Иероглиф

Предыстория

 Ни одна вещь и даже ни одна книга не сыграла в моей жизни такой роли, какая выпала на долю одному носовому платку.
Надо признать, платочек был суперский. Из Китая. Настоящий батист. И, что самое главное, он был расписан вручную. Яркие красные и золотые розы причудливо переплетались, образуя некое подобие иероглифа по центру и зрительно объемный орнамент в уголках. Красота неописуемая дополнялась резными фестонами по краю платочка. Короче, запала я на него с первого взгляда.
Но купила вовсе не потому.
Будь я в здравом уме и памяти, я ни за какие уговоры не выложила бы почти треть своей месячной зарплаты за кусочек тряпочки размером с фиговый листок!
В том то и фишка, что никто меня и не уговаривал, а была я в момент покупки сама не своя от всего происходящего со мной.
Что-то я сумбурно выражаюсь.
Начну с начала.
И по порядку.
Мне почти двадцать лет. Я знаю, что я умна, привлекательна и успешна.
Как показал дальнейший опыт, знания мои дырки от бублика не стоили.
Но для полного понимания этого мне понадобилось еще двадцать лет.
Опять я ухожу в сторону от предмета разговора…. Извините, ради Бога! В голове моей теснятся воспоминания и пережитые обиды, вылившиеся полноценными потоками в этот злополучный платочек. Мне необходимо навсегда закрыть эту тему. Я должна таки рассказать историю этого предмета.
Впрочем, еще одно небольшое отступление. Это важно, для понимания всего происходившего со мной в то время.
Это было время угара перестройки.
Я была активным членом ВЛКСМ.
Комсомолка, спортсменка и просто красавица, исполненная социалистических идеалов, готовая построить коммунизм уже сегодня, не дожидаясь туманного завтра и неведомых миру потомков.
Вот такую меня и послали на слет молодежи в столицу одной из союзных республик. Как я думала в то время, приближать победу здравого смысла над мракобесием мирового капитала и решать задачи социалистического строительства в новых условиях.
Оказалось, приехали мы в тот прекрасный город не для того.
Целью мероприятия было - поощрение таких же, как я умниц и умников.
Все мы быстро сориентировались.
 Впрочем, не исключаю, что большинство было сориентировано еще до поездки.
Я поняла, что приехала не работать, а отдыхать, только в гостинице, где нас расселили по двое в весьма комфортабельных номерах.
Моя соседка Надя была сногсшибательна. Рост сто восемьдесят. Вес шестьдесят. Синие глаза размером с блюдце. Улыбка в пол-лица. Русые волосы по колено. Из одежды только джинсы и майки на тонких бретелях. Бюст из маек рвался на свободу с устрашающей силой…. 
Это чудо русской природы  раскрыло мне глаза на суть моего пребывания на данном форуме.
Я была не против.
Отдыхать от построения светлого будущего я тоже умела.

День первый. Начало.

И вот, тогда-то мы и раскрепостились.
Где-то в каком-то актовом зале кто-то из съехавшихся комсомольцев тренировался в ораторском искусстве.
 Мне, кстати, тоже предстояло выступить с речью от лица энской молодежи. Но мое выступление было намечено на второй день.
 А это был день первый. И лучший. Все остальные дни той памятной поездки не важны в контексте истории моего носового платка.

Мы, я и Надя, освеженные душем, отзавтракав в компании веселых комсомольских активистов, прошли в зал заседаний скорее по инерции, чем из интереса.
Концерт участников слета никак не мог вызвать наш интерес. И после первой песни, исполненной хором местного университета, мы, вежливо пригнувшись, бодренько выскочили из зала.
Оказавшись за пределами гостиницы, мы несколько минут хохотали неудержимо, бессмысленно, почти до слез, и только потом, отстукивая каблуками по древней мостовой, отправились на освоение территории.
День был чудный.
Солнце заливало витрины магазинов, окна домов, камни брусчатки. Юные листья лип и тополей сверкали. Круглые кроны каштанов красовались, демонстрируя грозди бело-Розовых соцветий. Улицы, в изобилии декорированные цветами, радовали взор.
 Нам было хорошо.
За пару часов мы пробежали по городу несколько километров. Увидели все главные достопримечательности и убедились, что город достоин гордого звания столицы.
Правда, на нашу русскую речь иногда возникала болезненная реакция. Нас это не напрягло тогда. Это было даже забавно. Очень смешно, что некоторые наши сограждане не совсем понимают простые вопросы. Мы были одновременно как бы за границей и у себя дома. Удивительное ощущение!
Именно тогда я четко осознала, что весь мир принадлежит мне.
Нет границ.
И нет народов.
Есть одна, общая, Земля.
И эта Земля – моя.
И пусть я не все понимаю, и пусть не всегда понимают меня, не важно. Важно, что мы, такие разные, одинаково смотрим на этот мир. В том смысле, что мы все любим наши города,  цветы и деревья на улицах этих городов, небо над домами, людей в домах…
Это была эйфория.

Среди этого восторга мы вдруг поняли, что голодны, и отправились в ближайшее кафе. В нем было полно народу, но для нас нашелся маленький столик на двоих у колонны в самом центре зала.
Мило беседуя ни о чем, мы расслаблялись за кофе с пирожными, когда ко мне наклонилась улыбчивая официантка. С непередаваемо очаровательным акцентом, напрочь исключающим  «й», мягкий и твердый знаки в речи, она неожиданно предложила мне пройти за нею. «Ви можэтэ взиат с Вами Ваша друг, »- разрешила она мне в ответ на мое недоумение.
Мы встали и пошли, оставив недоеденные пирожные среди мятых салфеток.
Лавируя меж тесно расставленных столов и стульев, безуспешно стараясь не обеспокоить жующих, курящих и пьющих клиентов, мы подошли к неприметной двери.
Официантка нажала на кнопку звонка дважды. Дверь приоткрылась, пропуская нас. Девушка в униформе, открывшая нам, закрыла дверь на крючок едва мы прошли в эту подсобку.
Мы стояли в узком и длинном сумрачном помещении, разделенном надвое стеллажом с картонными коробками и мешками. В его передней части стоял небольшой стол, над ним висели полки с банками. Было тесно, душно и таинственно. Таинственности добавлял шепот нашей официантки: «Пожалуста, тише. Нас не должны слышат в зале».
Бочком, протиснувшись мимо нас, вторая официантка прошла за стеллаж и включила там свет.
Мама моя родная! Чего ж там только не было! На вешалках висели платья, в углу громоздились прозрачные пакеты, в которых были сложены джинсы, в другом углу вперемешку лежала гора пакетов с трикотажем, на полках была расставлена обувь всех цветов и размеров.
В торцевой стене была дверь, такая же неприметная, как та, в которую мы вошли.
Рядом со мной, у стены был стеллаж, плотно заставленный коробками. На коробках стояли номера. Номера были проставлены жирно. А рядом с номерами стояли надписи на латинице. Кажется, это были фамилии и имена, написанные по-польски. Но не уверена. Я не вчитывалась в те надписи.
 Зрелище в целом было одновременно удручающее и любопытное. Во всяком случае, поражающее неопытное воображение
В те времена мы еще не имели понятия о магазинах типа «секонд хэнд».
 Это теперь большая часть населения страны одевается с чужого плеча, а тогда мы одевались, в основном, в самострок или в индпошив. Но это так, к слову.
Тогда еще мне не доводилось видеть одновременно столько шмоток в столь неподобающем месте.
Пока я стояла, раззявив варежку, Надя уже начала примерку. Она прикладывала к груди разноцветные лифчики и восторженно попискивала от их фактуры. С ходу она выложила на стол рядом со мной несколько штук и начала разглядывать бикини. Снимать свои штаны для примерки она не стала только, наверное, из-за стеснения по поводу своих  белых труселей, не имевших ровно никаких деталей декора в отличие от предложенных к рассмотрению. То, что она держала в руках, не было новинкой сезона. Но резко отличалось от привычных советских хэбэшных изделий этого типа яркостью расцветок, нескромным покроем и шелковистостью ткани. Называлось это все «неделька» и включало в себя семь штук разноцветных трусиков с надписями по-английски. Рядом с названием дня недели были вышиты на интимном месте цветочки и ягодки. Это было пикантно и тупо.
Смеяться я не решилась.
Я пока плохо знала Надю, а жить мне с ней в одной комнате предстояло еще  целую неделю.
Надя отложила себе одну неделю трусов и остановилась в раздумье. «Сколько с меня за это?». Ответ слегка шокировал ее, но она мужественно полезла в кошелек.
Я к этому моменту уже оправилась от изумления и стала разглядывать черную лакированную сумку. Смотреть на нее я стала скорее от смущения, нежели от желания иметь ее в своем совковом гардеробе. Мысли мои текли, примерно, в таком русле: «Что здесь происходит? Как в нашей стране могут быть такие вещи? В смысле, не эта одежда, а происходящая подпольная торговля? Как девчонки дошли до жизни такой, что стали фарцовщицами? Им что, свобода надоела? Что здесь делаю я? Ведь это позор - покупать у спекулянтов. Я сейчас поощряю преступность …» Ну и так далее, в том же ключе.
Пока я эдак размышляла, продолжая вертеть в руках злополучную сумку, официантка принесла мне черные лаковые перчатки и туфли на сногсшибательном каблуке: «Это комплект. Их надо носит вместе. Здэс одинаковы рисунок. Смотри. Вот. Это роза». Она слегка повернула перчатку перед моими глазами. Вдруг сквозь черный лак просветилась багряная роза. «Здэс тоже. Смотри. Роза», - она ткнула длинным белым ногтем в сумку. И я увидела такую же, как на перчатке, розу. Я наклонила сумку, чтобы лучше разглядеть ее, - роза исчезла. Это было удивительно. Как мартышка очки, я крутила сумку влево – вправо.
Я   была потрясена.
И я сдалась бы в ту же минуту силе и власти подпольного шопинга, если бы имела с собой достаточно денег.
 Но тогда я еще следовала советам моей мудрой мамы.
И потому, в отличие от Нади, не взяла из гостиничного номера все свои деньги. В моем кошельке оставалось только сорок рублей.
Не без сожаления я отложила чудесный комплект. И не без тайного удовлетворения при информации о том, что Туфли и Перчатки есть только моего размера. А поэтому более крупная Надя не сможет их приобрести.
Чтобы не ударить в грязь лицом перед фарцовщицами, я сказала, что, к сожалению, не захватила с собой денег достаточно на весь комплект, а дробить его жалко. И еще сказала, что зайду к ним за этими вещами завтра. Первое было правдой. Второе - ложью. И все поняли это.
Но мне было все равно.
Я сохранила достоинство в сложной жизненной ситуации.
И с чувством выполненного долга наблюдала за душевным разладом своей новой подруги.
Она мучительно морщила лоб в попытке решить, что ей нужнее - польские джинсы или английские солнечные очки.
Наконец, очки победили.
Надя выложила последние деньги из кошелька и стала заталкивать в сумочку свои покупки. Задача была сложная. Сумочка у нее была по объему не более блокнота.
Пришлось пойти ей навстречу и купить ярко-красный пластиковый пакет за пять рублей.
Надя с облегчением стала перегружать из сумочки в пакет свое новое неглиже, а я, с чувством превосходства,- разглядывать коробки на ближайшем стеллаже.
Официантки о чем-то шушукались  около дальней двери. Потом  та из них, кто открыла нам дверь в эту пещеру Синдбада, повернулась ко мне и на чистейшем русском языке предложила открыть любую из коробок и примерить любую вещь, какая мне понравится: «Мы готовы предоставить Вам скидку в 10%»
И снова я оказалась в состоянии смятения.  Мне и хотелось этого, и мне было стыдно, и жаба душила меня. Меня давила неловкость от недостатка денег в кармане, и было не ясно, как определить предложенную скидку при полном незнании цен. Короче, меня смущала вся ситуация в целом. И еще я радовалась, что не оставлю здесь все свои невеликие деньги.
Пока душа моя вновь боролась с соблазнами, руки независимо от меня начали патронить ближайшую коробку.
 Вот так же прародительница Ева срывала яблоко в раю.
Отложив в сторону крышку, я уже стала вынимать первый объект своего исследования. И тут случился со мной конфуз. Отложенной в сторону крышкой я случайно зацепила стоявшую рядом небольшую коробку. Та опрокинулась, из нее посыпались какие-то разноцветные тряпочки. Их было много. Они были почти невесомы. И разлетелись они по всей подсобке. Мы вчетвером кинулись их собирать, сталкиваясь лбами и попами, наступая на ноги и руки друг другу и выражая каждая по своему свое отношение к происходящему: Надя веселилась, я смущалась, одна из официанток сурово молчала, вторая возмущенным шепотом изливала на меня свое негодование на совершенно непонятном мне языке.
И вот в этой атмосфере всеобщего неудовольствия моим поведением, я подняла с пола носовой платочек.
Это была последняя из рассыпавшихся тряпочка.
Я помахала платочком в воздухе, символически отряхивая от пыли, и собиралась уже положить его в коробку, но наша милая официантка сурово спросила: « Это что? Это то, что ты рэшила выбрат? Он стоит трыдцат пат рубле».
И я выложила эти тридцать пять рублей. С полным пониманием, что обычный платок стоит тридцать копеек, что мне не нужен этот платок, невзирая на его красоту и китайское, редкостное по тем временам, происхождение.
И я отказалась от предложенной скидки. В свете того, что я делала, три рубля не меняли погоды.
Сделка совершилась к всеобщему неудовольствию.
Они рассчитывали на значительно более весомый навар.
 А я почувствовала тяжесть в подвздошье, в предплечьях, в горле…. Почувствовала физически, как прогнулась под психологическим давлением.
Мне было противно это чувство. Чувство слабости перед оппонентом. Не противником, а простыми девчонками, своими сверстницами, к тому же нелегальными торговками.   Их воля и желания оказались сильнее моей воли и склонности к  законности и порядку.
И это ощущение было тем неприятнее, что я четко отдавала себе отчет в ненужности своих действий. Мне не нужен был носовой платок. Ни этот, ни какой другой. Мне не нужно было удовлетворение этих девчонок. Мне не нужна была реабилитация в их глазах по поводу моей платежеспособности  …. 
Мне не нужно было ничего из того, что следовало из процесса перехода денег из моих рук в руки незнакомой мне девицы, решительно и явно презиравшей меня и столь же решительно презираемой мною. Я презирала ее за спекулянтскую натуру. Она и ее товарка – меня, за отсутствие дензнаков.
И я их понимала.
 Потому, что, еще более, чем их, я презирала саму себя….

