Пятеро солдатиков

Дрёма рассеянно пнул ногой камень, тот прокатился пару метров и упёрся в закрытую дверь чьего-то гаража, раздался глухой удар, и мальчишки встрепенулись.

- А давай… - начали одновременно Нот и Сажа, переглянулись между собой и синхронно кивнули, мол, ты первый. Оба замолчали, и, пока продолжались их взаимные уступки, слово взял Кошка:

- А вот Димка вчера мне рассказывал, - мальчишки хором застонали, они так устали от его вечных баек о старшем брате, который с ним на улице и здороваться-то не спешит, не то, что истории говорить, - как они с парнями Пиковую даму вызывали.

Нот и Сажа дружно повернули головы в сторону Кошки, открыли рты, видимо, желая что-то возразить, но вместо этого синхронно кивнули, будто уже всё решили между собой, и Нот озвучил итог их молчаливого диалога:

- Мы тоже можем.

Мотя, до этого сидевший с закрытыми глазами, откинувшись на стену гаража, будто очнулся от своих мыслей и попытался вернуть друзьям благоразумие:

- Мне кажется, это не лучшая идея, - осторожно проговорил он, но, как обычно бывало, никто его слушать не стал.

Когда идеи выдвигались Нотом, Сажа всегда поддерживал его первым, и уж если они сговаривались, сдвинуть их уже не мог никто. Мотю вообще мало кто слушал, очевидно, ему не хватало значимости среди новых друзей. Его принимали в игру, с ним делились историями и звали на дело, когда надо было залезть в чужой огород за ягодами или припугнуть другую группку мальчишек, новичку и это уже счастье.

Нот тем временем подкинул мяч и носком рваного кроссовка запульнул его куда-то за гаражи. Сажа без каких-либо слов поднялся с земли и рванул следом. Кошка тем временем, чуть ли ни впервые оказавшись в центре внимания, начал взахлеб делиться знаниями, то и дело, проглатывая окончания, где-то между предложениями, когда дыхание у него совсем сбилось, он даже вытащил из кармана ингалятор и хотел уже сделать вдох, как Нот его перебил:

- Это все жутко интересно, чувак, но можно уже ближе к делу, солнце палит, как проклятое, и светит, будто убить хочет, скоро время обеда, не иначе.

- Да-да, точно, - залепетал переведший дыхание Кошка, убирая баллончик с лекарством обратно в карман. – Димка говорил, они рисовали мелом ступени на лестнице и говорили нужные слова, а потом знаешь что еще – круги для каждого. – Мальчик поднял палец вверх и назидательным тоном, каким любят пользоваться взрослые, провозгласил: - Круги – это самое главное. Вот что сказал мне Димка, в них мы должны будем встать, когда слова произнесем.

- Ну а дальше, дальше-то что? – перебил его на этот раз Дрёма.

- Да подожди ты! – отбрил его Кошка, - не видишь, я вспоминаю!

Но больше он так ничего и не добавил, потому что деловой Нот уже начал раздавать команды:

- Так, Мотя, у тебя сестренка вчера рисовала на асфальте, возьмешь у нее мелок, - мгновение повернулся к Кошке: - А цвет, он имеет значения?

- Не думаю, - важно ответил тот, ему было жутко приятно, что его идею так высоко оценили.

- Значит неважно какой, но давай белый, его лучше видно, - продолжил раздавать указание Нот. – А ты, Кошка, разузнай все как следует у брата, когда придешь домой. – Дрём, дружище, ты захвати на всякий случай биту из дома, ну вдруг что не так пойдет. А я, я… - запнулся он на своем имени, - я сухарей из дома принесу, чтобы не скучно ждать было. Так, -  Нот потер руки от того, как хорошо все складывается, - кто у нас еще остался? Сажа значит… Ну ничего ему тогда надо будет лестницу найти.

- А я уже, - отозвался как раз вернувшийся Сажа, в руках у него был мяч, - там старый дом за гаражами, развалился совсем, я попробовал в окно глянуть, только занозу зря посадил, - он выставил на обозрение друзей палец, обычный совершенно, с занозой или без, но ничем не примечательный. - Ни черта не видно, но крыльцо, крыльцо там шикарное.

- Ну, тогда договорились, давайте сейчас по домам, а после собираемся здесь же, - подвел итог предстоящему событию Нот. Мальчишки дружно кивнули и разбежались каждый в свою сторону. Нот, как самый заводной, быстро рванул к своему дому, Сажа бросился за ним. Кошка вынул ингалятор из кармана, тяжело вздохнул и тоже припустил в свою сторону. Мотя и Дрёма не спеша пошли к себе: первый от того, что в принципе не любил спешить, а второй из-за новых ортопедических стелек в кроссовках.

***
После обеда все опять собрались на любимом пустыре за гаражами. Очень удобное место, если хочешь слышать голос матери, кричащей что-то из окна, но при этом быть надежно укрытым от ее зоркого ока. Мотя пришел последним: он растягивал тарелку супу так долго, что мама даже забеспокоилась, не случилось ли что с ним. Но обещания – дело такое, с ним шутки плохи, а в новом коллективе тем более, раз отступи, век трусом звать будут. Потому-то мальчик все же взял белый мелок из ведерка сестры и нехотя поспешил к друзьям.

Никакого испуга Мотя на самом деле не ощущал, и предчувствие его не мучило, просто осторожность была его второй натурой, что вытекало из любимых страшных историй, где в каждой самым первым пропадал тот, кто действовал необдуманно. Спешка – орудие дураков, а дураком он не был. Любопытство иногда толкало его на крайности, но загодя подстелить соломку Мотя умел.

Дом, крыльцо которого было выбрано для новой игры, стоял на отшибе их маленького поселка. Он похож был на видение, то ли желающее укрыться в лесу от мира, то ли выйти на свет из тени близ растущих деревьев. Подходящее место для мальчишеских проделок – так его окрестил Нот, и, как это обычно бывало, каждый с ним согласился.

Сажа никогда не искал первенства, ему куда теплее было в тени лучшего друга, иногда его потворство безрассудным идеям Нота доходило до крайности. Так два года назад он целый месяц проходил с гипсом на руке в страшную жару, а все потому, что не нашел ничего необычного в игре в салочки по крышам гаражей. Вот и сейчас он абсолютно серьезно воспринял опасения друга и внимательно рассматривал и обмерял принесённую Дрёмой бейсбольную биту.

Нот привычным жестом забрал игрушку из рук Сажи, подкинул одной рукой мяч, а битой, зажатой в другой, попытался отбить. Ничего у него не вышло, и мяч упал на землю.

- Чёрт, - выругался Нот, - она какая-то неправильная, - и отдал биту обратно другу, даже не потрудившись самому поднять мяч. Вместо этого Нот обратился к остальным: - Кто что принёс, кидайте сюда, - он махнул себе под ноги.

