Бульварная повесть
Дуня Михельсон завыла дурным голосом. Опять аборт! Живот скрутило спазмом от воспоминаний о последнем походе к врачу. И вот — не прошло и трех месяцев — опять! Пропади ты пропадом проклятая женская доля! Не помогало ничего: после бурного секса с Лёвкой вылетали спирали, таблетки вызывали тошноту и выпадение волос, а проклятая матка хавала сперматозоиды как с хлебом, и норовила всех приютить, презервативы — отдельная история. Во-первых, Лёвка их ненавидел! А зачем секс, если мужчине он такой не нужен? Ей-то он уже после всех мучений не нужен никакой. Во-вторых, опять же после Лёвкиных ураганных атак, они рвались, спадывали, запутывались в Дуниной шерсти, и просто через один были бракованными. Районный гинеколог Рудик, привыкший ко всему, философски встречал плачущую Дуню: «А шо ви хочете? Шобы у еврейской женщины што-то пропадало? Шобы она што-то выпустила, если уж к ней што попало в руки? А тем более не в руки? Я вас умоляю!» Как иллюстрация этого во дворе дома бегали шестилетний Сёмка, шестилетний же Сашка (их разделяло ровно десять месяцев) и пятилетняя Сонька. Лёвка, пылкий в постели, проявлял нееврейскую холодность в добывании копейки. Так что Сонька за свою пятилетнюю жизнь не нашивала еще ни одного платья, помимо единственного, доставшегося ей от младшей дочери сводной сестры Левкиного шурина. А так все в штанах, донашиваемых за братьями. «Что делать? Что делать?» - думала Дуня, за предыдущую пятилетку выполнившая план по абортам за себя и за всех работниц прилавка, трудившихся на Привозе. Вообще-то, по паспорту она была Дина, но ее так давно никто не звал. Потому что она была нелепа и постоянно поминала свою любимую подружку, одноклассницу Дуню, которая в отличие от нее была хваткая пройда, несмотря на рязанских родителей, перебравшихся сначала под Одессу, потом в Ростов, и, наконец, осевших в Херсонской области. «Сама ты Дуня», - говорили товарки на привозе, в глаза не видевшие сию особу, которая умудрилась окрутить московита и сейчас жила себе припеваючи в Российской столице. Наша же Дуня-Дина тоже преуспела в некотором роде — все-таки Одесса - это не село Белогорка, откуда ее взял замуж глазастый Лёвка. Но, похоже, на этом везение кончилось.
«Буду рожать», - как в прорубь головой бухнулась Дуня и успокоилась.
Лёвка выкатил и без того выпуклые глаза, схватился за голову и театрально запричитал: «Нет, эта женщина сошла с ума! Посмотрите на неё! Она будет рожать? А что она будет кушать, она подумала? А что будут кушать её дети, не говоря уже о муже, который совсем, видимо, у этой жестокой и безмозглой женщины в счет не идёт? Она не видит, как торчат у него рёбра? Она не знает, какие наступили тяжёлые времена? Она будет рожать! Она так решила, она будет рожать! Вы её послушайте!» С этими словами он удалился во двор, по дороге взяв свою скрипку. Лёвка не был исключением в еврейской семье — он был научен играть на скрипке, и делал это виртуозно. Пальцы летали, смычок порхал. Но Левка был исключением в том смысле, что Господь не дал ему слуха. И его скрипка лихо фальшивила, да так, что начинали возмущаться все соседи. Мадам Фридман, которая жила под ними, не раз говаривала Лёвке, чтобы он не вздумал играть и тем паче учить своих детей, так как, если даже они родились со слухом, то при таком учителе они его потеряют. Но на Дуню напало некоторое оцепенение, ноги просто не несли ее в сторону консультации, она пухла, пухла, и в положенный срок стала рожать. В отличие от предыдущих родов, когда малюсенькие, тощенькие младенцы пулей из нее вылетали, на этот раз ситуация была угрожающей. Врачи ругались, что не встала вовремя на учёт, что плод большой, долго не могли решить кесарить или не кесарить, пока, наконец, измаявшись, чуть не отдав богу душу, Дуня произвела на свет огромную пятикилограммовую девочку. Лёвка, рыдая, бегал под окнами роддома, раскаиваясь в том, что совершил и намеревался совершить, и молил своего еврейского бога спасти ему жену. Сёмка, Санька и Сонька находились в это время под неусыпным присмотром мадам Фридман, которая рассказывала им о том, что их ждет с появлением маленького конкурента. Девочку назвали Рахиль. Не без войны между мужем и женой, впрочем. Лёвка, визжа и топая ногами, пытался объяснить Дуньке, что с таким именем девка пропадет, что ей нужно что-то нейтральное, желательно русское, например «Елена». Но странно изменившаяся с последней беременностью Дуня, спокойная, как удав, молча пошла и зарегистрировала ребенка как Рахиль. Лёвка стал звать девчонку «Рая», братцам и сестре так тоже нравилось больше, в итоге имя закрепилось. Дуня не возражала, и Рахиль в быту оказалась Райкой. Райка-Рахиль была чудовищно прожорлива. Она высасывала и без того заморённую Дуню до полуобморочных состояний. Откуда только молоко и бралось. Росла Райка как на дрожжах, и, глядя, как это маленькое создание поглощает немыслимые количества пищи, Лёвка опять хватался за голову и испуганно бормотал: «Что с этим ребёнком? Нет, ты понимаешь, что с этим ребенком? Она кушает, как биндюжник! В кого она вырастет?» К зависти хнычущей Соньки ее младшей сестрице платья шились на заказ. Собирался триумвират: мадам Фридман со своим активом — машинкой «Зингер», Дуня с очередными мерками, снятыми с не по дням, а по часам растущей Райки, и шикарная Наташа Линич (бывшая соседка, в девичестве Бельская), вышедшая замуж за адвоката Линича, одевавшаяся как киноактриса и имевшая неистощимый запас платьев и кофточек для перекройки на маленького бегемотика. В ряду первоклашек Райка занимала столько же места, сколько три нормальных ребенка. Но Дуня была счастлива. Она считала, что Райку ей послал Господь во избавление от мучений — после тяжелых родов, разворотивших все ее нутро, она больше не беременела. И тут произошло чудо. Достигши одиннадцати лет, Райка стала стремительно меняться, и за каких-то три года превратилась в сказочную красавицу. Жирненький поросеночек вытянулся и приобрел тело идеальных пропорций. Яркая, как южная ночь, Райка сияла миндалевидными глазами, тёмными и влажными, как первосортная черешня, ровные белоснежные зубки приоткрывались в ослепительной улыбке коралловых губок, что до носика, не то, чтобы по нему нельзя было сразу определить еврейскую девочку, однако ж, по сравнению с носами своих братьев и сестры, он был аккуратненький и милый. Общение с Наташей Линич тоже не прошло даром. Райка не только сама сызмальства научилась уничтожать усики над верхней губкой и волосы в прочих местах, где по современным меркам их быть не должно, но и научила этому старшую сестрицу и даже свою стареющую мать Дуню. Последней это настолько пошло на пользу, что Лёвка все чаще приковывал свой взгляд к жене, подозрительно недоумевая, с чего это вдруг она так похорошела. Райка тайком выщипывала даже и брови, но этим секретом не делилась ни с кем, и в отличие от Сонькиных бровей, толстой волосатой гусеницей ползущих по лицу и почти срастающихся на переносице, ее брови точёными соболиными хвостиками разлетались к вискам, как на картинах старых мастеров, пытающихся польстить своим моделям. Мадам Фридман не упускала случая в разговоре со своими знакомыми ввернуть: «А вы видели, как младшенькая у Михельсонов похорошела? Таки девочка превратилась из гадкого утёнка в лебедь!» Между тем взрослела не только она. Братья её, неизбежно влившиеся в окружающую среду, в один не очень прекрасный момент оказались в КПЗ, что было не впервые, разумеется, но в первый раз серьёзно, так как схвачены они были на месте преступления, и пострадавший с разбитым носом и бланшем под глазом тут же накатал заявление по всей форме. Траур опустился на семейство Михельсонов. Лёвка, почти облысевший, отправился по родственникам с протянутой рукой собирать на хабар, Дуня и Соня орошали слезами мацу, и никто не заметил, как четырнадцатилетняя Райка исчезла из дому. За полночь — стук в дверь. Пока Лёвка просовывал заскорузлые когти на ногах в растянутые треники, Дуня, укутанная толстой фланелевой ночной рубашкой до пят, как броней, уже вопрошала: «Кто?» - «Мы, мама!» - родной до боли шепот пронзил Дунино сердце навылет. Дрожащими руками она отодвинула щеколду. Сёмка и Санька ввалились в дом, грязные, вонючие, но целые и невредимые. «Мама, мама, нам надо слинять на полгодика, потом, когда все уляжется, вернёмся. Все замнётся, ничего не будет. Не бойтесь, мама, только поспешите. Соберите нам в дорогу, мы пересидим у деда в Белогорке», - отводя глаза, метались братья по дому, хватая вещи и суя их в рюкзаки. Сдавленный крик вырвался из Дуниной глотки: «Вы убили охрану?!» Тут выползла Соня, ничего не соображающая со сна, и наконец-то приковылял Лёвка, разом пробудившийся от Дуниного вопля. «Шо вы такое говорите, мама?! И придет же в голову! Тише, вы весь дом перебудите! Усё нормально, все живы, просто нас отпустили. Так получилось. Только сваливать нам надо по-тихому». - «Шо такое? Если отпустили, почему бежать?» - встрял Левка. «После, папа, после». - С этими словами Сёмка и Санька поцеловали мать, отца и сестру, похватали рюкзаки и скрылись за дверью. Долго еще Дуня, Лёвка и Соня пялились друг на друга выпученными глазами, друг у друга выпытывая же, что это было, что случилось, как Сёмке с Санькой удалось бежать, и что из всего этого выйдет. Потом все-таки улеглись спать дальше. Лёвка вскоре захрапел, а Дуня всё ворочалась с боку на бок, тревога за сыновей прогнала сон. Стало светать, Дуня встала, закуталась в шаль и вышла на веранду. В соседских окнах было еще темно. И вдруг в свете зари она увидела Райку, сидящую на ступеньках лестницы. Зажав себе ладонью рот, давясь своим криком, Дуня кинулась с веранды на лестницу, схватила дочь за плечо и горячечно зашептала: «Ты как тут оказалась? Чего ты тут сидишь?» На что Райка, лениво вставая, с каким-то неуловимым презрением в голосе ответила: «Жаль будить вас. Ждала вот, когда проснетесь», и стала подниматься. Дуня шепотом же заорала ей вслед: «Так ты шо, дома не ночевала? Ты хде была? Хде была, я спрашиваю?» Райкина спина слегка напряглась, но она продолжала так же медленно и уверенно подниматься. Вся в нехороших предчувствиях, обливаясь холодным потом, тащилась Дуня за ней. И только плотно прикрыв дверь квартиры и уже направляясь к себе в кладовочку, Райка бросила, не оборачиваясь: «А шо вы думали, мама, Сёмку с Санькой за просто так, на халяву отпустили? Надо ж было шо-то делать, слёзы нынче не в цене». Вот так просто обменяла Рая свою девственность, свою нетронутую красоту на свободу своих братьев. Тут уж Дуня, забыв про всё на свете, заголосила в отчаянии. Лёвка выскочил в трусах, вылезла Соня. Но Дуня замахала на нее руками: «Уйди, уйди», заставила вернуться в комнату и позволила мужу увлечь себя в супружескую спальню. Там, давясь рыданиями, ругаясь и молясь, заламывая руки, поведала она мужу, что натворила их младшая дочь. Нескончаемо длилась Дунина истерика, Лёвка вяло утешал её, сердце сдавило, как отец он должен был что-то сделать, но что? Он растерялся. Постучав, вошла Рая, как старшая, поглядев на свою мать, стала её успокаивать: «Мама, ну что вы устраиваете трагедию, как в 19 веке? Что собственно произошло? Ну будьте же современны. Защищённый секс еще никогда никого не погубил. Кому нужна эта девственность в наше-то время? Вы лучше подумайте, какие замечательный связи я вам организовала. Капитан Мамыка кое-что может. По крайней мере, пока Сёмка и Санька не укрупнили масштабы своей деятельности. Хотя и он ведь пойдет в гору». Райка была совершенно спокойна, но Дуня безутешно рыдала и вопила: «Моя дочь! И это моя дочь! Где ты этого набралась?!» У Лёвки тряслись руки, но он молчал. Райка не была его любимицей, он всегда воспринимал её несколько отстраненно и, как мужчина, понимал, что такая красавица никогда не будет жить по установленным правилам. Но такой бытовой подход к первой близости его потряс. Однако ж время лечит все, особенно особенное время. Стояли лихие 90-е. Сёмка с Санькой заматерели. Сёмка, проявив полный советский интернационализм, связался с братьями осетинами Ирбеком и Муссой, получившими от отца, занимающего не последнее место в горкоме Владикавказа, целую партию ваучеров. Покрутившись в культурной столице России, они сколотили капиталец и приехали его наращивать в славный город Одессу, где и теплее и следы можно запутать. Их славное предприятие называлось «Неаполь», хотя первоначальная версия братьев была «Некрополь», и Сёмке стоило немалых трудов переубедить их и предложить что-нибудь столь же звучное, но менее пессимистическое. Санька наладил производство стекломоющей жидкости «Бриллиант» из ворованного спирта, за которой уже поутру стояла очередь из желающих опохмелиться. Алкоголики регулярно откидывали копыта от употребления данной жидкости, но Санькина совесть была чиста — на этикетке чёрным по белому было написано: «Не для внутреннего употребления». Соня превратилась в классическую еврейскую девушку, умную, послушную, домашнюю, с уже слегка отяжелевшей попой, и неугомонный Лёвка нашел-таки ей жениха. Илюшенька Лузберг закончил на золотую медаль математическую школу и с красным дипломом математический факультет университета, играл на скрипке. Но на этом его достоинства заканчивались. И Райка решила взять дело в свои руки. Раз, когда Илюшенька ожидался в гости, она подговорила одного из своих дружков затащить Соню в кладовочку, закрыть ей рот крепким поцелуем и помацать ее хорошенько, да так, чтобы Илюшенька это увидел. Сценарий был реализован на 100 процентов. Оглушённый горем Илюша бежал, разбрызгивая скупые мужские слёзы, тормознутая Соня ревела белугой в своей комнате, а Райка имела деловой разговор с родителями. «И на что вам этот шлемазл? Или вы всерьез хотите, чтоб ваша дочь билась в нищете так же, как вы? Это у вас называется желать счастья своему ребёнку? Кому сейчас нужен математический гений, тем более, что еще Моисей на двое сказал, гений Илюшенька или так? Если уж Сонька ни на что не годится, а это видно так и есть, я выдам её замуж, нате вам!» Злость и бешенство Дуни и Левки уступали железным аргументам. Они переглянулись. «Ну ты все-таки отец!» - упрекнула Дуня. «А ты — мать!» - не менее возмущённо парировал Лёвка. После столь содержательного обмена мнениями они замолчали и, как утопающие, хватающиеся за соломинку, уставились на Райку. На следующий день Райка вызвала братцев и поставила задачу в лоб: «Таки если вам дорога честь сестры, надо выдать её замуж. И надо выдать её замуж хорошо, за приличного, обеспеченного человека. И не может жеж такого быть, чтобы братья не смогли ей подобрать надежного жениха из своего круга. Например, как там насчёт Муссы и Ирбека?» Но оказалось, что у Муссы и Ирбека есть сговоренные невесты, которые ждут их во Владикавказе, что слово, данное семье невесты, нарушено быть не может. Тут Санька размотал одну из своих пружинных прядей, а потом намотал её на палец и задумчиво произнёс: «Вообще-то Соломон вдовец. Но ему уже под пятьдесят...» - «Кто есть Соломон?» - начала допрос Райка. - «Да это мой поставщик спирта. Конечно, для такого старого вяленого бычка, как он, помацать свежатинку на законных основаниях будет привлекательно, но как же Соня? Молодой девке нужна упругая плоть, или я ничего не понимаю». - «Ну, если он — вяленый бычок, то наша Соня — варёная треска, идеальная пара! Саня, готовьте клиента, а готовность девицы — это моя забота». На том и порешили.
На кухне Соня жарила скумбрию. Райка задохнулась от вони, сунула ненадолго нос себе за воротник, откуда пахло «Шанелью», и приступила к разговору.
- И шо? Вот так всю жизнь и будешь в замасленном фартуке нюхать тресковую вонь?
- А шо делать? - меланхолически ответила Соня.
- Таки человек кузнец своего счастья. Расширь кругозор! Подними глаза к небу! Там шансы летят, как косяк журавлей на зимовку.
Соня сонно перевела глаза на потолок, потом в окошко, но тут жир со сковородки брызнул ей на руку, и она раздраженно фыркнула:
- Тю! Хде ж те шансы? А твоего Костьки-халамидника чтоб в доме ноги больше не было! Как мне теперь с Илюшей объясняться? Он такой ранимый!
- Ты еще скажи, что по любви замуж идешь! Какой ты мне, младшей сестре, пример показываешь, и не стыдно тебе? Ты и не любишь его, и жизнь свою ради этакого малахольного хочешь сгубить, он же тебе ни копейки не заработает. Вас мама с папой как бычка с телочкой свели, не стыдно тебе?
Пунцовая от стыда Соня со стуком ставит сковородку с плиты на подставку и, задыхаясь от негодования, кричит:
- На себя посмотри, ла... - Слово «лахудра» она проглотила, так как в семейном пантеоне Райка — грешница с нимбом святой. - Собака ты на сене, тебе замуж не надо, так и моему горю радуешься!
- От це ж! Я твоему горю радуюсь! Чтоб повылазили мои глаза! Хде горе? Что ты избавилась от этого больного на голову? Да ты радоваться должна! Потому что на тебя засматривается и с серьёзными намерениями серьёзный мужчина.
Тут Соня с необычайной для себя живостью разворачивается на сто восемьдесят градусов и вперивается в сестру прямо-таки горящими глазами. А та невинно продолжает:
- Солидный мужчина, богатый, уважаемый в обществе, с положением. «Я, - говорит, - для своей жены ничего не пожалею. Я человек с чувством собственного достоинства и жену свою уважаю. Она у меня работать не будет, прислугу заведём, сейчас во всех приличных домах прислуга, а одевать ее буду во всю фирменную одежду, для такого случаю и в Москву при необходимости слетать можно, и за границу. Да и вообще, в свободное время мы с женой будем путешествовать по миру, сейчас это можно, сейчас все границы открыты».