Аборигены

Впрочем, презирать себя долго невозможно. И уже в тот же день я ощущала себя более, чем хорошо.
После кафе, наскребя по сумочкам рубль мелочью, мы отправились в кинотеатр.
Народ ломился в кассы и уговаривал счастливых обладателей перепродать билетик.
Нам с Надеждой напрягаться не пришлось.
Едва мы встали в очередь, как к нам пристроились два местных мачо. Впрочем, тогда мы не использовали этот термин по отношению к самоуверенным и самовлюбленным красавчикам. Для нас эти двое были аборигенами. В прямом смысле. Они были коренными жителями, принадлежащими к этносу, проживающему на данной территории  испокон веков.
Знакомство с ними польстило нашему самолюбию. Это было экзотично и, в известном смысле, романтично.
Мы, разумеется, соблазнились на их предложение, и через полчаса, сидя в полутемном зале, я приготовилась внимательно следить за экранными перипетиями.
В результате, сегодня я могу вспомнить только название того фильма. Сюжет его, для меня, остался покрыт мраком тайны.
 Через пару минут после того, как погас свет, мне стало не до кино.
 Кажется, я была в этом не одинока.
 Еще через  минуту я поняла, что мне пора валить отсюда, но я не знала, как это сделать. Не могла я встать посреди сеанса и просто выйти.
Как выяснилось позже, не одна я мечтала покинуть это помещение досрочно. 
Не знаю, что не понравилось Надежде, а мне не пришлось по душе настойчивое стремление моего ухажера теребить мои пальцы. Почти весь сеанс я была вынуждена провести в молчаливой борьбе за свою руку. Сидеть с мучительно выпрямленной спиной было неудобно. Но я опасалась прислоняться к спинке своего кресла. На ней слишком плотно пристроилась правая рука товарища, оплатившего мой вход в кинозал. Я внутренне кипела от возмущения. Только хорошее воспитание не позволило мне навешать оплеух этому Дон Жуану, решившему, что за полтинник он может позволить себе распоряжаться моими конечностями. Я ужасно переживала это злоключение и казнила себя за глупость, но никак не могла придумать благовидный предлог для побега.
Как бы там ни было, но нам удалось по окончании фильма незаметно раствориться в толпе и сбежать от наших новых друзей.
Это было тем приятнее, что отдавало сильным привкусом авантюры.
 На сэкономленный рубль мы купили мороженое и, весело размахивая руками, отправились на поиск новых приключений.
Приключение не заставило себя ждать.
За ближайшим поворотом мы наткнулись на наших давешних друзей.
Все дружно сделали вид, будто никто ни от кого не пытался смыться, но встреча была столь неожиданной, что я подавилась куском мороженого.
Абориген услужливо постучал по моей спине.
Смех сквозь слезы.
Мой платочек мне пригодился.
При этом он не произвел никакого впечатления на моего визави. И это было несколько обидно. Разумеется, я воспользовалась платочком в силу необходимости. Но хоть полунамеком могли бы эти товарищи показать, что мое приобретение достойно восхищения? Этот опыт научил меня не размахивать своими покупками перед представителями сильного пола.

А эти, конкретно, парни оказались очень неплохими мальчиками.
Они показали нам город с неожиданной стороны. Так, как это могут сделать только местные жители, с любовью относящиеся к своей родине.
Чуть позже, вечером, наши гиды познакомили нас со своими девушками. Они приняли нас в свою компанию доброжелательно и просто. Веселой гурьбой мы бродили по центру, покормили хлебом уток в каком-то водоеме, посидели в сквере у театра, закинули монетки в фонтан. И город, понравившийся нам еще утром, когда мы, как потерянные бродили по незнакомым улицам, теперь стал для нас ближе, понятнее. Город, где мы были оккупантами, стал родным. И не было во взглядах, обращенных к нам неприязни.
Мы полюбили этот город. И город, отвечая взаимностью, раскрывал свои сокровенные тайны, потаенные уголки, места, недоступные чужакам.
Ближе к ночи  они проводили нас до нашей гостиницы и больше мы их не видели.
Наши новые знакомые оказались умнее и тактичнее нас.

Родные стены

Мне неоднократно приходилось убеждаться в своей бестолковости и бестактности.
Стараясь быть предельно честной и искренней, я зачастую балансирую на пределе допустимого, впрочем, не опускаясь до откровенной грубости. Но обиженных от этого не становится меньше. Ко всему прочему, я постоянно отпускаю шутки, воспринимающиеся окружающими, как выпад против них. Кажется, людям свойственно обижаться на каждое слово, которое они могут воспринять неоднозначно.

И еще, кажется, я никогда не научусь быть политкорректной.
Это единственная претензия ко мне со стороны Лидочки, моей лучшей подруги, с которой я вплотную провела последние годы. Я сидела с ней за одной партой в школе. Вместе мы поступили в нашу финку, финансово - экономический техникум, Вместе закончили его с отличием и получили краснокорые дипломы. И мы настолько близки, что можем абсолютно откровенно высказывать друг другу любое мнение. Лидочка - единственный человек, который никогда не обижается на меня. И она всегда поддерживает меня. Даже, если я не права. При всех своих достоинствах, скромности и такте, Лидочка умеет быть резкой в случае необходимости. Ну, а если она уверена в моей правоте, она любого оппонента заклюет.
Тогда, после моей поездки, Лида с восхищением слушала мои рассказы о моих похождениях, о новых людях, с кем меня свела жизнь.
И только ей я рассказала о том парне, который пытался соблазнить меня в кинотеатре, а потом познакомил со своей невестой. Под большим секретом я рассказала ей о том, что втайне от Нади пыталась найти его все последующие дни. Что-то болезненное зацепил он во мне. Я безмолвно проплакала из-за него все ночи в гостинице. И все комсомольские активисты всей страны не смогли меня отвлечь от мыслей о нем.
Лидочка поняла, что это страшная тайна, о которой не должна знать ни одна живая душа.
Зато, по ее мнению, описание всех внешних событий той недели заслуживали внимания общественности.
 Она всегда была моим самым благодарным слушателем. И ей всегда хотелось, чтобы меня послушало как можно больше людей. Ей казалось, что я очень интересный рассказчик. При всем том, я, действительно, умею вызвать интерес своими выступлениями. И мне часто, начиная со школьных лет, поручали делать разные доклады.
Вот и тогда мне было предоставлено слово на бюро райкома комсомола.
Я должна была дать отчет о результатах проделанной работы.
Не представляю себе, что они ожидали услышать.
Я должна была рассказать о том, как мы, участники слета, приближали дату победы коммунизма и о том, как много еще усилий мы, все комсомольцы, должны для этого приложить?
Сами-то они в это верили? В отличие от меня, впервые допущенной на столь значимый форум, они все уже успели побывать на аналогичных мероприятиях во всех союзных республиках. А некоторые - даже в братских странах. Неужели моя поездка сильно отличалась от всех других под тем же названием? Какая работа выполнялась слетевшимися со всей страны в N  комсомольцами? Не знаю. Как я могла отчитаться в том, чего не знала? 
 Вместо этого отчета, я рассказала о прекрасном городе, где прекрасно провела время с прекрасными людьми…
И, конечно, мой доклад вызвал бурную реакцию. Нет, не овации. Он вызвал бурю негодования всего райкома и скрытую зависть всех присутствовавших.
Как я понимаю, они завидовали непринужденности, с какой я делилась с ними своей радостью.