Мальчишки, занятые в основном осмотром дома, как по команде, подтянулись ближе и образовали что-то вроде круга. На землю посыпались мелок, бита, небольшая горстка конфет, несколько острых камушков, подхваченных по дороге, чей-то носовой платок и бутылка воды. Кошка, держащий в руках листок, развернул его и стал читать с самым сосредоточенным видом, немного спотыкаясь на сложных словах:

- Надо мелом нарисовать ступеньки на лестнице, число ступенек должно быть на две больше числа участников. На первой ступеньке должны лежать по вещи от каждого. Со второй по предпоследнюю ступеньки должны быть пронумерованы. Последняя, как и первая, должна быть чистой, на нее стоит положить по камню от каждого из участников. Потом обязательно рисуются круги для каждого, их тоже стоит пронумеровать. Когда это всё сделано, то все должны встать каждый в свой круг, и только тогда произносятся слова. Трижды.

Когда Кошка закончил читать, на мгновение воцарилась тишина, словно каждый в этот момент впервые задумался: а стоит ли вообще играть в эту игру. Но так как никто из мальчишек не пожелал первым высказать сомнения, то все постепенно зашевелились и принялись за дело.

Кошка суетился больше всех, поучал и поправлял всех и каждого, получая от своего случайного лидерства все преимущества. Он был единственным, кто стоял в стороне, когда остальные расчищали крыльцо. Когда Нот попытался забрать у него листок с инструкцией, он сердито покачал головой и впервые прямо отказал другу, уповая на то, что брат строго наказал ему никому тот не отдавать. Ноту не осталось ничего более, как смериться с ситуацией; он сплюнул под ноги и, бурча себе под нос, что ещё отыграется, пошел помогать Саже и Дрёме тащить особо большой валун. Осторожный Мотя тем временем аккуратно обходил расчищенное пространство, в некоторых местах тихонько попрыгивая на месте.

Когда все дела оказались законченными, Нот вернул себе пальму первенства и торжественно проговорил:

- Ну что приступим, - он взял из общей кучи мелок и нарисовал семь ступенек, нужные пять пронумеровал. После каждый из мальчишек стал шарить по карманам, ища завалявшуюся пуговицу или солдатика.

Мотя справился первым, в его легких шортах карманы были слишком малы, чтобы что-то в них хранить, потому он отколол от своей рубашки значок, бережно положил его на нарисованную ступеньку и занял самый дальний от крыльца круг. Сажа положил камешек, который отыскал в один из дней у железной дороги, тот красиво переливался при солнечном свете. Кошка положил ингалятор, потому что больше ничего с собой обычно не брал. Дрёма выложил своё чудесное зеленое стеклышко, через которое мир становился совершенно другим. Так как ничего особенного в карманах у него не было, Нот прямо на месте оторвал одну из пуговиц от рубашки и положил её на ступеньку. А после, как последний оставшийся, взял из кучи ровно пять камушков и положил их на последнюю ступеньку.

Каждый, таким образом, оказался в своем кругу. Мотя занял самый последний, а первый все негласно оставили для Нота. Верный ему Сажа встал по его правую руку, а рядом с Мотей встал Кошка, всё так же не выпускавший из рук заветного листа, у которого, если присмотреться, можно было заметить неровно оторванный край. Дрёме досталось почётное место в самой середине. Когда все убедились, что никто не заступает за линию и крепко стоит на ногах, стали хором повторять заветные слова.

***
Нестройный хор мальчишеских голосов смолк также внезапно, как ранее зазвучал. Наступившая тишина разочаровывала – каждый, из друзей ожидал чего-то особенного, шумного, тяжелого, давящего на ушные перепонки. Зря что ли Нот вспомнил о безбольной бите? Но ничего не происходило, ни в первую секунду, ни в шестьдесят первую. Тишина и только. Может ли таинство быть подчёркнуто чем-то отличным от фанфар и криков? Мальчикам казалось, что нет.

Именно отсутствие каких-либо последствий заставило их почти синхронно шумно выдохнуть и расслабить плечи. Не случилось ничего из того, что каждый из них успел придумать себе во время обеда и тщательной подготовки. Это и разочаровывало.

Нот, как самый нетерпеливый, тут же вышел из круга. Сажа только и успел что проговорить: «и это что всё?», как на чудом сохранившиеся у старого крыльца перила села птица. Та определённо была бы из семейства врановых, только сравнить её с обычной вороной язык не повернулся ни у кого. Птица была откровенно большой, в тёмных перьях крылатой гостьи терялся солнечный свет, а длинные тонкие лапки неустанно перебирали по старому дереву, голова то и дело двигалась, и на мальчишек смотрел то один, то второй не менее тёмный глаз.

Друзья молчали, словно бы подражая птице, переступали с ноги на ногу, будто каждому не терпелось сорваться с места и припустить в сторону дома. Независимо от общего желания никто из мальчишек с места не двигался. Нот так и застыл рядом со своим кругом, будто не мог решить, стоит ли вернуться в него или плюнуть на всё и закончить эту затянувшуюся игру. Но потом птица сделала по направлению к нему пару быстрых прыжков и взглянула своим тёмным глазом прямо на него, и он с испугу отступил назад и, неуклюже наступив на брошенный им же мяч, повалился на спину, успев подставить для падения руки.

Затянувшееся молчание прервалось с касание мальчика земли. Нот неудачно приземлился на руку, отчего острая боль пронзила запястье. Он вскрикнул, и мальчишки бросились к нему с почти одинаковыми неразборчивыми возгласами. Когда Нота подняли с земли и отряхнули, странной птицы уже не было. Мотя, как самый мнительный вертел головой, но, если бы кто спросил его в тот момент, то стало бы ясно, что даже он не разглядел: куда та подевалась.

У Нота оказался перелом, ему загипсовали руку в тот же день, и вечером он уже не вышел на улицу. Верный Сажа ждал друга до последнего, отчего казался непривычно тихим. Каждый из мальчишек, уходя домой, участливо хлопал его по плечу.

***
Наутро, когда компания собралась на привычном месте, Сажа умудрился прийти самым последним, под конец его опередил даже Дрёма со своими ужасными ортопедическими стельками. Лицо у него было непривычно бледным, что ощутимо бросалось в глаза при природной смуглости кожи. Долгое время он был неестественно молчалив, что пожелай кто посчитать сказанные им слова, не набрал бы и десятка. Мальчик почти не поднимал от земли глаз и впервые не рвался участвовать в проделках. Даже когда Нот привычным движением запустил мячик в воздух, Сажа остался стоять на месте.

Кошка не выдержал первым, выразив общее недовольство посередине разговора о зарвавшихся мальчишках из соседнего двора:

- Да что с тобой не так, дружище? Выглядишь так, будто бы ел червей на ужин, - проговорил он.

Сажа сразу же понял, что обращаются именно к нему, хоть и не было произнесено имени. Он вздрогнул, а потом заметно поморщился, отчего остальные мальчишки образовали вокруг него круг. По их напряженным лицам можно было запросто прочесть непременное желание наказать обидчика. Сажа покачал головой на один невысказанный вопрос, а потом аккуратно потянул вверх край широкой футболки. На боку у него виднелся огромный налившийся краской синяк.