Райка плела и плела свою сеть, а Соня, как кролик в гипнозе, вместе с табуреткой подвигалась все ближе и ближе, а глаза ее затуманились розовыми мечтами. Наконец, она вернулась из своих заоблачных высот и спросила:
- А кто он? Я его знаю?
- Да мне откуда ж знать, знаешь ты его или нет? Только это Соломон, Санькин партнёр по бизнесу.
- Так ведь он же старый!
- А ты хочешь, чтобы человеку с положением сколько лет было? Или ты на принца Саудовской Аравии замахнулась? Смотри, Сонька, доперебираешь, через пару лет на тебя вообще никто не клюнет. Это мужикам хорошо, в любом возрасте спрос на них есть, а мы, девицы, товар скоропортящийся.
Но Сонька явно и сильно разочарована. Голос её скучный, и темперамент куда-то делся:
- Ну уж, в таком случае, лучше Илюша.
- Смотри сама. Только с Илюшей ты через пяток лет на сороковник выглядеть будешь, потому-что тебе и работать, как тягловой лошади, придётся и сопли подтирать не только детишкам, но и своему ни на что не пригодному мужу, а я даже свои старые платья тебе носить не смогу отдавать, потому что ты растолстеешь и опустишься от такой беспросветной жизни. А если не опустишься, и в тебе хоть малый огонек сохранится, то будешь ты, Сонька, искать себе любовника, и в любовники найдёшь мужчину никак не моложе Соломона, помяни моё слово. Таки лучше иметь все при старом муже, в том числе и молодых любовников, чем ничего и старого любовника при молодом, но никчёмном.
Больше всего уело Соньку упоминание о старых платьях, так как младшая сестрица, привыкшая в бытность свою толстушкой к одежде на заказ, эту привычку усвоила намертво, и костью в горле у родителей стояла — все только новое и только модное и никак иначе. Сонька же как донашивала за всей родней, так и впитала этот остаточный принцип, облегчая жизнь семье, но страдая неимоверно. А коварная Райка доплетала последние финтифлюшки в кружево заговора:
- Ты думаешь, твой Илюшенька тебя простит? Как же! Вот ты его «ранимый» называешь, а на самом деле, он не уверенный в себе и оттого ревнивый, мелочный и злопамятный. И мстительный. Мелочно мстительный. Все неуверенные мужики такие. Он прикинется, что тебе поверил, а сам обиду затаит. Хуже нет, когда у мужика обидки. Ты уж мне поверь, мне Наташа Линич все про такие дела рассказывала. Она уж знает. Вот выйдешь ты за него замуж, а он тебе изменять начнёт. Чтобы отомстить. А ты как думала? Уверенный мужик что бы сделал? Да он бы Костику морду набил, это как минимум. Тебе бы тоже могло достаться. Он бы тебя бросил после этого, но Костьке бы по фейсу настучал, к бабке не ходи. А Илюша сбежал и носу не кажет. Ты думаешь, ему не захочется отомстить? Вот и думай.
Всё. Дело сделано. Отрава уже проникла Сонечке в мозг. Тяжеловесно, со скрипом, но поворачивается же механизм, навсегда закрывающий двери перед Илюшей Лузбергом, и приоткрывающий вход для Соломона.
- Уф! - внутренне выдохнула Райка, как будто втащила на гору два полных ведра на коромысле, и, заценив изменившийся взгляд Сони, выпорхнула из кухни.
Пару недель спустя, когда уже вовсю шли приготовления к свадьбе, подошёл к Райке на улице какой-то незнакомый шкет. Понтуясь, остервенело смоля бычок и смачно сплевывая, он оценивающе оглядел Райку с головы до ног и сквозь выбитые передние зубы прошепелявил:
- Хороша Лялька, убиться веником! Однако до тебя разговор есть.
- Шо такое?
- Маруся Тихая, хавера того бобра, которого ты с сестрой окрутила, разговор до тебя имеет.
- Ой, не делайте мне беременную голову! Какая такая Маруся? Шоб я так ее знала, как я не знаю! Если она Тихая, так пусть и сидит себе тихо!
- Я вас умоляю, кралечка! Шо до меня, так я бы целовал ваши ножки с утра до вечера! Однако приходите на Тираспольскую к кинотеатру сегодня в восемь, а то вашей сестренке портрет так подправят, что никакой фраер не позарится.
- Ой, не делайте мне смешно! - томно протянула Райка, лихорадочно прокручивая в голове варианты. Не ее территория, незнакомая, и подготовиться не успеть. Но если не прийти, угроза будет приведена в исполнение, сомневаться не приходилось. В восемь. Уже темно. Но и откладывать нельзя. - Так в чем же дело? Зачем же так долго ждать? Если Маруся хочет разговор, она будет его иметь. Только не в восемь, а в шесть.
- Рыбонька, Маруся сказала в восемь.
- Ну, как хочете. Я сказала, а вы имейте в виду. А в восемь у меня свидание, не до вас мне.
Вильнув бедром и заглянув мальцу прямо в душу, Рая застучала каблучками прочь. Мысли вихрем проносились в голове. Как назло, Сёмка с компаньонами по какой-то надобности умчался в Харьков, а Санька с женихом набрались накануне, снимая пробу с очередной партии сырья для жидкости «Бриллиант», и теперь представляли собой два храпящих полена, уложенных крест накрест на старой софе в кладовочке. Комнату братьев занимала теперь Райка, так как оба они снимали отдельные апартаменты. Перебирая в памяти дружков понадежнее, Райка вдруг встрепенулась от пришедшей в голову идеи. И через мгновение уже мчалась к телефону-автомату на углу, так как дома говорить было невозможно, Райка не хотела посвящать мать с отцом в свои планы. Набрав номер милицейской части, она долго добивалась, чтобы ей позвали капитана Мамыку, добилась-таки и задыхаясь, затрещала в трубку: «Жора, спаси меня! Меня убивать будут сегодня вечером на Тираспольской у кинотеатра и расчленять тоже в шесть часов, Жора, если ты меня еще помнишь! Помнишь мои сладкие поцелуи! Жора, я хочу остаться в живых, чтобы снова иметь тебя в своих объятиях! Жора, если ты не спасешь меня, ты будешь иметь мой труп!» Она бросила трубку и направилась на встречу.
Увидев кодлу во главе с размалеванной чувихой лет двадцати восьми, Райка струхнула. Кто-то присвистнул:
- Какая цаца!
- Обломайте ей роги, пусть знает за чужое, я сама ей харю нарисую шалаве! - Завизжала баба.
И тут Райка сделала ошибку — она бросилась бежать. Кодла с улюлюканьем кинулась за ней. Проворная, как лань, Райка петляла по подворотням, легко опережая своих преследователей, не зная, куда несется, и попала в западню, в тупик. Оглядевшись, она увидела сплошной высокий забор и кучу битого кирпича от разобранного сарая посередине. Но — Райка умела не только делать ошибки, она умела их и блестяще исправлять. И когда шайка бакланов высыпала из подворотни, они увидели совершенно обнажённую богиню, возвышающуюся на куче кирпича в косых лучах заходящего солнца. Райка расставила ноги шире плеч и темная шёрстка, коротко постриженная по последней моде, приоткрыла то, что имеется между ног у каждой женщины. Звучным, грудным голосом, как Сара Бернар, исполняющая роль Жанны д'Арк, она надменно продекламировала: «Я — Рахиль Михельсон! И если вы меня не знаете, то скоро вы меня узнаете, и это будет ваш геморрой!» Тут Райка услышала натужное урчание «уазика» своего рыцаря на белом коне, своего спасителя капитана Мамыки, ищущего ее в сопровождении усиленного наряда. Она грациозно накинула платье, и, крутя на наманикюренном пальчике правой руки кружевные трусики, спустилась с горы кирпича и вышла навстречу въезжающему в подворотню милицейскому «уазику».
- Шо такое? Шо здесь такое?! - Заорал капитан Мамыка на шпану, которая с блаженными, тупыми улыбками, ничего не могла выразить, а только в бессилии сползала по стеночкам.
- А это воспитательный момент.
- А шо у тебя трусы на пальце?
- А это подкрепление. Вы же знаете, дорогой капитан Мамыка, что слова без подкрепления ничего не значат.
Смачно матюгнувшись, капитан Мамыка усадил Райку рядом с собой, и потихоньку до него стало доходить, что красотка сидит рядом с ним без трусов. Преисполненный похотью, он погнал в отделение, как бешеный. Мамыка, не помня себя, тащил Райку за локоть к себе в кабинет, рыком разгоняя всех, кто попадался ему на пути. Когда он, наконец, удовлетворил свою страсть, он сообразил, что Райка всё ещё несовершеннолетняя.
- Шо тебе подарить, моя рыбонька? Я для тебя луну с неба достану, моя сладкая! - елейно замурлыкал капитан.
И на свадьбе у сестры Райка щеголяла тяжелыми витыми золотыми серьгами с натуральным опалом.
Райка закончила школу и заявила родителям, что дальше учиться не пойдёт. Одноклассник Леня Трюк зовет ее работать барменшей в свое кафе, которое папочка Израиль Трюк торжественно подарил ему прямо на выпускном вечере. «Барменшей! Да ты понимаешь, что там за атмосфера?! Кто нынче ходит по кафе? Разве порядочные люди? Одни бандиты! Вот твоя старшая сестра...», - но Райка неуважительно перебивала мать: «Це ж Соня!. Мама, не кипешитесь! Все будет чики-пуки. Сидите в своей швейной мастерской и тачайте шторы для поликлиник! Шо вы можете понимать в современной жизни!» - «Я — твоя мать! Как ты смеешь так с матерью разговаривать, хабалка!» Как нарочно в этот момент мимо проплывала Соня, послушная и умная, закончившая экономический факультет университета на чистые пятерки. Подключался Лёвка. Его слабая сторона была в том, что он смотрел на свою дочь, как на женщину, и это лишало его уверенности абсолютно. Он потирал руки и совал их подмышки, блеял невразумительно: «Ты бы хоть бухгалтерские курсы закончила или на закройщицу бы в швейное, а? Все профессия, а?» Но Райка, видевшая отца насквозь, снисходительно отвечала: «Папа, таки не вам давать мне советы. Я готова выслушать совет от человека, имеющего за душой миллион, на меньшее я и сама смаракую, что делать». И пока Лёвка пыхтел и размахивал руками, побуждая самого себя к решительным действиям, Райка, загадочно улыбнувшись, ускользала, как золотая рыбка.
Дуня плакала вечерами и терзала Лёвку. «А шо я могу сделать?! - огрызался тот, тоскливо царапая когтями шерсть на груди, - Господи боже, скорей бы Сонька родила, лучше двойню или тройню сразу, чтобы тебе было чем заняться! Упустила дочь! Лялькала ее, потакала! Вот! Теперь расплачивайся!» Он спасался во дворе, не трогая скрипки, потому что его заскорузлые артритные пальцы не держали уже даже молотка.
Райка приходила под утро. Всегда в сопровождении ватаги кавалеров, от нее пахло вином и «Клема», она шумно хохотала во дворе, дразня поклонников и соседей, непременно дожидалась крика из какого-нибудь окна: «Шо хайла-то пораззявили! Люди! Та шо такое?! Честному человеку и поспать не дают!» Дуня приставала к ней с расспросами и нравоучениями, когда та просыпалась в первом часу дня, но Райка, добродушно отмахивалась и совала матери пухлую пачку купюр: «Нате вам, мама, и ни в чем себе не отказывайте. Купите, наконец, буженинки, а не кошерно вам, тогда сёмги. Покушайте, успокойтесь. Усё в ажуре». Дуня бежала к Лёвке, потрясая купюрами, но Лёвка, казалось, растерял весь свой темперамент и беспомощно махал рукой: «Оставь их, мать. Шоб я так жил, когда мне было семнадцать. Пусть живут, как знают».
Соня переживала трагедию — время идет, а никаких признаков беременности. Она приходила к матери поплакать, пожаловаться и посоветоваться, как быть. Дуня беспомощно разводила руками, у неё-то был совсем противоположный опыт. Надо было искать хорошего доктора. Видя заплаканные коровьи глаза сестры, Райка пыталась её утешить, но выходило наоборот:
- Та шо ты торопишься? Гуляй, пока молодая. Вот нашла о чём плакать! Пользоваться надо! Такой рычаг Соломончика раскручивать. Скажи ему — доктор велел на Мёртвое море. Там соли лечебные. Пусть везёт! Потом скажешь — горным воздухом подышать надо — пусть в Альпы везёт, мир повидаешь, не то, что я — дальше бардака своего носу не казала.
- Тебе не понять. Я ребёночка хочу. Не будет ребёночка, Соломон меня бросит, а куда я теперь?
- Да зачем Соломону еще дети? У него уже есть два оболтуса женатых, скоро и внуки подойдут. Думаешь, он не нанянчился? Зачем ему ссаные пеленки на старости лет? Ему жена молодая, свеженькая, весёлая нужна. Ласкай его почаще, так и не бросит.
Соня в ответ рыдала еще горше:
- Так шо, ты думаешь, шо Соломону от меня дети не нужны? А-а-а-а! Вдруг он специально что-то делает, чтобы у нас детей не было?! А-а-а-а! Мама, что мне делать?!
Соня, ревя в голос, падала в материнские объятия, а Райка, не преуспевшая в утешениях, спешила улизнуть, пока ей не досталось на орехи.
Но тут разразилась настоящая гроза. Вкусив жидкости «Бриллиант», помер чей-то — имеется в виду какого-то начальника - опустившийся сынок. Началось расследование и оказалось, что смертность среди тех, кто употребляет для опохмелки вышеозначенную жидкость, просто зашкаливает. Саньку посадили. А ретивое следствие продолжало рыть, и нарыло, что спирт, поставляемый для этой жидкости, ворованный. Посадили Соломона. Мрак опустился на семью Михельсонов. Растерянные Дуня и Лёвка бегали по знакомым, но их время ушло, их знакомые — мелкая сошка — уже давно сошли со сцены. Сёмка, у которого тоже рыльце было в пушку, боялся высовываться, сам ходил по краю, родители цыкали на него: «Куда тебе? Сиди тихо! А то - вообще ехай куда-нибудь, затаись, а то и тебя загребут. Скажут: «А что это брат у Михельсона Александра Львовича поделывает? Чем занимается? А не проверить ли и его? И ведь проверят! Что делать, что делать?» Райка исчезла из дома. Дуня вся извелась, истощала, как скелет, днём и ночью доводила Лёвку, приглушенным голосом бормоча ему в ухо: «А Райка-то? Скрывается ведь. Слышь? Помнишь, какие деньжищи-то приносила? Прямо пачками мне совала, слухаешь - нет? Я-то, конечно, приберегла на чёрный день. Вот он и наступил, нате вам! Соломон еще! Кого откупать-то? На всех не хватит!» - «Откупать! Тю! - передразнивал Лёвка, - но откупать, конечно Саньку, эх, знать бы, кому дать, а то ведь и самим вляпаться можно. Просто так ведь не дашь, как же, целый Бухмин подписался под это дело, прогнуться хочет, нет, сейчас так просто и хабар не дашь. Кому совать-то? Кому? Как подходы найти? Я спрашивал, люди не в курсе. Тёмное дело. Да и много ли в чулок-то сховала?» - «Три миллиона» - «Это карбованцев что ли?» - «Ну не долларов же!» - «Тю! И ты такие семечки кому хочешь сунуть? Глупая женщина! Ну кто ж хранит так деньги? Лучше б мы с тобой в кабак каждый вечер ужинать ходили. Они ж у тебя не лежат, они ж прямо-таки на глазах превращаются в бумажку для нужника» - «А все ж-таки, надо Райку будет откупать, ее же деньги-то!» - «Ох и глупа ты, как тарань на Привозе, Райка ведь ещё не сидит!» - «Типун тебе не язык, старый дурак!» - «Та какого ж беса я дурак?! Сама ж сказала! Только откупать надо Саньку, а Райка сама вывернется!» Так они перепирались, а время уходило. Но однажды поздно вечером объявилась Рая. Тут же прибежал запыхавшийся Сёмка, не прочухавший, почему его так срочно сдёрнули с места. «Щас узнаешь», - прохрипела младшая сестра. Все сели за пустой стол. На Райку было страшно смотреть. Вся ее красота куда-то делась. Осунувшаяся, с черными кругами под глазами, с воспаленными губами, постаревшая лет на десять. Ей явно было трудно говорить, но она выжимала слова из глотки, и они камнями бухались вниз: «В общем, Мамыка говорит, что может организовать только одного. Саньку или Соломона. Я говорю за Саньку, но вы решайте. Одна не хочу. Все решайте. И Соньке ни слова. Решите Соломона — я сделаю Соломона. Решите за Саньку — будет Санька. Но Соньке чтоб ни духу. Вроде как, само получилось. Отпустили. И бабло нужно. «Бабло будет», - весомо заявил Сёма. Подумал и сказал: «Я за Саньку». И мать с отцом конечно же выбрали Саньку. «Готовь бабки, Сёма, я завтра скажу куда», - она тяжело поднялась и захромала к двери. Дуня метнулась за ней и приобняла за плечи: «Доча, куда на ночь глядя? Может, осталась бы, а?» Но Рая, через силу улыбнувшись, обняла мать, и ушла.