 Количество завистников выросло после производственной летучки. Когда из нашего кабинета, где проходило это собрание, вышел директор, Лидочка попросила меня рассказать всем, как я съездила на слет. Я не стала вдаваться в подробности, только поделилась с коллегами рассказом о тайном притоне контрабандисток и, в качестве доказательства, продемонстрировала свой новый носовой платочек.
Народ прореагировал неоднозначно.
Олег Глебович, наш главбух, пробурчал нечто нечленораздельное.
Алина Николаевна, по-детски радуясь, подкинула платочек вверх и воскликнула: «Он почти невесомый! Смотрите, как он медленно опускается!».
Дмитрий Петрович, наш старший технолог, медленно пожевав губами, грустно посмотрел на меня и сказал с расстановкой: «Н - да. Вот от Вас, Оля, я этого не ожидал. Вы производили впечатление более зрелой личности…» и вышел из нашего кабинета вместе с Олегом Глебычем.
Марина и Света долго вертели платок в руках, а потом заявили, что такой вполне можно сделать самостоятельно: «Только нужна подходящая краска. Ну, и ткань тоже нужна хорошая…»
Лидочка и Верочка усомнились в их талантах.
Тогда Марина схватила с моего стола пустой бланк и карандаш и начала рисовать какой-то неимоверно сложный орнамент, а Света тянула ее за плечо и приговаривала: «Ну, чего ты пытаешься доказать? Эти люди все равно ничего не поймут. Они даже не догадываются о возможностях творчества. Они не знают, что вещи, сделанные своими руками, всегда интереснее покупных шмоток». Марина при этих словах скомкала лист с недоделанным рисунком, кинула его в урну и обиженно протянула: «Ты права. Пошли отсюда».
Ален Делон нашей конторы, Виталий Леско, счел нужным приободрить меня: «Ты купила нужную вещь. Девушкам часто необходимы носовые платки».
 Славик Юмашев, мой бывший однокурсник, засмеялся: «Теперь ты сможешь без труда отмахиваться от проблем. Махнула платочком и все. Все проблемы промокнула».
Зиночка Холбан, наша законодательница мод, пожав плечиками, небрежно кинула: «Вызывающая пестрота. Красное с золотом…? Это не стильно».
Славик снова засмеялся и весело произнес на выходе: «Филистерша».
Зиночка фыркнула, а ее ближайшая сподвижница, Алена, томно протянула: «Ну, еще бы, откуда взялось бы чувство вкуса у этих людей?»

В нашем дружном коллективе практически никто не остался равнодушен к моему платочку. И почти все клеймили меня позором. Кто за мещанство, кто за безвкусие, кто за желание выпендриться, и все за некомсомольское поведение….
Я отбивалась от их скептических реплик, как могла.
Наконец, когда все посторонние вышли, наша завотдела, Раиса Ефимовна, устало проговорила: «Маргарита, что это сейчас здесь было? Что за балаган?». На что Маргарита очень живо отреагировала:
- Нашему народу только дай волю. Никто работать не хочет.
- Вот – вот, все готовы часами обсуждать ерунду всякую. И сами не работают, и другим не дают.
- А уж сегодня совсем оборзели. Можно столько говорить…?
- У меня даже голова заболела….
И они обсуждали это событие все оставшееся время до конца работы, демонстративно игнорируя меня.
 А со следующего дня пошло-поехало: Я и дело не успеваю делать, так много занимаюсь общественной работой…. Я и общественную работу валю из-за лени и неорганизованности…. И чересчур много времени я трачу на пустые разговоры…. И наши мужчины слишком много места имеют в моих мыслях….
Словно они читали мои мысли или в нашей конторе были мужчины , достойные внимания..
Мои вчерашние подруги стали иметь массу поводов для демонстрации мне моей полной несостоятельности в работе и не только.
Вскоре, я поняла, что мне пора увольняться. Иначе меня скушают с моими добела отмытыми косточками.

Павел Александрович Муравьев

И тогда я понесла начальству заявление об увольнении.
И не в отдел кадров, а прямо к директору.
Чего я добивалась этим демонстративным жестом? Не знаю. Скорее всего, ничего. Просто хотела показать, как сильно я устала. Но, главное, я не обижалась на него. Он был для меня непререкаемым авторитетом. И я даже наградила его прозвищем «Муравьев Апостол». Прозвище закрепилось за ним прочно. Но даже Лидочка не знала, что «Апостол» он не в честь декабриста, а в честь учеников Христа. Вслух признать это я не могла. Меня бы не поняли, а между тем, я не вносила в это определение религиозного смысла. Я была искренняя атеистка.
А директор наш был очень хороший человек. В то время ему было около семидесяти лет. Он страдал ишемической болезнью сердца. Но об этом, к сожалению, я тогда не знала.  Я знала, что он отечески относится к молодым кадрам, что он видит во мне перспективного сотрудника и, что я могу полностью ему доверять.
 С этими своими знаниями и незнаниями я вошла к нему в кабинет, без всяких сомнений подала заявление об увольнении по собственному желанию и попросила немедленно его подписать.
- Деточка, я не могу. По закону Вы должны проработать после подачи заявления еще месяц. И только тогда Вы можете быть освобождены  от занимаемой должности.
- Но, Пал Саныч, я не могу больше выносить эти бесконечные придирки! Все словно сговорились против меня!
- Не надо так драматизировать! Все знают, что Вы вполне компетентны и хорошо справляетесь с работой…
- Пал Саныч! Они ненавидят меня!
- Кто, Оля? У Вас здесь много друзей, Вас уважают коллеги, Вы даже, кажется, секретарь комсомольской организации, а это такой пост, какой не доверяют тем, к кому плохо относятся.
- Пал Саныч! Это было раньше! А теперь все взъелись на меня! Не могу я больше это терпеть! Отпустите меня!
- Оля, Вы - взрослый человек, Вы же понимаете, я  должен соблюдать закон и смогу Вам разрешить уйти с работы только после того, как Вы сдадите все дела. На это потребуется около месяца. Кроме того, в течение этого месяца Вы имеете возможность передумать и забрать свое заявление без последствий
И еще один момент, о котором я считаю себя обязанным Вам сообщить. Дело в том, что наша организация, как Вам, вероятно, известно, является победителем соцсоревнования и лидером в отрасли. Нам очень важно сохранять стабильность и молодые кадры, выросшие в стенах нашего учреждения, являются гарантом этой стабильности. Я не только не рекомендую Вам увольняться. Это просто эмоции с Вашей стороны. Мой Вам совет: начните подготовку к вступительным экзаменам и на следующий год поступайте на заочное отделение в профильный ВУЗ. Мы Вас всячески поддержим
- Павел Александрович! Я твердо решила. Вы не переубедите меня. Что хотите говорите, а я завтра уже не выйду на работу! Мне надоело выслушивать глупые претензии. То Алена с претензиями, то Маргарита, то Раиса Ефимовна.… Каждый день находится кто-то недовольный!
- Оля, мне кажется, что Вы устали и Ваше плохое настроение сказывается на работе. Вам надо отдохнуть.
 сделаем так. Вы оставите мне Ваше заявление и напишите еще одно. Вам уже можно идти в очередной отпуск, вот и отдохните пока. А после Вашего отпуска мы с Вами снова поговорим. Может быть, Вы измените Ваше решение. Ну, а если Вы по-прежнему  захотите покинуть нас, я подпишу Ваше заявление. Идите, Оля, идите…
- Пал Саныч, я не хочу в отпуск, я хочу уйти отсюда совсем! Вы должны подписать мне сегодня же приказ об увольнении.
- Ольга Анатольевна, я Вам ничего не должен, но, как взрослому человеку, я Вам уже все сказал. Я даже готов сделать для Вас больше, чем  Вы сами хотите. Идите и делайте то, что я Вам советую. В конце концов, вы не единственный сотрудник в нашей организации и у меня есть другие дела тоже. Я не могу потратить целый день на уговоры. Вы должны бы и сами это понимать.  Идите, Оля, хватит качать права.
 То ли нервы мои были слишком напряжены в тот момент, то ли я была в то время слишком избалованная девица, не знаю, но я вдруг плюхнулась на диван и разразилась слезами. Мне показалось оскорбительно такое отношение моего любимого начальника.  Я истерически рыдала с маловнятными мыслями: «Как может он с таким пренебрежением к моему мнению диктовать мне какие-то действия? Зачем мне делать то, что противоречит моим желаниям! Почему мне, вообще, надо говорить, что мне делать! И почему он говорит со мной в таком уничижительном тоне?»
 Я рыдала, а он с бледным видом бегал по кабинету. К холодильнику за бутылкой воды, к серванту за стаканом, к столу…. Дрожащими руками он налил в стакан воду, поднес мне, побежал опять к серванту, взял другой стакан, налил еще воды и стал пить мелкими частыми глотками.
Я продолжала лить слезы. Он тяжело опустился на сиденье рядом. Помолчал. Пожевал губами.
- Оля, Вам нельзя плакать.
- Почему?
- Вы - красивая девушка, Оля…. Вы, пожалуй, самая красивая девушка в нашем коллективе…
 Он встал. Прошелся перед моим носом. Внимательно посмотрел на меня.
- Но когда Вы плачете, у Вас краснеет нос. И вы становитесь совсем…. несимпатичны. Простите, я не хотел Вас обидеть….
 Слезы высохли также внезапно, как полились. Никогда до того я не задумывалась над тем, что рыдания есть не только признак глубокого переживания, но и объект наблюдения для окружающих. И зрелище это не доставляет наблюдателям эстетического наслаждения.
- Знаете что? …прежде, чем Вы покинете мой кабинет, Вам надо как-то… приободриться, что ли.? Вот, возьмите мой платок. Извините, салфеток нет…
- Спасибо. У меня есть платок в сумке.
Я встала, подошла к зеркалу и впервые увидела себя зареванную. Мне не стало меня жалко. Мне стало меня зазорно.
- Извините, Павел Александрович. Можно я приведу себя в порядок, а только потом пойду?
- Да-да, Оленька, пожалуйста…
 Он снова сел на диван. Вид у него был расстроенный и бледный
 Я вытащила свой волшебный платочек, помахала им, расправляя, промокнула глаза, высморкалась и начала вынимать из сумки косметичку.
- У Вас красивый платок, Оля, …но, знаете, Вам лучше, пожалуй, уже пойти на свое рабочее место….

Я сделала так, как мне советовал директор. Я написала второе заявление и пошла в тот же день в отпуск. На следующий день я уже ехала на поезде в Ялту.
Ехала не одна.