- Что это? – Первым высказался Мотя, за ним тут же последовал Дрёма: - Откуда? – А Нот, как обычно, подвёл итог: - Что за чёрт с тобой приключился?

Мальчик снова покачал головой:

-Я не знаю, - голос его звучал тише обычного, а между фразами вдруг появились совершенно нетипичные паузы, - Я так проснулся. Помню только, что во сне собирал яблоки, огромные перезрелые плоды, пахнувшие солнцем и осенью.

На какой-то момент между друзьями повисла тишина: не та, что бывает у хорошо знакомых между собой людей, лёгкая, как синтепоновое одеяло, а самое настоящее, тяжеленое, как упавшее на ногу полено, молчание. В такие мгновения слова вымирают, бродят поодиночке где-то на задворках сознания, но никак не желают встречаться на языке. Оправляются от подобных минут долго, стряхивают с плеч подобно внезапно свалившемуся с ветки сугробу, но так до конца дня и остаются с ощущением холода и промозглости.

- Как такое возможно? – Мотя первым пришёл в себя, потому что неутомимый ум любителя загадочных историй потребовал объяснений, но Сажа в третий раз качнул головой, и плечи опустились у каждого из друзей.

Дрёма вдруг отбился от общей кучи, предпочтя слепому унынию хоть какое-то действие. Он ушёл разыскать пущенный Нотом мяч. Кошка проводил его взглядом и спросил:

- И как болит?

Сажа мог бы не отвечать: по одному взгляду на него, каждый мог бы понять, что боли должны быть сильными, потому что от простого удара лицом не бледнеют. Но мальчик ответил, так как сам хотел озвучить то, что мучило его с самого пробуждения:

- Адски, - выдохнул он и снова морщился, - так, будто обручем тугим ребра сдавлены.

- А родители? – подхватил эстафету Нот. Уж ему-то со вчерашнего дня всё было известно о боли – сломанная рука умудрялась напоминать о себе даже после пары таблеток обезболивающего. Сам факт того, что ему предлагали остаться в больнице, говорил о многом.

- Не знают, - отзывался Сажа и, переведя дух, сам рассказал, отчего все сложилось так, как есть: - Я проснулся с болью, но не смог найти причины, а, когда в ванной рассмотрел синяк, струсил. – Наблюдая за удивленными лицами друзей, мальчик добавил ещё кое-что: - Они бы меня просто не пустили сюда, мне и так постоянно напоминают про сломанную руку.

- Понятно, - растягивая слово, протянул Кошка. – Может, тогда сегодня посчитаем поезда?

-Да, - согласился Нот, будучи по-настоящему благодарным за то, что тот не стал оставлять их с Сажей вне игры.

***
Мотя плохо спал ночью, постоянно просыпаясь от удушливой жары, но стоило ему лишь скинуть с кровати одеяло, как неизвестно откуда взявшийся холодок начинал кусать его разгоряченную кожу. Он пару раз с закрытыми глазами вставал и подходил к окну, проверить, оттуда ли приходит холод. Но вот что было странным – никакого сквозняка в комнате его не было, сквозь открытое окно влетали только лишь комары, но никакого ветра. С каждым новым подъемом уснуть становилось все сложнее, он усталый валился на кровать, но нащупать сна не мог.

Неспокойная ночь стала причиной, по которой Мотя пришёл на секретное место раньше обычного, но ждать компании долго ему не пришлось. Почти сразу следом за ним пришел не менее угрюмый Нот, на вопрос о причинах столь недоброго утра тот лишь отмахнулся, сказав, что скажет всё потом. Пришедший Кошка выглядел не менее усталым, словно день был не впереди, а уже заканчивался. Впервые утренние приветствия выходили вялыми и безынициативными. Они ждали Сажу и Дрёму лишние полчаса, когда Нот не выдержал, зло бросив:

- Сажа не придёт, - Кошка и Мотя даже возразить не успели, как мальчик сам раскрыл причины своего раздражения: - Он в больнице, оказалось, что там не просто синяк, там перелом одного ребра и трещина в другом. Его мать думает, что это моя вина.

Когда стало понятно, что дальше никакого разговора не предвидится, Мотя решил озвучить хотя бы часть собственных тяжелых мыслей:

- Ты бы не ударил его, - сказал он Ноту, пытаясь в ответ поймать его взгляд, - но кто-то всё же сломал ему ребро. Как думаешь, мог он соврать, что не знает откуда синяк?

Нот вскинул голову на последние слова и покачал головой, подкрепляя свой ответ категоричным:

- Только не мне.

Кошка, не участвующий в диалоге, всё высматривал кого-то вдалеке, но разбуженная словами Моти мнительность заставили его признаться в том, что он предпочел бы скрыть:

- Мне страшно, - тихо прошептал он, отчасти надеясь, что друзья не обратят на это внимания или же просто не услышат. Однако надеждам его не удалось сбыться, и опасения одного упали в благодатную почву в душах двух других.

- Мне, кажется, тоже, - отозвался Мотя, потому что верил, что умение признавать страхи – это не трусость. Трусость – их замалчивание.

- А мне нет, - отозвался Нот, и сколько бы не приглядывались к нему двое мальчишек, так и не смогли рассмотреть и намёка на ложь. Видимо, дело в безрассудности друга, решил Мотя, в его извечном желании действовать наперекор и упрямом стремлении идти до конца. У таких страх всегда загнан в строгие рамки, за которыми всегда всё самое интересное. Их просто не трогает возможная потеря.

Но Нот и не ждал от друзей понимания, ему виделось, что слова Сажиной мамы – это его возмездие за годы понукания и подстрекательства. Ему было бесконечно обидно от того, что кто-то посчитал его недостойным дружбы. Если и было что-то пугающее в этом утре для него, так это потенциальная потеря лучшего друга. Вслух он, конечно, это не произнес, вместо этого указав на последний не менее важный момент:

- Дрёмы нет.

А Дрёмы и правда не было ни на улицу, ни дома. Старая женщина, которая заметила мальчишек, выходящих из подъезда друга, сообщила им, что видела, как младшего Ремнёва увезли рано утром в больницу. Хуже всего было то, что кроме этой мимоходом брошенной фразы ничего больше от старушки они добиться не смогли. Та просто не знала, что случилось и почему. Больше узнать они могли только от родителей Дрёмы, но те, видимо, были сейчас с сыном.

Выходил безрадостный расклад: из их шумной компании остались лишь три солдатика, притом один – раненый.

***
Без верного оруженосца Нот сдулся: он больше не сыпал идеями и не давал распоряжений. Озабоченный страхом Кошка не спешил больше брать командование на себя. Мотя оказался единственным, способным предложить хоть что-то, но чувствовал себя разбитым после бессонной ночи. Всё на что хватило его фантазии – это карты, колоду которых совсем недавно он собственноручно утащил из газетного ларька, когда покупал для отца газету.

Этот день каждый из мальчишек смело мог назвать самым скучнейшим в своей жизни, Мотя между делом даже пошутил, что и болеть веселее, потому что на такой случай всегда остается телевизор, который может шутить и смеяться за тебя.