Она явилась недели через три. Снова бриллиантово красива, легкомысленна и полётна. Санька вернулся. Опять, как водится, исчез с глаз долой в Белогорку. Соломона посадили на пять лет. Соня ходила несчастная и убитая горем. Регулярно ездила к Соломончику с передачками. Упрекала сестру: «Ну вот, и с чем я осталась? Муж сидит! Стареет. В его ли возрасте по тюрьмам болтаться? Через пять лет он вернётся, больной, разбитый, и вообще ничего не сможет, шо ж мне так бездетной и помирать? Шо ты мне обещала, когда за него замуж пихала? «Путешествовать будешь, горя не знать!» А шо вышло? А между прочим, Илюша Лузберг эмигрировал в Америку! Всё-таки оказался гений, получил шикарное место в Бостонском университете! Я бы могла с ним уехать! А всё ты!» На что Райка, сплевывая подсолнечную шелуху, отвечала: «Хоспидя! Вот ты вечно найдёшь, к чему прицепиться! Подумаешь, муж в тюрьме сидит! А у кого не сидит? Так, у швали всякой. У всех стоящих мамзелек, которые к Линичам захаживают, все мужья сидят! Зато жены в пуху и перьях! Ты бы их видела! Это дело настоящего мужчины — жену обеспечил, можно и сесть. Ты посмотри, какая тебе удача! Живешь в шикарной квартире! Счетец на книжке имеешь? - Имеешь. Свободна! Зачем тебе этот старикан? Сама же говорила, что он старый, помнишь, не хотела за него замуж идти? Найди молодого! Радуйся жизни! А что касается до путешествий, так ты же успела. Вон в Турции была, в Египте. Может, твой Соломончик вообще бесплодный, так это такой козырный тебе шанс: сейчас ты заводишь молодого любовника, а буквально за недолго, как Соломону выйти, любовник тебе делает ребёночка. А ты уж Соломончика встретишь, напоишь, так что помнить не будет, пусть потом доказывает. А может, он там и ласты склеит, ты вообще будешь молодая богатая вдовушка, тут уж полное раздолье...» - Но тут её речь была прервана визгом раненной рыси, Соня, резво как никогда, схватила что под руку попало, а попала половая тряпка, ринулась на сестрицу, норовя отхлестать её по лицу. «Мама, мама, шо она говорит! Совсем стыд потеряла! Она моему Соломону смерти желает!» - «Да шоб мне так не иметь в жизни счастья, как я желаю смерти Соломончику!» - Райка увернулась от тряпки, густо усыпав пол кухни семечками, и, слыша шаги матери, предпочла выскочить из квартиры.
Райкин одноклассник Костька правдами и неправдами накопил на старенькие, на ладан дышащие «жигули»-пятёрку, и они с Райкой поехали кататься. Но не Костькин был тогда день, нет, не его. При повороте с Житомирской на Подольскую Костик, гнавший под 50 км/ч не справился с управлением и въехал в бочину новенькой, сверкающей надраенным бархоткой лаком белоснежной «бэхи». Костькин рыдван тут же предательски заглох, а из «бэхи» медленно вылез никто иной, как известный на всю Одессу поставщик живого товара в знойное заведение мамы Розы Ося Мицгель, известный также как «Челюсти», «Живодёр», «Людоед» и «Гестапо». Костик понял, что пришёл его последний час, вся жизнь пронеслась у него перед глазами, и горько пожалел он, что не умер накануне после быстрой и не очень мучительной агонии, употребив паленой водки. Ося-Гестапо славился своими изуверскими проверками и натаскиванием на работу девочек, а так же кровавыми разборками с теми, кто вставал у него на пути. Ося плотоядно смотрел на него, ухмыляясь и представляя в своем заторможенном мозгу затейливые картинки того, что он сделает с этим горе-водилой. Тем временем дверца с правой стороны жигулей открылась и из нее показалась нога. Нога, обутая в красную туфельку на высоченной шпильке. Нога, сверкавшая золотистым атласом и тянувшаяся, тянувшаяся дальше, чем натасканный взгляд Гестапо привык видеть ажурную резиночку чулка. Но чулка не было. Золотистым атласом переливалась нежная девичья кожа, а кружевной ажур ознаменовал краешек трусиков, сверкнувших из-под мини-юбки. Гестапо впал в ступор, потому что такая ножка никак не могла принадлежать порядочной женщине, а всех непорядочных он пропускал через свои руки. А потом из машины поднялось солнце. Ослепленный алмазным сиянием глаз и зубов, опаленный алым свечением губ и жаром, пышущим из глубокого разреза блузочки, Гестапо забыл, кто он есть, и просто смотрел, теряя себя, свое прошлое и настоящее, сходя с орбиты и устремляясь в неизведанное. Из ступора его вывел звонкий девчачий голос:
- И шо? Будем отлеплять твои глаза, или таки оставим их под моей юбкой?
Улыбаясь, как идиот, Гестапо одним прыжком оказался около девушки, бросил обморочному Костику: «Теперь это моя баба. А ты свободен», и увлек её в свой авто.
И стала носиться по ночным дорогам Одессы белая молния. Ося-Гестапо забросил дела. Кореша с завистью сплетничали о том, что эта девка-бестия подначивает его гонять за 200 и еще на такой скорости проделывает всяческие штучки. Только недолго длились эти ночные заезды. Через две недели белый БМВ Оси Мицгеля влетел в столб и сгорел дотла вместе со своим хозяином. Райку выбросило из машины, и она отделалась ушибами и царапинами. «В рубашке родилась девка», - комментировали одни. Однако другие поговаривали, что что-то тут нечисто. С чего это дверь машины оказалась открыта или ее так удачно вышибло? Не крутанула ли девчонка руль, приготовившись выпрыгнуть? Местечко-то уж больно выгодное для падения, кругом земля и трава, шоссе в этом месте ровное, а уж водил Ося лихо, без посторонней помощи в столб бы не вписался. А им возражали, что, когда горячая красотка и в койке за тебя берется, ты соображать перестаешь, куда уж тут за дорогой смотреть. Так или иначе, вознесся Ося в любовном пламени прямо на небо, за все надо платить, а за любовь красивой женщины тем более. И мнения разделились пополам. Одни говорили: «Эх, хотел бы я с такой тёлкой покататься!» А другие: «На фиг-на фиг с такой тёлкой кататься!» За Рйкой потянулся пышный шлейф славы роковой женщины.
Следующей весной Райка заявила, что хочет поступать в педагогический колледж на учительницу. Сказать, что семья потеряла дар речи, это не сказать ничего. Санька с Сёмкой отделались похабными комментариями, а мать с отцом и Соня запричитали, заупрекали:
- Раньше надо было думать-то, после школы поступать сразу, кто тебя сейчас-то возьмёт после этого шалмана, что за учительница такая — барменшей по ночам работала!
- Какая из тебя учительница, посмотри на себя! Учительница должна скромно себя вести, с достоинством, прилично, а ты, ты посмотри на себя в зеркало! У тебя что ни ночь, то гулянки, кавалеры твои тебя не только на весь двор, на весь район ославили, кто тебе детей-то доверит учить?
- Да ты уж и позабыла все, экзамены не сдашь!
Но вопреки всему, Райка в колледж поступила. И началась для нее новая веселая жизнь. Студенческая! Тут же нашлась и лучшая, закадычная подружка — Элка Куриц. Куриц — она была по мужу, девичья фамилия у нее была Мухаметдинова, и была она чистокровная татарка из Крыма. Жизнь Элки напоминала мексиканские сериалы, как раз недавно приковавшие внимания всех одесских домохозяек и обогативших их лексикон мексиканским национальным фольклором. Например, вместо того, чтобы орать на мужей: «Ни дна тебе, ни покрышки!», они теперь орали: «Шоб тебе счастья не видеть, как дону Игнасио Лауренсии!», а на прогневавшую соседку: «Шоб ты пахала на Пашку-кривого, как рабыня Изаура!» Так вот, про Элку. Будучи еще школьницей, познакомилась она на пляже с красавцем-хохлом, проводившем там отпуск. Влюбилась в него без памяти, и — взаимно. Едва дождавшись восемнадцатилетия, заявила родным, что выходит замуж. Но беда пришла, откуда не ждали — ее отец категорически запретил ей выходить за хохла, только за татарина. Элка была в растерянности, она не ожидала такого поворота, нельзя сказать, чтобы ее воспитывали строго, в пионеры-комсомольцы вступала, на школьные дискотеки ходила, и вот на тебе! Но она по своему Курицу буквально сходила с ума, либо с ним, либо в море головой. И Элка сбежала из дома. Слава богу, родня Курица приняла ее с распростертыми объятиями. Сыграли свадьбу. А отец Элки ее проклял. Надо же было случиться, что Элка и Райка решили поступать в одни и тот же год. И так же неожиданно открылся у Райки новый талант. Не было такого концерта, такого мероприятия, такого праздника, собрания, конкурса, где бы ни выступали вместе Элка и Райка. Пели они божественно, предпочитая современную эстраду, затмевая оригинальное исполнение. И танцевали, сводя с ума парней телодвижениями, и сценки разыгрывали так, что публика под стулья от смеха валилась. Глаз не отвести от них: обе высокие, стройные, черноволосые, кареглазые. Но — непохожие. У одной раскосость — у другой припухлые веки и поволока, у одной скулы высокие, азиатские, у другой — ровный округлый овал, у одной ямочки на щечках, улыбка детская, открытая, у другой чувственный рот, улыбнется, как приласкает...
Дуня опять ворчала: «Будет у тебя, как в басне: «Ты все пела, это дело, так пойди же попляши». Все поешь да выступаешь, а учиться-то когда?» Но и гордилась, гордилась, хоть и таила свою гордость. Они с Лёвкой несколько изумленно взирали на свою дочь. Не ожидали от нее. Только зря Дуня ворчала, училась Райка хорошо, ее бешеной энергии на все хватало. Одно настораживало и печалило Дуню, при толпах воздыхателей и поклонников, ходивших за Райкой толпой, жениха не намечалось. Они словно чувствовали, что не по ним крепкий орешек, не достать, не дотянуться.
Соломон умер в тюрьме. Соня ходила в трауре, тихая, спокойная. Молчала. На душе у Райки скребли кошки, она помнила свою болтовню, ожидала от сестры упреков, но Соня как будто ушла в себя, ни слова, ни взгляда... Похоронили Соломона без шума, достойно, Но вскоре после похорон пришли Соломоновы сыновья делить наследство. Точнее, пришли они с целью нахрапом выгнать Соньку из квартиры, и забрать все имущество. Ранним утром затрезвонил телефон, Райка подскочила первая, опередив мать, и услышала горестный голос Сони, которая поведала ей, что накануне явились оба Соломоновы сына да со своими горластыми женами и потребовали, чтобы она выписывалась и убиралась. «Что делать, Рая? Они ведь не отстанут, они меня выживут. Разве что Сане с Сёмой позвонить, пусть подойдут, поговорят с ними...» - «Дуля им в рыло, выживут они тебя! Здрасьте вам, два придурка в три ряда! Их не вытошнит? Сонечка, ничего не бойся! Я сама им позвоню, я их сделаю...», затараторила Райка, и в ее голове тут же сложился план.
Давид и Натан Соломоновичи, в сопровождении визгливых, жадных жен и какого-то мелкого районного чиновника, взятого специально для усиления позиции с точки зрения власти, ввалились в роскошную четырехкомнатную квартиру, уже прикидывая, сколько загребут, продав ее и поделив барыш. Войдя в залу, они порастеряли свою наглость. На софе и в креслах разместились Семён и Александр Львовичи, авторитет которых был уже известен на весь город, братья-осетины Ирбек и Мусса, парочка Райкиных друзей, выглядевших весьма живописно и устрашающе, как будто говорившие всем своим видом: вы можете, конечно, выпендриваться, сколько хотите, но ведь вы выйдите когда-нибудь на улицу, а там... у каждого свой фарт... Кто знает, кому на голову кирпич упадет, а кто на сливовой косточке подскользнется, головушку проломит... А главное — за круглым полированным столом переговорщиков уже ждали адвокат Линич с супругой и Рахиль Львовна, впервые в жизни облаченная в деловой костюм. Наташа, к которой Райка обратилась за помощью, решила посодействовать подружке, потому что знала, если она сама не возьмется за дело, Райка возьмется за него в обход нее, а ей не хотелось, чтоб ее золотой петушок Линич отведал райских наслаждение с такой конкуренткой. Соня королевским жестом указала на два свободных стула у стола и села сама. Давид и Натан сели, а женам и мелкому представителю власти ничего не оставалось, как стоя сгрудиться за их спинами. Повисла многозначительная пауза. Стороны пялились друг на друга. Адвокат Линич с улыбкой сфинкса на лице ласково всматривался в лица Соломоновых сыновей, и в его глазах сквозило неподдельное сочувствие. Райка под столом сложила пальцы обеих рук в совершенно непристойный жест, и смысл этого жеста передавался всем ее существом, и уже вполне начал восприниматься Соломоновичами. Они закряхтели, завозились от неловкости, и главное — глядя на Соню, они не уловили ни следа растерянности, страха, сомнений, в общем, всего того, на что рассчитывали. Лицо Сони ничего не выражало. На свои бухгалтерские расчеты она смотрела с большей страстью. Пауза затянулась уже настолько, что можно было встать и уйти, зачем только приходили? Давид окинул взглядом модно отремонтированную залу, с шикарным сервантом, набитым хрусталем, огромным телевизором «Сони», турецким ковром во всю стену, музыкальным центром «Панасоник» и аж вспотел от мысли, сколько еще разного добра хранится в папенькиной четырехкомнатной квартире. Алчность ткнула его кулаком в спину, и он прохрипел:
- Таки мы не ожидали такого благородного собрания. Зашли по-родственному, попроведать Софью Львовну, помянуть усопшего, побалакать о наших сугубо узко-семейных делах... Может, мы не в курсе — сегодня какой-то особый торжественный случай для господ Михельсонов, мы помешали, таки мы можем зайти в следующий раз?
Ни один мускул не дрогнул на лицах Михельсонов. Адвокат Линич с супругой, казалось, вообще окаменели. Давид с Натаном переглянулись. Ну что, уходить что ли не солоно хлебавши? После выступления Давида молчание стало уже совсем непереносимым. Не выдержала жена Давида, претендовавшая на жирный кусок, так как муж ее был старший из братьев, и она уже губищу-то раскатала вовсю.
- По совести говоря, надо бы обсудить наследство Соломона Марковича. Тут сидят его родные сыновья, которые имеют право, законное, между прочим, право. И...
Она остановилась, чтобы набрать побольше воздуху, и этим воспользовался хитрый, сладкоречивый Линич, чей голос лился, как густой мед, заполняя собою все, заклеивая другие рты.
- Мадам, я вас всецело поддерживаю, так как стою на страже законности. А закон говорит, что половина имущества принадлежит супруге, остальная же половина может быть поделена между наследниками первой очереди, то есть, присутствующими здесь сыновьями покойного. Плюс супруга имеет право на все имущество, которое было ей подарено. - Он жестом фокусника достал не пойми откуда отпечатанный длинны список. - Вот — подарки, подаренные на свадьбу, что засвидетельствовано пятнадцатью свидетелями. И остаются еще подарки, сделанные супругом супруге в течение совместной жизни после регистрации брака.
Тут не только трусоватая женушка Натана, но и беспардонная половина Давида поняли, что вся роскошь непременно окажется подарками Соломона ненавистной Соньке, а им достанется только старый, никчемный хлам. ...А Линич разливался соловьем:
- Кстати, можно поинтересоваться, что делает здесь глубокоуважаемый Михайл Иосифович в середине рабочего дня, когда он, согласно штатному расписанию, должен работать с жалобами населения?
Чиновник не на шутку струхнул - модный адвокат, известный уже в самых высоких кругах, мог легко подпортить ему карьеру. Кой черт его сюда занес?
- Э... Я вообще шел с обеда, по штатному расписанию — с часу до двух... Собственно, не имею отношения... Непричастен... Встретил ...избирателей, зашел по просьбе... - Тут он понял, что вконец запутался и несет чушь.
- Ну да, ну да. Кто не ест чеснока, от того и не пахнет, - многозначительно заметил Линич.
- Совершенно верно, - чиновник посмотрел на часы. - Собственно, мне уже пора. Ждут граждане... - И бочком, бочком, мелкими шажками он просеменил к выходу, и слышно было, как заклацали замки и хлопнула входная дверь.
В отчаянной попытке Давид с Натаном кинулись в последний бой, пытаясь отстоять собственность:
- Вы, Линич, хорошо грамотный, но не ввязывались бы сюда, это дело внутрисемейное, правда, Софья Львовна, зачем нам адвокат? Неужели мы не договоримся? Да слыханное ли это дело, чтобы с родней через адвоката делиться? Не того наш любимый отец хотел бы, земля ему пухом. Давайте решим все приватно, по совести.
- Закон законом, но не справедливее будет поделить жилплощадь из третей, так сказать, по количеству наследников? А вообще-то и этого Софья Львовна, вам будет многовато, так как вы одна, а мы люди женатые. Папаша вам еще ведь и счетец оставил, это тоже в зачет идет..
Соня посмотрела на них, как на стенку. И заговорила ровным, скучным голосом:
- А теперь слушайте сюда, что я вам скажу. Квартиру делим пополам. Половина моя, половина ваша. Деньги на счете мои. На них пасть не разевайте. Все, что не подарки, я вам отдам. Хотите судиться — судитесь. Господин Линич будет мои интересы защищать. Только платить я ему буду из той доли, которая могла бы вам достаться. Я имею в виду, придется продать кое-что. На этом до свидания.
Тут Соня встала, и с нею встали адвокат Линич, Наташа, Рая, и все сочувствующие по периметру залы. Ирбек улыбнулся улыбкой сытой акулы и с приятным кавказским акцентом стал напевать песенку «Русский с китайцем братья навек». Доверительно подмигнув Давиду, он произнес: «Мы с братом вас проводим, да? Исключительно из уважения». И он стал напевать «Сулико». Его рука как бы автоматически потянулась к тому месту на бедре, где национальный костюм горца предполагает кинжал. Кинжала там, разумеется, никакого не оказалось, но жест был настолько выразителен, что Соломоновичи с женами поспешили к выходу. Мусса тенью проследовал за ними.
Райка удивленно разглядывала Соню. Что-то новое было в сестре. Вместо аморфного, вялого, всего боящегося, хнычущего существа, как она ее воспринимала, Соня стала уверенной, спокойной, непоколебимой, как скала, и... от нее веяло таким достоинством, такой силой, что даже пасынки, отнюдь не робкого десятка, заткнулись, выслушали и безвозвратно усекли, что будет именно так, как она сказала. Конечно, Линич ее выдрессировал, но не только в этом дело. Тут было что-то внутри.
Время мчалось бешеной кобылой, и, не успев оглянуться, Райка уже получила диплом с отличием. Вездесущая Наташа Линич устроила ей протекцию в одну из лучших гимназий. Подружка Элка же заканчивала колледж с огромным пузом, не собираясь претворять в жизнь полученные знания.