Отпуск

 Я ехала вместе с лучшей подругой Лидочкой, вместе с которой работала под началом нашего милейшего директора, по счастью, в разных отделах. Иначе нас не отпустили бы одновременно.
 С нами вместе , в нашем и двух соседних купе, оказалась группа веселых студенток юрфака. Всю дорогу девчонки пили пиво, бегали покурить в тамбур, хохотали и рассказывали смешные истории о своих преподах, экзаменах и жизни в общаге. За двое суток тряски в вагоне и совместных чаепитий мы стали друг другу близки до такой степени, что решили поселиться в Ялте все вместе. Почему - то нам казалось, что так нам будет легче найти и оплачивать проживание.
 Оказалось, что такое количество курортников не способна приютить у себя ни одна ялтинская семья. И мы разместились в домах по соседству.
Нам с Лидочкой повезло больше всех. Наши квартирные хозяева выделили нам комнату с отдельным входом. Вход был из кривобокого переулка, поросшего крапивой, диким виноградом и мелкими пыльными цветочками. В комнате было четыре кровати. И с нами поселились две наши попутчицы - Катя и Лена.
Не тратя времени на обустройство, они первым делом поспешили к морю. А мне пришлось остаться с Лидочкой в доме. Было жаль бросать ее одну на новом месте, а она, по ее словам, не имела сил двигаться после дороги и поиска жилья.
Пока я распаковывала чемодан, она портила мне настроение. Ей, оказывается, очень не по душе наши соседки и еще, оказывается, это я навязала их нам на голову. Она столько ныла, что я уже пожалела, что не поселилась в одиночестве. И без этих студенток. И без Лидочки.
 Впрочем, вечером Лида сменила гнев на милость и мы, по возвращении Лены и Кати, отправились вчетвером на прогулку. Посмотрели на море. Пособирали ракушки на пляже. Посидели в кафе.
 А со следующего дня начиная, мы стали вести такой размеренный образ жизни, что Лена и Катя почти полностью прекратили с нами общение. Они исчезали из дому на рассвете и приходили только ночевать. Мы их встречали изредка на дискотеке в парке.
 Эта дискотека была самым сильным впечатлением для нас за целый день.
 С утра мы шли на пляж. Я плавала. Лида загорала. Часов в одиннадцать мы занимали очередь в чебуречную. Ели пирожки, запивая их кефиром, шли домой отсыпались и шли опять на пляж. По дороге мы прихватывали в гастрономе вафли и ряженку, и это был наш обед. С наступлением темноты мы отправлялись на дискотеку, где скромно попрыгивали в толпе, и, не дожидаясь окончания танцев, шли домой в сопровождении случайных, одноразовых,  кавалеров.
Дни проходили без напряжения.
Лето отогревало душу.
Море расслабляло тело
Чайки радовали глаза.
Изредка мелькавшие вдалеке дельфины дарили надежду на счастье.
Нам было так хорошо, что мы даже не пытались осваивать новые территории и ежедневно валялись на одном и том же месте. Рядом валялись такие же тюлени. Некоторые из них иногда пытались говорить комплименты, но нам это было не надо. Их панамки, заклеенные бумажками носы, волосатые ноги, безобразные плавки, игра бицепсами-трицепсами…. Все это было малопривлекательно.
Мы были царицами пляжа. Но достойной свиты у нас не было.

Через неделю меня стало утомлять такое положение вещей. Мы уже загорели до нужного цвета. И мне стало необходимо добавить остроты впечатлений в отпускные будни.

Без тормозов

На очередной дискотеке я пустилась в авантюру. С одной из почти соседок, студенткой Катей, я под «Новый поворот» начала исполнять весьма эротичный танец. В моих мыслях не было ничего фривольного. Просто было это весело. И очень не похоже на меня в обычной жизни.
Не успели мы с Катей в очередной раз стукнуться попами, как два крепких дружинника, сурово сдвинув брови, подошли чеканным шагом и, взяв нас за предплечья, повели к выходу. Мы не сопротивлялись. Но вслед за нами к выходу потянулась целая толпа. Нас стали отбивать какие-то доброхоты. Началась драка. Мы мужественно пытались защитить грудью дружинников, но нас было мало. Катя и я не могли противостоять куче разгоряченных парней, оттаскивавших нас, как котят, в сторону для того, чтобы мы не мешали бить наших обидчиков. Дружинников вытеснили за пределы танцплощадки, драка продолжилась в парке.
Я, поняв невозможность наведения порядка в головах всех этих дурней, оправила платье и с Катей под руку пошла гулять по темным аллеям.
- Вот уж не думала, что ты способна на такое!
- Да я и сама не думала. Нас теперь, наверное, вообще не пустят на танцы.
- Ерунда. Это же не мы дрались.
- Интересно, что сейчас делает Лида?
- Вы, что, сиамские близнецы? Забудь ты хоть раз о ней! Она по-прежнему скромненько прыгает и строит глазки с невинной улыбкой всем парням вокруг в ожидании принца.
 А ты тоже на принца надеешься? Учти, их всего несколько штук на всю планету.
- Да уж. На нашу долю точно не хватит.
- Я, когда поняла это, была почти разочарована. Подумалось даже: «И зачем меня мама родила?»
- Ну, дефицит принцев - не причина для слез и уныния.
- Ты права. Всяких других мужиков - явный избыток .
- У принцев, наверное, невыносимые характеры.
- Я думаю, у мужиков у всех характеры вонючие. Надоели все. Устала я от них. А ты не устала?
- Я устала от ходьбы. Давай посидим.
Мы присели на ближайшую скамью и продолжили треп ни о чем. Она оказалась очень интересная типша. Эрудированная, умная, она занимательно, с юмором и тонкими наблюдениями, рассказывала об учебе в своем университете.
Я решила, что на будущий год стану поступать в университет.
Тем временем к нам подсели двое парней.
- Разрешите познакомиться? Меня зовут Костя, а это Сергей.
- Зачем нам знакомиться? Нет необходимости.
- Стелла.
Я в недоумении уставилась на Катю.
- Лера у нас сама скромность. Вы не подумайте, что она грубиянка. Просто перегрелась на солнце.
- У Вас редкое имя. Не часто встретишь девушку с таким звучным именем….
- Я армянка.
- И Вы тоже, Лера?
- Я не….
- Лера не просто Лера, она у нас Валерия.
- Прошу прощения, Валерия. Вы, вероятно, русская?
- Нет. Еврейка.
- Ого! Редко кто из ваших сородичей так смело объявляет о своей национальной принадлежности.
- А чего мне бояться?
Мне, действительно, было нечего бояться. С чужим именем я спокойно приняла ответственность и за чуждый мне народ.
Эта игра мне понравилась. Я могла бесконечно много врать. Ведь то, о чем я говорила этим парням, не имело ко мне никакого отношения.
Мы проболтали почти целую ночь. И договорились о встрече на этом же месте вечером, часов в шесть.
 Утром я объявила Лидочке о назначенном свидании и рассказала о вчерашнем приключении. Она почитала мне мораль. Я посморкалась для видимости в платочек. Она меня пожалела и не обиделась на то, что я вечером собралась смыться от нее. Мне хотелось вновь покуражиться, а она  бы в этом помешала. Глубоко порядочная и честная Лидочка не способна была принять участия в этом прикольном безобразии.
На мои пространные извинения – объяснения она лениво отмахнулась и, более того, она явно обрадовалась возможности побыть в одиночестве. Вцепилась в Сименона и забыла обо всем на свете. Даже не стала комментировать мой вызывающе яркий макияж и  легкомысленный наряд.
Встретившись заранее в условленном месте, мы с Катей стали ждать прихода вчерашних знакомых. Сначала это ожидание нас веселило. Потом стало раздражать. Потом мы разозлились. При этом нам приходилось быть постоянно начеку. То и дело к нам подсаживались всякие липкие типы. Некоторым из них было достаточно взгляда. Некоторым надо было конкретно говорить. От некоторых надо было демонстративно уходить. И, совершив круг по площадке с клумбой, мы возвращались на место назначенного свидания.
Те, кого мы ждали, так и не пришли.
Мы ждали дотемна. Потом прошли к фонтану, смыли боевую раскраску. И, окончательно расстроившись, решили закончить вечер в «Ореанде».
В ресторане нас ждал новый облом. Мест не было. Зато была очередь человек в десять. Мы встали в эту очередь.
 Все равно вечер был безнадежно испорчен.
Но мы напрасно разуверились в себе. Не прошло и минут трех, как какая-то пожилая супружеская пара, стоявшая уже около самых дверей, тихонько посовещавшись, поманила нас к себе.
Мы подошли. Вежливо поздоровались.
 И в следующую минуту уже входили в ресторанный зал с нашими новыми знакомыми. Мы сидели за небольшим столом вчетвером и просто беседовали. Они расспрашивали нас без назойливости. Мы чувствовали себя спокойно и уверенно. Нам было приятно общение с ними. Им, по всей видимости, тоже.
Когда после ужина мы прощались на террасе ресторана, они долго махали нам руками и окликали нас по именам с доброжелательными напутствиями и пожеланиями. Мы тоже махали руками и благодарили их. И это было замечательно.
А потом из тени выступил один из вчерашних парней. Сергей. Тот, который мне понравился больше. Тот, кому я вчера вдохновенно врала.
- Оля,…. или Вы не Оля? Вы и этим людям лгали? Почему Вы вчера обманули меня?
Я как-то сразу почувствовала себя очень неважно. Колени обмякли. Сердце выдало тысячу ударов за пару секунд. Лучше мне было умереть, чем отвечать ему.
Катя глупо захихикала. Он, молча, глянул в ее сторону и опять повернулся ко мне.
- Так Вы - Оля или нет?
- Оля.
- Почему Вы вчера меня обманули, Оля?
Что я могла ответить этому абсолютно чужому человеку? Я молчала, краснела, прятала глаза…. А он стоял передо мной и ждал ответа. Катя решительно взяла меня за руку и потянула в сторону дома: «Ну, чего ты растерялась? Кто он такой, чтобы давать ему отчет? Кроме того, он сам тебя обманул. Он не пришел на встречу, как обещал». И это была голая правда. Я совершенно безвольно потащилась следом за ней.
 Лида уже спала, когда мы вошли в комнату. Мне не хотелось будить ее, мне не хотелось при Кате рассказывать ей о том, что случилось. Я просто быстренько умылась и нырнула в постель.
 Мне надо было поплакать. И я могла себе это позволить только под одеялом. Всю ночь я обливалась слезами и заснула только под утро.
 Проснулась я около полудня.
 В комнате было пусто и жарко. Звенели мухи под потолком.
 На аккуратно застеленной Лидочкиной кровати лежала записка. «Мы на пляже. Ряженку купила. Выпей на завтрак и приходи на наше место. Будем ждать. Лида. Катя. Лена».
 Конечно, я нашла их на месте. И остаток дня провела в уже установившемся режиме.
 Но этот режим меня уже не удовлетворял.
 Вечером я убедила Лиду в необходимости перемен. Катю убеждать не надо было. А Лена сказала: «Девочки, я пас. Я ближайшие дни буду очень занята». Мы поняли, что у нее появился молодой человек, и ей теперь нет до нас никакого дела.