***
Вечером им удалось перехватить маму Дрёмы, к его отцу они подойти бы побоялись, но маму окликнули хором и вместе расспросили о сыне. Их друг, действительно, находился в больнице, причем с сильнейшим двусторонним воспалением легких, что само по себе выходило загадкой, ведь никаких признаков болезни накануне никто не отмечал.

По всему выходило так: вечером всё с Андреем было в порядке, а посреди ночи у него вдруг поднялась высокая температура, открылся кашель, и появилась одышка. Вопрос о том, насколько подобное возможно, отпадал сам собой. Оставались лишь сомнения: как много можно списать на совпадение и случай? И чем оправдать оставшееся?

Кто-то должен был задать этот вопрос, но ждать его от Нота никто бы не стал, а Кошка был лицом заинтересованным, потому вся тяжесть ответственности за ближнего вдруг свалилась на Мотю:

- Кошка, ты уверен, что не напортачил с условиями того дурацкого ритуала? – спросил мальчик друга, когда от ярких карточных картинок стало рябить в глазах, - Может нам удалось-таки вызвать кого-то, а мы и не поняли?

- Дурак ты, Мотя, - отозвался шумный, но до боли логичный Нот, - ничего такого не существует.

- Да? – разозлился Мотя в ответ, - может, тогда, умник, ты объяснишь, как так существует, что здоровый человек вдруг заболевает? А рёбра, те сами собой давно ломаться начали? Или это и правда ты, как все взрослые теперь считают?

- Брось, Моть, - попробовал остудить друга Кошка, но тот и не подумал послушать. Мальчик смотрел в горящие глаза друга, подкидывая тому на рассмотрение отличную от собственной точку зрения.

Нот в свою очередь только покачал головой, но было понятно, насколько сильно его задели последние слова. Брови его сошлись на переносице, а уголок губ неприятно подрагивал. Нот поднялся со скамьи, чтобы получить преимущество в росте, но все еще продолжал выглядеть жалко, без высокого, крепко сбитого друга рядом рассматривать его, как угрозу никто бы не стал. Ни тем более тогда, когда одна рука его была загипсована и подвешена впереди на цветном материнском платке. Но, даже лишившись поддержки верного Сажи, Нот был столь же импульсивен и бесстрашен, потому и не думал уступать своё место.

- Ты трус, - выплюнул он, когда сумел чуть оправиться от первого потрясения, - небось дрожал всю ночь от страха, а теперь пытаешься оправдаться за наш счёт. – Немного помолчав, Нот повернулся к Кошке, который никак не мог решить, кого успокаивать и кого поддерживать, и обратился уже непосредственно к нему: - Пошли, Кошка, лучше узнаем, когда парней можно будет навестить, а этот пусть и дальше трясется над происходящим.

Мотя не нашел, что сказать в свою защиту, потому что нападать или обвинять кого-либо он не планировал с самого начала, а иных слов у него просто не было. Он остался стоять молчаливый и расстроенный, когда Кошка шепнул ему тихое «прости» и пару раз оглянулся на него. Оставшись внезапно совершенно один, он вдруг понял, к чему был каждый его страх. В компании, в которую до этого ему так легко удалось влиться, каждая роль была уже занята, а он вопреки своему уму и рассудительности так и не сумел вовремя это разглядеть. Он шутил с ними, делился сладостями и был готов пойти на бой с другими мальчишками, которые лично ему ничего плохого не сделали, но он оказался не готов преподнести им в дар собственное сердце. Не удивительно, что Нот посчитал его вопросы обвинительной речью, ведь Мотя никогда не рассказывал ничего о своих опасениях или желаниях, каждая его фраза служила подтверждением или опровержением мысли, высказанной кем-то другим. В дружбе важна не слепая вера, а обычная искренность, а искренним Мотя не был ни минуты.

Чтобы каждая из этих мыслей смогла достичь нужного участка, понадобилось не столь много времени. Мальчик мог видеть спины уходящий друзей, он подорвался с места и рванул вперед так быстро, как не бегал ещё никогда. Он рванул Нота за плечо на себе, вынуждая того развернуться к нему лицом и прохрипел из-за сбитого от бега дыхания:

- Я тоже переживаю за них, - а чуть позже, смотря в расширенные от удивления глаза друга, добавил: - И боюсь за нас. Мне, правда, было страшно сегодня ночью, как и до этого. В тот день я испугался ворона, - и уже почти отдышавшись, он тихо вымолвил, будто это было самым постыдным признанием в его жизни: - Говорят, вороны приносят недобрые вести…

Нот стряхнул с плеча руку друга, а после протянул ему здоровую ладонь. И когда мир снова был заключен, Кошка осторожно предложил:

- Мы должны проверить.., - он не договорил до конца, но каждый из друзей понял, что скрывается за многоточием.

***
Старый дом с их последнего визита к нему ничуть не изменился, разве что прибавилась пара новых дыр в крыше, но кто считал. Крыльцо было всё таким же аккуратно расчищенным, словно убрались на нем не более часа назад, доски под ногами надсадно скрипели, а на ступенях виднелись яркие белые линии. Но вот что странно, всё вокруг выглядело так, будто никто сюда после них не приходил – тогда откуда же взялись бросающиеся в глаза отличия? Очевидным казался тот факт, что кто-то сдвинул с первой нарисованной ступеньки личные вещи Дрёмы, Нота и Сажи, не тронув и пальцем ингалятор Кошки и значок Моти. С последней же ступени кто-то зачем-то забрал три камушка из пяти. Всё это было странным и пугающим, как если бы их игра продолжалась и без них.

- Что думаешь? – спросил Нот то ли у Моти, то ли у Кошки, а, может быть, и у самого себя.

- Думаю, мы что-то упустили, - отозвался Мотя, и они с Нотом оба повернулись к Кошке.

- Но мы же придерживались плана, что могло пойти не так? – отозвался задетый Кошка, всё-таки он же рисковал, вынося из дома этот листок, особенно учитывая тот факт, что брат его, Димка, ничего об этом не знал.

- Не знаю, но это странно, понимаешь? – Нот снова ни к кому конкретно не обращался, просто размышлял вслух. И эта его настороженность действовала угнетающе на друзей, потому что никогда ранее они не видели того таким рассудительным. Мальчик поднял с земли в спешке забытый Дрёмой мяч, из-за которого и произошло то падение, что заставило их совершенно забыть о незаконченной игре, и неловко подбросил его в воздух, чтобы после также неловко поймать. – Может быть, на том листе было что-то ещё?

Кошка не спешил отвечать, он попытался вспомнить, рассматривал ли он написанное, как следует. Ему хотелось верить, что да, потому он просто сдержанно кивнул. Но Мотя, который уже признал себя трусом перед друзьями, не желал сдаваться так легко, потому вслед за Нотом он задал Кошке ещё один вопрос:

- А брата ты спрашивал, как они тогда сыграли?

