как некоторые из его предков, королей преступниками, и в этот высокий момент для американской гражданской религии два гиганта пожали друг другу руки через времена и пространства, чтобы подтвердить то, что больше всего ошарашивает и изумляет большую часть мира -  убежденность нашего народа в том, что религиозная приверженность и гражданская свобода усиливают друг друга, и его ожидание веры, даже без какого-либо навязывания доктрины.
Такие факты колеблют наши либеральные представления об историческом времени и прогрессе. Линкольн, Стоу, Рузвельт развили свою потрясающую энергию иначе. Их личности развивались, порой мучительно, в рамках общин, и свою судьбу они в конечном счете предоставили Богу. Это таит в себе баланс автономии и полномочий, на основе готовности предоставить свое одинокое паломничество  коллективному поручению, и это дало американской гражданской культуре мощный и для большей части мира необъяснимый двигатель.

Личная идентичность и общая приверженность

Первые лидеры американских пуритан были выпускниками Кембриджского университета в Англии на рубеже XVII в., а это означает, что они были религиозными, но не средневековыми людьми. Они основали Гарвард, "опасаясь оставить безграмотным служение наших церквей, когда их служители лягут во прах" - как выразились вскоре в Йеле, еще более ортодоксальном, чем Гарвард. Твердо имея в виду  предостережения Уинтропа о темной стороне экономического развития твердо в виду, эти и другие пуританские колледжи (Дартмут, Принстон) и после того, как пуритане ушли, стремились, обучая государственных деятелей, закалить волю студентов для принятия решений, а для этого обучали их, как и все кальвинисты, классической литературе и научным изысканиям. Пуритане были восторженными астрономами и приверженцами ньютоновской физики.
На протяжении большей части американской истории многие выпускники этих колледжей и подготовительных школ, вскормивших университеты, приняли серьезно свое обязательство вести народ и, в случае необходимости, бросить вызов существующей власти во имя высшей силы. В своей первой речи Ф.Д.Рузвельт заявил: "Мы должны действовать как обученная и преданная армия,  готовая пожертвовать собой на благо общей дисциплины". Он призывал американцев вернуться к "благородным старым нравственным ценностям" и к "твердой верности долгу". Одним из наиболее важных факторов, повлиявших на него, был директор школы Гротон Эндикотт Пибоди, потомок пуританина Джона Эндикотта, который приехал в Массачусетс за два года до того, как  Джон Уинтроп основал рыболовную колонию в Сейлеме.
Гротон и аналогичные школы Новой Англии были живыми источниками морального наставления. Пибоди учил, что самоотречение ради общего блага требует сначала наличия воли, достаточно сильной, чтобы ее отвергнуть. Гребля, что могла показаться спокойным плаванием по течению, на самом деле требовала борьбы против многих страстей и страхов ради общей цели. Некоторые студенты формировали эту силу духа в  изучении с ранней юности классики и истории, постигая, что участие в больших усилиях, рассчитанных на многие поколения, требует мужества, доблести и преданности своему предназначению. Как минимум школы поощряли самоконтроль, простой образ жизни и высокое мышление, скромную готовность взять на себя ответственность без награды,  способность переносить страдания, если это заверяет в делах благодати. Гарриман, посол холодной войны в Советском Союзе, и госсекретарь Дин Хачесон прошли Гротон, а затем студенческие общества Йеля вместе с его капелланом Уильямом Слоуном и двумя президентами. Как генеральный прокурор, выпускник Гарварда Эллиот Ричардсон пожертвовал своей карьерой в республике во время Уотергейта, а Арчибальд Кокс, еще один выпускник Гарварда, был уволен за расследование леятельности помощников Ричарда Никсона.
Джером Карабель в книге "Неизвестная история приема и исключения из Гарварда, Йеля и Принстона" показал, что хотя их статусом в элитном образовании часто злоупотребляли, он сохранил неоценимое значение как брэнд наследников пуритан и творцов Республики. "Конечно, - заявил Кингман Брюстер в лекции 1965 г. - обнаруживались и отвергались те очень немногие, кто носил мантию зря. Но это никогда не делалось по административному произволу... Всепроникающая этика взаимной преданности и ответственности студентов и преподавателей заложена глубоко в нашем происхождении и традициях".  Если бы это не отпугнуло снобов наших дней, он мог бы процитировать наблюдение пуританского служителя Ричарда Мезера в 1657 г.: "Нечестивцы, хотя и довольно редко, появляются среди нас, и когда они здесь, их легко узнать: они курят и нюхают табак". Брюстер действительно хотел, чтобы студенты Йеля вникли в свою историю, чтобы отличить истинное лидерство от ложного. И это позволит понять, как американцы жили, занимались делом и воевали.