Начало новой жизни

 Следующее утро стало началом новой жизни.
Мы мотались как угорелые по окрестностям Ялты: Никитский, Ливадия, Ласточкино гнездо…. Мы съездили в Феодосию и Севастополь. Провели день в Коктебеле. У нас появлялись и исчезали новые знакомые. Студенты, читавшие у костра стихи. Бородатые барды, певшие заунывные баллады. Йоги, обучавшие нас простейшим асанам. Ботаники, математики, медики, курсанты…. Пограничники, прогонявшие нас с ночного пляжа….
Дни мелькали.
В один из этих сумасшедших дней мы болтались на волнах в небольшом катере, пытаясь добраться до новинки сезона - светомузыкального фонтана. Лидочка читала прыгающего в руках Ремарка. Катя висела над бортом в позе сорванного лотоса. Ее неудержимо рвало. Меня тоже тошнило. Но я еще была способна видеть происходящее рядом. А потому я заметила у противоположного борта Костю и Сергея. Костя насмешливо посматривал в нашу сторону и что-то говорил явно про нас. И явно нелицеприятное. Сергей смотрел на море. Я смотрела на него и чувствовала, как краска заливает мне лицо.
Я не нашла ничего умнее и свесилась за борт рядом с Катей. В паузе между судорожными рыганьями Катя вежливо поинтересовалась у меня: «Что, плохо дело?»
- Ты даже не представляешь себе, как….
- Представляю. …Представь себе.
- Нет. Ты их не видела.
- Кого?
Любопытство было явно самым сильным качеством Кати. Она сразу вернулась в норму.
- Помнишь тех парней, что кинули нас? Они здесь. И смотрят на наши мучения.
- Где эти негодяи?
    Она так громко это воскликнула, что нам стало ясно – они услышали. Я захотела упасть за борт. Лида оторвалась от книги. А Катя уверенной походкой направилась в сторону парней.
- Привет! Если бы не Оля, я бы так и не имела возможности наговорить вам кучу гадостей.
Лера, иди сюда. Кончай притворяться, будто тебе плохо. Тебе сейчас станет лучше, чем всегда!
Костя с восхищением смотрел на Катю: «Если бы я не видел, как ты сейчас выворачивалась наизнанку, и, если бы от тебя сейчас не несло на морскую милю рвотой, я бы тебя расцеловал!».
- Много чести!  Лера, иди же сюда! У тебя есть шанс расцеловать этих мерзавцев.
Она вошла в кураж. Ее больше не тошнило. И она в прекрасном расположении духа обзывала парней.
- Так, Оля или Лера? И Стелла или кто?
- Катя. И Оля. И Лида. Но какое это имеет значение? Нам не детей крестить! Зовите, как нравится. Кстати. Сегодня вы не отвертитесь. У нас пока на сегодня нет партнеров на танцы. Так что, будьте добры сопровождать нас. Кстати, это ваш единственный шанс реабилитироваться
- Я готов!
Сергей повернул лениво голову и размеренно произнес: «У фонтана просто стоят и слушают музыку. Там нет танцев». «Какая чушь!»- возмутилась Катя. - «Слушать музыку можно и дома. Зачем тащиться в такую даль ради фанерного концерта?» И Костя ее поддержал: «Правильно. Мы будем танцевать!»
И мы начали сезон танцев у фонтана.
Это было весело.
Пока были бодрые ритмы.

А потом мелодия за мелодией потянулись томные вальсы и занудные песни про любовь.
И все было бы ничего, но каждый следующий танец я ждала приглашения от Сергея, и на каждый из этих танцев Костя приглашал Катю, Сергей приглашал Лиду, меня не приглашал никто.
И тогда я ушла в сторону.
 Нет, я не стала плакать в кустах.
Я помнила совет Пал Саныча.
Я просто стала прогуливаться в одиночестве.  Вышла к пляжу и присела около небольшой группы парней и девушек. Они спорили с жаром и непримиримостью о сущности любви.
- Любовь, по-моему, может быть только единственная. Нельзя любить разных людей. Как может один человек любить сначала одного, потом другого…
- Ты не права. Ведь у каждого человека есть что-то свое. Необыкновенное. Что-то, что делает его привлекательным. За что можно его полюбить.
- При этом совсем необязательно, чтобы в него влюблялись все. Да и, вообще, что значит полюбить? Вот ты встретил человека и сразу ясно - вот тот, кто должен быть рядом всегда.
- Ну, ты загнула. А если этот, кто, по твоему мнению, должен быть рядом с тобой всегда, в это же время думает про кого-то другого и уверен, что тот другой и есть его судьба?
- Поэтому и бывают любовные треугольники. Как у Тургенева, Маяковского, Некрасова….
- Любовные треугольники бывают только у очень нерешительных людей. Они со своей интеллигентностью никогда не могут принять ответственное решение и разорвать порочный круг.
- Правильно. Любовный треугольник – это свидетельство слабости воли его участников.
- Нет. Это свидетельство испорченности того, кто является центром этого треугольника, - Виардо, например.
- Нет. Виардо неправильный пример. Она вовсе не хотела никакой любви от Тургенева. Тут, скорее, Тургенев был испорченной натурой. Но он, действительно, любил ее.
- Ой, ну что мы знаем? Любил или не любил? Может просто мечтал отбить у мужа из чувства соревновательности?
                Спор становился все более жарким. Они начали сильно жестикулировать. Их сначала тихие голоса теперь звучали в полную силу. И слушать их мне было все интереснее. Тем более, что я пыталась сама для себя понять, что я испытываю по отношению к незнакомому, фактически, мне  Сергею. И еще потому, что от фонтана доносилась музыка, в которой явно звучала любовь. Как авторам этих песен удавалось такими разными словами и мелодиями передать то, что сейчас пытались сформулировать эти ребята?
Впрочем, разговор был не только о любви.  Он был серьезнее и глубже простого трепа на темы близости.
- Знаешь, Тургенев такая нравственная глыба в русской литературе, что нельзя его так мешать с грязью. Нельзя обывательскими понятиями обсуждать идеальное.
- Вот еще! Нельзя переносить на личность и ее поведение те представления, которые формирует творчество данной личности. Вы же не думаете, что Раневская такая же дура, как ее героини в кино? Или что, Толстой не совершал ошибок в своей жизни? Тургенев был обычный барин и спокойно жил в свое удовольствие. Но, при этом, он не писал пошлостей. Его герои и, особенно, героини нравственно чисты. К его героям нельзя применять мерки стандартной морали. Задача Тургенева, как писателя, показать возможную высоту человеческих отношений, а не просто описать свои физиологические проявления.  Это задача ученого - описать и объяснить реальность. Задача творца – возвысить проявления духа, чтобы читатели, или зрители, или слушатели стали стремиться быть лучше.
- Сразу видно, что ты видела только советскую экранизацию «Первой любви».
- А что, есть еще какая-то? Где ты видел? И что такого можно было сделать из трогательной истории о первой влюбленности?
- Тебе нельзя смотреть такое кино. Ты веришь в платоническую любовь.
- А ты нет? Не обязательно же все прекрасные порывы превращать в совокупление.
- Совокупление, детка, есть высшая точка слияния возвышенных душ. Без него невозможно продление жизни. Пора бы тебе уже вырасти из детских представлений о появлении детей из капусты.
- Совокупление есть обычное проявление физиологии. А мы говорим о любви. Любовь – это жертвенность во имя объекта любви.
- Ну, это, конечно, сильно, только не многие способны на такую любовь.
- Мать, почти каждая, к  своему ребенку испытывает именно такую любовь.
- Мы сейчас не об этом. Не уводи тему. Мы о любви мужчины и женщины спорим. И, мне кажется, что это чувство для каждого человека индивидуально. Как сама человеческая личность не похожа на другие индивидуальности, так и проявления любви не похожи.
- Знаешь, если бы это было так не похоже, то и объединяющего термина бы не было. Все же есть нечто общее, что позволяет говорить - вот это любовь. Нам тяжелее всего, когда у нас нет никакой любви. Пусть будет ненастоящая, не единственная, но пусть будет. Потому что нам нужны другие люди для служения им, для восхищения ими. Иначе мы мертвы.
- Ну, и что же , по-твоему, можно сказать о любви такого, что всем сразу все станет ясно. И как можно для себя определить, что вот она – любовь пришла….
- Это просто. Как пришла - понятно. Вот, как понять, что это не истинная любовь, а только увлечение. И как понять, не ошибся ли с выбором? Может это только ожидание любви…?
- Нам непросто понять, когда пришла любовь. Но, я думаю, что если прислушаться к своим субъективным ощущениям, то мы можем понять, насколько этот конкретный человек может быть любимым. Сердце подскажет. И только об этой истинной, единственной, любви и скажет сердце
                Я их послушала – послушала, а потом встряла в разговор: «Можно и мне высказаться?». Они все развернулись в мою сторону, и я поняла, что мое присутствие было до сих пор незамеченным. Я смутилась, но, набравшись храбрости, продолжила: «Знаете, я уверена, что в жизни может быть не одна истинная любовь. Мы как бы учимся любить. И каждая следующая любовь все более зрелая. И каждая следующая любовь, как бы в последний раз. А самый последний раз наступает, когда мы достигаем пика наших способностей к любви». Я еще много чего была готова наговорить, но в этот момент сверху, от фонтана, донеслась песня «В последний раз». Мы все замерли. Это было буквальное попадание в тему.
И спорить стало не о чем.
Я поднялась с галечника и, помахав спорщикам рукой, пошла к пристани.
Народ уже толпился у кассы. Но Кости и Кати, как и Лиды и Сергея, в толпе не было. Я купила пять билетов на «ракету» и стала их ждать. Вскоре все погрузились на катер и стали торопить меня.
- Давай, давай!
- Чего зазевалась? Тебя ждем.
Какой-то моряк крикнул, что это последний рейс сегодня и, если я решила заночевать на берегу, то - спокойной ночи, а они больше ждать не станут.
Тогда я взошла на трап. Ко мне протянулось сразу несколько рук, чтобы помочь перейти на палубу. Двигатель заработал. За кормой побелела взбитая в пену вода….
Эту ночь я провела в нашей комнате одна. Мне было грустно, но не настолько, чтобы плакать. Я даже спокойно выспалась.
 Лида и Катя появились только утром. Забежали в душ. Переоделись. Пожелали удачи. И унеслись без пояснений, куда и на сколько.
 
Это была последняя капля. Я рыдала весь оставшийся день. Я обиделась на Лидочку. Я обиделась на Катю. Я обиделась на весь свет. Я умывалась слезами. Протирала глаза и нос своим замечательным носовым платком и снова рыдала. Мне никто не мешал. И ничьи утешенья мне не были нужны.