Кошка замер, опустил взгляд в пол и заметно напрягся в плечах, не слишком наблюдательный, но хорошо знающий его Нот, тут же заподозрил друга:

- Скажи мне, что он в курсе, что ты трогал его вещь, - простонал он. Из их компании разве что Мотя не был в курсе, к каким последствиям обычно приводит желание Кошки угодить друзьям, не спросив разрешения брата. Тот всегда ревностно охраняет каждую свою игрушку и устраивает на младшего брата охоту, стоит тому лишь слегка сдвинуть одну из машинок в его коллекции.

- Прости, - виновато протянул Кошка. Ему, действительно, было стыдно, правда, больше от того, как на самом деле обстоят дела между братьями.

- Ну, мы попали, - подвел черту под открывшимися новыми фактами Нот.

- В чём дело? – спросил напрягшийся Мотя.

- А в том, что мы не сможем узнать, где облажались, - безжалостно заявил Нот, хмуро поглядывая на Кошку.

- Он меня убьёт, если узнает, - добавил тихо Кошка, открывая правду теперь и Моте, тем самым окончательно принимая его в круг самых близких людей.

Когда стало понятно, что добавить к уже имеющимся выводам новые – значит напугать друг друга ещё больше, друзья решили оставить всё как есть и просто подождать. Единственное, на чём они смогли остановиться – это то, что ночью спать лучше не ложиться.

***

Мотя серьёзно воспринял смутную угрозу, он сделал всё, чтобы не уснуть. Первое время он играл в игру на компьютере, потому что на самом деле верил, что сможет просидеть так всю ночь. Но стоило старинным часам в коридоре пробить три раза, как скорость реакции у него снизилась, а глаза стали закрываться сами собой. Сколько не три лицо, но если сон коснулся твоих ресниц, ничто уже не способно удержать веки открытыми. После пары внезапных отключений, которые неизменно заканчивались резким движением головы вперёд, отчего сознание снова возвращалось в затуманенный сном разум, Мотя решил выбить клин клином. Он старательно приседал и отжимался, пробовал подтягиваться, но в итоге всё чаще падал на ковер совершенно без сил.

Мальчик уснул прямо на полу где-то между четвертым и пятым подходами. Летняя ночь была тёплой и тихой, в открытое окно лишь иногда проникали лёгкие порывы ветра, заставляющие подниматься и опускаться в каком-то извращённом акте дыхания занавески.

Проснулся Мотя позже, чем обычно, солнце было уже высоко. В коридоре мама провожала отца на работу, с кухню слышались крики его младшей сестры, требующей внимания. Первым делом он оглядел себя, сам не зная, что ищет, мальчик внимательно осматривал руки, ноги и бока. Ничего особенного он на теле не нашёл, зато в полной мере ощутил глупость собственных вчерашних попыток борьбы со сном, все мышцы его теперь болели и ныли, а тело будто бы сопротивлялось каждому новому движению.

Мотя собирался в тот день так скоро, как не делал этого ещё никогда. Он наспех проглотил оставленный на столе завтрак, поцеловал в макушку всё ещё возящуюся с кашей сестру и, наспех почистив зубы, сбежал на улицу. И каково же было его разочарование, когда на привычном месте он не нашёл никого из друзей. Усевшись на землю и откинувшись спиной на стену гаража, он стал ждать. Мальчик даже не заметил, как задремал, потому по-настоящему испугался, когда кто-то тронул его за плечо.

Этим кем-то оказался Нот. Он единственный помимо самого Моти пришёл на место, выглядел он при этом неважно. Лохматый больше обычного и какой-то болезненно бледный с тёмными тенями под глазами, он поддерживал здоровой рукой загипсованную, без того подвешенную на косынке, и заметно морщился.

- Будем ждать или сразу пойдём к Кошке? – спросил он без привычного задора, его звонкий обычно голос сегодня звучал, как расстроенное пианино, беря то слишком высокие ноты, то слишком низкие.

Мотя почти не удивился, когда заметил, что его голос звучит также.

***
Дома у друга их встретила тишина: не было ни обычных криков за стеной, которыми один брат посылал другого открывать дверь, ни возмущённого голоса матери мальчиков, которым та встречала такие перебранки. Не было ничего, кроме громкого противного звука дверного звонка.

Мальчишки вышли обратно на улицу и уселись на лавочку прямо у подъезда. Никогда раньше они такого себе не позволяли, потому что ни побаловать, ни нормально поговорить в таком месте нельзя. Но в этот раз ни о каком разговоре речи не шло. Нот обессиленный бессонной ночью и усилившейся болью пытался ужиться с ошеломляющей истиной, а Мотя был испуган настолько, что никак не мог подобрать слова, чтобы хоть как-то облегчить себе ожидание неминуемого конца. У себя в голове он перебирал прочитанные истории, пытаясь в чужих страданиях найти своё спасение, но видел в итоге на месте жертвы себя. Он то шел ко дну вместе с тонущим кораблем, как отважный капитан, то прятался в пустой комнате от вампира, то безуспешно пытался отпугнуть волков огнем. В каждой видевшейся истории ему чудился печальный финал, даже там, где герои находили способ спастись, он отчего-то встречал только гибель.

Они просидели в молчаливом оцепенении пару часов, что само по себе было делом совершенно немыслимым, и, вероятно, просидели бы так ещё, если бы к подъезду не подошёл Димка, старший брат Кошки.

- Что вы тут делаете? – спросил он у них, в голосе его Нот не заметил ни злости, ни привычной надменности. Он выглядел и звучал устало, да так сильно, что их с Мотей жалкий вид и рядом с ним не стоял.

- Что с Кошкой? – отозвался вопросом на вопрос Нот, потому что глупостью было бы пытаться придумывать что-то или скрывать, у их нахождения здесь была причина, а раскрыть её им мог сейчас только этот самоуверенный напыщенный идиот, которому всегда так стремился подражать болезненный и стеснительный Кошка.

- В коме, - Димка провел рукой по лицу, пытаясь тем самым вернуть себе хоть немного привычного хладнокровия, но ничего у него не вышло, потому что на следующих словах его голос заметно дрогнул: - Я не смог разбудить его сегодня утром.

Мотя покачал головой на слова парня и повернулся к Ноту, словно бы ожидая, что тот снова начнет сыпать идеями, но друг на него даже не взглянул. Он смотрел на Димку и ждал, что тот скажет что-нибудь ещё, но тот тоже стоял и молчал, будто ожидая помощи от них, от мелких мальчишек, которых вечно гнал от себя, потому что те мешали ему с друзьями наслаждаться взрослыми разговорами или раздобытой где-то бутылкой пива.

Нот проводил взглядом скрывшегося в подъезде Димку, а после повернулся лицом к Моте, чуть не столкнувшись с тем нос к носу. Отодвинувшись немного от друга тот деловито спросил:

- Что собираешься делать?

Мотя опешил даже от такого вопроса, он распахнул шире глаза и уставился с открытым ртом на друга, пытаясь понять, что он сделал не так и чем на этот раз заслужил такой удар. Но Нот и не пытался его кинуть, потому что кидать друзей считал последним делом, даже если всеми остальными правилами дружбы предпочитал пренебрегать, он наконец в полной мере осознал в какую передрягу они попали.