Райка бросилась в работу с энтузиазмом первопроходца. Чего только она ни делала со своими первоклашками! Иногда она пела весь урок, объясняя правила или решая задачки. Потом, отвечая домашнее задание, пели у доски уже ее ученики. Или устраивала кукольный театр. Куклы у нее писали примеры и ругали двоечников за ошибки. И не лень же ей было шить этих кукол всю неделю! И прочее и прочее. Выдумка ее была неистощима. Ее дети неслись в школу раньше всех, и горько плакали, когда по причине больного горла и температуры их отлучали от уроков. Без устали она таскала свой класс на экскурсии, в походы. А уж на школьных концертах ее дети затмевали даже старшеклассников декламированием стихов, танцами и песнями. Впервые в жизни для нее наступило время, когда ее официальное имя звучало чаще, чем домашнее «Райка». Тридцать звонких голосов вопили: «Здравствуйте, Рахиль Львовна!» Им строго и с достоинством вторили учителя. Естественно, она была занозой в заду у старых заслуженных педагогов, шипевших о немыслимых нарушениях всех методических канонов, но новации тогда резко входили в моду, и директор относился к Райке благосклонно. Хотя, скорей всего, он относился к Райке благосклонно еще и по другой причине, собственно по той же, по какой к ней благосклонно относились все мужики вообще. Такая идиллия продолжалась почти весь учебный год. Но... все-таки даже года в школе Райка не проработала.
В выпускном классе той навороченной гимназии учился разбалованный сынок одной из городских шишек. Нахальный парень как-то подгреб к Райке и, похабно улыбаясь, прогнусавил: «А ты ниче, с пивом потянешь, приходи ко мне сегодня, угощу так, что ты и не мечтала на свою учительскую подачку. Адресок тебе шепнуть или шофера прислать?» С этими словами он протянул грабку, намереваясь ущипнуть Райку за грудь. Но что такое вялые, разнеженные движения мальчика, привыкшего к тому, что ему жеванную кашку в рот складывают да еще жевать уговорами заставляют? Райкин воспитательный кулак опередил поползновения и оставил под его глазом неизгладимый след. «Кус мир ин тухес», - фыркнула Райка и ушла, вильнув бедрами.
На следующий день директор вызвал Райку в кабинет. Он был пунцовый от злости и немедленно стал орать:
- Ты что себе позволяешь?! Ты что это о себе думаешь?! Ты понимаешь, что это статья?! Ударить ученика — это статья? Ты вообще соображаешь, что ты делаешь?! - Дальше он понизил голос и зашипел, брызгая слюной, - Ты понимаешь, идиотка, кого ты отоварила? Ты хоть понимаешь, в какой школе ты работаешь?! У нас образцовая гимназия! Здесь дети таких людей! Таких людей учатся! Да я из-за тебя местом рискую! Ты понимаешь, что ты меня подставила?! «Кус мир ин тухес»! На Дерибасовской будешь так выражаться! «Кус мир ин тухес»! Его папаша в суд грозился подать! В суд, понимаешь?! Не только на тебя, идиотка, на школу!!! Что мне теперь делать?! Ну, уволить тебя, это первое, но ему этого мало! Под суд пойдешь! Да ты нигде, кроме как уборщицей работать не будешь!
Сначала Райку тоже распирало заорать, но постепенно, слушая приглушенный визг директора, она начала успокаиваться, и преисполняться презрением. Когда он выдохся, она выдержала театральную паузу, а лучше сказать — паузу адвоката Линича, и медленно и тихо заговорила:
- И незачем из-за этого пуцера и его щенка такой хай подымать. Шо он мне грозит? Да тьфу на него! Хотите суд, будет вам суд. Только я на весь свет растрезвоню про сексуальные домогательства. Я еще экспертизы потребую, а не извращенец сыночек-то его? И не в папашку ли извращенец? Может, ему папашка пример показывает, как посторонних женщин за сиськи хватать? Я ведь не единственная, к кому он пакли свои тянет. А сколько девчонок он перепортил? Думаете, их отцы и братья смолчат, если случай представится? Зреет народный гнев. Хотите шуму? Я сделаю вам шум.
Тут директор резко побелел и мешком свалился в кресло. Нащупав пухлыми пальцами пузырек с валокордином, он опрокинул его в рот и засосал недельную дозу. Отдышавшись, он прохрипел:
- Да кто тебе даст шум устроить? Тебя по-тихому закроют, и никто не узнает, в каком ИТУ ты сидишь. Ты что, не поняла, на кого ты наезжаешь?
Райкины глаза недобро сузились, а голос приобрел блатные нотки. Она навалилась на стол, почти вплотную приблизившись к лицу директора. И очень тихо проговорила:
- Мир не без добрых людей. За меня многие знают. И евонный сыночек тоже не по облаку ходит. Предупреди своего хозяина, что авторитетные люди знают за его сыночка.
Райка выпрямилась и командным голосом потребовала:
- Давай сюда мою трудовую книжку. Да попробуй только в ней статью накарябать, вместе с этим слизнем малолетним по одной веревочке будешь ходить.
Директор пристально уставился Райке в глаза. Потом, потянулся к трубке телефона.
- Марья Дмитриевна, срочно Рахили Львовне оформи увольнение по собственному. - Он некоторое время слушал, что говорят в трубке, потом снова остервенело заорал, - мать твою, я не спрашиваю как, я говорю сделать сейчас, в три минуты, и мне трудовую принести!!!
Трубка испуганно запищала. Райка развалилась на стуле. Так они и сидели, сверля глазами друг друга. Директор с некоторой долей изумления, Райка просто нагло. Робко вошла Марья Дмитриевна, с затаенным любопытством глянув на персонажей, положила трудовую на стол и исчезла за дверью. Райка кинула трудовую в сумку, и, развернувшись, бросила:
- Я еще родителей своих первоклашек на вас натравлю. Будете потом отбрехиваться, почему любимую учительницу уволили.
Неизвестно, как там все обернулось в школе, только Райку никто не тронул. Ну, куда было деваться? И пошла она опять к своему одноклассничку Лене Трюку в его бар, чему Леня был несказанно рад, так как появление Райки обещало как минимум утроение числа клиентов. На этот раз шумных компаний почти не было. Придя под утро, Райка спала часов пять, изредка шесть, наводила марафет и снова исчезала.
Однажды утром заспанная Дуня вынула из почтового ящика не только «Комсомолку» и ворох рекламных листочков, но и какой-то большой, плотный, белый конверт без марки и адреса. «Шо такое?» - по инерции подумала Дуня и, вооружась очками и кухонным ножом, конверт вскрыла. В конверте были фотографии. Пришлось его полностью разорвать, так как фотографии были большие и едва в него поместились. И тут … Сначала Дуня не поверила своим глазам. Вот так вот, стояла, смотрела, все видела в очках, но не верила. Потом разом ножки у нее подкосились и ледяная волна ужаса сковала позвоночник. С фотографий на нее смотрела Райка. Но, боже, в каком виде! Райка была голая. Хитрец фотограф придавал ей такие позы, что ничего особенного видно и не было. То ножки скрестит, то коленки подожмет, то ручками и волосиками груди прикроет, то со спины снято ровно до того места, где ложбинка между ягодицами только-только проглядывает, то еще как-нибудь интересно вывернется, а глаза-то зазывающие, откровенные, бесстыдные! И ведь ясно, что голой снималась, это значит вот так, в чем мать родила перед этим фотографом бегала выставлялась! А может, он и не один там был, а может и хуже фотографии есть? Дуня схватилась за сердце, хотя обычно этот жест принадлежал Лёвке. Хотелось взять и отхлестать паршивку по морде этими карточками прямо сейчас, немедленно, да где же ее достанешь? Когда придет? Но как дожить до вечера, куда бежать, где искать облегчения? Лёвка вошел в кухню и вздрогнул — каменное изваяние в виде Дуни приросло к стулу. Поначалу он подумал, что она скончалась и окоченела в этой позе. На подгибающихся коленках, вытянув дрожащие руки, приблизился он к жене и стал ее ощупывать. Жизнь затеплилась в Дуниных глазах, и она молча протянула ему фотокарточки. Лёвка был еще более дальнозорок, сняв с Дуниного носа очки, он поднес их глазам и начал всматриваться в то, что дала жена. Когда он сообразил, что он видит, он тоже опустился на стул и стал безмолвно открывать рот, беспомощно глядя на Дуню. Так бы они и сидели, как два соляных столба, если бы не голод. Однако, время завтрака давно прошло. Дуня заплакала, запричитала, и стала жарить яичницу. Левка дрожащими пальцами макал огурец в солонку, промахиваясь, и, откусывая от хлеба, усыпал крошками стол и пол вокруг себя. Оба ничего не замечали. А вдруг соседям в ящики положили то же? Как же она могла? Их дочь? Жизнь показала свою бессмысленность.
Когда Райка под утро вошла в дом, она увидела мать с отцом, сидящих на кухне, уставившихся на дверь. Но к этому времени они так выдохлись от переживаний, что ругаться уже не могли. Дуня выла в голос, а Лёвка... по его щекам лились слезы, он отвернувшись, спрятал лицо в кухонном полотенце. Райка похолодела. «Кто умер?» - пронеслось у нее в голове. Она подошла к матери, присела и обняла ее колени. «Что случилось, мама?» Дуня швырнула ей под ноги фотографии.
- Уф! - выдохнула Райка, и ее пробрал нервный смешок облегчения. - Ну вы даете! Я-то думала, помер кто-то! Аж сердце встало! Надо ж такую картину маслом закатили! А шо вы будете делать, когда кто-нибудь помрет?! Если вы из-за такой ерунды такую трагедию играете?!
- Типун тебе на язык! - заверещала Дуня, - бесстыдница, шалава, позор какой! Кто тебя этому учил — голой сниматься! Ай, позор, позор!
- Мама, прекратите разоряться, вы не на работе. А шо такого в этих картинках? Ничего! Это вообще искусство - «ню» называется.
- Я тебе покажу «ню»! Херню! Не пороли тебя в детстве, вот ты хабалка и выросла! Надо было бить тебя мокрым полотенцем по заднице, меньше бы ее мужикам выставляла! - Лёвка кинулся к раковине мочить полотенце, а Райка предусмотрительно перешла на другую сторону стола. С полотенцем, которое он не мог выжать как следует из-за непослушных артритных пальцев, с которого во все стороны брызгала вода, Лёвка сделал-таки рывок пуститься в погоню за своей распутной дочерью, но подагрические ножки не хотели двигаться быстро, и, проковыляв несколько шагов, Лёвка бросил эту затею.
- Папа, присядьте скорее, а то, может, валидол принести?
- Заткнись, я тебя спрашиваю! Замолчи свой рот, когда с отцом разговариваешь! Как ты дошла до такой жизни?! Где твоя честь девичья?
Повисла пауза, как на похоронах. После этого Лёвка опять отвернулся, уткнулся в мокрое полотенце, под которым вскоре образовалась лужа.
- Довела отца! О себе не думаешь, хоть бы родителей пожалела! До инфаркта ведь доведешь! Это ж надо, такой позор на старости лет!
- Мама, таки я о вас же и думаю! Я ведь капитал зарабатываю. Посмотрите на нашу халабуду! Разве здесь можно жить? Тут же все прогнило, неужели вы не видите? Вы же сами жалуетесь каждый день. Того гляди она сама по себе рухнет. А кто вам новое жилье даст? Вы знаете такого доброго дядю? Я не знаю такого доброго дядю. Или вы в переписке с Ротшильдом, и он вам что-то обещал? Надо ж думать своими руками, а не ждать милости от усопшего социализма!
- Та я лучше на улице буду жить, чем ценой позора дочери! За кого ты меня принимаешь? Чтоб я за позорные картинки дочь продала? А Саня с Сёмой на что? А Соня? Неужели ж дети не пустят стариков на порог?
- Мама, неужели вы пойдете в приживалы? Ну, хорошо, вам угол найдется, а мне? А потом, откройте глаза. Саня пьет. Сёма хочет жениться на еврейской девушке и эмигрировать в Израиль. Соня опять на выданье, и ей нужно приданое. Прикиньте к носу денежные обстоятельства.
Дуня прикинула и погрустнела. Но не сдалась.
- Нога моя на порог той хибары не ступит, которая за такие позорные деньги куплена! Да и неужто за эти картинки платят столько?
- От! От теперь вы, мама, смотрите в самую точку. Пункт первый. Я зарабатываю не на саму квартиру пока, а на капитал. А потом мы его вложим, отмоем до блеска, и квартирку уже купим на деньги с предприятия, и совесть ваша будет чиста, как утренняя роса. Пункт второй. За такие съемки много не платят. Уж больно желающих много по-легкому заработать. Поэтому, заработанный начальный капитал надо куда-нибудь вложить. В бизнес, понимаете, мама?
- Ничего я не поняла. Так вас таких бесстыдных много, что ли? Зачем я до этого времени дожила! Ты к Сёме в бизнес хочешь вложить?
- Думала я об этом, мама, пойти к Сёмке компаньоном, да передумала. Нельзя все яйца в одной корзине держать, да и самостоятельности хочется. Я вот теперь решаю, что лучше — частную школу открыть или модельное агентство.
- Какое модельное агентство?! Это бардак, что ли?! И ты в нем бандершей будешь? Люди! Вы слышали?! Только через мой труп! Мне никакой квартиры не нужно, дай с честным именем помереть. От твоих фортелей это скоро случится.
- Мама! Вот от когда я вас помню, вы всегда такая паникерша. Вы еще Мафусаила переживете, и честь сохраните, и что вам там еще нужно. Но если уж вы так против модельного агентства, тогда у меня еще есть вариант — пойду в риэлтеры.
Дуня опять схватилась за грудь и покачнулось. Слово «риэлтер» породило в ее советском мозгу ассоциации с неприличными картинками подобными тем, что усыпали пол на кухне. Только кошмарные фантазии Дуни порождали картинки уж совсем непристойные. Райка поняла, что мать собирается упасть в обморок и затараторила, чтобы затормозить процесс:
- Мама, мама, погодьте минутку, слушайте сюда! Риэлтер — это совсем не то, что вы подумали, это специалист по торговле жилплощадью.
- Сознание начало проясняться в Дуне, и она недоверчиво спросила:
- И шо, нынче люди не продадут друг другу жилплощадь без специалиста? Шо, люди разучились договариваться? Шо, уже нельзя поместить объявление в газете и найти клиента? Какой такой специалист им нужен, неужели не хватит нотариуса?
- Мама, не вникайте. Люди хотят гарантий. Люди не хотят геморроя. Люди бояться кидалова. Людям некогда. Люди добывают копейку. А зачем люди добывают копейку, если не нанять посредника и не избавить себя от нудностей?
Увидев, что мать начала успокаиваться, расшатанный вагончик ее существования снова встал на привычные рельсы и со скрипом тронулся, Райка отправилась спать.
Лёвка же так и сидел спиной, утирая глаза мокрым полотенцем. Острая игла впилась ему в сердце — как отец не смог он обеспечить такому алмазу достойную огранку. Ибо мало произвести на свет чудо природы, это чудо надо еще защитить и преподнести этому миру в надежной оправе, добавляющей блеска, чего Лёвка в силу своих ограниченных возможностей не потянул. И теперь страдал, страдал и винил себя.
Сверстницы одна за другой выходили замуж, становились мамочками, Райка веселилась от души на свадьбах, потом бегала с ворохом игрушек и детскими одёжками по «кашам» и дням рождения, меняла кавалеров, сама же не испытывала ни тени желания связать свою жизнь с кем-нибудь одним.
Дуня с Лёвкой все больше печалились, что при четырех детях у них так и нет внуков. Старший Семён заявил, что заводить детей он собирается, только перебравшись в Израиль. Саню интересует только водка. У Сонечки, видимо, проблемы по-женски, а младшая вообще в ус не дует, одни гулянки на уме.
Вот лето, все окна распахнуты, из квартиры мадам Фридман несется традиционное: «Йося, кушай, чтоб ты сдох, кушай, а то помрешь малэньким!» - мадам Фридман воюет со своим внуком. Сама мадам Фридман кушает настолько хорошо, что если она первая заняла лавку во дворе, то кроме нее там уже никто не поместится. Соседки выносят стулья и табуретки, образуя кружок вокруг нее. Обсуждаются дон Мигель и дон Игнасио, несчастная судьба Лауренсии, и среди прочего мадам Фридман, главный вестник (а то и создатель) новостей, выдает:
- А ви знаете, что старшенькая у Михельсонов опять выходит замуж? Таки девочка не засиделась во вдовах, а сама нашла себе мужа. Правда, кацап, зато главный инженер. Но где же нынче взять приличного еврейского мужчину, когда все подались в Израиль? А Сёма Михельсон? Ви знаете за Сёму Михельсона? Парень второй год ищет девушку из приличной еврейской семьи для выезда в землю обетованную и не может остановиться! Такой выбор! Такой выбор!
Тут одна из соседок говорит, что, может быть, Семён Львович обратит внимание на их Линочку, их семья ничуть не хуже Михельсонов. Кружок оживляется, мадам Фридман замирает, как сокол перед броском на дичь, и, распластав крылья своего покровительства, тут же начинает разрабатывать план. Заговорщики кудахчут на весь двор, так что на следующий день бедная Линочка не знает, куда деться от любопытных взглядов, матримониальных намеков и мальчишек, которые ее дразнят Михельсоновой невестой и тычут в нее пальцами.
Скорей всего, Семён остался бы в неведении об этом переполохе всю свою жизнь, если бы за дело не взялась Райка.
Однажды Дуня робко попросила Райку вернуться домой пораньше, так как до нее имеет дело мадам Фридман. Вид у Дуни был виноватый и хитрый одновременно. И когда часиков в шесть вечера Рая распахнула двери, в кухне уже шло чаепитие. Мадам Фридман замахала руками в знак приветствия, не в силах ничего сказать, так как рот ее был набит сдобой, которую она попыталась побыстрей проглотить, и зря. Кусок пирожного застрял у нее в горле, и потребовалось минут пять кашля, хрипа, битья по спине, прихлебывания чаем, чтобы, наконец, задышать и затрещать:
- Ой! Пришла, рыбонька, моя красавица! Все ни по дням, а по часам хорошеешь, тфу на тебя, чтоб не сглазить. Пора, пора тебя сватать, вот брата оженим и за тебя возьмемся.
Райка подошла к мадам Фридман и позволила задушить себя в объятьях. Высвободившись, она поинтересовалась:
- А шо, Семён женится? Или, неужто Саня?
- Так об том и речь, моя рыбонька! Есть хорошая партия для Сёмы. Надо только с умом взяться за дело. - И мадам Фридман в красках изложила свой план, и свою надежду на Райкино союзничество.
- Таки я должна посмотреть девицу. Сёма вам не бычок с Привоза, на бросовый товар не позарится. Надо заценить перспективы.