Вечером пришла Катя. Предложила пойти прогуляться. Заявив про Лиду, что та пошла в гостиницу к Сергею, она пожала плечом и добавила: «Вероятно, она останется у него ночевать».
Видимо, на моем лице было слишком явно написано, что мне эта новость не в радость. Катя присела рядом со мной и стала извиняться: «Извини, мы вчера вечером как-то слишком разгулялись…. Знаешь, я еще в поезде заметила, что Лида тебе завидует. Как только ты с ней дружить можешь? Она ведь никакая. И тебе не дает жить так, как ты хочешь. Слушай, а куда ты вчера подевалась? Мы тебя искали, хрен знает сколько. Кстати, познакомились с классной компанией. Представь, они решили отдохнуть на море без денег, и теперь ночуют под кустами. Мы с ними провели ночь. Было здорово, но я больше не хочу. А Костя решил к ним присоединиться». Она еще долго бы говорила на эту тему, но я ее перебила: «Видела я вчера этих туристов. Даже поспорила с ними».
- Так это о тебе они рассказали?
- Что они могли рассказать? Они видели меня ровно одну минуту.
- Ну, не скажи…. Ты произвела на них впечатление.
- Это чем же?
- Внезапно вынырнула, как черт из табакерки, высказалась по существу вопроса, получила подтверждение сверху, от фонтана, и растворилась в темноте. Они обалдели просто. Мы полночи обсуждали твое поведение. Ты не икала?
- Я спала.
- Это хорошо. А то мы за тебя переживали. Мы ведь не знали, где ты.
Эти слова разбудили во мне чувство иронии: «Так переживали, что всю ночь не спали».
Умница Катя сразу поняла, о чем я подумала.
- Знаешь, что, …туда ей и дорога, раз она не способна понять, что можно делать, а чего делать нельзя. Не стоит  из-за нее расстраиваться. Да и Сергей этот…. Еще тот гусь. Она еще пожалеет, что с ним связалась.  Умойся, и пойдем гулять. Может быть, принцев найдем.

Два оставшихся от отпуска дня мы с Катей флиртовали напропалую, назначали свидания в одно время в одном месте сразу нескольким парням и не шли на эти свидания.
Лида не появлялась. Я старалась не думать о ней, но, то и дело вспоминала и, чтобы не разрыдаться, с утроенной энергией морочила головы парням, легко ловившимся на показную доступность. Нам приходилось много бегать, переодеваться, притворяться.
Короче говоря, мы уехали вовремя. Долго такая бурная деятельность не могла продолжаться. Кто-нибудь неизбежно проучил бы нас.
В поезде мы делали вид, что ничего особенного не случилось. С нами вместе домой возвращалась не только Катя, но и ее однокурсницы. У девчонок был утомленно – удовлетворенный вид. Мы были не в меру оживленны. Слишком часто и громко смеялись.  И вызывали всеобщее любопытство.

Карьеризм

Единственный человек в нашей компании имел удрученный вид. Это была Лида. Я думала, что она раскаивается в своем поступке по отношению ко мне, и почти окончательно простила ее.
Через пару месяцев я узнала, что она не раскаивалась, а переживала разлуку с Сергеем.
Была ли она обманута или была сама виновна в случившемся с ней, но Сергей не появился больше в нашей жизни.
Зато в нашей жизни появился Лидин малыш.
Оплаканный еще в утробе, политый слезами после рождения, он прожил не долго, меньше месяца. Но остался с нами навсегда.
Он не был  долгожданным. Он не был лишним.
Он был брошенным. Его бросил отец, никогда не узнавший о его рождении.
И эта брошенность была для нас  страшнее всего.
 Мы не знали, искать ли Сергея? Где искать его? Как он отнесется к известию о своем отцовстве?

Больше у Лидочки не было детей.
Замуж она тоже не вышла.
Она пошла по рукам.
И посвятила себя карьере.
Еще в начальной школе она решила, что станет, самое малое, министром или директором фабрики. С возрастом это желание в ней только укреплялось. Она прикладывала массу усилий к тому, чтобы окружающие замечали ее трудовой энтузиазм.
 Напрасны были эти потуги.
У нее не было шансов.
Лидочка была очень застенчива застенчивостью амбициозного человека. Ей казалось, что ее недооценивают,  и ей, конечно, как всякой женщине, хотелось быть выделенной из толпы. Но она панически боялась пристального к себе внимания. Если ей надо было выступать с самой простой речью перед аудиторией, она начинала заикаться.  Она начинала мучительно краснеть, если к ней обращался кто-либо из начальства. Она терялась в разговоре с людьми, занимавшими хоть немного более высокое общественное положение.
Она была обречена на неуспех
Ей надо было иметь другие представления о реальности, чтобы вписаться в новую ситуацию.
Она это поняла и сделала ставку на мужскую поддержку.
Но она не умела находить нужных мужчин.
И она не умела вовремя уходить от своих мужчин.
 Она не хочет верить в то, что мужчины способны равнодушно пользоваться женщиной. Она и сегодня не знает, что мужчины не помогают  тем, кто прилипчив, назойлив и  набивает оскомину своим постоянством.
Ей и сегодня кажется, что мужчины больше всего ценят в женщинах преданность. Но саму преданность она понимает своеобразно. Пока он рядом – она видит только этого мужчину, но, стоит ей остаться в одиночестве - она ищет новую крепкую спину.
Возможно, кто-то из тех мужчин, с кем она пыталась выстраивать отношения, и стал бы ей надежной опорой, но она не имела достаточно сил для ожидания. Она не хотела терпеть. И мужчины уходили от нее.
     Поэтому и этот путь построения карьеры был ей заказан.
Но это было много времени спустя.
А тогда, в юности, в молодости, она была уверена, что сможет выдвинуться в ряды хозяев жизни….
Если бы мы тогда знали, кто является хозяином жизни!
Прошло всего несколько лет и наша страна, весь наш уклад развалились, как снежная крепость на масленицу.
Мы были мамонтами. Таким, какими были мы тогда, не дано было шанса.
Нам не дано было понять, что, строя карьеру, не переживают из-за производственных проблем.
Успешные лидеры выстраивают нужные для продвижения отношения и обеспечивают необходимые связи.
Настоящие карьеристы плевать хотят на всех, кто бесполезен с точки зрения успешности.
Пока мы подставляли свои хрупкие плечики в поддержку падающим, по нашим головам прошлись, даже не заметив нашего существования,  те, кто не заморачивался принципами. Нас обошли те, кто имел нужные знания и крепкие нервы. 
Мы имели слишком много слабых мест: семьи, друзья, обязательства, условности этики….   
 Чтобы выжить, нам надо было обладать другими качествами и другими знаниями.
...
Безоговорочно жесткий прагматизм новой эпохи кардинально отличался от наивного романтизма, с которым мы шли по жизни и которому не хотели изменять.
И прошло достаточно много времени прежде, чем я поняла, что такие, как я, - лишние люди.
А тогда я жила в плену привычных заблуждений.
Строила долгосрочные планы.
Волновалась из-за работы. Могла заплакать совершенно искренне по поводу допущенной на работе ошибки. Работала в удовольствие, а не только ради денег. Переживала за производственные успехи своего коллектива.
  Одно из самых сильных моих переживаний того периода было связано с  моим переходом на новую работу.
Несмотря на уговоры добрейшего Павла Александровича, я, по возвращении из отпуска, забрала свои документы и стала искать новое место для приложения своих молодых сил и не особо ценных знаний.
 Ничтоже сумняшеся, я несколько дней рыскала по заводам и конторам, где когда-то проходила учебную практику и в результате, неожиданно для себя, стала завотделом труда и заработной платы в геодезической экспедиции.
Коллектив был маленький, почти сплошь мужской, языкатый и более чем требовательный.
Работать с этими мужланами было весело и трудно.
Впрочем, все эти пространные рассуждения не имеют почти никакого отношения к истории моего носового платка.
В моей карьере он не играл никакой роли.

     То, что не исправить и не изменить

Облегчить себе существование на новой работе я могла только одним способом - принять ухаживания кого-либо из сотрудников.
Наиболее настойчивый из них через полгода стал моим мужем. Еще через год я пошла в декретный отпуск.

Эти матримониальные и гендерные проблемы сильно отвлекли меня от общения с прежними коллегами. Я встречалась только с Лидочкой. Вытирала ей слезы своим китайским платочком. Утешала, как могла. В тот период , когда она еще не знала о своей беременности и надеялась на то, что Сергей появится, утешать ее было довольно просто. Достаточно было пригласить ее в компанию веселых разбитных геодезистов.
О работе она теперь никогда не говорила в моем присутствии. Складывалось впечатление, что она с ревностью относится к моему карьерному успеху.
Только однажды, приблизительно месяц спустя после моего ухода с прежнего рабочего места, она сказала, что заходила сегодня к  Пал Санычу в больницу.
- А что с ним?
- Что-то с сердцем. Ну, ты же в курсе. У него больное сердце. Ишемия. Он поэтому такой добрый, что не переносит никакие нервные встряски.
Так я узнала о болезни своего наставника. В течение нескольких дней я все собиралась пойти к нему в больницу. Проведать и поблагодарить. Но загрузка на работе, усталость….
То у меня не было времени забежать на рынок за фруктами. То не было в кошельке необходимых для этого пяти рублей. То меня задержал начальник экспедиции после работы. То меня пригласили в театр на премьеру….
Дни летели.
Вечерами я с сожалением вспоминала, что опять не проведала Пал Саныча….