Пуританские корни Нового курса

Можно утверждать, что ни один американский президент после Линкольна и Теодора Рузвельта не оценил это высокое наследие лучше, чем Франклин Д. Рузвельт, который научился решать такие задачи между 1896 и 1900 годами в Гротоне, и не в гребле, а в футболе, в который каждый мальчик был обязан играть. По словам биографа Эндикотта Пибоди, Фрэнка Ашберна, ректор восхищался футболом "потому что это игра, которая является грубой и жесткой, требующая мужества, выносливости и дисциплины". Инстинктивно он, как и гимназисты, доверял футболистам больше, чем не играющим. Он ненавидел проигрывать, но никогда не покрывал неспортивное поведение. Пибоди лично прощался с гимназистами, отходящими ко сну, и они получали подписанные им поздравительные открытки. Если выпускники были хорошими спортсменами, они удостаивались высоких оценок ректора; если в их поведении были основания усомниться, их вызывали к директору, даже если они прежде были на лучшем счету. Пуритане вели так своих молодых подопечных через этапы самоанализа (НЕКОРРЕКТНО. - Пер.).
Рузвельт фактически переписывался с Пибоди на протяжении всей своей жизни, даже из Белого дома. В клубе выпускников на Манхэттене в 1936 году Пибоди успокоил группу, со старинной прямотой ненавидевшую Рузвельта как предателя своего класса, говоря,  что хотя он понимает их яростные разногласия , он считал Франклина галантным джентльменом и другом. Пибоди примирил преданность своим выпускникам со своими собственными политическими разногласиями с Рузвельтом, ибо для него, как и для Уинтропа, важнее было ограничивать себя ради нужд ближних и делиться плодами своего труда. В ту ночь в клубе воцарилась глубокая тишина. Выпускники всеми силами пытались примирить свое уважение к ректору, учившему их трудной и честной игре, с отвращением к его галантному другу на трибуне. Либеральная капиталистическая республика была на весах. Наследники пуритан должны были что-то делать с этим.
Годы спустя после кончины Пибоди в 1944 году и Рузвельта в 1945-м директора школ Новой Англии называли друг друга братьями, носителями старой пуританской миссии в пустыне. Многие их студенты стали плутократами и грешниками, напялившими на себя мантию Уинтропа и Коттона, но на них легла ответственность еще большая, чем на людей XVII века, когда Рузвельт стал творцом "американского века". и послевоенного Атлантического альянса.