- Я не бросаю тебя, дурень, - возразил Нот на немой упрек друга, - но очевидно же, что ты следующий.

- Я? – полувопросительно протянул Мотя, а после уже утвердительно прошептал, - да-да, очевидно, же, что я.

Нот всё ждал, что тот скажет что-то ещё, но весь вид Моти кричал о том, насколько его вывело из себя такое заключение. Спорный вопрос, считать ли страх признаком трусости, мальчик решил оставить до лучших времен, а вместо этого повторил ранее заданный:

- Так что ты собираешься делать?

- Я не знаю?! – то ли утвердительно, то ли вопросительно протянул перепуганный Мотя, отчего Ноту не осталось ничего другого, как встать и потянуть друга за собой с одним единственным призывом:

- Пошли.

***
Нот иногда чувствовал себя пастухом, ведущим овец на сладкие травяные поля, но никогда не позволял себе высказать вслух подобной идеи. Он не был хитрым и умным тоже не был, но так повелось, что зависимый от него Сажа, молчаливый Дрёма и привыкший быть вторым Кошка всегда ждали от него идей. И тут уж выбор у него оставался небольшой: либо придумывай игру, либо будь готов к унылым посиделкам на большой яблоне, где развлечение одно – бросание незрелых яблок в малышей. Его послушные друзья привыкли скидывать всю ответственность на него, а после часто припоминали ему, как тяжело им пришлось.

Когда в их дружный устоявшийся коллектив попросился Мотя, недавно переехавший в их городок, именно от Нота все ждали, что он взбунтуется и откажет. Но для него в тот момент это виделось надеждой на то, что кто-то ещё сможет выступить генератором идей. Он не так уж и ошибся, потому что в отличие от него самого начитанный Мотя был не просто предприимчивым, но еще и вдумчивым – от его идей бед было в разы меньше, чем от предложений Нота. Одно время мальчику даже начало казаться, что его лидерские позиции вот-вот покачнуться, но верный Сажа всё ещё был при нем, а Мотя был чересчур осторожным для того, кто хочет вести за собой хоть кого-то. Чем больше Нот приглядывался к новому другу, тем сильнее ему начинало казаться, что Мотя попросту труслив. Но стоит отдать тому должное, он ни разу не отступился, когда дело касалось стычек с мальчишками из соседнего двора. Нот долго осторожничал с ним, пока в конце концов не понял, что место Моти уже закрепилось за ним.

И раз уж повелось однажды, что Нот единственный пастух, то уберечь свою отару может только он. Лишь ему посылать её на край, но и уводить от края тоже ему. Мотя единственный, кто пока ещё при нём, а значит он должен сделать всё возможное, чтобы не остаться в одиночестве. Благодаря простой арифметике Нот пришёл к непростому решению – взять дело в свои руки.

Он привёл Мотю к квартире Кошки, где был лишь один её обитатель, самый неприятный, надо заметить, но самый полезный в данный момент. Нот позвонил в дверь и дождался, пока Димка ему откроет, а после, не тратя время на хождение вокруг да около, бросил тому:

- Мы вызывали Пиковую даму, и, походу, она пришла.

Моте сначала даже показалось, что брат Кошки их не понял. Выражение его лица было всё таким же устало-безразличным, покрасневшие глаза смотрели в упор на ребят, но складывалось впечатление, что мало что видели. Дима был растерян и заторможен, у него и слова-то нашлись не сразу. И первой реакцией его, конечно, стало возмущение, словно друзья могли в такую минуту шутить. Возмущение добавило Димке сил, отчего он даже выругался пару раз, а после молча ушёл в комнату.

На какое-то время Нот с Мотей остались одни на лестничной площадке, не зная, как поступить. Могли ли они зайти, если дверь в квартиру открыта, или им нужно получить словесное приглашение? Нот, не отличающийся ни скромностью, ни тактом, смело перешагнул через порог. Димка вернулся к ним спустя пару минут шума открывающихся и закрывающихся ящиков с парой листов в руках, закрыл дверь за спинами ребят, отрезая им путь к отступлению.

- Вот этот? – спросил он, протягивая Ноту один из принесённых листков.

Нот пробежал глазами по тексту и кивнул, тогда Димка протянул ему второй лист со словами:

- А это вы видели?

Ноту даже вчитываться в слова не пришлось, с первого же предложения он понял, что ничего подобного не слышал. Он помотал головой и вернул листок хозяину. Тот изменился в лице, даже побледнел ещё больше. Его усталые покрасневшие глаза, уставились на строки, написанные убористым мало разборчивым почерком, его почерком, рука, сжимающая лист так напряглась, что уголок помялся. Димка тяжело вздохнул, прежде чем заговорить, а, когда все-таки открыл рот, голос его прозвучал как воронье карканье, сиплое и протяжное:

- Чья сейчас очередь?

- Моя, - протянул неуверенно Мотя. Он пока ещё не понял, что именно они сделали не так, но всё же догадался о чём речь.

- А ещё кто-нибудь после тебя? – снова спросил Димка, он пока ещё не спешил раскрывать им нюансы, пытался измерить масштабы случившейся катастрофы.

- Только он, - вклинился Нот и, чтобы ускорить ход событий, сам же начал перечислять: - Я был первым и сломал руку сразу же; Сажа утром пришел с непонятно откуда взявшимися синяками, у него оказался перелом ребра и трещина; у Дрёмы тяжелое легочное воспаление; про Кошку ты знаешь.

Димка кивнул, не поднимая взгляда от листа, только слегка повернул голову в ту сторону, где, по его мнению, должен был находиться Мотя, последний из оставшихся ненаказанными. К нему и были его последующие слова:

- Чтобы всё закончилось, сегодняшнюю ночь ты должен будешь провести в кругу. Наверное, будет по-настоящему страшно, но, если не покидать круга, ничего с тобой не должно случиться. Если выстоишь ночь, тебе нужно будет только убрать свой камень и стереть последнюю ступеньку. Тогда она должна будет уйти.

Мотя затрясся, Нот почувствовал спиной, как тело друга предало его, а с губ у него сорвался жалкий писк. В другой ситуации он непременно бы рассмеялся и стал бы дразнить того, но сейчас испытывал тот же ужас, что и его друг, просто владел собой чуть лучше.

- А другого способа нет? – попробовал найти иной выход из ситуации Нот, то ли ему и правда было жаль трусливого Мотю, то ли он не верил до конца, что тому удаться выстоять целую ночь в одиночестве.

- Нет, - ответил Димка и покачал головой, чтобы не осталось никаких сомнений в том, что иначе бы он обязательно его озвучил. – Вы изначально должны были стоять в своих кругах и тогда бы ничего такого бы не произошло. Да, блин, такого вообще произойти не должно было.

Нот кивнул, как бы принимая такую правду, а после повернулся к Димке спиной, взял за руку перепуганного Мотю и покинул квартиру друга, даже не попрощавшись с его братом.