В начале октября мне позвонила домой Тамара Николаевна, секретарь моего бывшего директора, и сухо, без комментариев сообщила о времени и месте похорон….
Был уже поздний вечер. Я была дома одна. Родители ночевали на даче. А я уже засыпала и не включала ни телевизор, ни свет. В темноте не видно слез. Я могла плакать сколько угодно.
 Но не могла.
 Мне все вспоминалось его предостережение:  «Вы - красивая девушка, Оля…. Вы, пожалуй, самая красивая девушка в нашем коллективе…. Но когда Вы плачете, у Вас краснеет нос. И вы становитесь совсем…. несимпатичны. Простите, я не хотел Вас обидеть….»
И я думала, что несимпатична я не из-за слез:  «Не слезы или улыбка делают лицо красивым или некрасивым. Эгоизм  и доброжелательность – вот то, что определяет отношение окружающих к внешности человека. Я не могу сейчас плакать. Я хочу зарыться сейчас в землю. Я не хочу сейчас шевелиться. Я никого не хочу видеть. Я не могу идти на эти похороны. Простите меня, Пал Саныч. Я не могу придти к Вам домой и смотреть на Ваших родных. Я знаю свою вину. Я не отмолю ее никогда. Простите меня, дорогой мой учитель»
Я не смогла пойти ни на панихиду, ни на кладбище.
 Я могла отпроситься с работы. И меня отпустили бы без лишних разговоров. Но я не имела сил просто произнести эту просьбу. Я чувствовала себя почти убийцей. Я знала, что часть проблем Пал Саныча, сведших его в могилу, была связана со мной. Поздно вечером в день похорон, после работы  я поехала к дому Пал Саныча, простояла у подъезда более часа и, так и не собравшись с духом, ушла, не поднявшись в квартиру. 
 Вышла я на остановку в состоянии полуобморочном. Механически зашла в троллейбус, оплатила проезд и встала около кабины водителя. Машина была совершенно пуста. Вероятно, это был последний рейс. За окнами мелькали уличные фонари, полутемные дома, купы черных деревьев и кустов. Город уже готовился ко сну. Я не видела этого. Только краем сознания я отмечала мелькание огней и теней. До моего рассудка не доходило ни время, ни место действия. Словно я была в театре абсурда или во сне. На какой-то остановке в салон зашел запоздалый пассажир. Я не смотрела по сторонам и не увидела бы его, если бы он вдруг не окликнул меня по имени: «Оля, передайте, пожалуйста. за проезд» Я повернулась к нему с недоумением. Протянула руку за монеткой и застыла. Передо мной стоял Павел Александрович. В следующее мгновение троллейбус остановился на остановке по требованию. Дверцы с лязгом распахнулись. Человек, невозможно похожий на Пал Саныча, вышел в темноту и исчез. Троллейбус катился по совершенно незнакомым мне улицам. В руке у меня лежала пятикопеечная монета. «Простите, где мы сейчас находимся?»- спросила я водителя. Он ответил , вгляделся через зеркало над своей головой в мое лицо и поинтересовался : «Девушка, что с Вами? У Вас все в порядке?» «Скажите, сейчас, когда Вы останавливали троллейбус не на остановке, Вас кто-то попросил об этом?»- вместо ответа спросила я его.
- Все остановки сейчас только по требованию. Это дежурная машина
- А кто сейчас еще ехал? Кроме меня были сейчас пассажиры?
- Нет. Да, Вы не удивляйтесь. В это время пассажиров никогда не бывает.
- Для кого же Вы останавливались? Вы же останавливали машину?
- Мне показалось, что кто-то проголосовал на дороге. Но никого не было.
- Вы не заметили, откуда у меня в руке эта монета?
- Не знаю. Вы, наверное, забыли, что уже оплатили проезд и приготовили ее
- Извините.
- Девушка, что с Вами? Вам нужна помощь?
- Да. Я не знаю, где я. Как мне попасть домой? Я живу на улице Знаменской.
- Так Вам надо в противоположную сторону. У Вас есть деньги? Вам надо теперь ловить такси. Троллейбусов и автобусов уже не будет до утра. И я еду уже в парк. Через пару минут мы будем на месте. Около парка есть стоянка такси. Там всегда дежурят машины.
    Он высадил меня около стоявшего такси и попросил водителя отвезти меня по адресу, какой я скажу.
Таксист нажал на газ и справился с задачей менее чем за полчаса. Он не взял с меня денег за проезд. Дома родители не стали интересоваться, где я была и почему так поздно. Кажется, они поняли, что я уже взрослая девочка.

Почти месяц я жила в странном параллельном мире. Новая работа, новые знакомые, новые обязанности, новые переживания….
И слезы, постоянно готовящиеся к пролитию. И носовой платок, постоянно готовый к действиям по предотвращению потопа. И лицемерная улыбка, маскирующая настроение. И ехидство в разговоре, скрывающее тоску.
Как я могла высказать свои проблемы? Кто понял бы меня? Чего ради я столько переживаю из-за смерти бывшего начальника? Кто он мне? Почему его смерть так сильно подействовала на меня?
Только своему носовому платку я могла с полным доверием и откровенно передать то душевное смятение, которое вызвала смерть в сущности постороннего человека.
 Человек был почти посторонний. Но его смерть была на моей совести. Так, словно я сама убила его. Убила хладнокровно. Бесцельно. Бездумно.
И вот он умер. И ничего нельзя изменить. И ничего нельзя сказать. Никому.
Неизбежность расплаты за равнодушие – это был сильный урок.
Урок из тех, которые не всегда применяешь, но помнишь всегда.

Обязанность утешать

  Кроме этого тяжелого урока и новой работы в моей жизни того периода появилась еще и  неприятная, но необходимая обязанность.
  Обязанность утешать.
  Смерть Павла Александровича для Лидочки совпала с осознанием беременности.
 Теперь Лидочка рыдала ежедневно.
Она рыдала на работе. И там ей предложили взять больничный лист, чтобы подлечиться от невроза.
  Она рыдала у меня дома. И моя мама капала ей в чашку с чаем мятные капли.
  Она рыдала перед телевизором, когда шли фильмы с участием детей.
  Она рыдала над книгами, когда в сюжете появлялись любовные линии. А эти линии существуют в каждом романе.
  Она не пыталась скрывать свои слезы. И все знали о том, что она ждет ребенка от неизвестного негодяя, бросившего ее.
Ее родители перестали разговаривать со мной. Словно это я была виновата в проблеме их дочери. Они запретили ей общаться со мной, но, осознав, что только я способна хотя бы на время перекрывать слезоток, сменили гнев на милость  и теперь звонили мне не только домой, но и на работу при каждом признаке приближения истерического припадка.
Почти три месяца я служила духовником, психотерапевтом, промокашкой….
Мой носовой платок служил на этой благородной миссии вместе со мной.
И я порой думала, что он вполне окупился за эти полгода. Никакой другой платочек не смог бы пережить без линьки такое количество стирок.

К Новому году Лидочка успокоилась. Наверное, она осознала, в конце концов, что Сергей больше не появится в ее жизни и что она должна выстраивать свою биографию с учетом этой реалии.
Это позволило мне высвободить время для новых друзей. Она бывала и раньше на наших  совместных вечеринках. Теперь она стала их постоянной участницей.
 Впрочем, со своим будущим мужем я познакомила ее только накануне свадьбы.  Я не боялась конкуренции со стороны Лидочки. К тому времени она была слишком явно беременна. Мой избранник не был любителем шумных посиделок и застолий. И, если уж оказывался на этих пирушках, то только для того, чтобы иметь возможность проводить меня домой. Мне это импонировало очень. Как и то, что он, не теряя чувства собственного достоинства и уверенности, вел себя тихо, скромно и незаметно.
Также незаметно мы смывались с этих мероприятий, не дожидаясь концовки. 
 В это время в моем к ней отношении появилось что-то мешавшее мне быть абсолютно, по–  детски, открытой, откровенной и доверчивой. Она, в свою очередь, тоже была несколько закрыта и скованна со мной. Мы никогда не вспоминали пережитые летом приключения. Имя Сергея было под негласным табу.

...
 На нашей свадьбе Лидочка была свидетельницей. Она откровенно заигрывала с шафером, много танцевала и приняла самое активное участие в моем похищении и в получении за меня выкупа.
Потом мы с ней поплакали в подсобке ресторана, в котором был организован свадебный банкет.
Жизнь выстраивалась в относительно прямое русло, и было жаль невозможных отныне зигзагов. Приключения остались позади.

Кто знал, что зигзаги только начинаются? И начинаются не столько по нашей инициативе, сколько по необъяснимо прямолинейному  пути разрушения нашего мира.
Этот путь был так скользок, что не съехать по нему было просто не возможно.
Мы почувствовали для начала легкое беспокойство от необходимости стояния в очередях за носками, трусами, мылом, солью, сахаром, маслом, мясом…. Список карточного дефицита рос в геометрической прогрессии. 
Но тогда нам и в голову не приходило, насколько мы близки к периоду полураспада.

Мы плакали от незнания.
Жизнь быстро нас вразумила.

Мы теперь почти никогда не плачем.
Теперь мы знаем, что смысла нет в пролитии слез. Разве только для того, чтобы посолить еду детям.
 
Свадебное путешествие было недолгим.
Нам вручили путевку на двоих в подмосковный дом отдыха. Две недели на свежем воздухе на берегу замерзшей реки в сосновом вековом бору. Погода баловала нас. Мы катались на лыжах. Парились в русской бане. Ездили по московским кафешкам и ресторанам.
Обежали ЦУМ, ГУМ и Детский Мир.
Вернулись домой счастливые и никто не замечал, что за всем этим своим счастьем я постоянно мочила слезами подушку и майку моего мужа.
Что я оплакивала?
Свободу?
Какая свобода у девушки, живущей с родителями?
Я оплакивала невозможность свободы.
Теперь, когда я была независима от родителей, я стала зависима от мужа.
Вся любовь мира не могла компенсировать стремления к неконтролируемости, безнаказанности и безотчетности.
Мой муж терпеливо сносил мои капризы и ласково утешал. Он очень старался.
Только он не знал, что я оплакиваю. Он не был способен утешить меня.

Лида активно готовилась к роли матери. Я помогала ей в приобретении приданого для малыша, как потом, спустя два месяца, помогала в распродаже этого имущества, и, чтобы она не сошла с ума, знакомила с товарищами мужа, устраивала пикники, организовывала вечеринки. Андрей, мой муж, помогал мне утешать Лидочку.
Он никогда не спорил со мной и всегда был готов поддержать в любом моем начинании.
В том числе он взялся за нашу подготовку к вступительным экзаменам.
В июне я стала студенткой факультета менеджмента и управления.
 Лида поступить не смогла.
Лето прошло в работе, бытовых хлопотах и пикниках по выходным.
В сентябре мы получили отдельную квартиру, как молодые специалисты.
Однокомнатную. Маленькую. Но свою.
Я училась, работала, готовилась к рождению сына.
Андрей помогал мне по хозяйству, работал, строил детский уголок.
Лида перестала плакать. 
Она активно помогала нам в обустройстве нашего гнездышка.
Однажды я застала ее в этом гнездышке не вовремя.
И больше не вернулась в него.