Настал день смотрин. Оглядев Линочку, разодетую в яркое ацетатного шелка платье с воланами, Райка первым делом ее раздела. Раздела и схватилась за голову. Под платьем обнаружилась из такого же ацетатного шелка комбинация, тоже вся в рюшах и кружевах, как и платье. Силой стянув этот ужас с Лины, стыдливо прикрывавшей одной рукой грудь, другой лобок, Райка узрела хлопчатобумажный лифчик и такие же необъятные трусы производства Ивановской швейной фабрики, неограниченный запас которых рачительная Мириам Яковлевна, метившая Сёме в тёщи, сховала в комод, имея в виду приданое для дочери, еще на заре перестройки, когда с прилавков сметали все. В наиискреннейшем изумлении Райка остолбенела.
- Шоб повылазили мои глаза, если они это видят! Ви хочете мине сказать, что это носят?! Ай-яй-яй! Эти тряпки надела девушка, которая хочет выйти замуж для эмиграции в Израиль? В таком клифту сидят мелкие воровки по тюрьмам. Потому, что если она наворовала на статью 158 часть 3, она уже в таком не сядет. Ай-яй-яй! Люди! Я имею тяжело поработать, чтобы девушка имела перспективу выйти замуж, а не остаться в старых девах. Готовьте папу, Лина, а он пусть готовит доллары. И не надо делать круглых глаз, базедова болезнь нынче не в моде. Мы знаем, что папа копит на похороны. Не будем здесь говорить громко, что папа уже накопил на аллею героев. Как любой бизнес, будущее дочери требует вложений.
Появившись перед ерзающими от нетерпения Дуней и мадам Фридман, Райка сказала:
- Таки я берусь выдать девочку замуж, если мне не будут мешать.
В скобках заметим, что девочка была на два года старше самой Райки.
Дельце решено было обстряпать под Дунин день рождения.
Сёма звонит в звонок, и что же он видит, когда двери открываются? А видит он первым делом нежную девичью грудь в декольте, выдающуюся вверх и вперед, как кариатида на носу греческого корабля, грудь, которую приподнял настоящий французский бюстгальтер, привезенный прямо из Франции в порт Одесса. Не сразу оторвавши глаза от груди, поднял их, наконец, Сёма вверх, и что же он увидел? А увидел он произведение искусства. Вспыхнувшее до корней волос девичье личико, воплощение скромности и невинности, обрамленные Райкой с помощью французской же косметики в краски соблазнения и призыва. В колледже Райка очень любила предмет «Мировая художественная культура», которую вела молоденькая преподавательница, с восторгом и упоением рассказывающая своим ученицам о шедеврах живописи. На слайдах мелькали красавицы былых времен, прославленные великими художниками. Райка слушала и смотрела очень внимательно с целью при необходимости скопировать ту или иную черточку, игру света и тени, драпировку. Вот, знания и пригодились. Для Лины она выбрала сочетание «Соломеи» Тициана и «Царевны Лебедь» Врубеля и осталась довольна.
… А что же уже обалдевший Сёма видит, когда девушка поворачивается спиной и удаляется в комнату? А видит он круглую-круглую, упругую, затянутую в трещащую по всем джинсовым швам попу, которая взывает, как волейбольный мяч к подаче, так что правая рука зудит и сама тянется к ней. А не просто достигается эффект волейбольной попы. За пятнадцать минут до этого, Лина была распластана на диване, над ней бились Дуня и Райка. Дуня изо всех сил сводила края ширинки, а Райка, скрипя зубами от натуги, миллиметр за миллиметром тащила вверх молнию. Общими усилиями и пуговица была застегнута, а Лина поставлена на ноги вертикально. Есть ей ничего не рекомендовалось, только имитировать, а садится очень медленно и только на высокий табурет.
Сёма настолько захвачен, что даже забыл поздравить мать. Что, впрочем, было расценено заговорщиками как хороший знак. Сёма смотрит на девушку, попадая вилкой в скатерть, а не в тарелку. Сёме неудобно сидеть на стуле от того, что девушка пунцовеет от его взглядов, и посредь трапезы он не выдерживает, отводит Райку в другую комнату и выспрашивает, кто это такая? Отмахиваясь, как бы нехотя, Райка отвечает:
- Да це ж Линка из соседнего двора. Неужели не помнишь? Пацанятами вместе бегали?
Сёма не помнит.
- Та я ее сватать привела. Помнишь дружка моего Костьку-халамидника? Такой оказался никчемный хлопец, даже жениться сам не может. Вот пристал ко мне : «Познакомь, да познакомь». Ну а я шо? Шо мне жалко? Семья у них хорошая, пристроят его куда-нибудь к месту, да и на Линку он запал, считай дело сделано. Сейчас вот придет, потом ее, как порядочный, домой проводит, с родителями познакомится, ну а дальше, что дальше, замастырят свадьбу, он хоть и дурень, но впечатление произвести умеет, папаше с мамашей надо же дочь с рук сбыть, так уж какая разница кому? На рожу-то он смазливый. Какой-никакой, а плюс. Детишки гарненькие выйдут.
Так Райка балаболила, поглядывая в окно, как бы выглядывая дружка, а Сёма уже чувствовал, что лакомый кусок проносят мимо рта, и обнесут ведь, не постесняются. В нем забунтовал то ли самец, то ли еврей, и стало очевидно, что выпускать из лап, то, что само туда плывет, никак нельзя.
- Ну ты, сестренка, даешь! Вместо того, чтобы подумать о родном брате, ты готова разбазарить добро первому попавшемуся олуху! Ты ведь знаешь, что я в поиске, нет, чтоб помочь, поддержать, подумать о судьбе родного брата, а ты?! В общем так, лучше пусть твой Костька отворачивает от дому за три километра, а то мне придется объяснить ему на пальцах, чьи невесты в этом доме.
- Да ты шо?! Это приличная девушка, с ней нельзя шуры-муры, тут, понимаешь, семья, честь, она чиста, как сон младенца!
- А шо ты думала?! Я как раз-таки ищу себе такую жену. В общем так, поворачивай оглобли на сто восемьдесят градусов, иди рекомендуй меня с самых положительных сторон.
- Ойц! Как вам это нравится? Девушка настроилась на одного жениха, а ей взять да и всучить другого, как так и лежало! - Райка пожала плечиком, мысленно поставила галку в графе «дело сделано» и повела брата знакомиться с Линой.
Сёма успешно женился и начались долгие сборы в Израиль.
Вот вы прогуливаетесь сегодня по Ланжероновской и — что такое? Не на выставку ли мерседесов вы попали? Черные, белые, красные, сверкают лакированными боками и лупастыми фарами. Изредка затешется БМВ или бентли. Что за парад шика и роскоши? Пойдите и спросите у швейцара отеля «Моцарт». Он вам ответит, что сегодня в ресторане отеля дает прощальный вечер Семен Львович Михельсон. Наш любимый Сёма, утирая слезу, скажет швейцар, изволит убывать с супругой в землю обетованную, осиротив город Одессу, и торжественно закрывает по этому поводу наивыгоднейшее предприятие ООО «Неаполь». Да и компаньонов Ирбека и Муссу заждались во Владикавказе перезревающие невесты, семьи которых уже проявляют недовольство женихами, существующими только в виде слухов. За определенную мзду вас даже пропустят в зал, посидеть за шторкой в уголке и понаблюдать за происходящим. Да..., - скажете вы, не те уже Семён Львович со товарищи, не те... Не слышно разборок, грозящих перейти в мордобой, никто не падает мордой в салат и не орет забористых блатных песен, не летит на пол посуда с перевернутых столов... Великолепный пианист на эстраде играет что-то классически-печальное, соответствующее моменту, и ему вторит скрипач — дипломант международного конкурса. И атмосфера такая же — добрая, печальная, прощальная. Произносятся искренние тосты, звучат воспоминания о былых подвигах и слова благодарности. Дуня с Левой разодеты так, как они сроду не одевались. Лёва от неловкости все пытается натянуть рукава роскошного пиджака на свои скрюченные пальцы, а Дуня все оборачивается, чтобы увидеть в зеркало ту незнакомую женщину с высокой прической, накрашенным лицом, в тяжелых серьгах и платье в пол, которую она никогда не видела и больше вряд ли когда увидит. Впрочем, Дуня слегка пьяна, от этого в прекраснейшем настроении, и неожиданно бойко ведет беседу с соседями справа и слева. Райка попыталась сделать все, чтобы не затмить собой хозяйку вечера, Сёмину супругу. Не красилась, платьишко подобрала попроще, не длинное, не короткое, с закрытой шеей, побрякушки поскромнее. Да все напрасно, завистливо-недобрые взгляды женщин, жалеющих, что это не она покидает Одессу, и восхищенные взгляды мужчин, как привычный радиационный фон, сопровождают ее повсюду. Однако, вот и вечер подходит к концу. Чинно прощаются гости, сердечно обнимают виновников торжества, (некоторые, правда, с чувством радости от избавления от конкурентов). Вдруг Мусса подходит к Райке и просит ее выйти с ним на веранду. Безмерно удивившись, Райка следует за ним. И здесь на веранде ресторана, Мусса признается ей в любви. Он говорит о том, что любил ее с первого взгляда, что никогда никого он так любить не будет, что она — солнце его жизни, с которым он теперь прощается навсегда, но всегда будет помнить, что где-то далеко его солнце встает каждое утро, а значит, надо вставать и ему. Он не может нарушить слово, данное невесте, и обязательно женится на ней. И он и мысли не мог допустить, что может нечестно относиться к сестре своего друга. Он дарит ей на память старинное серебряное фамильное кольцо со словами: «Я знаю, что ты меня не любишь, поэтому, чтобы ты меня не забывала, смотри иногда на это кольцо, оно будет напоминать обо мне. Мне нужно знать, что ты меня иногда вспоминаешь. Не убирай его, пожалуйста, далеко. Носи хоть в кармане, но пусть будет с тобой. Прощай, моя Раечка, прощай, любимая». Смотрел на нее долго, молча. Свет, доброта и тоска, и еще многое, чему нет названия, были в этом взгляде. А потом развернулся, и его легкие шаги прошелестели вниз по лестнице.
Райка онемела. Даже ничего не вымолвила на прощание. Как? Этот Мусса, который всегда держался поодаль, не приближался, вряд ли за все эти годы парой слов с ней перекинулся, всегда молчал, смотрел в сторону или опускал глаза, при первой возможности уходил, он любил ее? Она-то думала, что у них так принято вести себя при старшем брате. Младший должен из уважения оставаться в тени. А причина-то была другая... И как она со своей безошибочной женской чуйкой пропустила такое? Ей ведь ни на миг, ни разу не пришло это в голову... Она привыкла к навязчивому вниманию, к приставаниям, к тому, что мужчина добивается того, чего хочет, или хотя бы демонстрирует. Как же понять этого Муссу?
Сверху ей было видно, как Мусса выскочил из дверей, сел в мерседес, где его уже ждал Ирбек, и они укатили вдаль по Ланжероновской, набирая скорость. И за этим мерседесом уплыло и скрылось за горизонтом нечто огромное, какая-то теплая и родная тень, которая не чувствовалась, когда была рядом, но отсутствие которой легло на плечи грустью и холодом.
Райка была вырвана из блаженного сна тем, что мать толкала ее в плечо и растерянно бормотала: «Раечка, к телефону тебя, там что-то у Эллы случилось, плачет, вся не в себе!» Мигом вскочив с постели, Райка метнулась к телефону и схватила трубку. Она успела услышать: «Рая? Рая? Это ты?» - а дальше Элка была способна только на рёв. Так и не поняв, что произошло, Райка наспех оделась и поехала к подружке. Дверь в квартиру была открыта. Всегда вылизанная гостиная представляла собой смесь погрома и цыганского табора, всюду валялась одежда и какие-то бумаги, а посреди всего этого на полу билась в истерике Элка и драла на себе волосы. Путем уговоров, отпаивания водой, трясения за плечи, Райке удалось выяснить следующее: пропал Максимка, Элкин сын, которому не было еще и четырех лет. Причем не просто пропал, а похищен. Она всего на минутку заскочила домой и прозевала ребенка. Нашлись свидетели во дворе, которые успели увидеть, как какой-то мужчина схватил мальчика, засунул в машину и уехал. Марки машины никто не заметил, говорили только, что она была синяя. Куриц с друзьями уже кинулся на поиски, конечно заявили в милицию, но Элку крутили судороги страха, вины и отчаяния, и она исступлённо визжала и каталась по полу. Райка прижала Элку к себе, гладила, успокаивала, внушала, что Максимка обязательно найдется, что максимум, что сволочи потребуют — это выкуп, и Райка в лепешку разобьется, но соберет, что у нее есть связи в милиции — капитан Мамыка, так что искать будут на совесть, как своего, с привлечением всех внутренних резервов. Кое-как успокоив Элку, Райка побежала в знакомое отделение. Давненько же она не вспоминала о капитане Мамыке, ну да ничего, старая дружба не ржавеет, договорятся. Из отделения она вышла растерянная и расстроенная. Мамыка, уже майор оказывается, но на пенсии! В отставке! Как так? Он ведь вроде не старый... В отставке, но связи-то остались. Надо попробовать. Дали адресок, и потряслась она аж в село Красноселку, нашла там покосившуюся развалюху, а на крыльце сидел … да, Мамыка, с трудом, но узнала, постаревший, опустившийся. И Мамыка ее узнал, хотя не сразу. Все глазам не мог поверить, что его красавица Раечка нашла его в таком месте. Рассказал он, что в одной из засад, когда ловили какого-то бандюгу-беспредельщика, прилетела ему в бедро шальная пуля, раздробила кость. Его, конечно, в больничку, на операцию, но что-то пошло не так, и ногу не спасли. Пришлось ампутировать. Мамыка показал пустую штанину и костыли, приваленные к крылечку. Пенсия по инвалидности. Жена тут же с ним развелась, сказала: «Ты мне, кобель гульливый, не нужен. И так едва тебя терпела. Иди теперь к своим шалавам гуляй!» Квартиру разменяла, его на выселки в халупу, а сама свою долю продала и в Россию уехала на заработки. Дочка в Европу укатила счастья искать. Так и доживал свой век Мамыка один одинешенек, никому не нужный, потихоньку спиваясь. И под беседу он допил бутылочку, которая всегда была у него неподалеку. Райка не могла выдержать такой картины и заплакала, жалко ей стало Мамыку до невозможности. И он вдруг заплакал пьяными слезами, и обуяло его раскаяние:
- Никто ведь, никто не вспомнил бравого майора Мамыку, всем похрен, что он кровь, можно сказать, за Родину пролил, а ты, моя птичка, пришла, такая красавица не побрезговала найти меня пропащего, да еще и жалеешь! А я ведь, подлец, насиловал тебя, девочку, ты ведь дитё была еще, а я — скотина, нет мне прощения! Поднялась ведь рука на дитё несовершеннолетнее, неразумное, а ты ведь ко мне за помощью приходила, а я! Вот и наказал меня Бог, так мне и надо, паскуднику, так и поделом!» Так и сидели они, обнявшись, насильник и жертва, плача над прошлым и утешая друг друга.
Вернулась Райка ни с чем. Но ее ждало прекрасное известие. Максимка нашелся. В продолжение мексиканского сериала, обозначившего начала взрослой Элкиной жизни, ее отец решил похитить внука. Но, остановившись для заправки на бензоколонке, забыл закрыть машину. Он никак не ожидал такой прыти от трехлетнего мальца. Максимка выскользнул из дедова автомобиля и залез в стоящий рядом. Когда водитель обнаружил у себя в машине неизвестно откуда взявшегося ребенка, он, конечно, поехал в милицию. А там уже были ориентировки. И маленький Куриц был доставлен домой родителям. Но и дед жутко испугался, когда внук пропал, и тоже обратился в милицию, чем и обнаружил себя. Куриц-старший готов был тут же сорваться с места и убить тестя, но его удержали друзья, справедливо доказывающие, что нельзя отравлять себе радость от возвращения сына посадкой в тюрьму по мокрому делу.
Ах, молодость, молодость! Когда вы вольны и сильны, как ветер, когда перед вами огромная страна, да и весь мир, есть ноги-руки да и голова на плечах, и силушкой богатырской бог не обидел, да удаль молодецкая несет вас как ковёр-самолет, как блещет тогда перед вами жизнь всеми своими красками, какой скатертью-самобранкой стелется тогда будущее! Так примерно ощущал себя красавчик-парень, которого не пойми с чего занесло в Одессу на его бесконечном и легкомысленном пути перекати-поля. А вокруг — неподражаемая весна! Акации, каштаны и магнолии! А куда первым делом пойдет прошвырнуться приезжий? Правильно, на Потемкинскую лестницу. А там и по Приморскому бульвару до Воронцовского дворца, а потом завернуть в Греческий парк, посидеть на лавочке, отдохнуть, да полюбоваться на девушек, соперничающих с весенними цветами, выбрать ту, с которой можно закрутить с перспективой. Присел Андрюха (так звали героя), огляделся и ба! Прямо на соседней лавочке отдыхает краля, с которой шикарно бы и в столице в лучшем ресторане гульнуть. Устали у крали ножки, сняла какие-то немыслимые сооружения на каблуках и платформах и дивными пальчиками с алыми ноготками а песочке какие-но фигуры выводит. Подняла краля глаза и полоснула, как лезвием. Аж вспотел Андрюха. Даже сомнения появились — по плечу ли такая жар-птица? Эх! Где наша ни пропадала! Пересел Андрюха на скамейку к девушке и срочным порядком весь свой арсенал записного казановы подтянул. Сразу понял, с такой - надо хватать быка за рога.
- Что, у вас в Одессе все парни ослепли? Такая красавица и одна? Я б такую от себя ни на миг не отпустил. Или уже в Одессе разучились любить женщин?
Красотка не ушла и не отодвинулась. А глядела на него даже с некоторым любопытством. Андрюха подвинулся поближе, руку протянул и стал играть краешком ее платья. Тоже прокатило. Можно приступать к следующему шагу. Одну руку он положил на спинку скамейки, чтобы легко и как бы невзначай в нужный момент скользнуть ей на плечи, а другой чуть дотронулся до коленки. По морде не дали.
- Вижу, какая ты знойная женщина. Не просто такой угодить. Тут нужно душу наизнанку вывернуть, чтобы такой хорошо было. А ты ведь любишь, чтобы тебе было хорошо? - жарко выдохнул Андрюха ей в ухо.