***
Они не говорили об этом, вместо этого много перемещались по двору, будто пытаясь выместить из памяти, что услышали и узнали. Долго качались на качелях, не обращая никакого внимания на заботливых мамочек, желавших, чтобы «здоровые лбы», как они их называли, освободили качели их маленьким деточкам. Кидали в голубей огрызками недозрелых яблок, которые собирать пришлось одному Моте, как ни старался, Нот не сумел залезть на дерево с одной рабочей рукой. Палками чертили узоры в разогретой на солнце пыли за гаражами. Но так и не сумели найти подходящих слов. Потому, когда подошло время расходиться по домам, Нот сжал плечо друга на прощание и обронил невзрачное:

- Завтра на том же месте.

Сколько раз эта фраза слетала с губ каждого из них, сколько таких же вечеров было в их жизни, где каждая минута промедления на вес золота? Очень уж не хочется бежать домой, когда есть друзья и вам весело. В тот день весело не было, грустно тоже, было страшно, а от того время слишком спешило. Но бывают такие сражения, что промедления не терпят, потому по домам они разошлись после первого же зова родителей.

***
Возвращаясь домой после целого дня, проведённого с друзья, Мотя обычно бывал сильно возбуждён: он постоянно, что-то рассказывал, по делу и без вставляя имена и места, но в тот вечер всё было иначе. Бледного и молчаливого мальчика не брало ничего: ни участливые вопросы и улыбки сестренки, ни мягкие поглаживания матери по волосам, ни планы отца на ближайшие выходные. Мотя не поднимал взгляда от тарелки за ужином, а после закрылся в своей комнате, хотя обычно любил посидеть у ног отца, смотрящего вечерние новости. Он едва сдерживал дрожь и боялся проболтаться, считал минуты и молил, чтобы ночь не наступала вовсе.

Но тени в комнате уплотнились, оконные стёкла последний раз подмигнули красным, и за окном один за другим стали вспыхивать фонари. Больше не осталось времени на ожидания и торг, нужно было что-то решать. Мама полчаса назад уже пожелала ему спокойной ночи через дверь, и в комнате у родителей смолкли разговоры. Мотя тихо встал с кровати и пробрался к рюкзаку, с которым обычно ходил в школу, выложил из него прошлогодний забытый учебник и убрал в карман заранее приготовленную бутылку воды и немного крекеров. Стянул со стола любимый фонарик, с которым часто читал по ночам, и прихватил для него запасные батарейки. Надел брюки и натянул сверху кофту, побоявшись застёгивать молнию, которая всегда издавала противный звук. Просидев на кровати немного времени, мальчик медленно стал красться к двери.

Мотя почти сразу пожалел, что закрыл свою комнату на замок, пришлось изрядно повозиться, чтобы сдержать щелкающий звук. С выходом из квартиры оказалось куда легче, уставший после работы папа забыл закрыть дверь на замок. Мальчик побоялся разбудить родителей и не стал закрывать квартиру на ключ, посчитав, что за одну ночь воры не придут.

Он бросился бежать, едва за ним закрылась подъездная дверь, не пожелав ни оборачиваться, ни медлить, потому и не сразу заметил, что за спиной его раздается такой же равномерный бой. Остановившись отдышаться за гаражами, Мотя разглядел в бледном свете восходящей луны Нота. Сердце его подпрыгнуло в груди от радости, едва неясная фигура приняла черты его друга.

- Что ты тут делаешь? – мальчик даже не пытался скрыть своего удивления.

- Я решил, что тебе нужна компания, - беспечно отозвался запыхавшийся Нот.

- Да, - в порыве чувств голос Моти разбил укрывшую гаражи тишину.

- Тише ты, - сердито шикнул на него Нот, - я еле выбрался из дома, не хочу попасться раньше, чем всё закончится.

-Прости, - прошептал пристыженно Мотя и, достав из кармана фонарик, кивнул в сторону старого дома.

Нот тоже кивнул и достал свой фонарь, чуть меньше и более тусклый, чем у друга, и мальчики медленно побрели к месту, где все началось.

***
Мотя боялся нарушить тишину, что раскинула свои сети далеко за пределы их маленького дуэта, боялся, что голос его подведёт, выдав внутренние дрожь и сомнение. Нот тоже молчал, словно ему также было что скрывать. Так они и шли, гонимые вперед собственными страхами, пытаясь постигнуть смысл опрометчивого поступка. Недавно приобретенное взаимное уважение делало затянувшуюся паузу в разговоре чем-то менее неловким, чем должно было стать. Разговор в такую минуту казался им лишним.

Ночной воздух едва касался раскрытых ладоней, временами перебирая пряди на мальчишечьих макушках, настоящая тьма только-только начинала подбираться к ребятам, в итоге настигнув их у старого дома. Нервная дрожь сковала руку Моти, отчего луч фонаря запрыгал по прогнившим доскам, подобно выпущенному из рук мячу. Ему стало ещё более не по себе от представшей глазу картине, запустение и разруха при свете дня виделись величественным вестником старины, ночью же подобное нагоняло настоящую жуть. Доски крыльца скрипели, будто чьи-то невидимые ноги бороздили их, но двор был пуст, а на полу виднелись лишь белые меловые линии.

Пока Мотя пытался смириться с ужасной участью, выпавшей на его долю, Нот был куда более прозаичен, не стараясь раскрыть загадки ночных видений. Луч его фонаря задорно скакал по земле в попытке отыскать нарисованные круги. Когда нужные места были найдены, Нот впервые нарушил тишину:

- Пора, - бросил он стоящему спиной другу и первым вошёл в свой круг.

Мотя вздрогнул от неожиданности, а после послушно обернулся и тоже встал в защитный круг, лишь мельком взглянув на часы. Стрелка только-только перевалила за отметку двух часов.

Первое время стоять было сложно и очень страшно. Мотя много крутил головой, заставляя луч фонаря, нервно перепрыгивать с ветки дерева на землю, с земли на дом, с дома на крыльцо и обратно. Нот же почти сразу выключил фонарь, посчитав, что одного им будет достаточно, вместо этого он нарочно вглядывался в силуэты деревьев, ожидая того мгновения, когда глаза привыкнут к темноте.

Они стояли в нарисованных на земле кругах, как и было сказано Димкой, но ничего не происходило. Нот, окончательно привыкший к окружающей темноте и ситуации в целом, порядком заскучал. Мальчики молчали, словно поддерживая негласное соглашение, в котором заговорить – значит всё испортить, но если спокойному Моте подобное давалось просто, Нот нетерпеливо переступал с ноги на ногу, жалея, что не прихватил из дома хотя бы тетрис. Но стоило тому только дать себе срок, жалких пятнадцать минут ожидания, как не прошло и десяти из них, а устоявшийся ход вещей начал меняться.