             Бегство

Я воспользовалась своим правом перевода на новое место работы и уехала навсегда.
Мне не хотелось плакать. Я обрела свободу. 
Шло время….
Платок валялся в сумке. Переходил из кармана в карман. Забывался в вещах, отложенных на неопределенный срок  после стирки для глажки. Переезжал со мной из города в город.
И, наконец, доехал до еще одной столицы другой союзной республики.
Здесь мы застряли надолго. Так долго я не работала нигде. Только под руководством Пал Саныча, с которым я после техникума проработала три года, и у геодезистов, где продержалась полтора года. После того я работала по две-три недели и срывалась с места, словно боялась, что меня найдут. Словно кто-то хотел меня найти.
В этом городе я оказалась также случайно, как и во всех предыдущих.
 Мне посоветовал приехать сюда однокурсник. На зимней сессии я пожаловалась на то, что из-за малыша не могу никуда устроиться на работу. Влад дал мне адрес своих родителей и сам связался с ними по телефону. Не знаю, что он им говорил, Но, когда я после сдачи экзаменов, вместе с сынишкой приземлилась в новом для себя аэропорту, меня встречали с искренней радостью. Мне выделили квартирку с отдельным входом в небольшом и уютном доме. Предложили питаться вместе, если  захочу, или отдельно, если меня смущает их присутствие. И дали адрес организации, где требовался специалист моего профиля.
Оказалось, что был нужен другой специалист, но меня все равно приняли на работу.
Коллектив был женский.
Все старше меня на несколько лет. Все – старые девы. Все страшно умилились при виде фотографий моего сына, которые я выставила на своем рабочем столе.  Все говорили только на языке титульной нации.  Все мило улыбались. И смело обсуждали меня в моем присутствии – ведь все были уверены, что я не понимаю, о чем идет речь.
Это точно. Я не понимала почти ничего.
Но, когда дело касается меня, я начинаю понимать без слов и жестов. Мне достаточно взглядов и интонаций.
Просиживая в душном офисе долгие дни, я стеснялась сказать своим временным коллегам, что не стоит так уж сильно зацикливаться на моей скромной персоне. И что мой сын не сиротка при живом отце. И что моя одежда, хоть и сильно отличается от общепринятой в тех краях, также не заслуживает разговоров в протяжении всего рабочего времени. Откровенно говоря, я не могла этого сказать и потому также, что никак не могла выучить несколько необходимых для этого фраз. А потому, молчала и усердно корпела над многочисленными таблицами и графиками, которые должна была выполнить до начала лета.
Но в начале апреля я попала под проливной дождь. Зонта у меня не было. Я промокла насквозь. А отопление уже было отключено. И целый день я сидела на своем рабочем месте в мокрой холодной одежде.
Через два дня это сказалось на моем здоровье.
Утром, вся опухшая, с красным носом, слезящимися глазами, на ватных ногах, я с трудом доползла до своего рабочего места. Обрушив на стул изнемогшее тело, достала из сумочки носовой платок.
Да-да, тот самый, с иероглифом из роз.
И тогда я узнала, что мои коллеги прекрасно владеют русским языком.
Не подумайте превратно. Они искренне озаботились моим здоровьем. Но еще более откровенно их заинтересовал мой платок. Со всех сторон зазвучали нелицемерные  «ах!» и «ох!», смыслом которых было одно: « Отличный платочек у Вас, мадам. Зря Вы его засмаркивать собираетесь. Такой платочек нужен не для подтирания носа …» Но тактичные люди, конечно, не произносили этого вслух.
Вслух прозвучали вопросы: « Где ты купила свой платочек?», « Ты купила его в Москве?», «Сколько он стоит?» и просьбы: «Когда вернешься домой, не забудь нас. Вышли таких платочков. Хочешь, сейчас дадим денег?»
И я поняла, что тонкая восточная мудрость недоступна мне и моя помощь в создании русскоязычных документов на территории этой конторы излишня. Не нужна я тут.
Пора мне сваливать на родину. Здесь и без меня составят любые таблицы и графики.
 На следующий день я уже летела в самолете родного «Аэрофлота»  нах хаус.
Но не столько неожиданное открытие лингвистических талантов моих коллег вынудило мое бегство.
Накануне вечером я сделала еще одно, не менее неожиданное открытие. Оказывается, Влад сказал своим родителям, что Кирилл – наш общий сын, но мы  пока не хотим афишировать это.
События разворачивались с такой скоростью, что Кирюша даже не успел попрощаться со своей няней. Она, я так думаю, не сильно расстроилась. Платила я ей мало. Сидеть с малышом ей приходилось долго. И вся домашняя работа тоже была на ней.
Она не успела слишком привыкнуть ко мне и привязаться к Кирюше. Расплатилась я с ней сполна.
Да и никаких других долгов я не оставила там. Родные Влада не слишком расстроились из-за потери несостоявшейся невестки и псевдовнука. У них была на примете соседская девочка, гораздо более подходившая им в качестве приемной родственницы.

А среди тех моих временных коллег, наверное, уже не осталось никого, кто вспомнит сегодня о моем недолгом пребывании в их дружном коллективе. В отличие от них, я, с известной долей сожаления, вспоминаю о том  времени, о своей работе с ними и  о своем невежливом отказе удовлетворить их просьбы. И о том, что не осмелилась признаться им в настоящем месте приобретения вожделенной тряпочки.

Я приехала к родителям нежданно-негаданно. Сдала маме на руки ребенка и кинулась на поиск работы.
Мне некогда было болеть или расслабляться.
Мне надо было поднимать ребенка.
Родители, кажется, уже смирились с моей неуспокоенностью.  Но их никак не могло удовлетворить мое редкостное неумение работать на одном месте. Отец махнул рукой на мои «фокусы», он не хотел обзванивать своих знакомых. А я не имела желания его просить об этом.
Конечно, с их помощью я быстрее нашла бы работу.
Только я хотела решать свои проблемы самостоятельно.
И поэтому снова оказалась вдали от дома.
На этот раз без малыша.
О нем позаботилась мама. Детские ясли рядом с домом должны были обеспечить моему сыну полноценные уход и развитие.
Родители встали стеной и не позволили мне совершить очередную глупость. Кирилл остался с бабушкой, дедушкой и воспитателями.
 Я поехала сначала в Одессу. Но не нашла там себе места и, как перекати – поле, понеслась дальше, меняя города, союзные республики, автономные округа….
И, наконец, удача улыбнулась мне.

 Чтение иероглифов
   
Я устроилась на хорошую работу.
Среди моих новых коллег оказался один экстрасенс. Он был местным жителем, но его дед по материнской линии был корейцем. И тот научил своего внука многим восточным штучкам. Эти опыты очень занимали меня в то время. И я стала брать у него уроки по управлению своими энергиями. Тогда-то я и узнала, что он умеет читать иероглифы. В один из дней я принесла на работу свой замечательный носовой платок. И попросила Женю посмотреть, какой иероглиф маскируется в рисунке.
Он развернул платок. Повернул его вокруг оси. Сложил аккуратно и, помолчав немного, произнес: «Ты правильно поняла. Это иероглиф. Если ты хочешь иметь покой на душе и уверенность в будущем, избежать неприятностей и иметь надежных друзей, тебе надо держать этот платок только аккуратно сложенным так, чтобы его уголки были плотно сомкнуты. А еще лучше, если ты выбросишь его. Хотя, конечно, такую вещь жалко выбрасывать. Это, ведь, ручная работа. Он, в известном смысле, похож на ювелирное изделие. Спрячь его подальше и не разворачивай».
- Что там написано?
- Это так просто не скажешь. Если кратко, то бессмысленный бег, слезы и беспокойство.
Но, когда платок сложен вчетверо, то значение меняется на противоположное. Тогда там можно прочитать успех, радость, покой и довольство жизнью.
 - Прикалываешься?
-Это как тебе угодно.
Я сунула платок в сумочку. Но Женя остановил меня: «Я же сказал тебе, клади его очень бережно. Он дороже всего, что на тебе сейчас надето».
Я разгладила платок и аккуратненько уложила в отдельный кармашек.

Лето в тех краях наступило стремительно. Жара словно накапливалась в тесных улочках города, в стенах домов, в плавящемся асфальте дорог. К середине июля градусник в тени демонстрировал запредельные для моего самочувствия сорок градусов по Цельсию.
Я жалась в тень. Я старалась не выходить никуда без крайней необходимости. Только на работу и обратно. И только пешком. Заскакивая по дороге в каждый магазин, выискивая публичные места, где были кондиционеры: библиотеку, кафе, парикмахерскую….  Вдохнув охлажденного воздуха, не дав себе труда объяснить работникам этих заведений цель своего визита, я выныривала в царившее на улице пекло и, как тушканчик из анекдота в попытке охладиться ветром до следующего оазиса, неслась до следующей остановки в магазине, библиотеке, кафе…. Работники всех этих оазисов прохлады воспринимали мои визиты правильно. Официанты в кафе, консультанты в магазине, сонная библиотекарь не кидались ко мне с вопросом: «Чем Вам помочь?». Они просто лениво поворачивали головы в мою сторону и кивали, как старой знакомой. Они относились ко мне, как к своей. И я уверовала в то, что стала здесь, в почти заграничном городе своей.

Избавление


Эти ныряния в кондиционированную атмосферу и бесконечная смена температурного режима неизбежно привели к сильнейшей простуде. Брать больничный лист по этому поводу было неловко. Избегая дополнительного общения, опасаясь конфуза в неправильном произношении при этом общении, стремясь к соломоновым вершинам мудрости и более всего боясь врачей, я приняла, как мне казалось, мужественное решение: «Прорвемся!»
И в таком состоянии полной одури, когда температура тела равна температуре вне тела и равна сорока градусам по Цельсию, я ползла в один из дней по улице, мечтая присесть хоть на пять минут. Мне надо было остановить дрожь. Озноб был настолько сильный, что зубы не могли сомкнуться и часто-часто стучали.  Переход по освещенным солнцем участкам был для меня подарком. Только на солнцепеке я начинала слегка оттаивать. Но и там мне было ужасно плохо.
И я шла, не осознавая реальности.
Машины плотным потоком проносились параллельно. Пешеходы скрывались в тенистых подворотнях.
Цикада настырно звенела, заглушая клаксоны.
Я шла, прикрыв глаза. Почти на ощупь.
И где-то на краю сознания я увидела перед собой, немного сбоку потную толстую спину. К этой толстой фигуре бесшумно и неотвратимо приближалась красная машина. Это было странно медленно. И это было похоже на сон. И я видела, что вот сейчас в эту спину ткнется тупым бессмысленным рылом смерть. И эта спина запрокинется и станет видно потное белое лицо с закрытыми навсегда глазами. А может быть глаза будут открыты и в них будут видны небо и боль, и непонимание.
И тогда я стала кричать.
Но звон цикады перекрывал мой крик.
И тогда я толкнула эту толстую мокрую спину. Толкнула так сильно, как только могла.
Спина качнулась в сторону. Красная смерть бесшумно промчалась мимо.
На меня смотрело красное потное лицо, и губы на лице прыгали от возмущения.
И тогда я улыбнулась и сказала: «Поздравляю с Днем рождения»
Лицо из толстого стало длинным и что-то промычало нечленораздельно.
Тогда еще шире улыбаясь я сказала: «Поставьте свечку. Вы спасены».
И тогда я услышала рев. Этот венец творенья кричал так громко, что рядом с нами стали притормаживать машины и ближе сползаться пешеходы. Он Вопил: «Что ты себе позволяешь? Хулиганка! Как смеешь ты смеяться мне в лицо? И почему ты говоришь здесь на своем варварском языке? Здесь все должны говорить на нашем языке!».
Он кричал не по - русски, но я его поняла и тихо ответила: «Да пошел ты. Спасибо тебе за внимание».  И какая-то женщина тоже тихо сказала этому жирдяю на его языке : «Уважаемый, эта девушка сейчас спасла Вас»
И он стал зеленым.
А я почувствовала, как противно мне было прикосновение к его мокрой спине и меня начало тошнить. Потому что рука моя еще ощущала его пот.
И тогда я вытащила из сумки свой многострадальный платочек. Вызывающе развернула его, чтобы все увидели, как он красив, и вытерла им руки.
А потом я бросила его в урну.
И все увидели, что я сделала это из-за того, что прикоснулась к  этому липкому чудовищу.
И я ушла спокойно и уверенно.
И мне не было жалко моего платочка.
Я излечилась в ту минуту, когда выкинула его.

Блудная дочь

А потом я вернулась домой.
Кто сказал, что только блудный сын дорог сердцу отца?
Дочь блудная, беспутная и бесталанная дорога не меньше.
И пусть для меня не резали баранов и жирных тельцов в честь моего возвращения, я только рада.
Мой сын, моя мама и мой отец устроили праздник без жертвоприношений
Но с сердцем, вернувшимся к взаимопониманию.
И начались будни.
И в буднях моих уже не было слез.
Сколько можно?