Коралловый ротик открылся:
- А ты что, мастак хорошо делать?
- А давай попробуем! По глазам вижу, что настоящий мужчина тебе еще не попадался, ты будешь так биться от моих ласк, как тебе и не снилось, ты такое наслаждение, такой оргазм...
Тут драматический шёпот оборвался на полуслове, а герой-любовник захлебнулся натужным кашлем, так как в лицо ему прилетела горсть песка, срочно пришлось отплёвываться, отчаянно жмуриться и тереть газа. Но хуже того — на весь парк разнесся оглушительный и совершенно бл...ий хохот. А отсмеявшись, его нимфа заорала, как на базаре:
- Одесса-мама, ходи шибче! Ты дождалась своего героя! Люди! Вы раньше не знали, что такое «орхазм»!
Едва разлепив глаза, Андрюха заметил, что вокруг начали останавливаться заинтересованные личности.
А Райка (конечно, это была она) вещала, как с трибуны партийного съезда:
- Мужики делятся на два типа. Одни на себя гребут, на бабу им плевать, баба для него кусок мяса для развлечений, пусть ей больно, плохо, противно, ему все равно. Сам кончил и ладно. А другой тип — ну, не в кайф ему, если баба с ним не кончает, ему самый смак, чтобы она кончила. Тогда он герой, тогда у него самооценка до неба взлетает, тогда жизнь удалась. Он ради этого сдохнуть на бабе готов. Ты мне хочешь сказать, что ты из последних? И ты хочешь, чтобы я сделала тебе известность? Та бога ради! Мне не жалко! Эй, кто там мужика хочет? Мастер делать «хорошо». Подходи, на халяву не дорого! Мине доллар за посреднические услуги!
Андрюха не стал ждать комментариев восторженной толпы, уши его полыхали огнём посильнее натертых глаз, вскочил и стремительно оставил поле боя.
На следующее утро глазки все еще побаливали и темные «наркоманские» круги вокруг них не внушали доверия. «Ну как с такой рожей работу искать? Ну и ядрен же песочек в Одессе...», - раздумывал Андрюха, изучая себя в зеркало. Однако, надо было что-то предпринимать и срочно. С такими ценами за жилье, как с него слупила эта хозяйка, скоро будешь ночевать на пляже. А ведь впереди курортный сезон. Так, поди, ни солоно хлебавши, придется и лыжи навострить из этого благодатного места. Стоп! Наши не сдаются. По крайней мере так просто. Андрюха вышел из дому с четким намерением сегодня же найти работу. Первым делом он припомнил все автосервисы и автомойки, которые подметил, гуляя вчера, и направился туда. Но не успел он дойти и до первого места назначения, как его внимание привлекла бурная сцена, разыгравшаяся прямо на улице.
Парочка, мужик и баба лет сорока, наступали на девицу, которая бойко уворачивалась от их рук, и сама, в свою очередь норовила расцарапать им физиономии длиннющими ярко красными когтями. С обеих сторон опускались непарламентские выражения:
- Цыть, мурло, тебя тут не стояло!
- Да ты поехавшая, что ты разоряешься, тебе за это не платят!
- Да ты у меня сожрешь свою жирную задницу, подавишься и сдохнешь!
- Прибери грабки, пока не оторвала, они тебе пригодятся костыли держать!
- Поцарапай харю локтем!
Ор, крик, визг, ругань неслись на много кварталов вокруг, а в стороне, прижавшись к стене дома, дрожал потный, толстенький, испуганный мужичок. Хотя девица, сражавшаяся в одиночку, и была ловка и агрессивна, все-таки противников у нее было двое, и ей грозила опасность быть побитой. Видя такую несправедливость, Андрюха поспешил ей на выручку. Какого же было его удивление, когда он узнал в дерущейся особе свою вчерашнюю знакомую. Она тоже его узнала и от неожиданности потеряла инициативу. И пока она на него таращилась, конкурирующая сторона воспользовалась моментом и уволокла незадачливого толстячка.
- Вот из-за тебя клиента упустила! Если б ты под руку ни подвернулся, дуля бы им светила, а не гешефт! И как они пронюхали, пройды? Я этот район давно окучиваю, ведь все норовят квартирку из-под носа зубами вырвать!
-Ты агентом что ли работаешь? По недвижимости?
- Посмотрите на него! Он таки мне просто начинает нравится! А нет, на лавке сижу, глазки строю... чтобы таких лохов, как ты, разводить.
- Ой, только не ругайся, тебе не идет.
- Молодой человек, я вас не знаю, вы меня не знаете, давайте не будем портить отношения. Тебе тудой, а мне в обратном направлении.
- Я серьезно. Давай в ресторан сходим? Этот тебя утешит?
- Нет вы видали?! У меня сделка на миллион сорвалась, а он рестораном отделаться хочет! Да я тебя сейчас на счетчик поставлю!
- У-у-у, испугала. А в кино хочешь?
- Кудой? В кино? Да на кой мне твое кино? Можно на видике что хочешь посмотреть. Да и не люблю я. На что мне пялиться, как артистки поют, танцуют, за бабки бьются, да в койке кувыркаются? Я все это добро имею полной ложкой, успевай жевать, а то поперхнешься. Вот пристал, как банный лист к ляжке, а шо ты вообще можешь, ты хто?
-Да я все могу. Могу автомехаником, машина есть? Могу ремонты в квартирах делать, могу торговать, водителем могу, могу...
- Ой вей! Притормози, я тебе не агентство по трудоустройству, сильно много рекламы не надо. Ремонт, говоришь? Ну, считай, что я тебя наняла. Как раз родителям квартиру купила. Ты только губищи-то густо не облизывай, слюни поэкономь, много платить не буду. Зато жить будешь бесплатно. Ну, мебелишки там нету, конечно, так, матрасик на пол кину, поесть — газеточку на полу расстелишь, не барин. На этом фронте тоже конкуренция, если не договоримся, тьфу тебе под ноги и отваливай.
Андрюха согласился. А что? При таких-то ценах на жилье, лето бесплатно в Одессе прожить, плохо что ли? Работа — вот она, и хозяйка — красавица, каких поискать. Палец, правда, в рот ей не клади, откусит с головой, но ведь не зря в незнакомом городе вот так одна за другой две встречи... Надо соглашаться.
- Мама, привела я вам человека, который сделает ремонт. Проблемы нет, но появились расходы. Не делайте гембель, мама, я таки беру их на себя. Накормите его, потому что я собираюсь ему платить так, что он истощает очень быстро. И будьте с ним поласковей, мама, такие руки на дороге не валяются. Хотя мне повезло, и эти руки я нашла на дороге. Ну, це ж я, вечно подбираю всякую дрянь. Тише, мама, мужику совсем не обязательно знать, что про него говорят. Крепче спать будет. И лучше работать. Мама, он будет жить на матрасике. Каком, каком? Помните, Саня хотел дога завести, так тот его покусал, аж зашивать пришлось? Вот после тоего дога матрасик и остался. Ну, какие блохи, мама? Они уже десятилетку назад как вымерли от голода или разбежались по соседям. Ничего, на солнышке прожарю, так уж и быть простынку сверху кину, не запаршивеет авось. Какое одеяло, лето скоро. Подушку, ладно. Если вам не жалко, давайте отдадим новую. Сердобольная вы больно, мама. Готовы все добро из дома вынести. Да, правда ваша, эту нашу халабуду тоже бы отремонтировать надо. Того гляди, упадет нам на головы. Распорки бы под потолок поставить что ли. С какой, говорите, начинать? Ой, мне все равно, лишь бы да. И побыстрее.
Вот все и сложилось славненько, Андрюха работает споро, с охотой, и на пляж успевает, и винца выпить, и с Райкой заигрывать. А Райка зачастила — то хавчик принести, то деньжат подкинуть, то работу проверить, а то и просто так побалакать. А Андрюха мечется — что делать, хозяйку свою окучивать, или другую девчонку завести? И хочется и колется, и время жалко упускать. На танцы пригласил — не пошла. «Что, - говорит, - мне там делать? Не люблю всякие потные ручонки. Чи я не знаю? Прилипнешь и будешь дышать мне в ухо. Потом мацать начнешь. Скучно». А сама глазками так — зырк, зырк. Врет, ведь, что не хочет. Не хотела бы — не шлялась так часто. Но на ночь не остается, убегает. Так и играют в переглядки, как дети малые.
Райка тоже ни с того, ни с сего задумываться начала. С мужским полом всегда у нее отношения были чисто практические. Слушая женские разговоры вокруг, она недоумевала. Все, начиная с девчонок-одноклассниц, однокурсниц, подружек из агентства, товарок по кабаку, придавали такое непомерное значение тому, что называлось «любовь», что Райка поголовно бы считала их дурами, если бы ни Элка. Элка уж никак дурой не была, но ведь сходила же с ума от прикосновений своего Курица, от того, что они вместе, от того, что каждую ночь обнимала его руками и ногами, прижималась к нему всем телом, таяла, плакала от счастья. Райка начинала подозревать, что с ней что-то не так. Масло подливала еще и Соня. В последнее время, заходя к ней в гости, наблюдая, как Соня и ее новый муж смотрят друг на друга, переговариваются, улыбаются, делают какие-то обыденные вещи, она чувствовала себя так, как будто они разговаривают на каком-то своем тайном языке, который она не понимает. В самой атмосфере их дома витало нечто, что Райка никак не могла ухватить. Соня удивительно похорошела, и Райка пыталась подметить, что изменилось в сестре. Её движения стали плавными и грациозными, в них сквозила уверенность, а лицо без всякой косметики напоминало какую-то старинную, ценную картину, только живую, с искорками в глазах, которых раньше не было. Потом Райка снова обращалась мыслью к прожжённым, видавшим виды девахам из кабака Лени Крюка, их убийственную (в буквальном смысле) ревность, когда они дрались смертным боем, деля мужиков. Ну ладно, эти-то уж точно дуры. Для самой Райки то, что она имела и могла дать, было просто валютой. Да, ее валюта, спасибо матушке природе и маме с папой, да и опыту, была высокой конвертации и за нее многое можно было купить. Это Райка знала точно. Не то, чтобы она не получала от секса удовольствия, но оно как бы было бонусом к тому товару, на который она нацеливалась. Иногда удовольствия не было совсем. Даже наоборот. Но товар можно было взять ценный. По мелочам Райка не разменивалась. Рестораны, шмотки, духи и прочая дрянь на нее сыпались только за то, что она снисходила, за допуск «к ручке», за присутствие. Взгляды, поцелуйчики, нежные потискивания, заливистый хохот, песни и танцы, острый язычок, откровенные купальники, мини-юбки, маечки, под которые девушка не носит лифчик — вся эта конопля, на которую мужчины и мальчики подсаживались и хотели еще и еще, манила и обманывала, как любой наркотик.
Деньги Райка умела зарабатывать. А золотым ключиком пользовалась только тогда, когда нужно было открыть двери. Двери на свободу. Двери в будущее.
Дуня быстро смекнула, что Райка глаз положила на Андрюху и на этот раз не мимолетно. Затеплился шанс вытолкать ее замуж. Она плевала через плечо, стучала по дереву, а однажды пристала к Лёвке:
- Слушай, может тебе сходить в синагогу, попросить Бога, чтобы пристроил нашу дочь, мы ведь его никогда ни о чем не просили.
- Да ты всю жизнь его дёргаешь по делу и без дела, а последнее время вообще ни секунды продыху не даешь. Ты думаешь, я не слышу, что ты бормочешь? Кабы не было обратного эффекту. Такими, с позволения сказать «молитвами» можно прогневить и всемилостивейшего Христа, и сурового Яхве и даже парторга нашего завода «Красная Гвардия». Ты шо, Галю Мацюк наслушалась?
- Ну что ты, старый перец, несёшь? Парторг-то здесь при чём?
- Потому как у тебя эклектика!
- Шо?
- Ты причитаешь, как Галя Мацюк, которая нынче зачастила в православный храм на Екатерининской, а раньше была членом райкома, вот у нее манифест коммунистической партии вперемешку с «Отче наш» и прёт. Она призрак коммунизма с духом святым путает.
- Тьфу на тебя! Ведь шанс же уплывает! Может, только божьего промысла и не хватает, чтобы наконец пристроить нашу непутевую дочь!
- Ты не путай божий промысел с пинком под зад. Нет! Не посрамлю я своего деда, комсорга ячейки в колхозе «Красная кукуруза», погибшего от бандитских недобитков, а если что, то люди напомнят мне моего отца, пламенного борца с пережитками. На старости лет я не пойду позориться, чтоб правоверные евреи сказали: «Посмотрите на Михельсона, он, видимо, собрался помирать и вспомнил, что есть Бог. А не сделать ли ему перед смертью обрезание, чтоб он прочувствовал всю истину веры. А заодно и кастрировать, чтобы искупил он вину своих предков». Да и о каком благословении ты говоришь?! Андрюха не еврей. Твой Бог скорее проклянет еврейку, которая замыслила выйти замуж за гоя.
- Типун тебе на язык! Вон у Сонечки тоже муж не еврей, а живут же, тьфу-тьфу-тьфу!
- Так потому и живут, что глаза Богу не мозолили. А если ты так вбила себе в голову заручиться поддержкой Бога, топай в церковь вместе с Галей Мацюк, вы с ней два сапога пара. А Бог, говорят, един.
- И пойду! Тебе назло! Там главное голову платком покрыть, а кресты никто не проверяет.
На том и закончились религиозные потуги и религиозные разногласия в семье Михельсонов.
Однажды, под ночь, со всей дури заколотили в дверь. И тут же из-за двери донеслись Райкины вопли. Не успел Андрюха открыть, как ввалилась Райка, в ужаснейшем состоянии. Нос разбит, губы разбиты, вся в крови, за лицо держится. Кинулась умываться, кровь смыла, а глаз весь фиолетовым заплыл, одна щелка осталась. Что такое?! Что случилось?! Куда кидаться? «Скорую» вызывать? Бежать бить кого-то в отместку? Или ноги уносить пока не поздно? А Райка злится, ругается и приговаривает: «Ах ты поц! Ты сейчас у меня узнаешь, как на женщину руку подымать! Ты меня, гнида, на всю жизнь запомнишь!» Вдруг хватает чугунную сковородку с плитки и выскакивает за дверь. Андрюха за ней. Несутся они в темноту, Андрюха ни зги не видит, только мелькает впереди белая кофточка, через колдобины, дворами, сквозь кусты, наконец, притормозила Райка, выглядывает осторожно из-за угла, присматривается. Андрюха за ее спиной стоит, ничего не понимает, оба пыхтят, как паровозы, отдышаться не могут. Помаленьку привыкли глаза к темноте. Оказалось, что они у дешевой забегаловки, из которой шатаясь выходят поздние посетители и на автопилоте расползаются по домам. Но некоторым явно до дома не дойти, и они пристраиваются ночевать прямо неподалеку в скверике, приобнявши урну или утонув головой в цветущей клумбе. Райка встрепенулась и направилась к одному из бесчувственных тел. Пинком перевернув тело на спину, она сплюнула на него, изрыгнула матерную тираду, позаимствованную у портовых грузчиков, и, вдохновленная ненавистью, занесла над головой огромную, тяжеленную чугунину, на которой в хорошие времена помещается жирная камбала на 3 килограмма. Андрей видит, что ребро этого орудия возмездия с ускорением опускается по выверенной траектории прямо на самое святое, что есть у мужчины. Спазмы солидарности скручивают его чресла, ибо воображение у него хорошее, ужас пронзает спинной мозг, и он рефлекторно отталкивает Райкину руку. И вовремя. Сковорода опускается на ляжку, яйца обидчика спасены. Тело завыло, потом невнятно замычало, свернулось клубком, но не проснулось, анестезия держала крепко. Райка обескураженно уставилась на Андрея, ибо она вложила в этот удар все, и на большее ее просто не хватило. Она бросила: «Предатель», швырнула сковородку в кусты и пошла прочь. Ардрей подобрал сковородку и виновато поплелся за ней. Притопали домой, то есть на новую квартиру.
- Здесь ночевать буду, - заявила Райка, - не показываться же на глаза родителям с таким бланшем. Зачморят хуже милиции. Вообще придется тебя на недельку потеснить. Лучше домашний арест, чем подмоченная репутация. И ты не трепись. Сбрехнешь кому-нибудь, я с тобой то же сделаю, что с этим мурлом хотела. Только на этот раз мне никто не помешает.
- Хорошо, хорошо, - поднял руки Андрюха, а сам от радости чуть не подпрыгивает - матрасик-то один и не очень широкий... - Да что случилось-то? И вообще, зачем ты сама полезла, я бы мог ему навтыкать, не женское это дело, на это мужики есть.
- Ойц! Видала я тебя в деле! Мужик! Шо? Мошонка поджалась, когда я его кастрировать хотела? Пожалел? Защитничек! За кого заступаться-то полетел? Я, наивная, думала, что за меня, а он за этого козла испугался, эх! Надо было его все-таки отоварить, что б он кровью ссал в свое удовольствие!
- Да за тебя я испугался, но одно дело — морду бить, а другое дело... кровожадная ты женщина, Рахиль, прям мурашки по коже... Додразнилась? Завела мужика, да на попятную?
- Я шо — малахольная, подставляться? Чи я не знаю, где прокатит, где нет? Этот сазан завалился сдуру к Лене Крюку, а у него, известное дело, каталы собираются, ну я к нему зашла по старой памяти, так, навестить, а там уже пулечку расписывают, аж пар стоит. Этот пижон плотно на крючок сел, конечно пару-тройку раз с ним на заманку сыграли, распалили, все — лох повелся. Додик мне подмигнул, я на маячок села. Баклажан зенки мне в вырез скосил, «Вы, мадам, что будете пиво аль шампанское?» Я его кручу помаленьку, сама глазенапа запускаю, он тоже пивасиком коньячок полирует. Ну и конечно выдоили его, как же иначе. Сам виноват, играть садишься - не пей и баб не мни. За двумя зайцами, как известно. Поимела я свой мелкий гешефт и как порядочная пошла до дому до мамы. Только он не совсем чугунок оказался, допетрил, что я его пасла, догнал меня, и врезал без предупреждения, я аж метра на два отлетела, а сам в шалман закатился. А ты, тля ты слезливая, не дал мне его проучить.
- Так ты, значит, с шулерами водишься? В картишки, значит, промышляешь?
- Та какое «промышляешь»! Так, под настроение, в очко, винт, буру, покер, бывает. Та это я раньше баловалась, сейчас больше на постановку работаю.