Вызов самим себе

Напомним, что Уинтроп и его последователи оставили все им известное и основали педагогику, которая провела последующие поколения государственных лидеров через опыт почти столь же требовательный, чтобы увидеть, что то, что они совершили, внушало страх уже накануне либерального кораблекрушения. Сегодняшние консервативные претенденты на общественную мораль достаточно легко цитируют Уинтропа или, если уж на то пошло, Эдмунда Берка. Но намного сложнее воспринимается отсутствие у либералов пуританской стали, когда они изображают озабоченность по поводу угнетения, будучи озабочены в то же время, как сохранить частные поместья при общем разорении, как выразился Уинтроп.
То, что либералы безвольно следуют за чьими-то мощными интересами, легче объясняется тем, что они подвергаются давлению, чем тем, что они создают его причины. И это соучастие потрясло бы настоящих пуритан, включая раскольников, таких, как Роджер Уильямс и Энн Хатчинсон. Либералы, у которых все слишком хорошо получается сегодня, явно не относятся всерьез к исправлению несправедливости, ограничиваясь моралистическими жестами для спокойствия совести. В то же время они часто легализуют, а то и финансируют безжалостные нападения на человеческое достоинство и безопасность нашей свободы с помощью манипуляции и экономического грабежа. Либералы еще более, чем консерваторы, не утратили свою способность поддерживать через публичную дисциплину остатки старых обязательств, что пуритане вплели в ткань американской республики.
Переосмысление нашего отношения к пуританам может помочь нам пересмотреть неолиберальный синтез либерального релятивизма и всеядности "свободной" спекуляции, которая сшила для нас саван и растворяет нашу политическую культуру. Чтобы разорвать этот саван, потребуется мужество и упорство. Вместо того, чтобы поздравить себя за разоблачение лжепуританского лицемерия позолоченного века плутократов, давайте наберемся у пуритан достаточно мудрости, чтобы поразмыслить на холодную голову. Ибо пока что наша мечта об Эдеме ведет нас среди мрачных корпусов Силиконовой долины и сверкающих офисов Сингапура, чей глашатай Фарид Закария убедил даже Обаму, что он видел будущее и  как оно работает.
Давайте попробуем точно и с любовью вспомнить первых серьезных людей Америки, о которых я попытался сказать здесь. Последуем ли мы вразумляющему совету Джона Уинтропа отказаться от излишеств, чтобы не лишать других необходимого, или будем маскировать процветание отдельных "поместий" и разорение населения разговорами о росте и фиговыми листьями моралистических жестов насчет освобождения? Разве все это не ускоряет гибель нашего общества, а потом и планеты? Или мы все еще делаем вид, что история скоро кончится, как мы решили, когда рухнул железный занавес?   Почему бы не отказаться от светской эсхатологии, с которой левые ввели в заблуждение большую часть самого либерализма? Почему бы не переосмыслить зависимость американцев от проклятой дилеммы частного и общего, на которой сейчас все подвешено в стране?
Историк Клинтон Росситер, сам потомок пуритан Новой Англии, в книге "Посев республики" (1950) предложил республиканское прочтение предупреждения Уинтропа: "Для людей и народов, соблюдающих этот закон, придет процветание и счастье; для людей и народов , которые бросают ему вызов, он придет невзгоды и печаль. У истории есть свой способ наказать тех, кто отрицает реальность моральных ограничений на политическую власть". Росситер имел в виду то же, что Пибоди, Брюстер, Ричардсон и другие наследники пуритан: желание поддерживать и соединять солидарность и любовь к свободе способно преодолеть огромные трудности через рождение доверия и веры в невидимое.
Но действительно ли у истории есть способ наказать наше легкомыслие? Я думаю, что Росситер хотел сказать, как и Уинтроп, что республика без морального измерения никогда не будет достаточно серьезной, чтобы воспитать сильных граждан. Токвиль подошел еще ближе к истине в пассаже, который ошарашивает неверующих. Зная, что пуритане были естественными республиканцами, потому что они отказались принять любое земное господство, он с взволнованной проницательностью, которая кажется мне почти сверхъестественной, писал: Когда у какого-то народа разрушается религия, в высшую деятельность ума вторгается сомнение, наполовину парализуя все остальные способности интеллекта. Каждый человек приучается не иметь ничего определенного, кроме путаных и переменчивых представлений по вопросам, имеющим особую важность для его близких и для него самого; люди плохо защищают свои мнения или же легко отказываются от них, и, отчаявшись поодиночке решить важнейшие проблемы человеческой судьбы, они малодушно перестают думать о них вообще. Такое положение непременно опустошает души, оно ослабляет пружины воли и готовит граждан к рабству.В такие времена случается, что люди не только позволяют отнимать у них свободу, но и часто сами отдают ее.  Когда в вопросах религии, так же как и в политике, перестает существовать власть авторитета, эта безграничная независимость вскоре начинает ужасать людей. Постоянное возбуждение по поводу всего на свете тревожит и утомляет их. Когда в мире сознания все приходит в движение, люди хотят, чтобы по крайней мере в области материальной был установлен твердый, устойчивый порядок, и, поскольку они уже не могут вернуться к своим старым убеждениям, они отдают себя в руки какого-нибудь повелителя".
Эта мрачная перспектива оставила Токвиля склонным думать, что если вера будет в гражданине, он будет свободным, и если он хочет быть свободным, он должен верить. "Так как тирания большинства в демократическом обществе имеет легитимность, которую трудно оспаривать, она может быть столь же удушливой, что и государственная религиозная власть".
Пуритане, упразднив английский религиозный авторитет, стремились не принять либеральную демократию или даже создать священство всех верующих, но воссоздать ранние христианские общины, очищенные от мирских сетей и глупостей. "Как художник собирает свет, так что все вокруг  погружается для него во мрак, пуританин настраивает свое сердце на голос с неба огромным усилием концентрации и самоотречения, - пишет Тоуни. - Желая все получить, он от всего отказывается".
То, что Уинтроп говорил о балансе веры  и свободы, не так уж отличается от того, что Токвиль мог созерцать 200 лет спустя, и от того, что мы все еще можем созерцать почти 400 лет после того, как об этом говорилось у берегов штата Массачусетс. "Теперь, если Господу угодно будет выслушать нас и привести нас в мир, которого мы хотим, то пусть Он вспомнит, что Он заключил этот завет и скрепил печатью наше поручение, содержащиеся в нем, но если мы будем пренебрегать соблюдением того, что повелевается нам, отпадем от Бога и бросимся в объятия мира сего, и будем следовать нашим плотским побуждениям и искать своего для себя и наших потомков, Господь, несомненно, изольет Свой гнев и отомстит за Свой народ, и мы дорого заплатим за нарушение Его завета. И единственный способ избежать этого кораблекрушения, и обеспечить жизнь для наших потомков - это следовать совету Михея, поступать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить перед Богом нашим... И ежели мы подобным образом сохраним единство духа в узах мира, Господь станет нашим Господом и с радостью поселится среди нас как среди избранного его народа и благословит все наши начинания. И с тем, чтобы мы увидели доброту его мудрости, силы и правды во всем их блеске, еще незнакомом нам, и чтобы мы обнаружили, что Господь среди нас, десять наших воинов однажды смогут противостоять тысяче врагов".
Мудрый американский республиканский ответ на вопросы Уинтропа ожидает веры, но не налагает доктрину, оставляя место для неверующих (? - Пер.).    Но я думаю, что мы можем поддерживать это решение только тогда, когда мы последуем его предупреждениям, как американцы следовали от Уильяма Брюстера к Кингману Брюстеру, от Роджера Уильямса - к Мартину Лютеру Кингу. То, что мы больше не в беде, возможно, такая же проблема, как технологические, когнитивные и климатические ужасы, которые мы породили. Пуритане могли участвовать в этом тоже, но по крайней мере у них были средства призвать самих себя к ответу. У нас есть вещи, о которых они не могли и мечтать. Но есть ли у нас их мудрость и воля?

Перевод (С) Inquisitor Eisenhorn