Первыми перемены коснулись Моти, он выключил фонарь и корпусом подался немного в сторону пытаясь рассмотреть что-то с правого бока дома. А после постепенно начало проясняться небо, чтобы закончившая восхождение луна в полной мере смогла осветить землю. Не прислушивавшийся до этого момента к окружающему шуму Нот вдруг осознал, что стало как-то слишком тихо для тёплой летней ночи. А после откуда-то взялся холодный ветерок, сумевший проскользнуть даже под плотную рубашку. Мальчик почувствовал, как мурашки скользнули вниз по разгорячённой спине, а короткие волоски на затылке медленно приподнялись.

Нот застыл на месте, будучи готовым спорить на что угодно, что Мотя сейчас также замер посреди своего круга. Друг его больше не пытался высмотреть что-то со стороны, в этом просто не было больше смысла. Прямо у них на глазах на перила старого крыльца присела уже знакомая птица, сделала пару шагов, взглянула в их сторону сначала одним тёмным глазом, затем другим, а после взмыла вверх, оглушительно громко хлопнув большими крыльями, и сошла на землю, но уже не птицей, а странной фигурой закрытой плащом.

Вся тьма будто разом прилила к незваной гостье, а после отхлынула от неё, подобно морской волне. В ясном свете полной луны тонкие бледные руки откинули с головы капюшон, и перед мальчиками предстала в полной красе своей та, кого они так неосмотрительно позвали.

У женщины лицо казалось неестественно светлым, губы скованные ужасной синевой, а глаза без какого-либо намёка на свет, без радужки и белка. Она подобно вороне перебегала взглядом с одного мальчишки на другого, склоняя при повороте голову слегка на бок, будто каждое движение было ей непривычным или тяжело давалась. Тонкие пальцы с кривыми черными когтями быстро-быстро перебирали воздух, подобно тонким птичьим лапкам, перепрыгивающим с места на место. Тьма под этими движениями то вспыхивала, то опадала, будто рождённая из ничего и в ничто уходящая. Полы длинного плаща скрывали ноги гостьи, прохладный так и не ушедший ветерок будто и вовсе не касался их.

Женщина не сделала в их сторону ни одного шага, и только это удерживало мальчишек на местах. Их побелевшие в раз лица с одинаково некрасиво искривленными губами выражали неподдельный ужас, у Моти из рук даже выпал фонарик, глухо стукнувшись о землю, тот привлек особое внимание незваной гостьи. У мальчика не хватило сил его поднять, будто его парализовало, как если бы кто-то налил внутрь тела жидкий азот. Кожа его вся была усеяна пупырышками, мелкие волоски на теле неприятно шевелились, а в груди опасно жгло от болезненной нехватки кислорода. Мотя сам не заметил, в какой момент он задержал дыхание.

Мальчики не знали, сколько продлилось это первое самое сильное впечатление. Мотя, у которого были часы, и думать о них забыл. Нот, первым отошедший от потрясения, делал маленькие глотки прохладного ночного воздуха и укачивал разболевшуюся руку, которая начинала нестерпимо ныть под взглядом чёрных глаз, будто чувствовала, чья вина лежит в её страданиях. Он не смотрел на друга, потому что боялся одновременно застать и не застать его там. Каким испытанием это оказалось для трусливого Моти? Так же замирало его сердце? Вынесло ли оно того? Ноту было страшно узнать ответ.

Но друг его оказался куда смелее, чем он о нём думал, потому что смог найти в себе силы, чтобы поднять упавший фонарь и направить на секунду свет его на разбитые окна второго этажа старинного дома. Это оказалось ещё одной их ошибкой – страшная женщина, до этого стоящая на одном месте, вдруг сделала первый шаг.

Движение ее и правда выглядели неестественными, отчасти слегка заторможенными, отчасти невесомыми, словно выступление марионетки на сцене, где опытный кукловод так искусно дёргает за нити, что про них легко забываешь. Полы длинного плаща раздувались от каждого шага, как и широкие рукава, то прятавшие, то обнажавшие беспокойные бледные запястья, создавая впечатления, что перед мальчишками находится все та же огромная чёрная птица. Только такую не прогонишь привычным «кыш!».

Женщина-птица кружила вокруг них, попеременно обходя вокруг то одного, то другого, и что-то хрипло шептала на каком-то незнакомом, будто птичьем языке. Когда она оказывалась у них за спиной, каждый из мальчишек чувствовал её дикий тёмный взгляд и холодное дыхание, приподнимающие волоски на затылке. Когда же ей это наскучивало, она останавливалась напротив одного из друзей и смотрела на него, не моргая, лишь время от времени поворачивая голову то в одну сторону, то в другую. И чтобы спасти друга от этого недоброго взгляда, другому мальчику приходилось включать на секунду фонарик и переводить внимание на себя. Так они менялись между собой долгое время.

Сложно было стоять в маленьком круге, в котором даже шага не сделаешь из боязни случайно нарушить границу; сложно было выдерживать взгляд чёрной женщины. В её тёмных глазах было что-то потустороннее, заставляющее грезить наяву, представляя и переживая самые страшные из собственных страхов, молясь об одном только – не поддаться и не сбежать.

Когда лунный свет начал бледнеть, Нот и Мотя впервые за ночь вдохнули полной грудью. Им думалось, что если станет темно, они перестанут видеть женщину. Но даже когда тьма плотным покрывалом накрыла землю, бледная кожа, смердящее холодное дыхание и ужасный взгляд остались всё такими же отчетливыми, словно тьма во тьме может светиться.

Однако с каждой тяжелой минутой время неуклонно двигалось вперед, даже если казалось, будто они сами несут это бремя на своих плечах, но рассвет приближался, и его приближение уже можно было распознать. Первым ушёл ветер, с которым до этого долетала до мальчиков неясная смесь аромата тыквенного пирога и прелой осенней листвы. На смену ему пришла естественная утренняя прохлада. Вторыми сошли с кожи полчища мурашек, сменившая их влага была как никогда желанной. После замолчала и женщина, вернувшись к крыльцу, она долго крутила в пальцах подобранные с первой ступеньки пуговицу и значок, втягивая при этом носом ей одной ведомый запах, а голова её всё так же продолжала то и дело склоняться то к одному плечу, то к другому.

Когда женщина-птица выпустила из рук занимающие её вещицы, мальчики поняли, что конец уже близок. Страшная гостья, принявшая их неосмотрительно брошенное приглашение, прошла весь путь от первой ступени до последней, где взяла два оставшихся камушка. Повернулась к мальчикам лицом в последний раз, протянув вперед раскрытыми ладони, а потом единым движением кинула им их камни, впервые проскрежетав на знакомом друзьям языке:

- Храните их, и удача будет приходить вслед за смелостью.

Мотя неуклюже двумя руками сумел подхватить свой камень, прошедший за круг так, будто никакого круга и в помине не было. Нот с одной рукой был лишён такой возможности, и его камень упал ему под ноги. Оба мальчика смотрели, как женщина, повернувшись к ним спиной, сделала два последних движения головой, а после вспорхнула на перила уже знакомой огромной вороной. Друзья не смогли сдержать синхронного вздоха облегчения, за который женщина-птица просто исчезла, будто её никогда и не было.