- А может, вспомнишь прошлое, а? У меня и колода имеется? Сыграем? В покер?
- Не, в покер вдвоем не интересно. Мозги надо напрягать, а у меня сотрясение и морда болит. Тебе фора явная получается. Давай в буру? Умеешь? Только смотри, я кованную колоду на мах отличаю, я пассажир испорченный, так что не умничай, играем без кляуз.
- Ну, куда уж нам свиным рылом да к таким битым. По рябчику, или на раздевание?
- Та я шо, мужиков голых не видала? Ты мне чегой-то новое можешь показать?
- Но ты-то мне можешь. Таких я не видел. Быть рядом и тебя голой не видеть, лучше и совсем не жить.
- Ладно, мне дешевле выйдет. А если я тебя разую, ты раненечко поутру пойдешь на паперть к церкви на Екатерининской, тут недалёко, сядешь и будешь милостыньку просить. На бутылку шампани напросишь, можешь сваливать до ближайшей лавки, шампани купишь и домой, сделаем праздничек.
- Идет! – на все согласен Андрюха, воображение разыгралось, понесло как жеребец, и рисует ему знойные картинки обнаженной Райки, аж дрожит он от нетерпения.
- Давай свою колоду, сама перетасую, а то у тебя ручки шаловливые, на замес налаженные, насквозь тебя вижу.
- Тасуй, да не мухлюй, жрать не буду! До скольки играем? Чур, ты что-нибудь одно сразу снимаешь, как продуешь.
- От це ж акула! Дай-ка твою кепочку, а то на мне надето всего ничего, вот с твоей кепкой всего пять шмоток будет. Так что, до девяти раз играем, как пять раз подавишься, так и подрывайся милостыньку просить.
- Вот нашла фофана, че это я-то?
И пошла у них игра веселая, азартная, с приговорками, да приколами, тасуют-заряжают, друг друга ловят, по рукам бьют. На первый раз Райка проигралась. Андрюха думал: «Ну вот, кепочка моя полетела, на следующий раз либо юбку снимет, либо блузку, совсем немного осталось поднажать», а Райка взяла да и сняла трусы. Вот так вот встала, из под юбки кружевною ниточку стащила и на видное место положила. А кепка на голове осталась. Разволновался Андрюха что-то не в меру. Казалось бы, какая разница, сидит девушка в трусах или без трусов, все равно ничего не видно, юбка прикрывает, ан нет… Так он отвлекся на эти мысли, так задумался о том, что же сейчас у нее под юбкой, там где трусов нет, что тут же и сам проигрался. Так и не увидишь ничего! Надо хоть разговором себя взбодрить.
- А что ж ты, такая красавица, а замуж до сих пор не вышла?
- Так тебя ждала, сладкий мой, для тебя невинность берегла.- С этими словами Райка состроила чувственно-соблазняющее выражение лица и перекинула ногу за ногу, как Шерон Стоун в фильме «Основной инстинкт».
Андрюха поперхнулся слюной и рассыпал карты по полу. Ну как тут сосредоточишься? Опять продул. А Райке как черт нашептывает. Прет масть. То тридцать одно, то бура, в общем, играли бы на деньги, стал бы бедным. Что ж, делать нечего, надо слово держать. Райка осмотрела его критически, одобрила:
- Ну шо, портки красочкой заляпаны, на коленках пузыри слезу выжимают, маечка тоже вполне устряпанная, годится! Для полноты соответствия ситуации надо бы тебе физиономию пылью со штукатурочкой припудрить. – Но этому Андрюха воспротивился. – Ладно уж, может, смазливенького больше пожалеют. Иди и без шампани не возвращайся! На сдачу икорки красненькой можешь прикупить! – Прищурилась и как-то слишком сладко улыбнулась.
И потащился Андрюха на паперть. Долго ли, коротко ли ходил, а скорей коротко, только вваливается в дверь – одежа - в клочки, хорошо, в обносках ходил, не жалко, морда поцарапана, губы разбиты, а под глазом такой же бланш красуется, как у Райки.
- Ох ты, боже мой! Шо случилось?! – Выпучив глаза, трагически всплеснула руками Райка.
- Это ж разве верующие?!!! Это ж разве нищие?! Это ж банда отморозков! Да гопота с Лиговки добрее этих калек и убогих! Это ж полный беспредел! Как они на меня накинулись со своими костылями, палками, да что там костыли, у них, у каждой под юбкой обрезок трубы или монтировка!
- Да не может быть! – причитает Райка, - а не было ли среди них такого старика лохматого, с культей вместо руки и с черной повязкой на глазах?
- Был!!! Самый главный отморозок и есть! А к культе у него кастет приделан, еще б чуть-чуть, и он бы мне вообще башку раскроил, Окружили меня, я еле ноги унес…
- Да ну?!!! – Но тут Райка не выдерживает и, согнувшись вдвое, хохочет как ненормальная. Андрей оскорблён в лучших чувствах. Как так, его чуть не убили, и кто? – Нищие! А ей смешно.
- Нашла над чем смеяться, - обиженно бубнит он.
Она, наконец, обрела способность сказать что-то членораздельное:
- Ой, не могу! Эх ты, босяк, дитя наивное. Да нищие – эта самая крутая мафия, нищие да могильщики. А дед, который тебя отоварил, это не простой дед, это дед Агей, смотрящий у них. У них же все схвачено, откаты, налоги, взятки за место, все, как в государстве. К ним просто так не втереться. А ты, так, на шару хотел себе кусок хлеба у нищих изо рта вырвать! Кто ж тебе даст задарма да таким сладеньким поживиться?
- Так ты все знала?! Ты меня подставила что ли? Специально?!
- Ой вей, «подставила»! Не надо громких слов. Ты меня тоже сегодня подставил. Зачем у женщины на пути вставать, когда она мстить идет? Ты мне моему обидчику отомстить не дал, значит, я тебе отомщу. Логично? А потом, ну кто тебя научит, если не я? Слова-то ведь – пустышки, в одно ухо влетело, в другое вылетело. А когда на своей шкуре прочувствуешь, тогда оно крепко запоминается.
Рассвирепел Андрюха, вскипела мужская гордость, щаз, думает, монатки соберу и дверью хлопну, не дам над собой издеваться. А Райка подливает масла в огонь: «Вижу я, праздника не будет, никудышный из тебя нищий, с тобой свяжешься, так будешь вату газеткой прошлогодней закусывать, а по праздникам ты меня деликатесиком побалуешь – целлофановый кулёк пожевать дашь. А ведь карточный долг – святое. Должен ты мне. Ладно, я устала, хватит на сегодня развлечений, пойдем спать». С этими словами, удаляется она в комнату, на ходу снимая шмотки, которые падают у ее ног, плывет, обнаженная, повиливая бедрами, и ложится на его матрасик. Отвалилась у Андрюхи челюсть, как неведомая сила подхватила, мозг выдула и понесла. Сорвал остатки тряпья, благо не много осталось, пристроился рядом, ну какой тут сон? Руки так и тянутся к соседке, перевернул, прижал к себе, а целоваться нельзя – у обоих моськи расквашенные, больно. И смех и грех. К счастью, не все части организма пораненные, так что любовь все-таки восторжествовала.
И неймется же некоторым мужикам, даже в минуты нежной истомы после бурной страсти! Вот надо им своих женщин вопросами донимать! Казалось бы – лежи-кайфуй, наслаждайся тихими ласками, но ведь именно в этот момент что-то зашевелится в их потихоньку включающихся мозгах.
- Так почему ж ты до сих пор замуж не вышла, а, скажи, я понять хочу? – теребит ее Андрюха.
- Да что я там не видела, за этим замужем. Дитёв сопливых? Мужниных носков? Шо, тратить драгоценное время жизни на кастрюли да сковородки? Мне пожить хотелось. Ну, может быть, окрутить кого-то с деньгами, чтоб прислуга была и заграница, и цацки. Только вот Аркаша Шунт, который меня клеил, когда мне и восемнадцати не было, раньше зелеными хвастался, теперь разве что памятником может похвастать. В два метра. На главной аллее. А как за мной ухаживал Эдик Франкенштейн! Это надо было видеть! Фамилия у него Франк была, только страшный был, как смерть, вся рожа рябая, зубья вкривь, как у папашиной пилы, ну, тогда все фильм «Франкенштейн» посмотрели, еще по видику, морячки кассеты подогнали, - один к одному наш Эдик без грима. А шо — ему шло. И шо ему оставалась, я вас спрашиваю? Только нарубить капусты. Когда он ко мне подкатывал, даже пластическую операцию обещал сделать. Не успел. Этот даже памятником не может похвастаться, где его труп валяется — никому не известно. У меня у первой девушки в Одессе сотовый был. Огромный такой! Эдик подарил. Только я ему этот телефон в рожу швырнула, когда он хамить начал. Да много их было! А сколько дивчин перебрали, покалечили — о! Со мной не больно борзели, за мной братья. Пусть они в дому бездельники, руки не из того места растут, зато по городу ходить безопасно.
- А за меня пойдёшь?
- А ты мне колечко с бриллиантом подаришь?
- Эх, грамотно отшила…
Побежало время, как вода в реке, медовый месяц, праздник день и ночь. Да сказки долгими не бывают. Однажды вечером вошла Райка, без предисловий грохнула пол-литру на стол и отвернула ей голову. Глянув вокруг, не обнаружила никакой другой ёмкости, кроме недопитого стакана чая, плеснула чай в угол комнаты, а в стакан водки и заглотила ее одним махом. И тут же повторила. Андрюха смотрел на это с открытым ртом. Что б его жеманница Раечка, любительница смаковать дорогие напитки, тянувшая по маленькому глоточку, кокетливо отставив мизинчик, хлестала, как грузчик? Что-то должно было случиться. И оно случилось.
- Все. Кирдык мне, девушке, прощай любимый. – На этот раз она налила полный стакан, но Андрюха успел перехватить.
- Что стряслось-то?
Райка заметалась по комнате, потом села, сжавшись в уголке.
- Похоже, на этот раз я реально влипла по-крупному. - Водка начала действовать, и Райка помаленьку расслабилась. – Жил-был бабушонок в крутом коробчонке. Бабулька одинокая в центре города в шикарной трехкомнатной квартире. Долго я её окучивала, не спеша, со знанием дела. Полюбила она меня. Я ей и улыбочку на 32 зуба, и конфеточек-барбарисочек копеечных, и камбалки копчёной, и в магазинчик сбегать и полы помыть, а шо, от меня не убудет. Хотела ее рядом с Мамыкй пристроить, такой домишко ей присмотрела! Беленький, двор – заглядение! И ведь уболтала ее, говорю – курочек заведёте, хряка, а отдыхающие? С них гешефта раза в четыре, чем с хряка снять можно. Правда, там до моря пять километров, ну ничего, сходят, разомнутся, не все же тушки на солнце коптить, да суть не в этом. Сегодня смотрю – квартирка моя, то есть, бабуськи моей прихарченной, на продажу выставлена. А где бабанька-то моя? А на Крестьянском. Скончалась скоропостижно. Пока мы тут с тобой зависали, пока я бланш зализывала, она и помереть успела и похоронена. А ведь могла еще не одного хряка на убой откормить, крепкая была старушка. И цену-то скинули, лишь бы побыстрей толкнуть. Вот тут тебе и триллер, и блокбастер и ужастик в одном кулачке потном. Пасли меня, паскуды. И я-то, шибко умная, позвонила, напросилась как бы квартирку посмотреть, а на самом деле, харкнуть в рожу той твари, которая мою хату прикарманила. Думала, лопну от злости. Пришла, а там такая жиробасина, вся в штукатурке, я не стерпела, за патлы ее оттаскала, но главное, я орала, что выведу их, сук, на чистую воду, что они у меня подавятся моей квартиркой, что она им поперек горла станет, много чего лишнего наорала, лучше б мой язык отсох да отвалился вовремя. Чую – не то что-то, не так как-то она на меня смотрит, ну боится, да, только не так как-то, и… не ненавидит, а как будто приговор мне подписывает. И чем больше я ей в глаза смотрю, тем больше меня озноб пробирает. В общем, ушла я. Пошла в кабак к Лене Крюку, у него блатные тусуются, слова за слово, через своих много узнать можно. Короче, попала я на черных риэлторов. И бабулю мою они грохнули по-быстрому, факт. Но у блатных течет в обе стороны, я знаю за них, они за меня. Да и тварь эта меня видела, а главное слышала. Эх, говорила мне мама, следи за помелом. Все, мне капец.
Райка встала и заходила из угла в угол. Лицо ее отражало напряженную работу мысли.
- И что теперь делать? - встрял Андрюха, - хочешь, смоемся по-быстрому из Одессы, поехали ко мне в Питер, спрячешься там на время, а то и навсегда, с твоим характером ты везде пробьешься.
- Чтоб вы знали, молодой человек, такой цорес надо решать кардинально. Всю жизнь не пробегаешь. Не для меня это.
- Так что, ты вот так будешь ходить и ждать, когда они тебя вычислят?!
- Ну, чтобы да, так нет. Я предпочитаю пойти до них сама. Есть у меня план, скользкий, рисковый, а делать нечего – или пан, или пропал. Решай, со мной ты или нет. Если со мной, то подвяжи бубенцы и вперед, потому что увязнешь по самое не балуй, не слиняешь.
Вспотел Андрюха, но отступить даже мысли не было.
- Выкладывай.
- Поехали сейчас до капитана Мамыки, а там я вам обоим и изложу. Мамыка - мужик каверзный, чего-нибудь смаракует.
На закатном солнышке, обдуваемый тёплым, солёным ветерком, сидит на крылечке Мамыка, уже предвкушая. Теплые доски греют тощий его зад. Слева у него шмат сала напластанный да миска здоровенных алых помидоров «Бычье сердце», порезанных кружочками, посыпанных крупной, зернистой солью, уже истекающих соком, а справа… справа черняшка свеженькая, ароматная, и запотевшая заветная бутылочка. Не то, чтобы он был совсем трезв – хоть на экзамен в ГАИ иди, но однако ж не пьяный. Держался, как часовой, дожидаясь смены, поставил себе не употребить до вечера и дотерпел. Только взял в руки родимую, погладил любовно, ощущая приятный холод, глядь – кто это пылит по дороге? Кого несет нелегкая? А это Раечка. Да не одна, с кавалером. Да что это с ней? Вся запыхалась, голубушка, растрепалась, вся белая, вся в лихорадке. А Райка подбежала к крыльцу, пала на него, Мамыку за руку схватила и заголосила:
- Жора, помоги! Умоляю. Убьют меня. Убьют страшной смертью другим в острастку. Перешла я дорожку черным риэлторам, проклятая моя судьба! Ты ведь знаешь, что это за люди, это не люди. Пасла я одну хату, хотела хорошую соседку тебе организовать, бабушку Марью Тихоновну, а они ее убили. Скоро за мной придут. Жора, спаси меня!
Взыграло ретивое-милицейское в Мамыке, подхватила его сила благородного негодования, взлетел он, взмахнул руками в ярости от того, что какие-то упыри недобитые, мокрушники-беспредельщики его Раечку-кралечку порешить задумали, и бутылочку водки непочатую о дверь, обитую жестью, грохнул. Полетели осколочки во все стороны, выплеснулась водочка на крылечко, оросила досочки буковые, солнышком согретые, и впиталась в землю-матушку. Стоит Мамыка на одной ноге, «розочку» от пол-литры сжимает, как гранату с выдернутой чекой, смотрит на нее в ошеломлении от того, что содеял собственными руками и провожает взглядом каждую капельку, в песок утекающую, и вместе с этой капелькой утекает Мамыкина спокойная жизнь и безмятежное существование. Вот уже только и сырое пятно от живительной влаги осталось. Все. Отступать некуда. Пойдет он войной на черных риэлторов.
- Так что ты придумала, моя рыбонька?
- Я таки забиваю стрелку этой пухлой в кафе, заманиваю их в домик тут по-соседству, типа квартиру увели, пусть за дом башляют, я ведь его под бабку покупала, мне сплошной убыток, а то заложу, что бабку замочили, они клюют, скажу, что с хозяином буду балакать, не с шестерками, а тут ты, Мамыка, со своими товарищами ментами засаду устроишь и повяжете их всех к едрене фене.
- Ничего не понял, что ты будешь делать в кафе? – Андрей сбит с толку совершенно.
- Да уж не франзоли кушать. И не я, а мы. Пухлая-то только ширма, а наша с тобой задача – выманить пахана. А ты вроде мой телохранитель, хотя… - Райка оглядела его критически с ног до головы, - фактурой не вышел в телохранители, будешь адвокат.
Но тут Мамыка с хрустом почесал себе макушку и изрек:
- Таки об чём мы видим? Дело за малым - отставному капитану Мамыке втереть своему бывшему начальству, что в селе Красносёлка надо засаду на братву устроить – ну пара пустяков! Ну и задала ты, кралечка, задачку. А ты знаешь, как далеко пошлёт меня полковник Бобко? У-у-у! Ни твои нежные ножки, ни старый капитан Мамыка с костылем за век не доковыляют.
- В том и цимес. Без тебя никак. Скажи – инфа – верняк. Старый твой штинкер подогнал. Мамой клянись. Впрягись, Жора, думай, маракуй, убьют ведь меня! Ты ведь ничего не теряешь, ну матюгов отхватишь и все, пенсию не отнимут. А если меня зарежут зверски, да наиздеваются сначала, как ты после этого жить будешь?! А банду черных риэлторв задержать – это ли не почет и слава, раскрываемость, премии, и цацки на грудь, и звездочки на плечи, а?
- Ладно. Заховайся пока куда-нибудь и жди моего звонка. Да шоб мне сдохнуть от сушняка без опохмелки, - он глянул на Райку и добавил, - или пулю уже в башку получить, если я не оседлаю уши полковника Бобко, слишком они у него свободные! А если не послушают меня товарищи мои бывшие, Мамыку соплей не перешибешь, Мамыка личный арсенал имеет, отобьемся! За тебя, дивчина, и сесть не жалко.
И вот настал долгожданный день, собирается Райка на «стрелку», а Андрюха за ней наблюдает. Ему, кстати, тоже костюмчик справили, и галстучком французским усугубили, чтобы на адвоката потянул. А Райка напяливает футболочку из тонюсенького трикотажа в-облипочку, ну что твоя вторая кожа, и к его вящему неудовольствию, соски через эту паутину торчат, как голые. Ну кто придумал такую ткань, это ж тьфу, а не ткань, ну дитя еще в нее одеть можно, но грудастую девицу… А она свои глазища огромные еще стрелками подвела, да духами такими надушилась, на которые не столько нос реагирует, сколько другая выпуклость в мужском организме.
- Ну и чего это ты так выпендрилась, как на свидание? Ты же с бабой встречаешься, чего, нос ей утереть хочешь, - недовольно ворчит Андрюха.
- Ойц, нужна мене она, как рыбе зонтик. Я крупного зверя иду ловить, таки надо жирно приманки насыпать. Пойдем пораньше. Я столик в углу выберу, так вот ты в угол и садись, и подальше от стола откинься, чтобы обзор был. Черные очёчки наденешь, чтобы глазками зыркать во все стороны неприметно было. Смотри не упусти, за нами пара бакланов наблюдать будет, зуб даю, а может, кто и покрупней притащится. А я напротив сяду, так, чтобы на меня свет из окошка падал, чтобы все видно было, и это уж моя задача, чтоб старшой клюнул. Не в кабаке подойдет, так на улице. Ты не зевай, будь наготове, тяжеленькое что-нибудь с собой возьми или отвёрточку, всяко может обернуться, я провала не исключаю. Но наша задача, чтоб он на меня повелся. Когда мужик поведется, женщине легче дела делать. А этой курве придется спиной к залу сесть и отмашку она незаметно получить не сможет. Вертеться будет, кстати, ты замечай, на кого она косит.
Андрюха слушает и мрачнеет, что это за план такой, чтобы на его Раечку другие мужики западали, да другого ничего придумать не может, только насупился.
Сидят они, значится, за столиком, аперитивчкик заказали, только Андрю не пьётся. Нервничает, как на иголках, рука так и тянется к булыжничку, который успокоительно карман оттягивает, а Райка, как рыба в воде, соломинку муслякает, глазки строит и похихикивает. Наконец, с опозданием в полчаса явилась чёрная риэлтерша. Сразу понятно стало, почему ее Райка «жиробасиной» окрестила. Кусочик сальца, весь такой в перетяжечках. Положила руки на стол, все в золоте, кольца в жирные пальцы впиваются, так что приходится их вертеть все время, чтобы некроз не заработать. Райка смотрела с презрительным превосходством, а та наливалась краской злобы и зависти, понимая, что со всеми своими ухищрениями и в подмётки не годится красотке, сидящей напротив. Райка и не думала начинать разговор.
- Ну, я слушаю тебя, чего хотела-то? – прошипела толстуха.
- Серьезно? Ты меня слушаешь? Ну так мне спеть что ли? – «искренне» удивившись, спросила Райка.
- Ты что, шутить меня вызывала? Тема есть, так говори!
- Так по теме я полчаса назад поговорить хотела, а теперь только время для шуток и осталось.
- Ничего, кому надо и подождёт, не обломится, а я вот и уйти могу. – говорит, а сама сидит, как на горячем, повернуться хочется, да нельзя дружков спалить, а что делать не знает.
- Ну шо ты стул дрожишь, лихоманка напала? Чайку себе горяченького закажи, да не забудь ложку проглотить, она серебряная, сделай подарок патологоанатому.
- Да пошла ты! Это ты скоро сдохнешь, на кусочки распилят так, что в морге не соберут, и мама родная не узнает!
- Вали давай, долго собираешься, я ведь могу и ускорения придать, я с хозяином буду говорить, а не со свиньей, мне не кошерно.
Ну тут, конечно, толстуха просто взбеленилась, всю конспирацию позабыла и заорала на все кафе: «Это вы, жиды, плодитесь, как тараканы, а я у мамы единственная дочка и из помойки, как ты не жрала!» На что Райка, внимательно изучив ее взглядом, произнесла: «Да, поздно твоей маме аборт делать, несмотря на явную патологию плода». – «А ты…а ты…, - задыхаясь, Райкина противница подыскивала оскорбления пообидней, но Райка ее опередила: «Да не напрягайся ты так, иди сейчас домой, прими кислотную ванну, сделай ингаляцию с ипритом, в общем, оттянись по-полной. Хочешь, по дружбе медбрата тебе подошлю, чтобы он мозгов тебе ввел, хотя бы коровьих, через клизму? Хотя с твоим индексом дебильности даже трепанация не поможет». С этими словами Райка потянулась так, что грудь выперла и колыхнулась, а соски, казалось, сейчас прорвут тонкую ткань (вроде как у нее тело затекло), закинула ногу на ногу с большой амплитудой и звучно рассмеялась чувственным, грудным смехом. Баба завизжала и кинула в Райку солонку, конечно промахнувшись. Андрей скрипнул зубами. А за столом материализовались два мужика.
- Яка гарна дивчина! – пророкотал один бархатным баритоном. – разрешите познакомиться. – Максимилиан. Для милых дам – Макс. А это Тофик.
- Счастлив знакомству – проскрипел Тофик пропитым фальцетом.
За столом воцарилась пауза, вперились два олуха в Райкины соски, такие же гипнотические и недоступные, как пролитая водка для Мамыки. А поскольку расстояние между ними было шире, чем приклеенные к ним глаза, у обоих олухов тут же проявилось расходящееся косоглазие.
Молчание затянулось, так как в состоянии гипноза время течет незаметно. Райка произвела контрольный потряс грудями и зазывным контральто произнесла:
- Таки за посмотреть я беру по сотне долларов за минуту. Господа, мы встретились не за этим.
Олухи очнулись, тот, который Макс, потряс головой и вспомнил за галантность:
- Разрешите ручку поцеловать, раз в жизни такое счастье выпадает.
- Яки куртуазны хлопцы! - Райка томно протянула руку, - Я уж и не надеялась на встречу. Уже стала в уме прикидывать, кому бы домик беленький с участком почти у самого моря уступить, конечно, вместе с историей, которая к нему прилагается.
- А шо за история?
- Та про это мы не будем говорить громко.
- А шо хотите за домик?
Райка нарочито медленным движением кисти пошарила у себя за пазухой, извлекла оттуда бумажку и молча протянула ее Максу, который был явно был главным в упряжке. Макс с усилием оторвал зенки от того места, где только что шарила рука, и глянул на бумажку.
- Однако вы хорошо хотите!
- Да ну, семечки! Не торгуйтесь, Максимилиан, вы не на Привозе. Дело того стоит. – Райка облизала губы и заглянула ему глубоко в глаза.
- Я интересуюсь спросить, зачем мне надо этот домик?
- Та домик даётся впридачу к той квартирке, где бабуся внезапно преставилась, в нагрузку, как «завтрак туриста» к копчёной колбасе в подарочном наборе к Новому году при социализме. Я за той бабулей, можно сказать, социальный уход осуществляла, а теперь, спрашивается, что я с этого буду иметь?
Макс и Тофик переглянулись и поёрзали.
- Таки надо взглянуть на домик.
- О це ж люблю деловых людей! Давайте встретимся … ну хоть завтра вечерком. Адрес: село Красносёлка, ул. Советская. Дом 1. Мы с нотариусом, - Райка кивнула на Анлрюху, который выпятил челюсть по-бульдожьи и стриг зубами, - и документики подвезём и там же сделочку и оформим.
Людоедские огоньки сверкнули в глазах у Макса с Тофиком. Вот ведь девка – дура, сама в ловушку лезет.
- Добре! – пробасил Макс, схватил Райкину руку и присосался к ней толстыми губами.
- Ну так до завтрева, - только облизнулся Тофик.
На улице Андрей пыхтел, как самовар:
- Эх, как бы дать в хайло этим гопникам, чтоб грабли к тебе не протягивали и не пялились! Не знаю, как и сдержался. А ты тоже, еще бы наизнанку перед ними вывернулась!
- Да что ты, милый, это ж тактика и стратегия! Думаешь, мне оно надо? Да тьфу! Я ж ради дела. Как же я тебя поцелую, за то, что сдержался! Не сдержался бы, все испортил.
- Тут это… С ними, похоже, еще один был. Такой старый хрен. Тоже в очках чёрных сидел, но так, чтобы нас хорошо видеть. Они когда выходили, на него косяка дали, а эта корова жирная, так кисло на него выставилась, как собака, которая побоев ждёт.
- Ах ты ж солнце моё! Ах ты умница! Это ж папа и был! Ты ж его вычислил! А как он на меня смотрел, не заметил?
- Еще б не заметить! Так смотрел, что ему первому втащить хотелось! Старый похабник, весь слюной изошёл!
- Так это ж просто волшебно! Это ж цимес!
- Странная ты, зачем тебе старого-то хрена дразнить?
- Ну что ты с мужиками делать будешь! Ты не забыл, что мы здесь делали? Мы ж меня от смерти неминучей спасали! И еще пока не спасли. Это вдвойне удача. А если этот стручок меня хочет, значит, он тоже приедет, чтобы полакомиться, а значит, мы их всех возьмём.
- А где ты таких словечек нахваталась? Прям, как доктор в поликлинике.
- А! Это у меня до тебя студент был медик. Ух, умный! Он этими словечками так и сыпал. Так он мне нравился, так нравился, аж замуж за него хотела. Не взял. «Слишком, - говорит, - ты для меня шлюховатая».
Райка сказала это так просто, обыденно, а у Андрея от ревности дыхание перехватило. Как? Она, оказывается, за какого-то студентишку хотела выйти… а ее не взяли?! Кто-то посмел ей сказать… Ну да, много их было у неё до него…как то надо с этим смириться…
И вот настал день великой битвы. Военный совет во главе с полковником Бобко приступил к планированию операции. Хату всю обшарили, на чердак, да в подпол с кладовчкой засаду посадили. Эх, жаль, что лето! Ну на какое место сознательной гражданке Михельсон микрофончик вешать? А уж про бронежилет и говорить нечего. Да и на сопровождающее лицо – псевдонотариуса - тоже, обшаривать ведь будут. И как же их таких голеньких и беззащитных в руки злодеев отпускать? «У женщин свои секреты, - говорит на это Райка, - я вот сейчас выйду, а потом зайду, а ты, Андрюшенька, садись вот сюда за стол и шурши бумажками. А как я войду, считать начинай. А вы, дорогой полковник, с капитаном Мамыкой, ну вот еще с парочкой хлопцев за бандитов будете, в дверях стойте», – и удалилась. Переглянулись Полковник Бобко с капитаном Мамыкой, плечами пожали, ждут. Сначала качнуло их, словно ударной волной, - ибо духи «Опиум» в сильной концентрации легко можно применять в газовых атаках. Вслед за этим вплыла Райка, в мини-юбке, конечно, и в кружевной блузочке, под которой ничего не было, раздетая, можно сказать. Подошла близко к полковнику Бобко, духами удушила совсем, а сосками по мускулистой груди полоснула. Рефлекторно потянулись у полковника руки заграбастать красавицу, но она рыбкой скользкой вывернулась, отошла к столу, наклонилась над ним, а одну ножку на стул поставила. И видит остолбеневшая мужская публика, что на ней нет трусов. А она так оборачивается через плечо, как звезда американского порно, и с придыханием говорит: «Ну шо вола тянуть? Дак давайте документики подпишем». Ринулись мужики к ней, да о друг друга споткнулись – мешают они друг другу. А Райка встала, и совершенно другим голосом говорит: «Шо, Андрюша, язык проглотил? Я тебе шо велела – считать, а ты ворон ловишь. Так, вылупивши зенки, и будешь ждать, когда порежут? Никакой надежды на мужика. Хорошо, что Бог создал женщину, чтобы думать головой, а не яйцами». Тут Райка разжала кулачок и посмотрела на секундомер. «Четыре минуты. Четыре минуты – хватит вашим бойцам, чтобы из кладовки выпрыгнуть и покрошить лиходеев? А мы с Андрюшей под стол сховаемся моментом». Райка одарила всех чарующей улыбкой. «Таки если женщину нельзя одеть в бронежилет, её можно раздеть, и эта броня покруче кевлара будет».
Мужики пришли в себя и вспомнили, что они при исполнении.
- Я на усякий случий притулюся под заборчиком, як жирбак беспритульный, культю на показ выставлю, сцаной дранкой накроюся, шоб смердело знатно, шоб не сунулися, а арсенал свой рядышком прикопаю. Если шо – буду палить с двух стволов, – вызвался Мамыка.
Цей план был одобрен.
Операция прошла как по маслу. Полбанды лично взял в плен капитан Мамыка,
Была, правда, одна заминочка. Уж больно не нравилось Андрюше его роль подсадной утки. Героизьму хотелось. Тем более в глазах любимой женщины. И в роковой момент, когда влетели в комнату вояки, рванулся он, чтобы грудью защитить любимую, а то и первым броситься на бандитов. Не успел. Райка с быстротой молнии порскнула под стол и с неожиданной силой сдернула туда Андрея, так что он торкнулся лбом о столешницу, заработав шишку. И пока другие покрывались бессмертной славой, сидел он под столом, как дитя при мамке.
Пробовал потом поставить Райке в упрёк эту её выходку, зачем, мол, меня, мужика, опозорила, как ребенка вздумала укрывать, но не поняла его Райка. «У них, - говорит, - работа такая – злодеев вязать, у них броники, пистолеты, приемчики всякие, а с голыми руками на ножи да пушки идти, нет уж, ты мне живой-невредимый нужен». И правильно, вроде, сказала, а саднит вот что-то и нутро разъедает. Все в голове маячит поговорочка о крысах, которые первые с корабля бегут, все ему кажется, что он на эту крысу похож, а не хотел ведь, не трус же он!!! А кто из него эту невольную крысу сделал…
Мамыка на радостях, забыв, что юность, а вместе с ней и здоровье, давно помахали ему ручкой, превысил свою норму раза в три. Заснул он блаженным сном героя, и снилось ему, что стоит он на пьедестале почёта, осыпаемый с неба лепестками роз и купюрами в сто карбованцев, гремит нескончаемый туш, в исполнении сводного полкового оркестра, сам полковник Бобко вешает ему на грудь медаль за боевые заслуги, а Раечка, вместе с толпой других молодых красоток, водружает лавровый венок на его седеющую голову. И так ему весело, так хорошо и умильно, что по его впалым щекам и суровой челюсти текут слезы счастья. И настолько нестерпимо было блаженство, испытываемое Мамыкой во сне, что хватил его удар, и вознесся он в мир иной в самую радостную минуту своей жизни.
Вот уже и октябрь к концу идет, не тёплая нынче осень, ветра да шторма, промозгло, отдыхающие сбежали, прохожие в куртках и плащах, скукожившись, спешат укрыться дома или в уютном заведении.
Вот и Райка по привычке сворачивает в уютное кафе Лёни Крюка, чтобы выпить там горячительного, согреться, обсохнуть и пообщаться со старыми друзьями. А друзья-однокласснички вот они: и преуспевающий Лёнчик и беспросветный недотёпа Костька, и пара девчат, которые так и кормятся при Лёнчике со школы.
- Выкатывай, Лёня вина, коньяку, текилы, икорки щучьей, скумбрии малосолёной, маслинок, тошно мне, ой тошно…
- Шо, таки все сразу?
- А нет, сразу потом! Я пипеткой цедить буду!
- Айн момент, понял, Раечка гуляет!
- Гуляет! Кабы так! У мине поминки, поминки по смурной моей жизни! Замолчи свой рот, Костька, не разевай его больше никогда! Все равно ничего доброго не скажешь. Как уронила тебя мамка из люльки, так ты с тех пор слюни и пускаешь. Ша все! Перестаньте тошнить мне на нервы, у мине горе. Девки, женщина создана, чтобы сделать мужчину счастливым, где бы он ни прятался. Це ж истина! Только мужики того не понимают, дурни. Чуть щасте почуют – и тикать. И где ж та любовь? И хто ж мужика научил условия ставить? Вот жеж дурость! Говорит: «Если любишь меня, поедешь!». Да кудой мне ехать-то?! Сёма в стране обетованной, Сонька за мужем в Москву собирается. Уж на чемоданах сидят. На кого я мать с отцом оставлю? На Саньку-алкоголика? Так он их быстрее угробит. Бьюсь с ним, как рыба об лед, ничто его не берёт. Два раза его за свои бабки уже лечила. Выходит — и по-новой кочегарить. Ой-вей! Мамка хнычет да за подол цепляется. У папани ложка в руке танцует, что твой пудель. Как мне ехать, как?! То-то же. Это и куре понятно, а ему нет! Упёрся, как баран, «значит не любишь». А может, к бису её, любовь-то эту, а? Выйти, что ли, за Костьку замуж? Эй, там, под столом! Костька, эй, замуж меня возьмёшь? Этот возьмёт. Какая разница? С одним алкашом я уже управляться научилась, а где один, там и два. А шо? Он добрый. За родителями будет присматривать, дело не хитрое. А большего и не трэба. А я, девчата, буду как Мата Хари. Мы в колледже проходили. Уж больно она мне понравилась. Только вот не прогадать надо, на какую разведку работать. Я думаю, на Америку. У них бабла много и круто. И свобода-а-а! На наших тоже можно, до кучи, так драйву больше. И мужикам буду мстить. Во! Девки, я знала, что вы меня поймете. Им всегда есть, за что мстить. А Лёнчику уши оторвать, чтоб не подслушивал! Эй, Костька, женишься на Мате Хари? - Шо? А ты ему матом, да в харю? Ну, молодец, спи дальше, тут не каплет. Ну, всё, хватит ныть. Это так, минутная слабость. Давайте еще по одной. За нас, за таких гарных да фартовых!
За окном стемнело, дождь усилился. В кафе у Лёни Крюка тепло и сверкают разноцветные огни. Напиваются бывшие одноклассники. Вот уж и Лёнчик отключился (предварительно препоручив помощнику следить за работой), и девицы составили ему компанию, одна Райки на разные лады вещает о своей несчастной любви по десятому разу, каждый раз припоминая новые подробности. А назавтра вся Одесса будет смаковать её историю, и, пересказанная из уст в уста, которые не стесняются добавить от себя, войдет она в народный фольклор, сделается легендой, которой, спустя и полвека, экскурсоводы будут делиться с разомлевшими на жаре туристами.
Райка, милая Райка...
© Copyright: Нина Юшкова, 2018
Свидетельство о публикации №218012202334
Свидетельство о публикации №218012202334
Рецензии
Мне она тоже нравится! А то некоторые говорят, что она ... плохая
Нина Юшкова 25.03.2018 17:20 Заявить о нарушении
Нина Юшкова 25.03.2018 17:20 Заявить о нарушении